Текст книги "Три дня в Сирии"

Автор книги: Михель Гавен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Чего ты, мать, все жалобишься. Выкрутимся. Поправится Исма. Я займу, я же тебе сказал. Вот у брата своего двоюродного Омара займу, он обещал! – недовольно прикрикнул на нее муж.

– Так Омар твой с процентами сдерет потом, как будто я его не знаю. Век с ним не расплатишься. Не первый же раз! Одним словом, родственничек. Девочка мается, не ест, не пьет, болит у нее сильно, горячая вся. Вытошнило два раза. Внутри уж сутки ни кусочка нет, а все тошнит и рвет, – Абия махнула рукой.

– Я есть не буду, вы сами ешьте. Я совсем не голодная, спасибо. Вам пригодится, – Джин вежливо отказалась от порции бобов.

– Нет уж, так не пойдет. Не положено так в моем доме. Пришел гость – надо его потчевать, а то люди скажут, что Ахмет жадный, – нахмурился Ахмет и снова поставил перед ней миску.

– Я же не в гости пришла. Я и так за доброту и за кров вам благодарна. Да и людям, наверное, знать не надо о моем присутствии, – мягко возразила Джин.

– Дело ваше, – Ахмет пожал плечами. – Вот, хоть чаю попейте, не обижайте меня, – он придвинул Джин кружку с чаем, отдававшим ароматом яблочного листа.

– Чаю можно, – согласилась Джин, понимая, что просто так не отделаешься. В Сирии надо уважать хозяина.

– Еще у меня здесь инжир в сахаре. Кушайте, кушайте, пожалуйста, – Абия подставила ей стеклянную вазочку с витиеватым восточным узором.

– Спасибо, – Джин попробовала инжир. Он был вкусный, но очень сладкий.

– Как, израильтяне зверствуют там, за холмами-то, издеваются над нашими? – спросил у нее Ахмет.

– Израильтяне? Издеваются? – Джин чуть не поперхнулась чаем.

«Конечно, здесь, в Сирии, разве могут считать иначе? – она снова сама себя одернула. – Якобы мучают, насилуют, притесняют».

– Да, случается, – ответила Джин неопределенно.

Девочка за ее спиной снова застонала. Молодая женщина повернулась к ней.

– Вы говорите, она порезалась? Как давно это случилось? – спросила Джин Абию в качестве предлога ухода от неприятного разговора об Израиле.

– Вот, позавчера, – ответила та грустно. – Говорила отцу, переверни ты этот серп треклятый, не надо так его ставить, острием вперед, – она в сердцах посмотрела на мужа. – Он опять поставил. Хоть говори, хоть не говори. Вот и Зоя сегодня чуть не напоролась. Только у нее вон обувь какая, – Абия показала на кроссовки Джин. – У Исмы нет такой, вот она и поранилась.

– Зачем ты все попрекаешь меня? – Ахмет нервно заерзал на тюфяке.

– Почему к доктору сразу не поехали? – продолжала спрашивать Джин.

– Как же сразу поедешь? – Абия пожала плечами. – У нас своей телеги нет, продали в том году, когда неурожай был, очень нуждались. Как иначе до шоссе добраться, чтобы на автобус сесть? Пешком не дойдешь, далеко. Да и с ребенком больным – как возможно? Надо соседа просить, а у него тоже телега неисправная, колесо погнулось. Ждали, пока кузнец исправит его. Вот так и получилось, – она развела руками.

– Можно я посмотрю? – Джин подсела к девочке. – Где она порезалась?

– А вы в медицине понимаете? – Абия торопливо обошла очаг, присела радом с ней на корточки, приподняла одеяло. – Вот ножка у нее. Здесь.

– Посветите мне, – попросила Джин. – У нее температура, – она прикоснулась ладонью к покрытому испариной лбу девочки. – Высокая температура. Это значит, воспаление сильное, как бы не началась гангрена.

– Вот свет. Достаточно? – Абия поднесла масляную лампу.

– Да, хватит пока. Подайте мне, пожалуйста, ножницы или нож, надо снять повязку, – кивнула Джин.

– Как же снять? Кто ее сделает потом? Мы с отцом не умеем, – испугалась Абия.

– Я сделаю, но думаю, она, возможно, и не понадобится, – невозмутимо ответила Джин.

– Вот, возьмите. Вы, случаем, не доктор? – осторожно спросил Ахмет, протягивая ей нож.

– Была когда-то доктором. Спасибо, – Джин ответила уклончиво.

– Ты, мать, не болтай много. Помогай лучше. Доктор-то уж побольше твоего понимает! – Ахмет вновь зло прикрикнул на жену.

