Текст книги "Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели"

Автор книги: Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Темур снова наполнил стакан.

– За твое здоровье, мать. Скажи, я родился горбатым или горб появился потом?

– Бог наказал меня, сынок.

– Бог? – Темур усмехнулся. – Так когда горб вырос?

– Во время родов спину тебе повредило. Маленькая я была, худая. Пятнадцать лет, а мне десять давали… Тот, кого арестовали, другом твоим был, сынок?

– Называй меня по имени, мать. Пойду. – Он встал и пошатнулся. – Вино и вправду крепкое. Завтра белье занесу.

– Может, останешься? Тебе ведь далеко.

– Пожалуй. Я на тахте лягу.

Мать засуетилась, переложила со своей кровати на тахту подушку и лоскутное одеяло. Темур разделся, лег на бок, на спину он никогда не ложился, и закрыл глаза. У него кружилась голова, но казалось, что не голова кружится, а вращается вокруг него земля.

Он открыл глаза и поднял голову.

– Мама, – позвал он.

– Что, сынок? Что, Темур?

– Спой мне колыбельную.

Мать удивленно посмотрела на него. Когда она подошла к тахте, он уже крепко спал.

РАСПОРЯЖЕНИЕ ПОЛКОВНИКА ПОРОШИНА

20 сентября 1902 года

Стало известно, что революционно настроенные рабочие собираются с оружием в руках освободить политического арестанта Владимира Кецховели.

Приказываю, чтобы при перевозке из Баиловской тюрьмы на железнодорожный вокзал арестанта Кецховели сопровождала полусотня казаков. Для доставки Кецховели в Тифлис начальнику Бакинского отделения жандармского управления Закавказской железной дороги ротмистру Зякину обеспечить специальный вагон с усиленной против обычного охраной.

НАЧАЛЬНИКУ ТИФЛИССКОГО

ГУБЕРНСКОГО ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ

22 сентября 1902 г. № 2564

При сем имею честь представить в распоряжение вашего превосходительства политического арестанта Владимира Кецховели, привлеченного при вверенном мне управлении по обвинению в участии в тайном социал-демократическом обществе, организованном в Баку и других городах Закавказья.

В приеме прошу выдать установленную квитанцию.

Полковник Порошин.

От автора. Появление Варлама

– Заметив вас, я сразу догадался, что вы идете сюда. – Он улыбнулся мне, как улыбаются старому знакомому. – Правда, сперва вы прошли мимо, в сторону Цихисубани, к бывшему Сапожному ряду, где Ладо снимал квартиру. В ту пору он был учеником духовного училища. Вы брели прямо по грязи и лужам, рассматривали старые дома. Я хотел окликнуть вас, но раздумал. Пусть себе походит по пустырю, все равно придет ко мне. Садитесь, курите. Я бросил эту забаву шестьдесят с лишним лет тому назад.

Он положил на стол свои большие руки, руки человека, привыкшего держать топор и рукоятку плуга. В нем все было крупно – плечи, грудь, голова. Лоб высокий, крутой, волосы густые, брови немного нависшие, глаза большие, горбатый нос тоже большой. Округлая борода окаймляла лицо, и без бороды его невозможно было представить.

Я закурил. Он придвинул ко мне пепельницу.

– Мне говорили, что вы разыскиваете человека, который был знаком с Ладо. Сказать вам, почему вы не сразу пришли сюда?

– Скажите, – я пожал плечами, не скрывая своего удивления. Встречу с ним я предполагал совсем другой.

– Вы прочитали воспоминания о Ладо, познакомились с документами, решили, что этого достаточно, а начали писать и почувствовали… Вам захотелось отыскать живого современника Ладо. Вы узнали о том, что еще жив старик по имени Варлам… Кстати, прошу вас не называть меня по отчеству, так мне приятнее. Вам сказали, что мне уже перевалило за сто?

– Да, но я и сам догадался, что вам должно быть примерно столько.

Он усмехнулся в бороду, и глаза его стали лукавыми.

– Но если вы напишете, что мне тысяча или десять тысяч лет, это тоже не беда.

