Текст книги "Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели"

Автор книги: Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Ладо проводил их взглядом. Возле одного из глинобитных домиков торчало из-за глухого забора одинокое дерево. Ветер старался согнуть его, а оно упорно сопротивлялось. Если бы рядом росли другие тополя, деревцу было бы легче. Но в здешних песках и на камнях почти ничего не растет. Не то что на Днепре. В Киеве густые парки, под Полтавой он насмотрелся весной на цветущие вишневые сады, а как прекрасны пахнущие хвоей леса в средней полосе России! Ладо словно воочию охватил все, увиденное за лето: и могучее течение Волги, и влажный, отдающий солью и йодом морской воздух, и бурный говор Терека и Арагви, и людей, говорящих на разных языках, но одинаково умеющих любить и страдать. Сколько сил надо положить па то, чтобы убедить всех людей, что освобождение придет к ним только тогда, когда они поймут – не может быть свободным и счастливым человек, живущий на берегах Оки, если другой человек – кавказский горец – в нищете и в неволе.

Румяный, подвижный здоровяк Гриша Согорашвили обрадовался.

– Давно не видел тебя, Датико! Соскучился! Вах, как рад!

Кроме них в винном подвале никого не было.

– Ты один? – спросил Ладо.

– Иди, там в комнате Енукидзе с гостем.

Авель здесь! Ладо распахнул дверь и увидел за столиком, на котором стояла бутылка вина, Авеля Енукидзе и напротив него… Ставраки. Как этот тип пробрался сюда?

Ставраки, побледнев, вскочил. Авель опередил его, бросился к Ладо и крепко обнял.

– Вернулся! А к нам приехал… Познакомьтесь, товарищи: «Отец Нины»…

Ставраки провел рукой по лицу.

– Вы… «Отец Нины»? Господи! Я – «Маша». «Маша»? Человек, который по заданию «Искры» должен был приехать в Батум, а оттуда в Баку? Ладо, еще раз проверяя, испытующе посмотрел на смугло-оливковое лицо, улыбающиеся толстые губы, на умные глаза и прыснул. Они оба, тряся друг другу руки, хохотали, не в силах выговорить и слова. Авель ничего не понимал.

– Мы ехали в одном купе, – объяснил ему Ладо, – и, кажется, боялись друг друга.

– Вы всерьез напугали меня! – в восторге сказал «Маша».

– Приняли за филера? – спросил Ладо.

– Нет, но вы как-то странно присматривались, и я не мог понять… Не то в чем-то подозревали, не то… Я себя чем-нибудь выдал?

– Вы мне понравились, но в ваших глазах было напряжение. Потихоньку ели ночью. На меня зачем-то поглядывали, – стал припоминать Ладо. – Костюм на вас мешковатый… Мне трудно даже объяснить. Я колебался, не мог понять, кто вы на самом деле. Вы румын?

– Еврей.

– Для чего вы назвались хозяином типографий?

Меня это насторожило.

– Типографское дело – моя легальная профессия. И Ставраки ведь тоже подлинное лицо. Только он сейчас где-то в Петербурге и не подозревает, что его именем кто-то пользуется. Я перепугался, когда вы начали приставать ко мне с вопросами. А потом еще этот инженер кричал о революции и ругал царя! Я решил побыстрее испариться.

– Прятались вы не очень удачно, – с усмешкой заметил Ладо. – Но я тоже решил поскорее исчезнуть с ваших глаз. Что ж, сядем, послушаем вас, да и вина попробуем.

Гость полез в нагрудный карман.

– Прежде всего, – сказал он, – я должен передать вам, Отец, вот это, – он протянул Ладо иностранный паспорт. – Он настоящий, бельгийский, со всеми визами.

Предчувствие ротмистра Лунича

За окном ослик цокал копытами по булыжной мостовой.

Мужской голос басил:

– Земля, земля! Черноземный земля!

Какой-то человек каждое утро являлся в город со своим ослом и упорно старался продать чернозем. Чушь какая! Бывают же такие маньяки. Наверно, никто и никогда не покупает у этого незадачливого коммерсанта землю. А может, он и не надеется на барыш? Может, ему просто нравится роль живого будильника?