– Ты и в больнице так говорил, дескать, не спрашивай ничего, они лучше твоего знают. Они моей девочке и не сделали ничего, – резко ответила та.

– Не ссорьтесь. Сейчас посмотрим, – разрезав бинт, Джин осторожно размотала повязку.

– Что вы торчите тут, глазеете? Спать пошли. Все по местам! – Ахмет прикрикнул на сыновей.

Три мальчика, почти одновременно вскочив, юркнули за небольшую ширму из корзин, разделявшую комнату на две части, и улеглись там на тюфяки.

– Воспаление серьезное. Рана загноилась. Его надо удалять, и как можно скорее. Нужна операция, – сообщила Джин, осматривая порез.

Она повернулась к Абии и Ахмету.

– Вы говорите, у них нет хирурга?

– Нет у них хирурга, – даже в темноте было заметно, как мать побледнела от страха. – Прежнего уволили, так как он в выступлениях протеста участие принимал, а нового из Дамаска еще не прислали. Не выживет моя девочка? – Абия закрыла лицо руками и всхлипнула.

– Не хнычь, – Ахмет стукнул женщину по плечу, но было видно, насколько он сам встревожен.

– Я вас обманывать не буду… Я не исключаю сепсиса, – сдержанно ответила Джин. – В домашних условиях справиться с сепсисом невозможно. Его можно лечить только в стационаре, но и там многое зависит от природного иммунитета девочки, от врачей, которые будут ее лечить, от их квалификации. В местной поликлинике, как вы говорите, даже нет хирурга, – она пожала плечами. – Одним словом, до сепсиса в любых условиях лучше не доводить. Чем скорее мы вскроем и вычистим рану, тем быстрее девочка поправится.

– Как мы можем это сделать? – Абия пожала плечами, и в отблесках света, исходящего от лампы, были видны слезы на ее лице.

– Я могу провести такую процедуру. Если вы мне поможете, то сделаю это прямо здесь, – ответила Джин, глядя на нее.

– Мы поможем, но как? – Абия поспешно вытерла фартуком глаза. – Правда, отец, поможем? – женщина взглянула на мужа. – Смотри, Аллах послал нам доктора. Я же говорила – надо молиться, молиться – и спасение придет.

– Да, поможем, – Ахмет на мгновение задумался и потом решительно кивнул. – Что нужно делать? – деловито спросил он.

– Во-первых, надо вскипятить воды. Во-вторых, у вас есть какие-то ягоды, свежие или сушеные? Надо сделать кислое питье – не горячее, но и не холодное. Сначала заварить, а потом остудить. У девочки высокая температура и сильное обезвоживание. Ей надо постоянно понемногу давать пить, – попросила Джин.

– У меня осталась моченая ежевика, я сейчас принесу, – вскочив, Абия побежала на террасу.

– Очень хорошо, подойдет, – одобрила Джин. – Заварите чай с ежевикой, можно еще добавить яблочного листа и остудите, потом дайте дочке попить. Пока девочка не восстановит водный баланс, делать что-то опасно. Организм может не выдержать. Теперь следующее. У вас есть какой-то нож с широким лезвием или широкий кусок металла? Также мне понадобятся щипцы, которыми можно его держать.

– Да, найдется, но зачем? – Ахмет с сомнением покачал головой.

– Мы обожжем рану. Это старый, даже можно сказать, древний способ дезинфекции, когда вообще ничего нет под рукой. Так спасались от заражения еще воины Александра Македонского, и я вижу, он до сих пор не утратил актуальности, – ответила Джин.

– Обожжете? Ей же больно будет, – Абия в шоке чуть не выронила кувшин с питьем.

– Другого выхода нет. Рана почернела по краям, посмотрите сами, значит, может начаться некроз. Отмершие ткани надо срочно удалить, чтобы они не заражали организм, иначе может случиться септический шок, сердце остановится – и все, никто уже не поможет. Да, будет больно, но все пройдет очень быстро, зато состояние девочки улучшится, – серьезно ответила Джин.

– Отец, у тебя где тот нож охотничий? Что-то я давно его не видела. Он тупой, наверное, – повернулась Абия к мужу.

– Мне острый не надо, – объяснила Джин. – Мне не лезвие надо, а сам металл. Я резать ничего не буду, резать нельзя, иначе инфекция распространится по организму. Выжигать – совсем другое дело. Покажите мне этот нож, – попросила она.

– Сейчас, сейчас, – Ахмет зашел за ширму. Было слышно, как он переставляет какие-то предметы.

– Питье готово? – спросила Джин женщину.

– Да, да, остыло, – откликнулась та.

