Текст книги "Степан Разин. 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 13

Подьячий посольского приказа с двумя приставами приехал за мной через трое суток и сопроводил, как я предполагал, в царский Кремлёвский Дворец. Однако к моему удивлению, мы проехали мимо дворца и остановились у Грановитой палаты, в приёмной зале которой меня ждали не только царь Алексей Михайлович, но и всё «боярско-дворянское сборище».

По левую руку от царя на пристеной скамье, сидели пятеро, по правую – шестеро. После уличного света глаза мои плохо видели и я никого из них не разглядел и, естественно, не узнал. Назад я не оглядывался, глядя на сидящего на троне царя, а потому, кто сидел на скамьях у противоположной трону стене, не знал.

– Здравия и долгих лет жизни, государь, желаю тебе, царице Марии Ильиничне, и деткам вашим: Евдокие Алексеевне, Марфе Алексеевне, Алёшеньке, Софьюшке, Катеньке, Марьюшке, Фёденьке, Феодосьюшке, Семёнушке.

Первые две дочери были уже девицами половозрелыми, и поэтому удостоились отчеств, остальные – «уменьшительно-ласкательных» суффиксов.

– И тебе здравствовать, Степан Тимофеевич. Долго мы с тобой не виделись. Ты всё по украинам нашим воюешь, крепости строишь… Горазд-горазд. Читаю твои сказки, аки былины. И самому хочется посмотреть на то чудо, что ты описываешь на речке Ахтубе. Привёз рисунки?

– Привёз, государь. Аж два сундука.

– И на Кабарде крепости поставил, да князей замирил?

– Поставил, государь, – согласился я. – И замирил, кто согласился мириться. Остальных так успокоил.

– Ха-ха! Успокоил-упокоил… Да-а-а… Кхе!

Государь прочистил горло и торжественно произнёс:

– За заслуги перед отечеством нашим: за построение крепостей по восточным и южным украинам, за наполнение казны златом-серебром, назначаем тебе, Степан Тимофеевич пятьсот рублей ежегодного жалования и даруем земли, что между речками Терек и Сулак. Что ж ты зря там черкесских князей истребил, что ли? Ха-ха! Крепко держи те земли!

– Служу государю и отечеству! – прорявкал я так, что государь вздрогнул.

– Тьфу на тебя, Стёпка! Отвык я от твоих шалостей.

Я не кланялся царю. Так повелось меж нами. Я всё-таки принц Персии, или не принц⁈ Кхе-кхе… Уже даже шах Персидский официально признал меня за родню и прислал мне в Кабарду в Сулак-городок своё посольство, приглашая в столицу.

За приглашение я шаха поблагодарил и обещал прибыть в Исфахан, как только, так сразу, в свою очередь приглашая Аббаса Второго в свою «столицу» – Сулак, обещая шаху не только великолепный приём, но и горячие ванны в открытых недавно горячих минеральных источниках в верховьях левых притоков Терека. Оказалось, что в мутном Тереке бегут нарзанные воды. Вот ведь казус-то.

Я знал, что в тех местах имеются термальные минеральные источники, но то, что они впадают в грязный Терек, не знал. Не задумывался как-то… Кстати, минеральной воды мы набрали много. Причём, она уже была газированной углекислым газом. Оставалось только залить её в новые дубовые бочки и закупорить.

Во время весенне-летнего паводка в Москву придут первые поставки лечебной воды. Лишь бы снова церковники что-нибудь не учудили с наложением на неё анафемы. Решил прежде напоить Алексея Михайловича, чтобы он сразу кому надо мозги вправил. Он, как оказалось, не совсем соответствовал своему прозвищу в будущем «Тишаший». Я бы прозвал его упёртый. Если чего надумает, хрен переубедишь. Да и с противниками был жесток. Казнил не сомневаясь. Как, например, Авакума или боярыню Морозову. Сколько за них просило людей. Даже сёстры… Кххе-кхе… Но, то ещё не произошло, а может и не произойдёт?

Эти мысли пронеслись мгновенно, но я снова сконцентрировался на том, что говорит царь.

– Можешь сейчас присутствовать на соборе. Ты же мой ближний боярин, не забыл ещё? Мне нужны твои советы, Степан. Тебя не было тут почти десять лет. Может что и подскажешь? Со стороны ведь виднее.

Внутри меня всё похолодело.

– Стул боярину Разину, князю Персии! – громко приказал царь и мне поплохело ещё больше. У меня даже голова закружилась.