Варлам хорошо говорил по-русски, даже, как мне показалось, щеголял своим русским произношением. Он тут же спросил:

– Вы ведь говорите по-грузински?

– Да.

– Это поможет нам лучше понимать друг друга. Что ж, осмотритесь, привыкайте к обстановке. В этой комнате за последние полвека ничего не изменилось, а на табурете, на котором сидите вы, не раз сиживал Ладо. Я привез табурет из деревни… Что вы вскочили? Сидите, пожалуйста, здесь не музей. Ладо расхохотался бы, увидев, как вы подпрыгнули. – Варлам повернулся и позвал по-грузински: – Машо,

– Кого вы зовете? – спросил я. Он вновь лукаво сощурился.

– Свою правнучку. Машо нам нужна, без нее невозможно обойтись. Она воспитана в хорошей карталинской семье, мало говорит и много делает. Кроме того, она, как и я, врач. То, что зовут ее Марией, сокращенно Машо, – так же, как жену Нико, старшего брата Ладо, мой сюрприз вам. И внешне они похожи.

– Спасибо, – пробормотал я и уставился на дверь.

Вошла среднего роста девушка. Под тяжестью косы смуглое лицо было немного запрокинуто и казалось бы надменным, если бы на лице все не улыбалось – и глаза, и ямочки на щеках, и губы, и белые ровные зубы. Красавицей ее нельзя было назвать – нос был чуточку велик, глаза слишком длинные, уходящие к вискам, и брови чрезмерно густые. Но она была красива, как красива река, текущая в своем естественном русле.

Машо поздоровалась со мной, как со знакомым.

– Я накрыла в той комнате. Пожалуйте, а то хачапури[5]5
  Хачапури – ватрушка с сыром.


[Закрыть] остынут.

Варлам встал. Он был на голову выше меня, и я подивился его юношеской стройности.

Мы перешли в другую комнату. Из окна виднелась старая крепость. Варлам выключил электрический свет, зажег несколько свечей и задернул тяжелые темные шторы.

– Приблизимся к прошлому веку, – сказал он. Мы сели за стол. Машо вышла.

– Понравилась вам Машо? – спросил Варлам.

– Да, очень.

– Даже исправник при виде ее тезки – невестки Ладо – улыбался. Угощайтесь. Все, что на столе, должно быть съедено и выпито.

Он обхватил сильными пальцами длинное горло кувшина и разлил по стаканам зеленоватое вино.

– За наше знакомство! С годами каждый из нас заново открывает библейскую истину – всему свое время. Сравнительно недавно вы и не знали о моем существовании. Но наша встреча должна была произойти – не раньше, не позже, а именно сегодня. Почему у вас такой растерянный вид?

– Честно говоря, – ответил я, – мне казалось, что вы будете просто отвечать на мои вопросы…

Он пожал плечами.

– Мало ли что вам казалось. Раз уж вы пришли ко мне, принимайте меня таким, каков я есть. Уверяю вас, что от этого вы только выиграете.

Маню внесла блюдо с дымящимся вареным мясом.

– Вы не присядете с нами? – спросил я.

– Спасибо, мне некогда, – ласково ответила она и ушла.

– Еще успеете познакомиться с Машо поближе, – сказал, улыбаясь Варлам. Он откинулся на спинку стула. – Разрешите называть вас на «ты»? Я ведь во много раз старше.

– Пожалуйста.

– Я вижу, сынок, что тебе еще не все ясно. Я никуда не спешу, но тебе терять время нельзя, как и вообще любому человеку. Давай быстрее возьмемся за дело. Говорили тебе, кто я по происхождению?

– Нет.

– Все мои предки обрабатывали землю, и я делаю то же самое. Кроме того, как я уже сказал, я врач. Правда, без диплома, потому что меня исключили с последнего курса университета. Я всю жизнь лечу людей без разрешения.

– Вы учились в Киевском университете?

– Да, я учился в Киеве в одни годы с Ладо. В Тквиави было около тридцати князей и дворян. Хотя они так и не раскошелились на школу, но однажды почему-то раздобрились и дали отцу деньги на мою учебу. Так я попал в университет.