– Дайте девочке попить. Видите, у нее губы потрескались, вся кожа суше пергамента. Что ж вы ей воды не давали хотя бы? – Джин приподняла голову больной.

– Так доктор сказал, нельзя.

– Как «нельзя»? Может, это и не настоящий доктор был? При любой высокой температуре надо давать питье, чтобы выходили токсины! – возмутилась Джин.

– Не знаю. Мне соседка сказала, он у вас в России учился, – Абия пожала плечами.

«„У нас в России“, – Джин повторила про себя с грустной иронией. – В России не самая лучшая медицина, конечно, но и там так не научат. Будущий доктор наверняка бездельничал, на занятия не ходил, болтался с девушками, а государство за него деньги платило. Раз заплачено, так и диплом дали. Не в России же он будет работать. Вот за холмами в Израиле подобного бы не допустили, как их ни ругай. Там врачи даже в шаббат работают, и никаких отговорок им не позволяется».

– Пей, пей, еще немного. Хорошо, еще чуть-чуть… – Джин осторожно поднесла чашку к губам девочки, и та жадно начала глотать кисловатую ягодную воду.

– Вот этот нож, – вышел Ахмет из-за ширмы. – Еще моего деда. Он был хорошим охотником и с этим ножом на рысь ходил. Она на него бросалась, а он на нее, этим кинжалом прямо в сердце ей…

– Пока одна такая рысь, которая ловчее оказалась, его самого в клочья не порвала, – мрачно добавила Абия. – Так ваша охота и закончилась. В хозяйстве теперь используем нож – порубить что, построгать, – объяснила она.

– Дайте взглянуть, пожалуйста, – Джин протянула руку и взяла нож, – а сейчас дайте девочке еще попить, – попросила она Абию. – Еще чашку или полторы. Пока не будет достаточно.

Разглядывая нож, Джин подошла к очагу.

– Лезвие хорошее, широкое, сталь дамасская. Значит, нож крепкий. Рукоятка, правда, деревянная, и нагреется, но надо ее тряпками обмотать. Пожалуй, этот нож нам подойдет.

Женщина повернулась к Ахмету.

– Вы будете нагревать его, сильно, добела, как говорится, чтобы раскалился, как следует. Не сейчас, чуть позже. Надо дать воде возможность распределиться по организму, – Джин взглянула на девочку, – вот как лицо немного посветлеет, уйдет желтоватый налет, то будет ясно – интоксикация снизилась. Тогда можно. Пока, скажите мне, какие у вас есть в доме фрукты, овощи?

– Зачем? Для еды? – хозяйка вновь пожала плечами.

– Нет, чтобы потом на рану положить и дезинфицировать ее, гной вытягивать, – ответила Джин. – Некоторые растения ничуть не хуже хороших лекарств действуют, надо их только применять правильно. Вот, морковь с ботвой, например, у вас имеется? – сосредоточенно спросила молодая женщина.

– Имеется. Сегодня утром с огорода сняла, с ботвой прямо, очистить не успела, – кивнула Абия.

– Очень хорошо, – улыбнулась Джин. – Сейчас девочка пусть немного полежит в покое, а вы, – попросила она Абию, – нарубите морковь вместе с ботвой очень мелко, а еще лучше – натрите, тоже мелко, и обязательно вместе с ботвой, – повторила она, – нужна зелень, хлорофилл, служащий природным антисептиком. Потом заверните небольшое количество в марлю или в хлопчатобумажную салфетку. Только хлопчатобумажную. Помните, любая синтетика исключается. Держите поблизости наше лекарство. Мы закрепим его повязкой. Морковь будет впитывать выделяющийся гной и дезинфицировать рану. Повязку надо менять раз в сутки, пока рана не очистится и не начнет затягиваться.

– Я порублю, порублю. Мне для девочки моей ничего не жалко! – воскликнула Абия, снова выбегая на террасу. – Вы, Ахмет, пока, если не боитесь змей, выйдите на улицу и соберите немного сосновой хвои, – поручила Джин отцу. – Мы ее заварим как дезинфицирующий настой, которым промоем рану сразу после операции. Он обладает хорошими дубильными качествами. Потом сразу начинайте нагревать нож. Видите, желтизна уходит, в тканях появляется влага. Скоро можно будет действовать, – Джин заглянула девочке в лицо.

– Не боится он, – ответила за мужа Абия. – Иди, Ахмет, скорее.

– Сейчас иду.

Накинув на плечи овечью телогрейку без рукавов, мужчина вышел из дома. Джин обратила внимание на его босые ноги. Она представила себе, как это – идти босиком по тропинке, по обеим сторонам которой, в кустах, кишат змеи. Она никогда бы не решилась.