– Какой, нахер, князь Персии? – подумал я.

Кого мы слушали и кого судили, я толком и не помню. Каких-то епископов и даже митрополитов. Но все они клятвенно заверяли, что от прежних своих убеждений отказываются и с радостью принимают и крест четырёхконечный и двуперстное знамение, и изменения в обрядах и даже церковном одеянии.

– О как! И крест восьмиконечный им не по нраву! – подумал я, когда впервые услышал покаяние, и отметил про себя. – Вот это точно, полный пи*дец православию.

Я никаких козней ни против Никона, ни против царской власти со «своими святыми отцами» не чинил, кроме совращения крестьян на Ахтубу и Сулак, а потому в их разговоры не вникал принципиально. Чтобы на дыбе, ни они, ни я не признались в злых намерениях.

В своё время я как-то увлёкся Аксаковым и нашёл у него, что он целый год читал древние грамоты Руси и акты и это чтение заставило его разочароваться в древней Руси, разлюбить её и убедиться, что не выработала она и не хранит начал, способных возродить Россию к новой жизни… Так вот и я не видел в том, что сейчас происходило, образца для подражания. Очень мне не хотелось жить в этом месте и в это время. Но ведь не сбежишь никуда. Думал уже я сбежать на Дальний Восток, но не факт, что я туда дойду, и не факт, что меня там, или по дороге, не поднимут на копья, или не нашпигуют стрелами какие-нибудь, кхе-кхе, маньчжуры. Сейчас с этим запросто. Все сначала стреляют, а потом спрашивают: «Ты зачем здесь?»

Короче, после третьего осужденного я погрузился в дзен, оставив часть сознания бдить. Странно, но сознание Стёпки, вроде как, растворилось во мне, но в то же время я продолжал пользоваться умением глубокого отключением самосознания ссохранением частички разума не дремлющим. Наверное, это срабатывали прежние детские навыки, привитые Стёпке матерью, бывшей то ли персидской шаманкой, то ли и впрямь магиней. Читал я про Иранских магов[1], которые существовали и практиковали реальное лечение и в третьем тысячелетии.

Мне удалось прекрасно отдохнуть во время суда и когда царь возжелал «трапезничать» и пригласил избранных в столовую, он, глядя на меня, удивился.

– Да ты бодр и свеж, Стёпушка, словно не в душном и смрадном зале сидел, а по лесу среди сосен прохлаждался. Э-э-х… Хорошо теперь в Измайлове?

– Хорошо, государь, – согласился я. – Воевода ждёт тебя.

– Не привез более соколов и кречетов?

– Не привёз, государь. По Кабарде от одного моря к другому мотался. Не до того было, чтобы кречетов ловить.

– Да и не сезон, – добавил царь.

– И не сезон, – согласился я. – Прикажи бочонок с водой поднять, что с собой я привёз.

– Что за вода, удивился царь?

– Вкусная и лечебная. На Кабарде нашли.

Царь глянул на какого-то дьяка, тот крикнул другого, что-то ему сказал. Мы же спокойно прошли в царскую столовую, где царь усадил меня к себе за стол. Все остальные расселись за другим столом, стоящим справа от царского.

Мне часто доводилось присутствовать на царских трапезах и не один раз я сиживал за царским столом, стоявшем не небольшом возвышении и вмещавшим, порой до шести человек, кроме царя. Сейчас мы сидели с Алексеем Михайловичем вдвоём и на некоторых лицах людей, сидящих за другим столом, имелись признаки недовольства.

Обед не был торжественным, а потому царь сразу же принялся меня расспрашивать. Его интересовали, в первую очередь, курганы и древние сокровища. Мы продолжали раскопки, удаляясь в степь и солонцы, причём, как с левого берега Волги, так и с правого. Курганов было много, а вот драгоценностей, в настоящем понимании этого слова, было мало. Сёдла, упряжь, оружие… Ну с изумрудами и рубинами… Но разве удивишь этим русского царя, испорченного мной предыдущими богатствами?

Со вздохом восприняв мои извинения, что больше чего-то существенного не попадается, я сказал, что отчёт и драгоценности привёз и готов отчитаться, царь спросил про моих Ахтубинских старцев. Особенно царя интересовало, как они уживаются с «немцами».

