Текст книги "Кулачные бои в легком весе"

Автор книги: Мик Китсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава восьмая

В переулке Джейни выдернула бандита из толпы, и он споткнулся, а я спросила:

– Ну, помнишь меня, Билли Стикс?

Теперь он еще больше раздался в плечах, а зубы у него почти совсем почернели. Он вскинул голову, ударившись затылком о красный кирпич, и взвыл:

– Какого дьявола?!

Благородство и приличия требовали подождать, пока он приготовится к бою, поднимет кулаки и встанет в стойку, но я заметила, как рука мерзавца метнулась к поясу за ножом, и больше не стала медлить. Со всей силы я атаковала его левой в челюсть, а потом наградила резким и грубым коротким ударом в лоб, распоров кожу, от чего мне на руку брызнула кровь. У меня не было бинтов, только голые кулаки – плотно сжатые, как научила меня Джейни, чтобы бить, не ломая себе кости, – но атака удалась на славу, и голова Стикса закачалась на шее, словно пытающийся встать жеребенок, которому всего час от роду.

Это было прекрасно – ощутить внезапную вспышку от удара, попавшего в цель, и увидеть, как поддается голова противника. Я словно пробила каменную стену.

Он пробормотал «сраная сука» и согнулся, и я уже приготовилась шарахнуть его сверху вниз по затылку, но тут увидела, как Джейни качает головой: ударить согнувшегося – все равно что бить лежачего, и ее это не устраивало.

Меня бы устроило. Билли Стикс все-таки был крепким парнем и почти на голову выше меня. Я отступила на шаг и дала ему выпрямиться. Он поднял кулаки. В одной руке был зажат нож. Стикс поглядел мне в глаза:

– Ты ведь мелкая цыганская сучка Билла Перри, верно?

В напряженном азарте я лишь бросила короткое «угу», шагнула в сторону и еще одним ударом справа достала его в живот, а потом, когда он начал сгибаться, встретила его апперкотом с левой. Я все время наблюдала за противником, читала его движения. Все еще сжимая в руке нож, Стикс начал отходить от стены, разинув рот, откуда веяло запахом гнилых зубов. Потом бандит бросился на меня, словно стараясь задавить широкими плечами. Я понимала, что он попытается пырнуть меня ножом, и сумела увернуться, поднырнув под руку, и его атака не достигла цели. Развернувшись, я снова ударила Стикса по затылку и ощутила костяшками его волосы и твердую кость черепа.

Он был слишком большой и устойчивый, чтобы сбить его с ног одним ударом. Оттолкнувшись от стены, Билли с ухмылкой принялся поигрывать ножом.

Джейни крикнула:

– Берегись, Энни! – Она стояла спиной к стене, набивая табаком белую чашу трубки. – Следи за ножом, малышка. Ублюдок пытается тебя зарезать, – тихо добавила она.

Мне было хорошо. Легко и весело, словно невидимая рука держала меня и направляла, позволяя атаковать Стикса со всех сторон. Мой первый настоящий бой, к тому же у противника есть нож, а я танцую и петляю вокруг него, дожидаюсь, пока он размахнется ножом как следует, так что голова чуть уходит вправо, и тут же бью – раз-два – сбоку по его большой уродливой черепушке. Брызги крови летят во все стороны.

Мне было приятно смотреть, как кровь и силы покидают противника через пробитые мной дыры. Я прыгала и скользила вокруг Стикса, словно ворона, норовящая выклевать глаза новорожденному ягненку.

Мой первый настоящий кулачный бой, да еще и против мужчины. Жаль, что Громила этого не видит.

Билли Стикс неожиданно снова оттолкнулся от стены и бросился на меня, вытянув обе руки. Он выронил нож, и тот с лязгом улетел в сточную канаву булыжной мостовой. Услышав звон лезвия, я, наверное, посмотрела вниз и на секунду опустила кулаки, и Стикс вцепился мне в глотку, прижав к стене. Он сдавил костлявые черные пальцы у меня на горле, приговаривая: «Вот сука… Сдохни…»

Все вокруг потемнело, в голове заплясали и начали взрываться желтые огоньки. Вонь от его дыхания била в нос. Лицо Стикса стало расплываться в глазах, и я почувствовала, что у меня пошла носом кровь, а ублюдок продолжал давить на горло и мычать проклятия. Его пальцы впивались все сильнее, и руки у меня бессильно повисли, словно дохлые курицы, подвешенные за шею.