В косом луче солнца плясали разноцветные пылинки. Разгильдяй Гришка год не выбивал ковры и ставни вчера не притворил.

Ротмистр отдельного корпуса жандармов Лунич щелкнул пальцами и пропел:

– Тарам-там-там, тарам-там-там!.. Который час? Пора вставать.

Он отлично выспался, хотя домой вернулся поздно. В девятом часу вечера он вышел слегка навеселе из Дворянского собрания. Хорошие у них вина в погребе, особенно «Цинандали», из имения князя Чавчавадзе, – легко пьется, веселит и укрепляет сердце. Вино вчера и подстегнуло его, он прошелся по Лермонтовской мимо дома, в который давно собирался проникнуть, и увидел Амалию, она, как это в Тифлисе принято, лежала на подушках в окне и скучала.

Лунич потянулся. Эк, удачно и быстро дело сладилось! Он поклонился. Какие глаза! Они давно ослепляют весь Тифлис. Не может ли он войти? Амалия ответила, что горничная ушла, а нянька мужа уехала в деревню к родственникам. Он осмотрелся: улица пустынна, на дальнем углу горит керосиновый фонарь, а возле дома, под деревьями, полумрак. Он взялся руками за раму. Шпоры звякнули, и он был уже в комнате. – Ой! – кажется, единственное, что она сказала. Все было, как в авантюрном романе, и то, что она ничего не говорила, тоже было превосходно.

Лунич откинул простыню и погладил смуглый живот – возраст все-таки берет свое: под кожей нарастает жирок. Он усмехнулся, вспомнив вчерашнее, и вскочил. Несмотря на сентябрь, ночи были душные, и Лунич спал без рубашки. Взяв гантели, он стал делать гимнастику перед зеркалом. Многие здесь принимают его за кавказца. До чего долго сохраняется порода. Предки переселились из Венгрии еще в XVIII веке. Судя по фамилии, они были не мадьяры, а сербы, но несмотря на то, что все в роду женились на русских, никто не приобрел среди российских снегов белой кожи и светлых глаз. Примечательна их устойчивость и в другом: все Луничи верно служили царю и отечеству.

Сам Лунич тоже преуспел на государственной службе. Еще молод, а уже помощник начальника губернского жандармского управления.

Лунич положил гантели, попрыгал, пока тело не покрылось испариной, и позвал денщика. Гришка принес в кувшине воду. Лунич наклонился над умывальником, из-под руки наблюдая за ухмылкой на сытой роже денщика. Тот не терпел голых людей, а Лунич, зная это, подолгу не надевал исподнего белья. В остальном они привыкли друг к другу и ладили. Ради порядка Лунич время от времени грозился: – В строй отправлю. – Гришка привычно притворялся, что пугается.

– Еще полей, – со стоном приговаривал Лунич, – на шею. О-о, хорошо! На спину. Хватит. Полотенце! Завтрак!

Лунич надел белье, накинул халат, и Гришка подал неизменный завтрак: стакан мацони, яйцо всмятку, салат из помидоров, кровавый бифштекс и кофе с молоком и булочкой.

– Гришка!

– Слушаю, ваш-родие!

– Разгильдяй, мясо пережарил! Пойди в цветочный магазин, вели, чтобы приготовили букет из белых роз, и отнеси по адресу: улица Лермонтова… Запиши, а то забудешь.