– Палку, палку от змей возьми! – крикнула мужу вслед Абия. – Не хватает, чтобы тебя еще покусали. Ушел, – она махнула рукой. – Он, в отличие от меня, этих тварей не боится. Муж здесь вырос, с детства с ними живет. Это я из города приехала. Девочка слышит нас? – Абия подошла на цыпочках, держа в руках несколько морковин с длинной зеленой ботвой, и показала на дочку. – Я вот ей говорю, а она не реагирует.

– Давно так? – спросила Джин.

– Почти весь день…

– Она нас слышит, но сама не осознает, – Джин вновь прикоснулась ладонью ко лбу девочки. – Она в беспамятстве, и у нее развивается сильный токсический шок, отравление организма. Когда мы вскроем рану и гной выйдет, шок начнет спадать, ей станет легче, она придет в себя. Надо будет менять повязки, давать питье, а остальное природа, организм сделают сами. Им только надо немного помочь.

– Кто же вас научил такому детальному лечению? – сказала Абия. Она вернулась на террасу и резала морковь.

– Моя бабушка, – честно призналась Джин. – Она всегда говорила, врач никогда не должен считать себя умнее природы. По сравнению с ней мы вообще ничего не знаем и порой бессильны понять реальные механизмы природы. Главная задача врача – не заменять собой природу, а как раз наоборот, разрешить ей действовать в полную силу, убрать помехи, и тогда все пойдет на лад. Никакие таблетки, никакие суперновые антибиотики не заменят природного потенциала. Человек вышел из природы, он часть ее, и только она знает, как его лечить, а самые лучше врачи до конца своих дней учатся у природы. Бабушка здесь не была исключением, постоянно напоминая об этом и мне, – закончила молодая женщина.

– Кем работала ваша бабушка? – Абия выглянула с террасы.

– Она занималась хирургией и научила меня многим необходимым навыкам. Впрочем, конечно, не только меня, – ответила Джин.

– Там, в России? – удивленно спросила ее сирийская собеседница.

– Да, в том числе и в России, – вздохнула Джин.

– Вот, морковь готова. Еще мельче? – Абия показала ей тарелку.

– Нет, достаточно. Потолките ее немного ложкой, до образования кашицы. Затем возьмите две столовые ложки этой массы и заверните в салфетку. Только не отжимайте, сок нужен, он и есть наше главное лечение, – кивнула Джин.

Дверь хлопнула, и на террасу вошел Ахмет.

– Принес, давай заваривай, мать, – он вытряхнул из мешка сосновые метелки.

– Сейчас, только повязку приготовлю. Ты змей не встретил?

– Я на них особенно не смотрю. Я о дочке думаю. Они мне что? Я на змей уже насмотрелся, с пеленок, можно сказать, – равнодушно произнес Ахмет, бросая телогрейку на лавку.

– Замечательно, – Джин посмотрела на приготовленный Абией морковный компресс. – Пока так оставьте на тарелке. Сейчас помойте иголки, заварите их и дайте чуть остыть, но тоже не до конца, ведь отвар должен быть теплым. Приготовьте еще несколько чистых салфеток, они нам пригодятся, когда я буду удалять гной, а вы, Ахмет, хорошенько обмотайте рукоятку ножа тряпками и начинайте нагревать его. Пламя очага не очень сильное, и греть надо долго, чтобы металл раскалился добела. Нож должен быть очень горячим, чтобы я смогла быстро вскрыть рану и избежать болевого шока. Мне потребуются несколько секунд, пока боль не захватила все нервные окончания, не более. Я буду стоять рядом с вами и скажу, когда достаточно.

– Аллах всемогущий, помоги нам! – Абия молитвенно сложила руки на груди, а затем принялась разрывать на лоскуты белый хлопчатобумажный платок и складывать их в тампоны.

Ахмет молча зашел за ширму, достал из большой корзины, сплетенной из пальмовых листьев два длинных полосатых полотенца, потом тщательно обмотал ими рукоятку ножа. Он присел перед огнем, осторожно протянул нож, подставляя лезвие под языки пламени и сосредоточенно наблюдая, как они нагревают гладкую металлическую поверхность.

– Переворачивайте время от времени. Жар должен распределяться равномерно, – попросила Ахмета Джин. – Как только клинок побелеет и пойдут переливы, мгновенно скажите мне. Даже если будет очень горячо, ни в коем случае не бросайте нож, можно устроить пожар.

– Да понимаю я. Потерплю. Моя же дочка, кто ей еще поможет, – сосредоточенно кивнул Ахмет.