Я незаметно рассматривал Варлама. В старике чувствовался характер. С этим придется считать, хочу я того или не хочу.

– Значит, вы играли вместе с Ладо в детстве? – спросил я.

Он кивнул.

– Мы дружили с ним. Я единственный, все остальные умерли, кто знал Ладо. Тебе, наверно, уже известно, что Ладо редко бывал полностью откровенным даже с родными в том, что касалось его нелегальной работы. Но со мной он делился многим. Мы играли в лахты[6]6
  Лахты – народная спортивная игра.


[Закрыть] и читали Казбеги и Писарева. Он приехал в Киев, когда я уже был там, я виделся с ним в Джаве, и в Гори, и в Тифлисе… Куда мне повести тебя?

– В деревню Тквиави, – сказал я, – в его детство. Я увидел Ладо двадцатишестилетним, таким, каким он был в Баку. А теперь мне хотелось бы узнать все, что возможно, о его детстве, учебе в Тифлисской и Киевской духовных семинариях, о первой юношеской любви. Познакомьте меня, пожалуйста, и с семьей Ладо…

– Твоя воля. Знаешь что?.. Мой сосед держит лошадей и фаэтон. Сейчас модно раскатывать на фаэтоне после регистрации брака. А за фаэтоном ползут на «Волгах» дружки и родственники, и машины гудят на весь город. Я возьму у соседа фаэтон с лошадьми – он последние дни болеет, и лошади застаиваются, – и мы поедем в Тквиави так, как туда ездили в конце прошлого века. Согласен?

– Да

…Я надел пальто и вышел на улицу. У дома стоял фаэтон на рессорах и резиновом ходу, с зажженными фонарями на облучке, и две лошади приплясывали, норовя побежать, а Варлам сидел на облучке, намотав вожжи на руку.

– Садись.

Я устроился на мягком сиденье. Лошади пошли шагом, подковы зацокали по мостовой. Я посмотрел на прямую спину Варлама и рассмеялся.

– От нашей встречи мне стало весело. Он повернулся.

– Это потому, что я тебе интересен. Ты еще не знаешь, что я могу выкинуть. Так всегда в жизни. Никогда людям не предугадать, что с ними может произойти завтра. Но они очень хотят это знать. И это не простое любопытство, не простая забота о детях и внуках своих, а стремление к бессмертию.

Варлам погнал лошадей старыми узкими улочками. Они прилегали к подножию горы, которую венчали развалины крепости. Казалось, мы вот-вот зацепим колесом за крыльцо какого-нибудь дома. Но Варлам оказался заправским кучером. В фаэтоне я ездил очень давно, в раннем детстве, и еще один раз, уже взрослым, но это было просто короткой прогулкой для развлечения.

Мы проезжали мимо маленьких домиков, тускло светились окна, на улицах электричество почему-то выключили, было темно, тихо, только в канавках журчала вода. И мне стало казаться, что я маленький, впервые в незнакомом городке, и хотелось заглянуть в какое-нибудь окошко и посмотреть, какие там стулья и комоды, и как одеты люди, услышать, о чем они говорят.

Лошади перевезли фаэтон через мостик. Варлам повернулся, ступил на скамеечку позади облучка и сел рядом со мной.

– Здесь дорога прямая, лошади сами побегут. Семьдесят лет назад, когда шли дожди, тут было не проехать. Пешком по грязи до Тквиави шли чуть ли не весь день и только ночью добирались до Цхин-вали.

Варлам заглянул мне в лицо и откинулся на подушку.

Встречи с этим могучим столетним человеком не было в моих замыслах, когда я приступал к работе над книгой. А теперь мы познакомились, и он везет меня в деревню времен детства Ладо.

От полей пахло сырой землей, горечью цветущего миндаля, небо было облачным, но далеко впереди луна освещала гряду заснеженных гор.

Лошади мягко стучали копытами по дороге.