Внимание к женщине тоже входило в установленный Луничем для себя кодекс поведения. Букет цветов, флакон духов «Риго» от Чарахчианова – долг чести офицера. Вряд ли штатской штафирке придет в голову послать букет роз женщине, с которой ему довелось, как говорят монахи, вознестись на воздуси. Отхлебывая кофе, он подумал о том, как необходимо сейчас раскрыть большую организацию эсдеков или, найдя тайную типографию, заполучить в руки всех, кто имеет к ней отношение. Сколько было споров с Лавровым, сколько Лунич доказывал, что типография находится в Баку, а не в Тифлисе, и не в России, как предполагал начальник Тифлисского жандармского управления генерал-майор Дебиль. Наконец, в бакинской таможне вскрыли в конце прошлого года посылку, направленную из Мюнхена на имя зубного врача Софьи Гинзбург, и в двойном дне нашли стереотипное клише «Искры» под номером 12! Стало ясно, что именно в Баку находится главная типография российской партии социал-демократов. Дебиль пожал руку Луничу: «Дивлюсь вашему чутью». «Теперь, ваше превосходительство, ротмистр Лавров поймет, наконец, куда увезли из Тифлиса стереотипный станок и почему в обращении нет «Искры» под номером 12». Дебиль кивнул: «Конечно, конечно, наш старательный начальник розыскного отделения должен более благосклонно прислушиваться к вашему мнению. Не так ли, ротмистр?» Лавров щелкнул каблуками и сказал: «Возможно, ротмистр Лунич имеет, помимо нашей, свою личную агентуру?» «Нет, – ответил, улыбаясь, Лунич, – я имел следующее основание стоять за Баку, я рассуждал так: будь я эсдеком, лучшего города, чем Баку, для сохранения тайной типографии не найдешь. Там десятки тысяч рабочих и, кроме того, прошу прощения, ваше превосходительство, за откровенное высказывание, кроме того, я считал бы, что в Баку легче остаться нераскрытым, чем в Тифлисе, где розыскным отделением руководит ротмистр Лавров».

Лавров, не поняв, поклонился. Генерал улыбнулся, оценив иронию, но все же покачал укоризненно головой. «Впрочем, – сказал он, – вы подали мне хорошую идею, надо послать в Баку наших филеров. Начальнику бакинского управления полковнику Порошину, дабы не нарушать целостности агентурной работы, об этом сообщать не будем, а департамент поставим в известность».

Лунич с помощью Гришки надел мундир и вышел из дому. Он шел по Михайловскому проспекту, оглядывая прохожих, особенно дам, позванивал шпорами и щурился от солнца. По дороге в управление он зашел побриться к старичку-парикмахеру, когда-то замешанному в польском восстании и сосланному на Кавказ.

– Ну, – сказал он, усаживаясь в кресло, – может быть, сегодня вы признаетесь в своих связях с социал-демократами?

Это была обычная шутка, с нее он всегда начинал разговор. Забавно, что старик никак не мог привыкнуть к этому вопросу, каждый раз бледнел, и руки у него начинали трястись.

– Не пугайтесь, – с удовольствием сказал Лунич, – а то еще оцарапаете меня.

Лунич не испытывал к бунтовщикам никаких острых враждебных чувств как к индивидуумам. Дебиль как-то высказал парадоксальную мысль о том, что, исчезни бунтовщики, жандармы лишились бы куска хлеба. «Если бы не было бунтовщиков, – ответил Лунич, – мы с вами, ваше превосходительство, их придумали бы». Дебиль улыбнулся. «Рискованное суждение, но не лишенное смысла. Государство не может не подавлять. Если оно перестанет это делать, его разрушат. Знаете, ротмистр, я всегда чувствую в вас внутреннее спокойствие, уверенность. Вы никогда не суетитесь, как, например, Лавров. Чем это объяснить?» «Я всегда делаю по утрам гимнастику, ваше превосходительство, обливаюсь холодной водой, не болею и думаю прожить долго». Лунич увернулся от прямого ответа, ибо знал, что в разговорах с начальством не стоит выходить за определенные границы, хотя в его возможном ответе не было бы ничего особо предосудительного. Откровенно Лунич ответил бы так: «У меня твердые убеждения. Заключаются они в следующем: государство всегда останется таким, каково оно есть. Допускаю, что со временем могут измениться формы правления, так сказать, вывеска на лавке, но суть останется одна. Что изменилось, например, для французской полиции от того, что нет императора и государством правит президент Лубе? При Петре Великом был Сыскной приказ и стрельцы, а теперь есть департамент полиции и жандармский корпус. Раньше бунтовали, теперь бунтуют и в будущем будут бунтовать. Правителям всегда нужны Луничи, на нас все и держится. В этом мудрость бытия. Не будь Луничей, вместо порядка на земле воцарился бы хаос. Русский интеллигент требует свободы для себя, для народа, свободы бунтовать, устранять того, кто имеет власть. Но ежели интеллигент добьется власти, он тотчас призовет на помощь Лунича: а ну, проследи за порядком, поймай, посади в тюрьму всех бунтовщиков».