– Абия, поставьте рядом с постелью девочки ведро с холодной водой. Я брошу в него нож, когда закончу операцию, – Джин повернулась к хозяйке. – Посуду с морковным компрессом поставьте поближе, чтобы я сразу могла взять его. Туда же положите бинты.

– Хорошо, хорошо, как скажете.

Женщина быстро исполнила все просьбы. Нож продолжал нагреваться на огне, и Джин молча смотрела, как он белеет, Абия за спиной молодой женщины тихо читала молитву. Только ее поспешные, спутанные обращения к Аллаху нарушали тишину. Полная луна светила в окно, заменяя своим светом лампы. Где-то в горах протяжно завыл шакал.

– Все, мне кажется, достаточно, я проверю. Поднимите нож.

Джин взяла тонкий металлический прут, которым мешали золу в очаге, слегка ударила им по накаленному лезвию ножа, и от металла посыпались красные искры.

– Да, готово, теперь надо действовать, так как металл быстро остывает, – удовлетворенно констатировала Джин и поставила прут на место, сказав:

– Ахмет, дайте-ка мне нож, только аккуратно.

Джин подошла к сирийцу сбоку, осторожно обхватила пальцами рукоятку, обмотанную полотенцами. Она была горячей, но терпеть можно.

– Я держу, отпускайте, Ахмет. Сейчас садитесь рядом с головой девочки и держите ее за плечи, чтобы она не слишком сильно рванулась. Можно задеть здоровые ткани, а это будет ожог. Лишние осложнения нам не нужны. Вы, Абия, придерживайте девочку за ступни, – попросила Джин.

Держа раскаленный нож на весу, она медленно приблизилась к кровати девочки. Та по-прежнему лежала с закрытыми глазами, но лицо ее посветлело. Отец сел в изголовье кровати, взял Исму за плечи, а Абия наклонилась в ногах, придерживая ступни.

– Аллах всемогущий, только на тебя надежда, – встревоженно прошептала сирийка.

Джин мгновение смотрела на пораженное гноем место на ноге, четко примериваясь, потом резко опустила раскаленный нож, прижав его к ноге, и тут же опустила. Девочка пронзительно вскрикнула, выгнулась, по всему ее телу прошла судорога.

– Тихо, тихо, милая моя. Сейчас все пройдет, – Ахмет, сам в испарине, бледный до синевы от волнения, с нежностью прижимал голову дочки к себе, целуя в лоб.

– Да, сейчас все пройдет, – уверенно сказала Джин и, наклонившись над раной, сообщила: – Гной пошел, значит, все получилось удачно.

Она бросила нож в приготовленное ведро с водой. Он стукнулся о дно, вода зашипела, выбрасывая пар и брызги. Взяв тампоны, Джин старательно вытирала гной. Девочке уже было не больно, она расслабилась.

– Вы можете отпустить ее, Абия, и вы, Ахмет, тоже, – разрешила Джин. – Все уже позади. Подайте мне, пожалуйста, кувшин с сосновым настоем, – обратилась она к Абии.

Та быстро поднесла сосуд, присев на корточки рядом. Джин приложила ладонь ко лбу Исмы.

– Температура спадает, – заметила она с улыбкой, – воспаление снижается, интоксикация тоже. Скоро она спокойно заснет. Нож можно убрать, он остыл, наверное, – Джин повернулась к Ахмету. – Больше он нам не понадобится.

– Да, удивительное дело. В жизни бы не подумал о таком, – Ахмет полез рукой в ведро за ножом.

– Я и не знала, что можно настолько хорошо лечить раны. Будем знать на будущее, – Абия смахнула с лицо слезы, которые от напряжения против ее воли катились градом.

– Нет, самим так делать нельзя, – Джин покачала головой, – это опасно. Во-первых, можно передержать раскаленный нож, и тогда болевой шок может убить человека. Сердце банально не выдержит. Во-вторых, если нож недостаточно нагреть, то можно занести еще большую инфекцию. Подобную процедуру должен осуществлять человек, у которого есть опыт. Вообще мы ведем речь об исключительных мерах, – она взяла морковный компресс и, аккуратно наложив на ногу девочки, начала делать повязку.

– Вот, вы видите, как я действую, – она обернулась к Абии. – Все последовательно. Сначала промываю рану сосновым настоем, использующимся как антисептик. Потом накладываю компресс и забинтовываю, но бинтовать надо не очень сильно. Надо, чтобы воздух попадал внутрь, и рана не мокла. Потом, когда гной выйдет, появится грануляционная пленка. Ее вообще лучше держать открытой, быстрее заживет. Впрочем, необходимо следить, чтобы не было новых повреждений и не попала грязь. Иначе снова начнется нагноение.