И тут я увидела все. Задыхаясь и хрипя, увидела перед собой всю картину в черной рамке, подсвеченной золотистым светом.

Я видела Большого Тома, падающего под дождем, и маму, которая махала мне на прощание и кричала: «Пять гиней!», и Билла, который жевал тушеное мясо на барже, и Кэпа, и глобус, и зарево кузниц, и мою серебряную расческу из Бирмингема.

И я видела, как мой брат Томми убегает по серебрящейся от дождя булыжной мостовой от двух мужчин, расталкивая толпу, а в руке у него черный пистолет. Видела, как мама с рыданиями обнимает малышку Мерси, обернутую в саван.

И в этот миг, когда я уже была готова погрузиться в сладкий сон, раздался громкий глухой удар.

Чмокающий хруст, скрип, будто лопатой по гравию, – и Билли Стикс повалился на землю. Фонтан крови ударил у него из затылка, когда Джейни отбросила в сторону булыжник, который сжимала в окровавленных руках. Билли Стикс упал, как мешок с углем, и лежал неподвижно, словно застреленная лошадь.

– Господи Иисусе! – воскликнула Джейни, но на лице у нее была улыбка. Протянув руку, гвоздарка погладила меня по щеке: – Ты здорово отделала его, малышка Энни.

Она всегда называла меня малышкой Энни, хотя я уже была выше нее.

Потом мы убежали, оставив Билли Стикса в переулке между пабом и конюшней. Мы мчались там, где прошла толпа, по мокрым улицам, усыпанным листовками, тлеющими факелами и лошадиным навозом, но вокруг было тихо, и никто не видел, как мы проскользнули мимо конюшни и литейного завода обратно к каналу возле «Чемпиона».

Я никогда больше не думала о Билли Стиксе и не беспокоилась, убила его Джейни или нет. Мне было все равно, и я не боялась, что демоны станут терзать меня за убийство. В голове у меня остались только образы мамы, Большого Тома, Томми и детей, которые предстали перед глазами в полуобморочном золотисто-белом свете, когда меня душил Билли Стикс.

Глава девятая

Многие шахтеры в конце концов оказались в новом Билстонском работном доме. Семьи, которые не смогли заплатить за жилье во время забастовки, были объявлены на приходском совете нищими и пустились в печальный путь из порта к новому краснокирпичному зданию на Вулвергемптонской дороге, раскинувшемуся крестом посреди обширных лугов.

Энни наблюдала, как десятки оборванных детишек тянутся вереницей вверх по холму вслед за родителями. Это напомнило ей о странствиях с мамой и малышами в дни после смерти Большого Тома. Она ничего не слыхала о родных за все те годы, что провела в пивной Билла.

– Вот и замечательно, – сказал Кэп, когда бастующие наконец вернулись к работе.

Побитые и деморализованные, люди снова вкалывали в гвоздарных мастерских, шахтах и литейных цехах, не добившись ни повышения оплаты, ни сокращения рабочего дня, которых требовали. Кэп опять начал возить на своей барже гвозди, уголь и железо.

Биллу Перри заплатили два шиллинга и шесть пенсов за то, что в его дворе на время следствия хранились тела Оуэна Хьюсона и Джека Молота, а потом еще семь шиллингов и шесть пенсов за использование зала «Чемпиона Англии» для судебного заседания коронера, которое продолжалось два дня. Свидетелям на слушаниях давали за показания по два шиллинга. Доктор, который осмотрел тела и объявил, что смерть наступила в результате ударов саблей или шпагой, получил пять шиллингов.

Коронер выслушивал показания без присяжных, но в присутствии двух магистратов. Одним из них был сэр Эндрю Уилсон-Маккензи.

Коронер вынес решение, что лишение жизни было правомерным на основании Акта о бунтах 1714 года и что оба погибших на момент смерти своими действиями нарушали указанный акт. Результаты следствия отправились в архив суда королевской скамьи[7]7
  Высшая судебная инстанция Британии.