– Ты знаешь, государь, неплохо уживаются. У меня же один закон для всех. Плюнул в сторону «немца» – иди на правёж. В рясе ты, в мирской одежде, или, не дай Бог, в сутане[2], – иди на суд праведный. А суд у меня народный, ты же знаешь. Там всякой твари по паре. И чернецы, и епископы, и казаки, и крестьяне, и купцы.

– Надо с тобой поговорить про твой суд. Не нравится он моим ближним и митрополитам.

– То не мой суд, государь. То наш суд. МЫ же с тобой его придумали, помнишь?

Я умудрялся и есть, и говорить, так как не набивал полный рот снедью, как другие едоки на этом обеде. Все торопились набить брюхо побольше, так как блюда периодически приносили и уносили. Перемен блюд было много и еда на блюдах выглядела заманчиво, аппетитно, а пахла просто умопомрачительно.

– Отвык я от твоего воздержания в еде, – мотнув головой как лошадь, произнёс царь. – Глядя на тебя и самому становится совестно от своей ненасытности.

Тут внесли откупоренный бочонок с нарзаном и воду разлили по кубкам. Из кубка налили царю в чашу. Я отметил, что чаша напоминает ту, из которой пил «Иван Васильевич» в известном не в этом мире фильме.

Алексей с удивлением посмотрел на пузырящуюся жидкость и осторожно тронув её пальцем удивленно спросил:

– Почему не горячая? Вроде кипит?

– Это воздух в ней пузыриться. Попробуй отпить, только маленькими глотками.

– А-а-а… Ты такое вино делал шипучее, я помню. В нос и в голову стреляло, как раната. И это так? Вода простая? Не вино?

– Вода. Не знаю, понравится тебе. Мне нравится.

Я отпил из своего кубка первым. Газы ударили в нос, поднялись из желудка и я,не удержав их, тихо рыкнул.

– Аха! – рассмеялся государь и сам погрузил губы в серебряный кубок.

– Ух ты! – воскликнул он, и тоже не удержал рык. – Кислая! Щиплет язык!

Алексей прислушался к ощущениям.

– И впрямь, хе-хе, живая вода!

– Очень полезная, – сказал я. – Там много солей разных.

– Ага, чувствуется соль. Мне нравится. Много у тебя такой воды?

– Э-э-э… Её постоянно пить нельзя. И, это… Лучше пить её тёплой и за некоторое время перед едой. Это если желать себе здоровья.

– А если не желать здоровья, то можно пить всегда, – пошутил царь и, снова рыкнув, засмеялся.

Я обратил внимание, как за соседним столом осенили себя троеперстными знамениями несколько священников. Один из них, самый молодой и бритый, неодобрительно покрутил головой.

– Хм! А кто это там осуждает твои слова? – тихо спросил я.

Царь бросил взгляд на другой стол и тихо сказал:

– Это Паисий Лигарид. Грек.

– Хм! Это не тот Лигарид, что мужские задницы любит больше женских? – улыбаясь в усы, спросил я. – Да и сам он, больше на бабу похож. Может он не только задницы мужские, но и уды… Кхе-кхе… Только, что усы у него… Так на Кабарде усатых девок много. Может и он, кхе-кхе… Девка. Проверяли, нет? Есть у него уд? Слышал я, что была одна баба в чине Папы Римского. Звали её Иоанна. Кхе-кхе!

Я говорил тихо, но Алексей всё слышал и едва не давился от смеха. Откашлявшись и запив кашель нарзаном, заодно спрятав за кубком свою неприлично раскрасневшееся лицо, сказал:

– Ох и не хватало мне твоих шуточек, Стёпка. Эти церковники все, как мумии строгие. А среди товарищей таких шутников нет. Хочу, чтобы ты рядом был.

– Э-э-э… Не любят меня твои товарищи, Алексей Михайлович, – едва слышно проговорил я. – Оттого и сбежал на Волгу да на Кабарду.

– Хорошо, что в Персию не сбежал, – так же тихо проговорил царь.

– Ха! Что мне там делать? – удивился я.

– Да? А мне от шаха письмо пришло. За тебя просит.

Царь хитро прищурясь из-за кубка, посмотрел на меня.

– В смысле⁈ – спросил я, ничего не понимая.

– Просил тебя отпустить к нему. Пишет, что ты сетовал на то, что нужно просить моего разрешения на выезд. Потому я и позвал тебя. Спросить. Чей ты слуга? Мой, или шаха.

Я чуть не подавился. Посмотрел на Алексея Михайловича, думая, что он продолжает шутить, но наткнулся на его тяжёлый взгляд. Лицо его было абсолютно серьёзным.