– Вас точно послал нам Аллах, – Абия в восторге наклонилась и поцеловала руку Джин.

– Не надо. Так сделал бы любой знающий человек на моем месте, – смутилась молодая женщина.

– Да вот любой не сделал, – мрачно заметил Ахмет. – Никто ничего ей в больнице не сделал. Приезжайте в другой раз, сказали, а кого волнуют страдания и возможная смерть ребенка? – он ожесточенно махнул рукой. – Такая страна. Я хоть на демонстрации не хожу, некогда мне, работать надо, но если б вон этих прогнали, – он показал на портреты Асадов, – то я бы не возражал. Мы могли вступить в какую-то другую жизнь, не такую лживую. Послушаешь их по приемнику, все-то у них хорошо и справедливо, а как сунешься куда со своей бедой, так нигде тебя не ждут.

Девочка пошевелилась на постели и вдруг открыла глаза. Джин наклонилась над ней.

– Я доктор, – сказала она негромко, – здравствуй. Глаза у тебя хорошие, – улыбнулась молодая женщина, – красивые, как две вишенки, и совсем здоровые.

– Где мама? – произнесла девочка чуть слышно.

– Я тут, тут, радость моя. Как ты чувствуешь себя, птичка моя? Ножка болит? – Абия бросилась к ней, присела на край постели, взяла тонкую детскую ручку в свою.

– Нет, не болит, теперь не болит. Только щиплет немного, – покачала Исма головой.

– Сожженная кожа по краям скоро сойдет, и нога очистится. Уже утром ты и этого чувствовать не будешь, – успокаивающе погладила Джин ее по голове.

– Головка не болит? Не тошнит тебя? – продолжала тревожно спрашивать мать.

– Нет, не болит. Я есть хочу, мама, – ответила Исма.

– Есть? – Абия растерянно взглянула на Джин.

– Много есть нельзя. Сейчас надо попить ежевичного отвара, как и перед операцией. Съесть можно несколько кусочков вареного мяса, не больше. Сейчас нужен белок, для заживления раны, – ответила та.

– У нас нет мяса. Последний раз ели три дня назад, а сейчас и купить не на что. Я же сказала, только бобы и еще морковь с огорода, – Абия грустно развела руками.

– Тогда натрите моркови и дайте с маслом, а еще желательно кусочек хлеба. Пока хватит, но мясо надо бы купить. Оно очень полезно при заживлении, – разрешила Джин.

– Утром пойду к Омару и возьму деньги в долг. Ничего, отгорбачусь на его поле, отработаю ему. Раз надо, значит, надо, – решил Ахмет.

– Подожди, – остановила его Абия, – может, еще Снежана что-то завтра привезет, так поменяем у него. Вот тот халат из тафты, который она мне в прошлый раз привозила, попробуем его поменять? Сейчас я морковки потру! – воскликнула Абия и бросилась на террасу.

Держа Джин за руку, девочка повернула голову на подушке, взглянула на луну за окном. Глаза ее слипались.

– Мне кажется, не надо ничего. Она сейчас заснет. Исме надо набираться сил, ведь боль ее измотала. Как проснется, так и покушает, – негромко сказала Джин, наблюдая за Исмой.

Действительно, через несколько минут Исма спокойно заснула.

– Постарайтесь не будить ее. Сколько будет спать, столько и надо. Сама проснется. Как проснется, надо ей дать морковь и немного мяса, – Джин осторожно отошла от постели больной.

– Как рассветет, сходи к Омару, отец. Поменяй мой халат на кусок мяса. Только жирный не бери, попостнее, – прошептала Абия.

– Ладно, разберусь, – тот лишь махнул рукой.

– Вы бы тоже прилегли, – Абия постелила Джин тюфяк на полу напротив очага. – Тут и потеплее. Вы же тоже, наверное, устали – и путь преодолели немалый, по горам, да с девочкой моей намаялись. Я не знаю, как выразить вам свою благодарность. Я сама уж не усну ни за что. Сердце так колотится, будто сейчас выскочит, – призналась она.

– Спасибо, – ответила Джин.

Молодая женщина улеглась на тюфяк. Голубоватый свет луны струился прямо на нее из окна. Абия присела на постель спящей дочки и погладила ее по волосам.

– Вы здесь давно живете? Я поняла, вы родились в Даре? – спросила Джин.