Смерть сказочника

В Тквиави редко что-нибудь случается. Осенью бывает несколько свадеб, и еще время от времени кто-нибудь умирает, чаще от болезни, да иногда собака вцепится в икры приезжему торговцу. Вот и все события. Собак в Тквиави уйма, днем они спят, а чуть стемнеет, выползают и начинают бродить возле хозяйских землянок. Плетней, заборов в селе нет, но собаки и в темноте разбираются, где кончаются их владения. Когда человек идет через деревню, его преследуют и облаивают все собаки по очереди. Если бы они сбегались и набрасывались вместе, путникам приходилось бы солоно. Но от одной собаки, особенно если в руках у тебя длинная палка, отбиться нетрудно.

Однажды ребята пошли купаться. Камни были горячие, как угли в жаровне, а вода ледяная. Накупавшись до озноба, возвращались в деревню. Когда пришли, вспоминать о купанье было все равно, что завести разговор о прошлогоднем снеге – солнце за дорогу прожарило им головы, и босые ноги от пыли сделались серыми.

– Послушай, – сказал Ладо Варламу и дотронулся кончиком языка до верхней губы. – Слышишь?

– Нет.

– Шуршит, как сухой листок об ветку.

Варлам засмеялся и тоже стал трогать языком губу. Чтоб ему никогда больше не купаться в речке, если он не услышал шуршания.

– Ребята, кто черешни хочет? – спросил Ладо. Черешня в деревне давно сошла, и только возле землянки священника Захария, отца Ладо, на макушке дерева сохранились крупные розовые ягоды. У мальчишек слюна побежала, несмотря на пересохшие рты.

– А твой отец? – спросил Кривой Вахо. Кривым его прозвали за то, что одно веко на левом глазу у него не двигалось. Вахо был годом или двумя старше остальных.

– Отец на поле, кукурузу мотыжит, мать в Гори уехала, – ответил Ладо, – я приглашаю.

Ребята ускорили шаг.

Ладо нес в руках большую плоскую булыжину.

Он тащил ее от самой реки, сказал, что на этой булыжине можно будет толочь орехи. У него семья трудяг, они убрали со своего поля все камни, и их за это даже прозвали «камнесобирателями». Сыновьям, конечно, было далеко до Захария, он такой бережливый хозяин, что подбирает с земли даже гвозди и подковы. Умора смотреть, как осенью священник едет на своем мерине. Только и слышно: «Тпру-у» да «Тпру-у», потому что Захарий время от времени останавливает мерина, слезает, подбирает на обочине зернышко лобио и кладет его в карман. Потом, кряхтя, садится на мерина и снова, едва тот сделает не-, сколько шагов, кричит «Тпру-у-у». Мерин вздыхает так громко, что галки бросаются врассыпную. За. осень священник собирал по дороге не меньше мешка.

Из сыновей на отца больше других похож Георгий. Нико, Сандро и Вано – совсем иные. Дочь Аната скорее всего пошла в мать. А вот в кого выдался Ладо, не понять. Тот, кто ловил когда-нибудь в горной речке форель, знает, как рыба сверкает серебром, прыгая на порогах, как вспыхивают алым светом зернышки на ее боках, как весь косяк собирается вдруг в тихой заводи и начинает перед новым порогом описывать круги в прозрачной воде. В косяке обязательно бывает форель, которую особенно хочется поймать, хотя она ничем вроде не отличается от других. В семье Кецховели Ладо и был той форелью, которая сильнее всего притягивала глаз.

Мальчики подошли к землянке, к той крестьянской землянке, в которой жил священник, несмотря на то, что был дворянином. Кроме помещиков и нескольких богатеев, в Тквиави все живут в землянках. Некоторые так зарываются в землю, что снаружи и не заметишь кровли.

Ладо бросил у двери булыжину. Возле землянки росло несколько тополей, один высоченный, обхватов в восемь толщиной, его в деревне считали стащенным, вешали на него цветные молитвенные тряпочки и втыкали в бугристую кору свечи. За тополем стояло черешневое дерево. Оно тоже было высокое, а ветки внизу Захарий как-то обрубил.

– Лезьте, – сказал Ладо.

Сказать «лезьте» было легко, но попробуй забраться на дерево!