– Ты серьёзно, что ли, государь? – спросил я, тихонько откашливаясь в платок, вынутый из внутреннего кармана черкески.

– Серьёзней не куда, – спокойным тоном сказал царь.

– Странно от тебя слышать такие вопросы, – пробормотал я. – Был бы не твой, давно бы ушёл. А так тебе украины от супостатов расчищаю.

– От кого? – удивился государь.

– От супостатов.

– Чего это ты церковными ругательствами бранишься. Какие они там супостаты. Все христиане, хе-хе…

– Да, какие они христиане? Крещёные и перекрещёные по десять раз. То к туркам, то к нам бегают. Потому и супостаты…

– Понятно. Так и что? Ты так и не ответил.

– Я твой подданный государь. Тебе служу, хотя, твоим слугой назваться я не могу, мы же с тобой уже это обсуждали. Помнишь? Слуга, как и холоп, как зовут себя твои «товарищи», – это пыль под сапогом. Я не пыль и не грязь, а персидский князь.

– Ты снова стихами заговорил, – скривился недовольно Алексей. – Ты, когда сильно волнуешься, стихами говоришь.

– Заговоришь тут и стихами, и высоким штилем! – я глубоко вздохнул-выдохнул. – Некуда мне ехать, государь. Здесь моё отечество, ты мой царь и за тебя я положу жизнь.

– Что бы я не сделал? – тихо спросил Алексей, глядя в стол.

Я помолчал, потом сказал то, что смог придумать.

– Не ошибается тот, кто ничего не делает.

– Значит, ты считаешь, что я ошибаюсь?

– А ты считаешь, что ты никогда не ошибаешься?

Алексей Михайлович поднял голову и его взгляд встретился с моим. Он снова дёрнул головой из стороны в сторону. Улыбнулся.

– Вот, иезуит, – проговорил он, продолжая крутить головой.

– Ты на своего Лигарида посмотри, – хмыкнул я. – Вот кто иезуит, так иезуит. И в их университете учился, и латиняниным был.

– Ты что-то имеешь против него? – нахмурился Алексей.

– Да, ни Боже мой! – сказал я с Одесской интонацией и выставил перед собой ладони.

Царь снова «прыснул» в кулак.

– Как мне тебя не хватало. Будешь рядом со мной! Ни с кем мне не нравится разговаривать, так, как с тобой. Я словно свежим воздухом задышал.

– Ну-ну… Твои товарищи тебе мозги вставят быстро. Помнишь, как ты радовался, уезжая на войну, от которой я тебя отговаривал. Говорил я тебе, что потеряешь то, что имеешь? Говорил. Говорил я тебе не воевать Польшу? Что левый берег и так отойдёт тебе? Говорил. Ты же меня не слушал.

Царь нахмурился.

– Не дави на больную мозоль. Или ты тоже никогда не ошибаешься?

– Всё! Базара нет! – снова выставил я ладони перед собой. – Принимаю укор.

– Ты мне правда очень нужен. Скоро патриархи приедут. А ты мне про них столько всего наговорил ещё десять лет назад. И ведь почти всё так и выходит.

– Э-э-э…

Я хотел сменить тему.

– Что шах-то хотел? – спросил я первое, что пришло в голову.

– Кхм! Вместо себя поставить хочет. Хе-хе!

– Э-э-э… Схера ли? – только и смог вымолвить я.

– Его сын уже сейчас бухает по-чёрному и от того сильно болеет.

– Откровенно, кхэ-кхэ, – чуть не подавился я лебяжьей косточкой.

– Не-е-е… Он такого не пишет. Это мои лазутчики доносят. Сам Аббас тоже еле живой. Но такого ничего не пишет. Пишет, что хочет познакомиться с наследным принцем. С тобой, значит.

– Охренеть! – только и смог вымолвить я.

* * *

[1] Ма́ги (от др.-перс. (maguš), др.-греч. Μάγοι, лат. magus) – жрецы и члены жреческой касты в Древнем Иране, а также в ряде соседних с Ираном стран. По сведениям Геродота (V век до н.э.), магами называлось одно из племён мидийцев, и в то же время мидийские предсказатели и жрецы. По мнению некоторых исследователей, маги в своих религиозных воззрениях придерживались монотеизма.

[2] Одежда католических священников.

Глава 14

– Когда письмо пришло? – спросил я.

– Хе-хе… Письмо… Первое письмо пришло ещё в апреле.