– Да, я родом из Дары, – кивнула Абия. – Отец у меня был ремесленником. Обувь шил на рынке, чинил упряжь для скота. Ахмет к нему часто ездил, хотел то одно поправить, то другое. Сам-то он вдовец. У него жена в родах умерла, совсем молодой, практически девчонкой. Сыночек-то выжил, а она умерла, получив заражение крови. Врачи поздно спохватились, – Абия грустно вздохнула. – Сыночек тот уже взрослый. Мы с ним ничего, ладим. Он теперь в Дамаске живет, к нам совсем редко ездит. Там вроде как в полиции служит, школу их закончил. Я же в девках засиделась, старшая была из дочерей отца. Младшие замуж повыскакивали, а я все никак. Вот и сосватал меня отец за Ахмета, чтобы люди пальцем не показывали. Я ему не слишком понравилась, как и он мне, но надо же кому-то хозяйство вести. Поэтому он взял меня в жены. Ничего, живем, привыкли друг к другу, – начала объяснять сирийка, но вдруг замолчала. – Как дети родились, тут уж и вовсе не до собственных чувств стало, – продолжила она через мгновение. – Только и крутись. Стерпится – слюбится, как говорится. Так на самом деле и вышло. Теперь и представить себе не могу, как бы я без Ахмета жила, хоть и непросто живем, сами видите, – виновато улыбнулась Абия. – У вас настолько с мужем не сложилось, что терпеть уже не смогли?

Джин вздрогнула, даже как-то не ожидая такого вопроса. Впрочем – почему же? Теперь ей придется здесь не один раз рассказывать об этом.

– Бить стал, боюсь его, – сказала она.

– Снежану тоже бил. Работать не работал, а только ее посылал спину гнуть на богатых. Мой Ахмет так никогда не поступал. Он все на себя брал, да и сейчас берет, вы не смотрите, что он внешне совсем неласковый, но за счет жены жить себе никогда не позволит. Наизнанку вывернется, чтобы кусок хлеба в дом принести, – поделилась сирийка.

– Ты там совсем захвалила меня, мать. Уж поскромнее говори-то, а то уши горят, – из-за ширмы послышался сонный голос хозяина дома. Он улегся на тюфяке рядом с сыновьями.

– Не любит, когда его хвалят. Очень стесняется, но человек хороший. Повезло мне, так я считаю. Не бросил меня Аллах без поддержки, – Абия улыбнулась.

– В Даре у вас остались родственники? – поинтересовалась Джин.

– Как не остаться, остались. Отец-то умер два года назад. Мать еще до замужества моего померла. Сначала немного простудилась. Все кашляла, кашляла, ее лечили, но бестолково. Довели до воспаления легких. Организм не справился. Так-то у меня три сестры в Даре и старший брат. Брату досталось отцовское дело, ведь он с отцом с малолетства работал и все от него перенял. Мужья у сестер разные – один в ресторане поваром работает, второй – в гостинице портье, а третий как самый грамотный работал учителем. У меня сестра младшая хорошенькая, умненькая, – Абия даже языком прищелкнула. – В шестнадцать лет – просто прелесть. Он влюбился в нее, когда она еще у него училась. Парень только институт закончил и к ним преподавать пришел. Так мы радовались, дескать, повезло Марди, образованный у нее будет муж. Оказалось… – она вздохнула.

– Что-то случилось? – настороженно спросила Джин.

– Арестовали его два месяца назад. Что-то он на уроке не то про Израиль, что ли, сказал, не то про Америку. Пришли домой, забрали, и теперь ни слуху ни духу. Расстреляли, наверное. Девочка одна с тремя детишками осталась. Все помогаем ей сейчас, чем можем, – грустно ответила Абия.

«Высказал мнение – получи полю в лоб», – подумала Джин с печальной иронией. – «Это они называют народной властью, арабским социализмом, когда все для народа. Все, но только народ обязан думать так, как мы тебе указали, и никогда не отступать от генеральной линии. Тогда мы, народ, тебя покормим более или менее сносно, а если повезет, у нас даже хирург найдется, вылечить твоего ребенка. Не хочешь – вот тебе пуля. Без суда и следствия. Никто за тебя не заступится, народ, ведь Америка – враг, и Израиль – тоже враг, да и вся Европа вместе с ними враждебны. Друг тебе лишь иранские муллы, но у них не забалуешь. Никуда ты, народ, не денешься из наших кровавых объятий».

– В Даре будете, я напишу, сестры мои вас примут. Со Снежаной они общаются, она с Марди даже дружит, – пообещала Абия.

– Спасибо. Неизвестно, где я буду, что со мной случится, но если, правда, найдется хоть кто-то, кто сможет помочь в трудной ситуации, буду очень рада, – кивнула Джин и грустно улыбнулась.