– Подождите, я заберусь, – Ладо ловко, как обезьяна, стал взбираться по стволу. Все смотрели на него снизу. Нет, не на обезьяну он был похож, а на чертенка из сказки – такой же худой, черный и курчавый.

Ребята расположились в тени, а Ладо сбрасывал им черешни. Ягоды были крупные, сочные, снаружи нагретые солнцем, а у косточки – прохладные.

– Хватит, – крикнул Варлам. – Слезай!

Ладо собрал остатки черешни за пазуху и спустился.

– Попробуйте теперь эту. Совсем спелая, бросать нельзя было.

Когда он вытряхнул все, что у него было в рубашке, Варлам спросил:

– А себе? Ладо рассмеялся.

– Забыл…

Он так и не взял в рот ни одной ягоды.

– Лахты! Лахты! – закричал Ладо. Мальчики стали чертить круг и снимать ремни.

Только Кривой Вахо стоял и угрюмо смотрел на Ладо. Сняв ремень, он подошел к нему и ударил по ногам – на лодыжках у Ладо сразу вспыхнули полосы. Ладо сжал кулаки, бросился на Кривого Вахо, но не ударил. Лицо у него стало белое, как мука.

– За что ты меня?

– Подумаешь, – сказал Кривой, – подумаешь, богач, всем раздал, себе не оставил. Поровну надо было разделить.

Они стояли друг против друга – здоровый, руки, как ветки дуба, Вахо и щуплый, худой Ладо – и мерили один другого взглядами. Они не впервые сшибались, хотя до драки дело не доходило.

Ладо разжал кулаки.

– Да, делить надо на всех поровну. Я не нарочно, я просто забыл.

Варлам крикнул:

– За что Кривой его ударил? Ладо, дай ему в ответ, а то сами набьем ему морду! Возьми пояс!

– Правильно! Хлестни его, Ладо! – зашумели все.

Ладо покрутил ремень, отбросил его и протянул Вахо руку.

– Ты сказал правду, не будем ссориться.

Играть в лахты никому уже не хотелось, и мальчишки стали расходиться. Они надеялись на драку, а драка не получилась.

Когда все разошлись, Варлам спросил у Ладо:

– Почему ты не ответил ему?

– Так он же прав. Он обиделся, подумал, что я дал ребятам подачку.

– Ничего он не подумал, – сказал Варлам, – он просто хочет верховодить, поэтому все крутится с нами, а не со своими ровесниками, он к тебе прицепился, думал, мы на его сторону станем.

– Не надо на него злиться, – сказал Ладо, – ты же знаешь, у него отец в тюрьме.

К землянке подбежал, пригибаясь то влево, то вправо – такая у него была походка, псаломщик и сказал, что приехал из Гори благочинный и требует Захария молебен отслужить.

Ребята пошли за отцом Ладо, а псаломщик поспешил к церкви.

Захарий мотыжил кукурузу, голова его была повязана платком, по лицу струился пот. Ряса висела на кусте шиповника.

Ладо сказал отцу о приезде благочинного. Захарий посмотрел на солнце, плюнул и сказал:

– Ступайте, дети, скажите, приду сейчас.

У церкви в тени карагачей стоял экипаж, чуть поодаль сидел на стуле благочинный – румяный старик с большим золотым крестом на груди. Варлам дернул Ладо за рубаху.

– Это тот самый? Он кивнул.

Вся деревня знала, как прошлым летом Захарий поехал к благочинному в Гори и потребовал, чтобы тот, наконец, выплатил ему жалованье за год. Благочинный стал отнекиваться. Тогда Захарий вышел на улицу, снял узду с мерина, вернулся в дом, схватил благочинного за бороду и отхлестал его уздой. Шум получился на всю губернию, но Захария не тронули, потому что благочинный не смог объяснить, почему он не платил сельскому священнику жалованье и куда он девал его деньги.

– Где же отец Захарий? – громко и сердито спросил благочинный. – Пойдите за ним снова.

Псаломщик на этот раз побежал за священником сам, а мальчишки кричали ему:

– И сюда, и туда, и сюда, и туда!