Парикмахер спрыснул ему волосы вежеталем.

– Спасибо, – сказал Лунич. – Сегодня я не продолжаю нашего разговора, но к следующему разу… Подумайте, я жду вашего чистосердечного признания. – Он кивнул и пешком, ради моциона, зашагал в управление.

Вскоре его попросил к себе генерал-майор Дебиль. У него сидел ротмистр Лавров.

Дебиль еще не привык к генеральскому мундиру. Он не то чтобы не умел носить его, но прежде бросался в глаза мундир, а уж потом его владелец. «Недостаточная внутренняя содержательность», – подумал Лунич.

И у генерала, и у Лаврова был вид именинников. Лунич вопросительно посмотрел на Дебиля.

– Давайте посоветуемся, – сказал Дебиль, – получено известие о том, что утром на станции Аджика-бул унтер-офицер Капранов обнаружил на паровозе у помощника машиниста… э?

– Виктора Бакрадзе, – подсказал Лавров.

– …Несколько пудов типографского шрифта. Дали знать на станцию Баку штаб-ротмистру Зякину о необходимости обыскать квартиры машиниста… э?

– Циклаури, – сказал Лавров.

– И Бакрадзе. Что вы на это скажете, ротмистр? – он уставился на Лунича.

– Сообщение исходит от полковника Порошина, ваше превосходительство?

Генерал переглянулся с Лавровым, и Луничу это не понравилось.

– От наших филеров, – ответил Дебиль.

– Они вошли в контакт с бакинским управлением? – спросил Лунич.

– Нет, – усмехнулся Лавров, – они в курсе дел управления. Это я их проинструктировал.

Тифлисское и Бакинское губернские жандармские управления были самостоятельны и действовали независимо друг от друга. Но в Тифлисе находился губернатор края, и Дебиль, мня себя фигурой более значительной, мало считался с полковником Порошиным. Посылать тифлисских филеров в Баку, да еще с заданием наблюдать не только за эсдеками, но и за самими бакинскими жандармами, было с точки зрения служебной действием неэтичным. Но Лавров знал, что победителей не судят и за излишнее рвение никого не наказывают.

Лавров сиял, ожидая похвалы коллеги за проявленную инициативу. Однако Лунич, ведавший следственными делами, относился к начальнику розыскного отдела Лаврову примерно так же, как Дебиль к Порошину. Лунич небрежно сказал:

– Насколько я помню, идея посылки филеров в Баку принадлежала его превосходительству. И право, лучше было бы, чтобы шрифт обнаружили наши филеры, а не подчиненные полковника Порошина.

– Без сомнения, – внушительно произнес генерал.

Лицо Лаврова покрылось пятнами.

– Но сам факт отрадный, – смягчившись, продолжал Дебиль, – имею основание думать, что тайная типография социал-демократов будет обнаружена.

Лунич пожал плечами:

– Я тоже надеюсь, однако…

– Что, ротмистр?

– Я патриот нашего управления, ваше превосходительство. Обидно будет, если честь раскрытия типографии достанется не нам.

– По коему указанию сообщено филерам, чтобы они держали нас в курсе событий. Всех задержанных доставят сюда, и следствие будем вести мы. Более важно не ухватиться за нить, а распутать клубок.

– Разрешите мне выехать в Баку? – Лавров вскочил со стула.

– Лавров спешит за лаврами, – дружески улыбнувшись, сказал Лунич.

Дебиль задумался.

– Подождем, как развернутся события, – сказал он. – Ежели сегодня до вечера ничего нового не возникнет, завтра вы поедете. Департаменту в случае чего объясним, что вы вмешались, заметив медлительность бакинского управления. Садитесь, ротмистр.

Лавров сел.

– Ваш бакинский коллега, ротмистр Вальтер, каяжется, дружен с вами? – спросил у него генерал,

– Так точно, ваше превосходительство. Вальтер – неплохой работник, знает грузинский и татарский языки. Но вспыльчив во хмелю.

– Он, кажется, зарубил студента.