– На нас с Ахметом вы всегда можете положиться, – Абия наклонилась и сжала ее руку. – Мы все сделаем, только говорите. Ради жизни моей девочки я все для вас сделаю, – горячо прошептала она. – Отец? Поворчит, поворчит, но тоже в долгу не останется. Я же говорю, он человек хороший, честный. Мы тут, вы знаете, где. Мы всегда тут и никуда отсюда не денемся.

– Спасибо! Обещаю, без особой нужды я не стану вас беспокоить, – растроганная Джин прижалась щекой к морщинистой, заскорузлой руке сирийской крестьянки.

Луна постепенно стала меркнуть, ночное небо – светлеть. Приближалось утро. Джин задремала, подложив руку под голову. Сказались волнения перехода, но даже она сама, не зная почему, вдруг почувствовала себя в этом тесном, еще недавно совершенно чужом и неизвестном ей доме, в чужой и неизвестной стране, спокойно. Спало напряжение, утихла тревога, появилось позитивное ощущение.

В полусне к молодой женщине снова явились и недавнее прощание с Алексом, и их последние объятия один на один в ее гостиничном номере, перед тем как отправиться в горы на встречу со Светланой и попрощаться если не навсегда, то наверняка надолго. В полусонном сумбуре мыслей промелькнули лица тети Джилл и ее супруга, дяди Пауля, уже два года прикованного к инвалидной коляске из-за тяжелой болезни позвоночника.

Мама протягивала к Джин руку, чтобы коснуться ее волос и лица. Почему-то она вдруг вспомнила один из их бесчисленных разговоров о России – стране, которая всегда особенно интересовала Джин, а для ее матери была непреходящей, сверлящей душу болью почти полвека.

Глядя с балкона на зеленоватую гладь океанской воды, покрытую мелкими желтоватыми барашками волн, Натали Голицына сказала задумчиво: «Никто не будет оспаривать то зло, которое посеяли в мире коммунисты. Они отучили людей быть добрыми и отзывчивыми, а, наоборот, заставили с подозрением относиться к любому человеку рядом, ко всему окружающему миру, ведь везде враг, и его обязательно надо разоблачить. Коммунисты высосали из мира всю теплоту и любовь, оставив его холодным и бесчувственным. Они постоянно устраивали войны и противостояния всего лишь из-за высоких цен на нефть и тем самым поддерживали свое существование, подрывая заклятых врагов. Самые большие разрушения коммунисты произвели в душах и сознании людей, и мир до сих пор еще этого не понимает. Они устроили немало идеологических диверсий, и одна из них – вечное ощущение вины интеллигента перед быдлом за свою просвещенность, доброго перед злым за свою доброту. Коммунисты сделали добро всегда виноватым, а зло и ненависть – правыми по праву сильного, а точнее, по диктовке наглого, нраву насилия. Они вселили в западный мир ощущение обязательной вины каждого поколения американцев перед вьетнамцами, неизвестно, почему, а каждый немец перед всем миром должен якобы каяться за Вторую мировую войну и фюрера. Ничто не может искупить этой вины. Подобным коммунисты старались подорвать ценности западного христианского общества и установить свои абсолютно безбожные правила игры. Такие вещи въелись в подкорку не только несчастных русских, где поколения выросли, представляя себе крайне искаженную картину мира, но и всего остального человечества. На Западе в крупных, сильных странах люди рождаются с комплексом вины, которую сформировали идеологи пятой коммунистической колонны, многочисленные Морисы Торезы и Пальмиры Тольятти, призывавшие к крушению западного мира, который их же и породил. Самая настоящая, предательская пятая колонна, от влияния которой не удается избавиться до сих пор. Теперь они хотят нас принести извинения за Ирак, за Ливию, расшаркиваться с иранскими милитаристами, как с приличными людьми, а они бы наращивали свою силу. Никакой справедливости в таких поступках нет. Стоит только посмотреть на несчастных эфиопских женщин, прислуживавших сынкам Каддафи в Ливии, которых привезли в миссию Красного Креста из их дворца, сразу становится понятна реальная сущность этих людей, и уже не остается сомнений в необходимости законного суда над ними, а то и тюрем. Рабовладельцы, которые избивали своих прислужников за каждую провинность, не оставлявшие на них живого места. Злодеи достойны виселицы за творимое им зло. У рабовладельцев еще находятся защитники, сидящие за кремлевскими стенами, сами, впрочем, не очень-то желающие обращаться с народом подобно тому, как это было семьдесят с лишним лет назад. Слава богу, Россия все-таки не Эфиопия и даже не Ливия. Огромный культурный пласт, заложенный предками, дает ростки, как его ни давят, и есть надежда на излечение в скором будущем страны от очередного заболевания деспотизмом».