– О! Это как раз когда посольство шаха приезжало в Сулак-городок. Я писал тебе о том.

– Писал-писал, – таинственно произнёс царь, облизывая пальцы, выпачканные в соусе, в котором «плавала» белорыбица.

– А почему не написал, что они потом в Астрахань поехали?

– В Астрахань? – удивился я. – Э-э-э… Не знал о том.

– А они поехали и привезли в Астрахань посла с письмом и воевода отправил его самой быстрой ладьёй. Твоей ладьёй, между прочим. Потому твой отчёт прибыл в июне, посол персов с письмом прибыл в мае, в июне прибыл второй посол со вторым письмом, а в сентябре прибыл третий посол с третьим письмом. И во всех письмах шах просит отпустить тебя в Персию.

– Нихрена себе, – не удержал я в себе эмоций и подумал, что вот почему за царским столом нет никого постороннего.

– И что теперь думаешь? – спросил, хитро прищурившись и хмыкая, скривив правый угол рта, царь.

– Думаю, что шаха припекло конкретно. Его сыну сейчас, э-э-э, лет четырнадцать, кажется. А сыновей у Аббаса Второго больше нет. И что делать?

– Это я тебя спрашиваю, «что делать?». Аббас только что дал нашим купцам привилегию на свободную торговлю. И если он сейчас умрёт, торговле нашей конец.

– Семь тысяч узбеков с эмирами и одним из царевичей приняли подданство Аббаса. Шах для них собрал по Кавказу семь тысяч девушек, которых отдали этим узбекам в жёны.

– Это ты мне зачем сейчас сказал? – спросил царь.

– Это я о том, что сейчас там может вспыхнуть междоусобица и тогда о торговле можно будет забыть надолго.

– Как бы кто не отправил узбеков на наши земли⁈

– Не-е-е… Этого можно не бояться. Как придут, так и полягут в солонцах. А вот на Кабарду отправить могут.

– А на османов? – с надеждой во взгляде вопросил Алексей.

– Вряд ли. Мир у них с султаном. Кстати… Султан посла к Аббасу присылал, кхе-кхе. Тоже что-то чует, мелкий лисёнок.

– За Мехмеда его визири вынюхивают.

– Ну, да, ну, да…

Я забарабанил пальцами одной руки какой-то марш типа: тададам тададам тададамтамтам… Покривил лицо в попытках найти решение. Не нашёл и сказал:

– Э-э-э… Государь! А не пошли бы они нахер, эти персы с их Персией. Пусть сами решают свои проблемы! Почему мы должны беспокоиться об их благополучии? Я вот сейчас всё, что нажитое непосильным трудом, брошу и пойду народное хозяйство Персии поднимать⁈ Да, с хера ли? Ты, вон, говоришь, что я тебе нужен, а я сейчас скажу: «Спасибо этому дому! Пойдём к другому!» Так, что ли?

Я смотрел на царя и ждал его реакции. Государь непонимающе «хлопал глазами».

– А если они нам торговлю перекроют, мы им отключим газ.

– Чего-чего? – наконец-то отреагировал на моё неожиданное решение государь. – Какой газ?

– Хе-хе… Кислород, – сказал я.

Не рассказывать же Алексею Михайловичу фильм «Бриллиантовая рука».

– Кислород? Это, тот, чем мы дышим? Ты рассказывал…

– Ага, – довольный своим решением осклабился я. – Хрен им, а не барабан.

Царь заулыбался. Он знал этот анекдот.

– Тут и тебе с последним послом письмо пришло, – тихо проговорил Алексей.

– От шаха? – удивился я, вскинув левую бровь.

– От шаха. Хочешь прочитать?

Я искоса глянул на царя.

– Да, перескажи просто.

– Я его не читал. И приказал письмо не вскрывать. Хоть и многие хотели.

Я вздохнул.

– Что там в письме? – подумал я.

Мы-то с шахом Аббасом за эти годы частенько переписывались. И не обо всех письмах и переговорах я царю докладывал.

– Ну и зря! От тебя у меня секретов нет, а письмо могли и подменить.

– Там такая печать…

Я скривился.

– Я прикажу принести?

– Пусть несут, – махнул я правой ладонью, обмыл пальцы в чаше с подкисленной уксусом водой и вытер руки чистой бумажной салфеткой, что стояли на царском столе в специальных серебряных стаканах.