– Ротмистра Вальтера оправдал суд чести, ваше превосходительство.

– Все же офицерам Отдельного корпуса жандармов не следует привлекать внимание общественности к нашей службе, тем более такого рода действиями. В Петербурге тогда были недовольны. Но вернемся к делу. Кто из лиц, находящихся в Баку под негласным надзором полиции, подозревается в причастности к типографии?

Лавров наморщил лоб.

– На заводе «Электрическая сила» под наблюдением находятся Енукидзе и Козеренко. По агентурным данным, деятельным участником организации типографии является Енукидзе…

– А Владимир Кецховели? – спросил с невинным видом Лунич.

По лицу Лаврова словно судорога прошла. Попытки его поймать Кецховели давно стали притчей во языцех. Он, не скрывая злобы, покосился на Лунина и процедил сквозь зубы:

– Да, филеры утверждают, что он в этом деле главный.

– Ротмистр, – резко сказал ему генерал, – то, что Кецховели водит вас за нос, не есть основание умалчивать о тем. Доложите точно и обстоятельно. Лавров заерзал на стуле.

– Кецховели, по нашим данным, где-то скрывался с начала 1900 года. Его или личность, по приметам схожую с ним, видели многократно в Тифлисе и в Горийском уезде. Затем стало известно, что он проживает в Баку под фамилией Деметрашвили…

– Отличная осведомленность, – окончательно рассердившись, сказал генерал, – добавьте еще, что вы с ним, так сказать, лично знакомы.

– Так точно, ваше превосходительство, встречался, – нехотя подтвердил Лавров.

Лунич усмехнулся так, чтобы это заметил генерал.

– Летом сего года, – продолжал Лавров, – если не ошибаюсь, в июне, поступили сведения о том, что он собирается выехать из Баку в Петербург вместе с Вано Стуруа и какой-то акушеркой-еврейкой якобы для совершения террористического акта. Затем дополнительно нам сообщили, что какой-то Георгеньяни…

– Георгобиани, вероятно, – поправил Лунич, искоса разглядывая Лаврова. На щеках румянец, сложен крепко, такие в юнкерских училищах отличаются в фехтовании на саблях, хорошие службисты, но хороши в строю, а не в розыскной службе.

Лавров, сбитый репликой Лунича, помолчал, потом счел за лучшее согласиться:

– Возможно, что Георгобиани. Так вот, этот Георгобиани приобрел паспортную книжку на имя Николая Меликова. С конца весны Кецховели нигде филерами замечен не был.

– Есть основания полагать, что он вернулся в Баку? – спросил Дебиль.

– Такого рода данных не поступало. Дебиль посмотрел на Лунича.

– Что скажете вы?

– Уверен, что Кецховели – главный организатор типографии, ваше превосходительство. У меня вопрос к ротмистру Лаврову. Разрешите?

Дебиль кивнул.

– Вы как-то рассказывали, ротмистр, что некий аноним указывал на местопребывание Кецховели. Не удалось ли отделению установить личность анонима?

– Никак нет, – ответил Лавров, – хотя мы в этом весьма заинтересованы. Видимо, он близок к Кецховели, осведомлен о его появлениях в Тифлисе. Например, о том, что Кецховели будет ночевать в квартире Джугели, было сообщено этим неизвестным лицом, затем…

– Ротмистр, – вновь рассердился генерал, – объясните все же, каким образом Кецховели всегда ускользает от вас?

«Настоящий дебил! – подумал Лунич. – Генерал и Лавров стоят друг друга. Неужели ему не ясно, что Лавров не в состоянии соперничать в уме и находчивости с Кецховели!» Кецховели брал и будет брать верх над Лавровым потому, что его поступки всегда неожиданны, противоречат представлениям Лаврова о действиях революционеров. Лаврову кажется, что Кецховели должен бояться жандармов, убегать от них. А если он не боится и не убегает, значит, он не Кецховели. Буквально так и случилось на квартире Джугели. Кецховели, услышав, вероятно, стук в дверь, лег на матрац, постеленный на полу, и захрапел. Хозяйка сказала, что спящий – ее крестный из деревни, дьякон. Лавров даже ткнул Кецховели сапогом и сказал: – Ишь, горазд храпеть, деревенщина! – И удалился, раздосадованный неудачей. А когда он все же вернулся, «дьякона» и след простыл. Ей-ей, за такой фортель, проделанный с Лавровым, Лунич при случае с удовольствием пожал бы руку Кецховели.