В церкви стали собираться местные князья и дворяне. Двое или трое подошли под благословение к благочинному и заговорили с ним.

Потом появилась слепая старушка Даре. Она живет одна. Отец и мать ее умерли от холеры, а братьев или сестер у нее не было. Мать иногда посылает Варлама отнести Даре миску лобио, кукурузную или ячменную лепешку. Другие тоже подают ей. Мать говорила, что Даре была в молодости красивой девушкой, парня ее стражники убили, и она с горя помешалась, а потом ослепла. Волосы у нее распущены по спине и свисают на грудь, она всегда что-то приговаривает. Захарий и она заклятые враги, потому что Даре вечно лезет в церковь во время богослужения, становится на колени где попало, то спиной к алтарю, то боком и пытается войти в алтарь. Захарий ее гонит из церкви, а она громко плачет.

Кривой Вахо побежал ей навстречу, за ним другие мальчишки, и они стали кричать хором:

Дура Даре,

Поплачь даром!..

Она заплакала.

Ладо вдруг сорвался с места и побежал. Он остановился возле Даре и сказал ей:

– Иди, тебя никто не обидит.

Она наклонила голову и забормотала:

– Горе мне, горе… Почему ты ушел? Ведь я люблю тебя. И ты меня любишь. Вернись, я жду, когда ты вернешься…

Она пошла дальше, а Ладо схватил Кривого Вахо за ворот.

– Чтоб ты не дразнил больше Даре, понял? Среди мальчишек было трое или четверо дружков Кривого Вахо. Они запели песню, которой подбадривают борцов:

А что нужно для борьбы?

А что нужно для борьбы?..

– Драться хочешь? – спросил, выпячивая грудь и посматривая на своих дружков, Кривой Вахо.

– Если не перестанешь дразнить Даре, давай, – ответил Ладо.

– Твое какое дело, – заявил Кривой, – захочу и буду дразнить.

– Я тебе не позволю, – сказал Ладо. – Начинай. Ударь меня.

Кривой замахал руками перед лицом Ладо, но тот даже не моргнул, только отвел правое плечо назад.

Вахо перестал размахивать руками и отошел.

– Не хочет, видите, – сказал он, – зачем же… Одни засмеялись, другие засвистели, дружки стали стыдить Вахо.

– Ребята, – сказал им Ладо, – вас тоже касается, будете дразнить слепую, выходите – хоть по одному, хоть вместе.

Один из дружков Кривого сплюнул сквозь зубы и нехотя сказал:

– Нужна нам слепая Даре!

Ладо улыбнулся. Улыбка у него была, как у девочки, которая всем нравится, но сама об этом не догадывается.

Он положил руку Варламу на плечо, и они, не сговариваясь, свернули и пошли домой к Ладо. Потом Варлам пожалел, что не остался на молебен. Захарий торопился скорее вернуться в поле и закончил службу, не провозгласив многие лета царской семье. Благочинный рассердился. Захарий, не снизив голос, рявкнул на всю церковь: – Этим собачьим душам и того, что сказал, достаточно!

– Пойдем вечером к дедушке Зурабу? – спросил Ладо.

Дедушка Зураб слепой, как и Даре, только глаз у него совсем нет. Он был солдатом, и когда войска разорили какой-то аул и уходили, аварцы взяли дедушку Зураба в плен, выкололи ему глаза, сказав: – Это чтобы ты больше не увидел дороги к нам.

Дедушка лучше всех в селе рассказывает сказки. Он всегда садится у очага, протянув к огню сухие руки, лицо у него морщинистое, отблески огня падают на опущенные веки, и кажется, что он зрячий. Ребята сидят вокруг него, и взрослые тоже часто к ним подсаживаются. Сказки у дедушки хорошие, добрые люди всегда побеждают и великанов-дэвов, и злых каджей – сказочных чудовищ.