[Закрыть] в Бирмингеме.

В свободное от перевозки гвоздей в Ливерпуль время Кэп пообещал научить Энни читать и однажды на обратном пути из рейса привез ей книгу, которая называлась «Букварь и первая книга для детского чтения». На обложке была изображена маленькая кудрявая девочка в передничке, сидящая под яблоней.

Кэп сказал, что купил книгу в Манчестере и она обошлась ему в девять пенсов. Энни часами переписывала и разбирала азбуку за маленьким столиком в углу «Чемпиона». Сперва она обводила каждый значок пальцем и проговаривала звук, который, по словам Кэпа, тот означал. Потом Энни стала переписывать буквы мелом на шиферную табличку и произносить вслух.

Билл посмеивался, наблюдая за дочкой, корпевшей в уголке над книжкой. Однажды он сказал соседям по столу:

– Глядите-ка… Читает. Вот вам диковинное зрелище, джентльмены: цыганская девчонка читает книгу.

Один из собутыльников ответил:

– Что ж, она симпатичнее тебя, Билли, а теперь будет еще и умнее.

– Для этого много не надо, – добавил другой.

И Энни продолжала заниматься. Всего через несколько дней она уже могла рассказать весь алфавит.

Подмастерьев, пришедших в шахты и в литейный цех из работного дома, в «Чемпионе» не привечали: Билл обычно выставлял их за порог, когда они приходили за пивом. В любом случае в основном это были еще дети, и они сорвали забастовку на шахте, когда взрослые мужчины лишились работы и вынуждены были терпеть унижение на паперти. Еще Билл закрыл заведение для чартистов и радикалов, все еще стекавшихся в Типтон, чтобы организовывать забастовки и марши, и был готов отправить в нокаут любого, кто выразит неуважение к королеве. Перри заплатил две гинеи за гравюру с портретом молодой Виктории, которую повесил над камином в главном зале и использовал как предлог для ссоры, если слышал сквернословие поблизости. Немало гвоздарей вылетели за дверь за соленое словцо, произнесенное перед королевой.

Сквернословие и радикальные взгляды прощались только одному человеку: Джейни Ми. Она часто заходила в «Чемпион». Когда драгуны убили Джека Молота, она целыми днями сидела в пабе под большой бронзовой масляной лампой, хлестала эль и плакала. Билл утешал ее, и они вместе пели баллады о разбитых сердцах, увядших розах и саванах. За месяцы после смерти Джека Молота Перри очень привязался к Джейни. Она была единственным человеком в Типтоне, который не боялся Громилы, и по вечерам они обычно вместе пили, пели и дрались. Джейни, несмотря на сквернословие и покрытые шрамами и ожогами руки, была, по мнению Билла, самой настоящей леди и очень заботилась об Энни, которую по-прежнему тренировала во дворе летними вечерами.

В октябре, когда вечера стали короче, приказчика Артура Тинсли ограбили и подстрелили по пути из порта. Кто бы его ни обчистил, он завладел мешочком с монетами, полученными от гвоздарей за привезенные приказчиком железные прутки. Грабитель, которого Тинсли описал как смуглого парня в черном плаще, забрал также пони и ускакал через поросшие лесом холмы в сторону Билстона. Раненый приказчик, пошатываясь и зажимая почерневшее от порохового дыма плечо, ввалился в «Чемпион» с воплем:

– Меня ограбили и подстрелили! Мерзавец увел всю выручку и мою лошадь!

Его усадили на стул, принесли пива и послали одного из парней за доктором и констеблем.

Когда пришел констебль, Тинсли громко потребовал организовать погоню.

– Это был молодой парень, смуглый. Вроде цыгана. Появился прямо из леса и всадил в меня пулю!

Грабитель не мог уйти далеко, но завсегдатаи, собравшиеся в пабе, сочли излишним гоняться за человеком, который умыкнул деньги расковщиков и пони ненавистного приказчика.

Оба констебля прошли по дороге в сторону леса и увидели следы копыт, ведущие от дороги, и лужицу крови в пыли там, где упал с лошади раненый Тинсли.