– Я многократно докладывал, – наконец ответил генералу Лавров, лицо его пламенело, – что Кецховели бывал то в рясе священника, то в мужицкой одежде, то в дворянском платье, что он владеет грузинским, русским, армянским языками, что он… да что я могу сказать, ваше превосходительство, когда вам и без того все известно! Уверяю, что вы сами могли бы ехать с ним в одном поезде и не догадаться, кто он.

Последнее высказывание Лаврова было бестактным, такого рода предположений допускать не следовало. Но обратить внимание на его слова было бы еще большей бестактностью, и Лунич промолчал.

– Возможно, вполне возможно, – с напускным добродушием произнес Дебиль.

– Ваше превосходительство, – сказал Лунич, – у меня сегодня с утра было приятное предчувствие, и на ум мне приходили и типография и эсдеки. Предчувствия редко меня обманывают.

– Дай-то бог, – сказал Дебиль. – Прошу вас остаться, а вас, ротмистр, я больше не задерживаю.

Лавров вышел.

– Его сиятельство, – сказал Дебиль, – изволил вчера поинтересоваться некоторыми печатными изданиями, выходящими в Тифлисе, и я обещал дать ему сегодня сведения. Насколько я понял, речь шла о газете, которую редактирует господин Жордания.

– «Квали»?

– Вот-вот. Она не становится опасной?

– Видите ли, ваше превосходительство, левые убеждения – все еще общая мода, о социализме говорят и пишут. Я считаю, что вентиль для выпуска паров из паровозного котла – весьма полезное изобретение. Газета «Квали» пользуется успехом, ее читают, она легальна, номера разрешаются цензурой. Раньше она была острее, в ней под псевдонимами печатались статьи революционных эсдеков, но теперь левое крыло имеет нелегальную «Брдзолу», и с «Квали» они разошлись. Так что пусть себе тешится нынешний редактор господин Жордания, когда надо будет, наступим ему на ногу. Я, конечно, обрисовываю картину весьма схематично.

– А что нового вам известно об «Иверии», которую издает князь Чавчавадзе?

– Об «Иверии» бабушка надвое сказала, ваше превосходительство.

– Не говорите загадками, ротмистр.

– Позиция газеты прежняя – выражение взглядов сторонников освобождения Грузии от… нас с вами.

– Ну-ну, не шутите так.

– Князь не возражает против дружбы с российским дворянством, но на расстоянии. Свой царь ему нравился бы больше. Но он, говорят, великий писатель и, судя по отзывам, в произведениях своих защищает народ и весьма хлестко высмеивает провинциальных грузинских дворян. Он, говорят, крупный общественный деятель, собирает у себя свободомыслящую молодежь, однако занимает пост управляющего банком и он князь…

– Что-то я не понял, ротмистр, каково же ныне должно быть паше к нему отношение?

– Одобрять князя и управляющего банком и не одобрять писателя и общественного деятеля, когда он заходит слишком далеко в своих национальных высказываниях.

– Господи, как все сложно здесь, на Кавказе! Благодарю вас, голубчик. Я очень желал бы, чтобы все сотрудники нашего управления были такими знающими, как вы.

– Ваше превосходительство, рад заверить вас в моей искренней преданности.

– Вот что, голубчик, заготовьте все материалы, затребуйте у Лаврова копии агентурных донесений. В случае удачи я хочу поехать на доклад к его сиятельству во всеоружии. Типография, да еще Кецховели – это было бы недурственно. Однако заговорит ли Кецховели?

– Если Кецховели попадет в мои руки, я приложу все старания, чтобы он заговорил.

Круглые серые глазки генерала и карие Лунича встретились. Генерал отвел взгляд, придвинул ящик с сигарами, выбрал одну, повертел перед носом, снова положил в ящик и взял другую. Сигары были совершенно одинаковые, и Лунич проглотил улыбку.