Это – одна из моих идей, понравившихся царю ещё с первых дней нашего знакомства. Он тогда постоянно удивлялся, что я у себя дома в Измайлово во время трапезы использую для утирания губ и пальцев чистые и даже отглаженные тряпки. Не всегда белые, но чистые. В то время все вытирали руки прямо об одежду. Прошло двадцать лет и даже попы стали носить с собой носовые платки и перестали вытирать пальцы о скатерть.

– Хотя… Не все, хе-хе, не все, – подумал я, косясь на соседний стол.

– А ещё, брат мой Исфандир Арасин, – начал читать я, словно продолжая предыдущее письмо, – я вспоминаю, что ты писал мне после того, как мои войска попытались сжечь Сунженский городок два года назад, а ты их полностью разгромил. Не испытывал я никогда ранее такого поражения ни от афганцев, ни от турок. Твои казаки отличные воины, а ты отличный правитель. Мы тогда с тобой подписали мир и я даровал русским купцам право свободной и беспошлинной торговли не из-за опасения твоего набега на Дербент и захвата Шемахи. Ты разумен и понимаешь, что не удержать тебе эти города, ведь у меня сейчас двадцать тысяч узбеков с эмирами и двумя царевичами. Ты благоразумен и мудр, брат мой. Приезжай скорее, а то мы можем и не увидеться. Сильно болею.

Я посмотрел на царя.

– Ага! Две кинокамеры, две куртки замшевые… Откуда два царевича и десять тысяч узбеков?

– Какие кинокамеры? – спросил царь.

– А! – отмахнулся я. – Читать дальше?

– Читай-читай, – закивал «болванчиком» государь.

Далее шах вспоминал наше счастливое детство в гареме и наши с ним проделки-издевательства над евнухами и наложницами. В некоторых местах я, читая, краснел. Много интересного пришлось узнать о моём реципиенте. Да и о шахе Аббасе Втором. Да-а-а… Мальчишки – они везде остаются мальчишками. Дохлые кошки, дохлые крысы, тараканы и разные жуки в одежде объектов издевательств.

Через несколько десятков строк Аббас Второй стал описывать своего сына и мне стала понятна озабоченность шаха судьбой государства. Сам шах Аббас тоже не был, как считалось, сильным руководителем, и государственными вопросами заправляли его помощники, но Персия не разваливалась и на политической сцене котировалась сильнее даже османской империи. И этому помогала торговля с Россией.

Аббас покорил многие народы Кавказа, в том числе и князей Грузии-Кахетии, закрепился в Афганистане, Ираке. Даже наша стычка на Сунже продемонстрировала хорошую организацию его войск. Другое дело, что организованность и слаженность казачьих войск была лучше. Да и пороха на тренировках мы не жалели. А чего его жалеть, хе-хе, когда у нас селитры, как гуталина у кота Матроскина. А небольшие залежи серы на Кабарде были найдены ещё лет десять назад. Так что, пороха у нас было много.

Тут шах и произнёс заветные слова. Он, описывая немощь сына, назвал меня законным наследником своего престола и просил срочно приезжать.

– О, млять! – Не выдержал я и нахмурился.

Меня бросило в жар. Одно дело просто рассуждать и предполагать, а другое дело, когда сам шах Персии в письме признаёт тебя законным наследником… Да-а-а… Струйки пота потекли по моему носу и капнули на пергамент.

– Не испорти документ! – услышал я голос царя, донёсшийся сквозь шум в голове и вздрогнул.

– А ведь, действительно, с таким письмом, – подумал я, – заверенным, между прочим, четырьмя визирями.

Письмо, подтверждая волю шаха Аббаса Второго подписали визири: Сару Таки, Халифе Солтан, Мирза Мохаммад-Мехди Караки и великий визирь – Шейх Али Хан Зангане. Вот такие дела. Их печати я сквозь пелену тумана с трудом разглядел, висящими на шнурках разного цвета.

– Во, мля! – проговорил я и осушил кубок с нарзаном. Не хрена себе!

– Вот так-то, брат мой персидский Стёпушка. И теперь ты, дружище, вряд ли отвертишься от Персидского престола.

– Чего вдруг? – удивился я.

– А ты дочитал до конца? – хмыкнув, спросил царь.

– Не-е-е… Ебёна муха! – вырвалось у меня, когда я скользнул глазами по последнему абзацу письма.

'А ежели так случиться, что ты не приедешь, брат мой Исфандир Араси, мы будем считать, что тебя в Московии держат против твоей воли, ибо не можешь ты не приехать ко мне, к брату твоему, когда я умираю и лежу на смертном ложе.