Билл и Джейни вскипятили соленой воды, промыли и перевязали зияющую рану на плече приказчика. Энни наблюдала за ними из-за своего столика в углу, а потом написала на дощечке и произнесла слово «подстрелили».

Грабителя особо никто и не искал, но две недели спустя рано утром по пути через лес напали на еще одного приказчика. Ограбление произошло почти точно так же. Человек в развевающемся черном плаще и глубоко надвинутой на лоб треуголке выстрелом сбил пострадавшего с лошади и выскочил из-за деревьев. Приказчик снова получил пулю в плечо, а грабителю достался кошелек с монетами и банкнотами, висевший у седла. Грабитель не произнес ни слова, только столкнул раненого ногой в придорожную канаву, после чего вскочил на приказчичью лошадь и был таков.

Деньги в украденном кошельке причитались гвоздарям, трудившимся на некоего Гарольда Стаута, расковщика из Бирмингема, который каждую неделю присылал своего приказчика собирать товар и расплачиваться с работниками.

На этот раз погоню организовали быстро, едва гвоздари поняли, что за эту неделю денег не получат. С десяток мужчин и женщин, гремя клещами и молотами, вышли на дорогу вместе с констеблями, миновали место, где был ранен приказчик, и выбрались на пустошь, куда вела цепочка отпечатков копыт. Преследователи обнаружили взнузданного пони без седла мирно пасущимся в высокой сухой траве на дальнем краю пустоши. Бросивший лошадь грабитель скрылся в деревьях и кустарниках, которые тянулись до самого Билстона, где уже начинали плеваться в утреннее осеннее небо паром, искрами и дымом фабрики и кузницы.

Поиски человека, ограбившего двоих приказчиков, постепенно сошли на нет. Морозным вечером перед самым Рождеством, когда лужи на дороге начали покрываться льдом, сэр Эндрю Уилсон-Маккензи со своей женой леди Агнес возвращался в Ардли, и тут мужчина, вооруженный двумя пистолетами, выскочил из-за живой изгороди на Вулвергемптонской дороге и выстрелом сбил лакея, стоявшего на запятках двуконной кареты.

Грабитель, чье лицо в этот раз было закрыто платком, схватил лошадей под уздцы и направил на кучера взведенный пистолет со словами:

– Спокойно, приятель. Это ограбление. – Приказав кучеру спуститься и лечь на землю, он открыл дверцу кареты и произнес: – Добрый вечер и веселого Рождества, ваша светлость и миледи. Покорнейше прошу передать мне ваши кошельки и драгоценности миледи.

В тусклом свете фонарей кареты сэр Эндрю разглядел, что человек молод и черноглаз, а акцент его был чистейшим блэк-кантри. Леди Агнес расплакалась и воскликнула:

– Пожалуйста, не убивайте нас!

Сам сэр Эндрю сидел ни жив ни мертв от страха, когда грабитель протянул ладонь внутрь кареты, чтобы принять кошельки и прекрасное бриллиантовое ожерелье, которое леди Агнес торопливо снимала, путаясь в накидке. Руки у мужчины были длинные, с тонкими женственными пальцами, а вокруг запястья болталась красная лента. В другой руке налетчик держал грозный пистолет, зияющее дуло которого представлялось сэру Эндрю вратами ада.

Уилсон-Маккензи окликнул лакея:

– Дональд, ты жив?

Грабитель же, спрыгивая с подножки кареты, шепнул:

– У него просто царапина на плече, ваша светлость. Ваши шахтеры каждый день куда сильнее страдают от осколков угля.

Лакей, лежавший пластом на обледенелой дороге, выкрикнул:

– Я ранен, сэр! Ранен!

Грабитель снял с кареты оба фонаря и убежал в лес, оставив экипаж в кромешной тьме. Сэр Эндрю крикнул кучеру:

– За ним! У него фонари!

Но перепуганный кучер лежал не шелохнувшись, памятуя о том, что второй пистолет грабителя до сих пор заряжен. Он только крикнул в ответ:

– Я тоже пострадал, сэр! Ногу подвернул!