Друзья не успели дойти до землянки Кецховели, как вся деревня начала кричать и плакать. Послышался топот, и из-за деревьев выехали казаки на лошадях. Казаки все были бородатые, в папахах. Впереди ехали два офицера – старый и молодой. Ладо и Варлам юркнули в кусты, но у соседней землянки тоже увидели казаков. – Горе нам, горе! – кричали женщины. – Экзекуция! – Ребята бегали от землянки к землянке, и всюду казаки ругались, гоготали, вытаскивали и укладывали в арбы одеяла и ржавые котлы. У землянки Варлама казаков уже не было, только конский навоз лежал на земле, и от него шел пар. Отец ругался и кричал, что он так этого не оставит, поедет в Гори к уездному начальнику, а мать причитала:

– Последнее отняли! Не пущу тебя, в тюрьму посадят, сына пожалей!

Все же отец решил, что поедет в Гори. Мать заявила, что не пустит его одного.

Она поцеловала сына и пошла вместе с мужем к горийской дороге.

Варлам припер дверь землянки крючком. Крики и плач вокруг все продолжались.

– За что они? – спросил Варлам у Ладо.

– Нико говорил, что в Каралети тоже была экзекуция, налог не платили, второй год неурожай.

– Послушай, это не у дедушки Зураба кричат?

– В той стороне.

У лачуги Зураба собралась толпа, женщины причитали, царапали себе лицо, мужчины молчали, опустив головы. Вокруг стояли казаки. А перед лачугой на колоде, на которой рубили валежник для печи, лежал дедушка Зураб. Два казака держали старика за ноги и за руки, а еще двое, постарше, били его по голой спине нагайками. От ударов на коже вспухали черные полосы, и на колоду стекала кровь.

Ладо бросился к старику и закричал:

– Не надо! Не надо!

Голос у него сорвался, он захрипел. Кто-то схватил его и потащил в сторону…

Ребята пришли в себя в землянке Кецховели. Они лежали на тахте, укрытые одним одеялом, а по комнате ходила дочка соседей Маро Коринтели. Она часто помогала больной матери Ладо кормить детей, стирала белье. Маро была лет на восемь старше Ладо.

Ладо повернулся и жарко задышал. Глаза у него были открыты, но он словно не видел ничего.

– Кто тут? – спросил он. Маро сразу подошла.

– Что, мой мальчик?

– Я ничего не вижу, все черное…

– У тебя жар, это пройдет. Хочешь пить?

– Да.

Маро принесла воды в кружке и напоила его. Вошел брат Ладо, Нико.

– А где остальные? Мама не вернулась?

– Нет еще. Вано и Сандро спят за перегородкой, – ответила Маро, – а дядя Захарий ушел в церковь.

– Нико, дедушка Зураб умер? – спросил Ладо.

– Да, сказочника нашего больше нет.

– Мучился? – спросила Маро.

– Бредил, кричал: «Собаки, грабители, не трогайте народ!» Потом сказал: «Я все вижу», – и вскоре скончался. Хватит разговаривать, спите, я пойду провожу Маро.

Они вышли.

– Ты спишь? – спросил Ладо.

– Нет.

– Знаешь, наш дед тоже убил человека. Он тогда в деревне Кецхови жил, ее все Кечхоби называют, по-турецки. Князь Авалишвили продал все Боржомское ущелье вместе с деревушкой Кечхоби брату русского царя. Дед рассердился, ворвался со своими крестьянами к князю и убил его кинжалом. Ты спишь?

– Нет еще. Убил кинжалом… Дальше?

– Деда сослали в Сибирь, и там он сгинул.

– А как вы сюда попали? – спросил Варлам.

– Папа с сестрой жили у бабушки. Тетю Кеке, папину сестру, когда ей было двенадцать лет, бабушка выдала замуж, а папа стал пастухом. Он хорошо пел, и его взяли в псаломщики, потом он стал священником, и мы жили в горах, за Джавой, в селе Тли. Там я родился…

Послышались шаги и голоса.

– Папа и Нико идут, – сказал Ладо.

– Я думал, что старость и скитания даровали ему мудрость, – говорил Захарий. – Слепой, как он пошел против казаков? Сказано: не подними руку на сильных мира сего… Шил бы себе да рассказывал сказки. Не осталось больше в Тквиави сказочников.

Нико что-то ответил вполголоса. Потом добавил:

– Сказочники родятся новые.