– Пи*дец! – сказал я, сглотнув, вдруг ставшую тягучей, слюну. – Вот зачем он писал по тысячи узбекских воинов. И узбеков они могут призвать ещё не одну тысячу, если захотят идти на нас войной.

Мы с царём переглянулись.

– Послы в Москве? – спросил я.

Царь кивнул.

– Надо с ними встречаться и срочно отправлять назад с моим письмом.

Царь покрутил головой.

– Думаю, они без тебя не поедут. Почему-то мне так кажется.

– Да, это… Не хочу я в Персию, – воскликнул я чуть громче, чем хотелось, и на нас обратили внимание царские сотрапезники, сидящие за соседним столом, и давно напрягающие слух.

– Тихо ты! – прошептал царь. – Тут думать надо! Всё! Ешь, давай!

Мысли мои хаотично бились внутри черепной коробки, а аппетит пропал совсем.

– Млять! Что-то я уже наелся! – недовольно бросил я и продолжил, всё больше раздражаясь. – И зачем ты мне это письмо подсунул⁈ Потом нельзя было⁈

– Э-э-э… Да, кто ж думал, что там так… Э-э-э… Жёстко. Полагаю, что у послов ещё одно письмо для меня припасено.

Я глянул на царя и понял, о чём он говорит.

– Думаешь, у них на руках имеется ультиматум?

– Вполне возможно. Их посольство уже насчитывает около двух сотен человек, а это уже считается «большим посольством». Исмаил-бек – великий посол по пустякам не ездит. Он приезжал, крайний раз, два года назад. Привозил письмо шаха о том, что на Сунженский городок напали люди Аббаса, но без его воли. В письме было и слово о беспошлинной торговле…

– Да-да-да… Помню-помню, – пробормотал я, почти не слушающий царя, а занятый обдумыванием ситуации в которую меня загнала моя «мягкая», млять, дипломатия и переписка с шахом.

Аббас в письмах часто удивлялся моей разумности и моим успехам на Ахтубе и Кабарде. Его послы и купцы часто гостили у меня, следуя за мной, буквально, по пятам. За десять лет мы написали друг другу много писем. У меня, допустим, их скопилось штук пятьсот, если не больше. Я даже завёл специальную книгу, куда записывал, о чём писал я, и о чём писал Аббас, ибо в письмах смысла имелось чуть. Судя по всему Аббасу не с кем было поделиться наболевшим и вспышками здравого смысла в мраке алкогольного беспамятства.

– Чёрт! – вырвалось у меня. – И что делать?

– Тихо! – с мольбой в голосе произнёс царь. – Встретимся с послами, обговорим дату твоего отъезда.

Я с тоской посмотрел на царя.

– Не надо.

Царь пожал плечами.

– Только очень серьёзный повод может удержать тебя здесь. Или смерть близкого тебе человека, или…

Я ошарашенно глянул на царя.

– Или что?

– Или твоя запланированная заранее женитьба. Ты не планировал, случайно?

– Окстись, государь! Какая женитьба? У меня и избранницы нет.

– С такими, как у тебя наложницами, её и не будет, – хмыкнул Алексей. – Слышал я про твои грешные утехи.

Я покраснел, но быстро отмахнул от себя воспоминания о наложницах.

– Не о том думаешь, государь. Какая сейчас свадьба?

– Как какая? Ты же не хочешь в Персию. Объявим о твоей женитьбе на… Допустим на младшей моей сестре Татьяне… Э-э-э… Или Софье… Да любую бери, что по нраву…

Я вылупил глаза на царя.

– Ты это про своих сестёр говоришь?

Я помотал головой, словно сбрасывая морок.

– Это, чтобы я, взял в жёны твоих сестёр?

– Не сестёр, охальник, – рассмеялся царь, – а сестру. А ещё лучше – дочь Марфу бери в жёны.

Наверное я выглядел смешно с раскрытым ртом, потому что сидящие за соседним столом весело заржали, тыча в меня пальцами.

– Смейтесь-смейтесь, – успел подумать я, прежде, чем смог промолвить. – Сдурел, что ли?