Через окно кареты леди Агнесс следила, как прыгающий желтый огонек фонарей становится все меньше и тусклее, исчезая вместе с грабителем за деревьями в тех нескольких акрах леса вокруг Ардли, которые еще не срубили на подпорки для шахт.

Сэр Эндрю сидел в холодной темной карете и бормотал:

– Его повесят… За это его повесят…

Не прошло и нескольких дней, как в окрестностях Типтона появились листовки и плакаты, объявляющие грабителя «до крайности гнусным и жестоким типом» и призывающие свидетелей и тех, у кого есть малейшие подозрения, явиться к магистратам и поделиться информацией. Листовки сопровождались изображением широкоплечего мужчины в коротком черном плаще и старомодной треуголке и описывали налетчика как «смуглого, безбородого, не старше тридцати лет».

В порту грабителю дали прозвище Черный Плащ.

Глава десятая

Обучение грамоте напоминало обучение кулачному бою. Нужно было понимать, что означает тот или иной знак, причем он не всегда означал то же самое во второй, а то и в третий раз, – так опущенное левое плечо не всегда указывает на приближение удара справа, а отступивший на шаг и трясущий головой противник не всегда страдает от боли. Но в обучении чтению от Джейни толку не было; это Кэп показывал мне буквы и произносил соответствующие звуки.

Мы больше не вспоминали о Билли Стиксе после того вечера, когда Джейни врезала ему булыжником, и не слыхали, чтобы его нашли мертвым. Его отец не приходил в «Чемпион» с расспросами о произошедшем. Стикс-старший и сам напоминал ходячий труп: вечно кашлял и отхаркивал собственные легкие, истерзанные горячим паром в литейном цеху.

Но, что бы ни случилось с Билли Стиксом, остальная шпана меня не трогала. Иногда я встречала Таннера и Майки на углу возле железнодорожной гостиницы, но они обходили меня стороной и больше не обзывали цыганкой или шлюхой.

Получив от Кэпа книгу, я без памяти влюбилась в чтение. Мне нравилось составлять слова из звуков, обозначенных буквами, хотя я никак не могла понять, правильно ли их произношу. У меня ушло всего три недели на то, чтобы выучить названия всех стран на моем глобусе. Кэп в это время сидел рядом, слушая меня, и приговаривал: «Да… Да… Хорошо». Но когда я попросила его прочитать слово «Маврикий», он замялся и неуверенно произнес: «Маурикей».

Пока я читала, «Чемпион» заполнялся людьми, и все требовали выпивки. Билл потерял кучу денег во время забастовки, раздавая пиво и хлеб задаром, а потом еще приходилось платить штрафы за драки и беспорядки: магистраты слали письмо за письмом, угрожая отобрать лицензию, если Перри продолжит причинять беспокойство.

Я попыталась прочитать одно из таких писем, запечатанное настоящей красной печатью. Билл суетился за барной стойкой, приговаривая:

– Пустяки. Пусть эти скоты пишут про меня что хотят.

В конце концов мы прочитали письмо вдвоем с Кэпом, и он заявил, что Биллу лучше быть осторожнее, иначе у него отберут источник средств к существованию, на что Громила ответил:

– Чтоб они все сдохли! – и налил себе еще кружку.

Но он становился все медлительнее, стал хромать при ходьбе, щуриться и приглядываться, словно совсем ничего не видел. Джейни тоже постоянно торчала в «Чемпионе», и они с Биллом пили эль и пели, и она везде сопровождала Громилу, иногда подсказывая, на что он смотрит, будто сама стала его глазами. Вскоре Джейни привыкла оставаться на ночлег в кровати Билла, и я этому только радовалась, потому что у меня словно снова появилась настоящая семья, с мамой и папой, если не считать того, что оба «родителя» все время были пьяны и никогда не готовили еду и не прибирались. Этим занималась я.

Когда Билл напивался в стельку, он заставлял всех приветствовать портрет Виктории и петь «Боже, храни королеву». По его словам, так он определял, есть ли в заведении радикалы и чартисты. Тех, кто не вставал, Громила бил на месте.

Однажды в августе, в пятницу во второй половине дня, когда я мыла окна, выходящие на улицу, пытаясь оттереть с них копоть и грязь, и отскребала жесткой щеткой со щелоком пятна мочи с кирпичных стен, на Спон-Лейн появились две красивые дамы и джентльмен.

Они стучали в двери, разговаривали с мужчинами и женщинами, которые были дома, и раздавали им листовки. Еще они общались с детворой, игравшей на улице. Большинство взрослых в это время находились на работе, где могли задержаться, потому что по пятницам на многих литейных предприятиях и шахтах платили жалованье. Я смотрела на незнакомцев и думала, что эти нарядные проповедники далековато забрались по темной улице. К тому же никто из взявших листовки, насколько я знала, не умел читать.

Джентльмен – высокий, в черном сюртуке и тугом белом воротничке на шее – носил седеющие бакенбарды, а в руках держал трость. Обе молоденькие женщины были в простых серых льняных платьях и аккуратных белых шляпках, что показалось мне рискованным, ведь в воздухе так и летали искры и копоть.

Увидев меня возле «Чемпиона», троица проповедников подошла поближе. Женщины оказались очень молодыми и симпатичными: обе стройные, белокожие, с алыми губами и рыжеватыми светлыми волосами, и похожие друг на дружку, будто две горошины в стручке. У каждой в руках была небольшая черная книжица в кожаном переплете с красивым золоченым обрезом, поблескивающим в их нежных пальчиках.

Когда они направились ко мне, такие милые и улыбчивые, я почувствовала себя грубой и неотесанной, точно свежераспиленное бревно, поэтому спрятала под фартуком крупные руки, покрытые шрамами от кулачных боев и тяжелой работы.

Джентльмен снял шляпу и поклонился, и на мгновение мне показалось, что он издевается, но обе девушки тоже слегка кивнули, а их улыбки были чисты и прекрасны.

Мужчина сказал:

– Добрый день, девочка. Твой отец дома?

Мне не хотелось говорить, что он уже напился до одури и теперь отсыпается вместе с Джейни Ми, поэтому я ответила:

– Нет, его нет, сэр. К тому же я хозяйка этого заведения, сэр. Меня зовут Энни Перри.

Он улыбнулся:

– Следовательно, это дом прославленного кулачного бойца, Типтонского Громилы?

– Вы правы, сэр, но мистер Перри сегодня уехал в Бирмингем, – солгала я.

Джентльмен протянул мне листовку и спросил:

– Умеешь ли ты читать, дитя мое?

– Умею, сэр. Я научилась с помощью книги из Манчестера и куска шифера с крыши.

А про себя подумала: «Он сразу меня раскусит, если попросит прочесть хоть строчку».

Но тут одна из близняшек шагнула вперед:

– Мы сестры Уоррен, Энни, а это наш отец, преподобный Элайджа Уоррен. Мы недавно переехали сюда и служим в новой церкви на холме в сторону Хейзли, где сейчас строятся дома.

Это место мы все отлично знали: прекрасные усадьбы наподобие шотландских замков для хозяев заводов, расковщиков и управляющих шахт, к которым вела хорошая дорога, располагались высоко над портом, куда не долетала вонь, хотя отсветы литейных цехов по ночам были видны и там.

Несколько человек из порта отправились туда как-то ночью стащить немного дров, и двоих поймали дежурившие по ночам бобби[8]8
  Народное название полицейских в Британии.


[Закрыть], а суд Вулвергемптона отправил воришек в Австралию.

Я сказала:

– Хорошо, мисс. Но мой отец совсем не религиозен. А если бы и был, вряд ли вы захотели бы видеть его в воскресенье в церкви. Его лицо напугает самого дьявола, а от слов, слетающих у него с языка, ангелы попадают в обморок…

Обе мисс Уоррен рассмеялись, глаза у них заблестели, и вторая сестрица спросила:

– Хочешь пойти в школу, Энни? Научиться читать Библию? Изучить правописание и грамматику? Узнать о нашей империи и ее истории?

– Сколько тебе лет, дитя мое? – спросил его преподобие.

– Исполнилось шестнадцать, сэр, – ответила я.

Первая мисс Уоррен сказала:

– Меня зовут Эстер, а это моя сестра Джудит. – Она протянула мне изящную руку, и я не смогла сдержать слез: они хлынули горячим потоком от одной мысли о том, чтобы дотронуться до этой руки… и о том, чтобы пойти учиться в школу.