– А что, в августе ей пятнадцать стукнет. Вот и объявим, что сразу и свадьба. А до этого много дел у тебя: сватовство, новый дом поставить надо в Кремле, по монастырям проехаться, подарки развезти, чтобы молились. Никак нельзя далеко ездить. А после женитьбы на моей дочери, какой ты наследник Персии? Ты член моего рода. Ну съездишь в Персию с великим посольством, но и всё. Шах Аббас сам от своих слов откажется. Хе-хе…

Я сидел и молча лупал глазами, уставившись в миску с обглоданной лебединой ногой. Слуги, видя нашу беседу с царём подойти опасались. Глянул на служку и он, метнувшись, выхватил тарелку из-под моих рук, опершихся на стол.

За соседним столом стихли и напряглись. Поднявшись со стула, я повернулся к царю и поклонился.

– Спасибо, государь, за оказанную честь, – сказал я так, чтобы никто кроме государя меня не слышал. – Если ты серьёзно, конечно…

– Ха! Ты считаешь, что такими словами шутят? – нахмурился царь.

– Прости меня, государь. Это я в себя прийти не могу. То право наследования персидской короны, то женитьба на Марфушке. Я же её и не видел, почитай. Сколько ей? Лет пять было, когда я совсем уехал на Ахтубу? Не стар я для неё?

– Самый возраст для воина. Тебе тридцать шесть?

– Ну…

– Ну и ну… Хороший, говорю возраст для женитьбы. Есть, что всем предъявить. Никто не упрекнёт меня в том, что выдал свою кровинушку первому встречному. И о твоём наследовании перскидской короны объявим завтра же, как и о предстоящей свадьбе. Пусть персы сами на себя пеняют. Ты завтра к полудню присылай сватов и сам приходи. Вот послы, хе-хе, всполошатся…

– Да, уж… – я покрутил головой, не веря в происходящее.

Никогда даже не пытался подумать о том, чтобы попытаться «так» приблизиться к царскому трону. Из истории я знал, что дети женского пола царей не выходили замуж.

– А что не Евдокию? – вдруг спросил я, встрепенувшись, имея ввиду старшую дочь Алексея Михайловича, которой уже исполнилось шестнадцать лет.

Царь удивлённо посмотрел на меня.

– Хочешь, бери Евдокию, – сказал государь, пожимая плечами. – Почему-то на ум пришла Марфуша. Тиха Евдокиюшка так, что и не видно её, и не слышно.

– Она меня больше знает. Играли с ней в Измайлово на горках, помнишь?

– Так она тебя и вспоминает всё время. Спрашивает про тебя. Даже письма перечитывать заставляла. Где ты им приветы передаёшь и зайчонком её называешь.

– Ну, да, – вспомнил я. – Точно! Я же ей шапку с ушками сшил, как у зайца.

– Вот она и помнит до сих пор. И парсуну твою тайно хранит в сундуке рядом с письмом твоим, в котором ты поздравлял её с пятнадцатилетием.

Царь стукнул себя по лбу ладонью.

– Вот я дурень! Так, она же сохнет по тебе, а я чуть было беды не наделал. Вот ведь дурень!

Царь аж подскочил на своём стуле и стукнул ладонью по столу.

– Завтра же венчаем. И нечего ждать. А то патриархи приедут не до того будет.

– Какой, – «завтра»? Озверел, государь⁉ У меня и одёжи жениховской нет.

– Э-э-э… Завтра, это я так… Завтра сватовство. Потом приготовления к свадьбе. А дворец я тебе свой подарю. Что в Измайлово. Я там всё равно редко теперь бываю. А там пыль, плесень…

Я посмотрел на царя недоумевающе.

– Но сейчас там чисто. Недавно прибрали. Меня ждут. Вот и приедем, ха-ха, свадебку сыграем. Измайлово снова тебе отдам. Всё равно не справляется с ним воевода Пушкин. А ты со своими казаками там как раз будешь.

– Мля-я-я… Я уже к Ахтубе привык, – прошептал я, чуть не плача. – Там река и море рядом, горы на Кабарде… Теперь мне здесь сидеть, что ли?

Я понял, что Алексей Михайлович, замужеством своей дочери на наследнике Персидского престола, расширяет потенциальные границы своей империи. Да и женить хоть одну свою дочь на достойном её избраннике выпал шанс. Ведь не выходили дочери царей Российских замуж потому, что не было им на Руси равных. Не по чину, так сказать. Не выходить же им замуж за царских холопов, как называли себя теперь бояре и бывшие князья? А инородные отпрыски не спешили менять свою веру на православную. Отдавать же дочерей замуж за рубеж со сменой веры, было невместно.