– Дитя мое, что с тобой? – встревожился его преподобие.

Обе мисс Уоррен обступили меня, и Джудит сказала:

– Отец, позвольте нам поговорить с девочкой. Мы сумеем ее успокоить. А вы пока раздайте листовки по той стороне улицы… Мы присмотрим за Энни.

Его преподобие на секунду замялся, но мисс Джудит твердо добавила:

– Ступайте, отец. Мы справимся.

Несмотря на обжигающие глаза слезы, мне понравилось, что девушки могут командовать своим отцом, как я – Биллом.

Я уселась на подоконник, и мисс Эстер сказала:

– Мы собираемся открыть школу для бедных, Энни. Приход предоставил здание в конце улицы, и там есть место, где ты сможешь учиться. Мы с сестрой станем преподавателями, а его преподобие будет вести церковные службы для окрестных детей.

– Энни, ты смышленая девочка, – сказала мисс Джудит, – сама научилась читать. Представь себе, сколько еще ты сможешь узнать и прочесть!

Мисс Эстер взяла меня за руку. В ее крошечной ладошке моя лапища казалась размером с целую баранью ногу.

– Только представь, Энни… Знания – это врата к новой жизни в свете Иисуса. Поэтому все бедные дети должны прийти и услышать слово Его и научиться читать Библию.

– Многие дети работают, мисс, – возразила я. – Их не отпустят в школу из шахт и гвоздарных мастерских.

– Но закон скоро изменится, Энни. Парламент в Лондоне вот-вот объявит, что все дети должны учиться в школе и прекратить работу в шахтах и мастерских.

– А что на это скажут их семьи, мисс? – спросила я.

– Энни, местный порт погряз в море невежества и греха, – заявила мисс Джудит. – Мы обязаны изменить положение бедных. Наш отец – убежденный реформатор.

– Надеюсь, это не значит, что он радикал? Потому что иначе Билл Перри расквасит ему нос и на сан не посмотрит…

Сестры Уоррен рассмеялись.

– Энни, ты чудо! – воскликнула мисс Джудит. – Просто пообещай, что придешь.

– Я расплакалась, поскольку знаю, что не смогу прийти, – вздохнула я. – И потому что вы обе такие чистые и красивые, словно васильки в поле, а я не смогу…

У меня снова брызнули слезы.

Сама не знаю, зачем я разоткровенничалась. Но мне очень хотелось рассказать сестрам обо всех тех горестях, которые терзали мою душу. Как меня продали за шесть гиней и поколотила шпана, как я учусь кулачному бою, как каждый день вижу драки и слышу ругань, как я оставила Билли Стикса истекать кровью в переулке. И о пьянках, скандалах и потасовках, которые происходят в «Чемпионе». О голодающих оборванных детях, ковыляющих в работный дом.

Сестры Уоррен словно вернули мне яркую зелень и целые луга цветов, как в детстве, когда мы вольно странствовали с Большим Томом, ведущим под уздцы Камешка. Еще до того, как я приехала в порт Типтона с черным от копоти воздухом, скользкими от крови булыжными мостовыми и каналом, рассекающим город, словно река, несущая свои воды прямо в ад.

Никакой дар предвидения не указал мне неожиданного шанса, выпавшего в тот майский день на пороге паба, который я считала своим домом. Отец и две дочери. Он в черном, обе сестры в сером и в белых шляпках, запятнанных витающей в воздухе грязью. Я поняла, что они появились неспроста и мне надо как следует все обдумать.

Обе сестры наклонились и обняли меня, уговаривая упросить отца отпустить меня в школу для бедных в следующую пятницу, чтобы записаться на учебу.

Тем временем его преподобие снова подошел к нам, и девушки обернулись к нему.

– Кажется, у нас появилась новая ученица, сэр, – сказала мисс Джудит.

Его преподобие положил ладонь мне на голову, улыбнулся и сказал:

– Определенно, ты хороший ребенок, Энни, и в нашей маленькой школе ты увидишь больше света во тьме, чем в сотне таверн и притонов, сколь бы чисто ни были вымыты их окна.