Текст книги "Степан Разин. 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– А решусь ли я на этот разговор? – подумал я. – Теперь – точно решусь. Просто ради своего сына.

* * *

[1] Царьгородская пшеница – кукуруза.

[2] В оригинале написано «176». Здесь автор «притягивает» события к более ранним датам.

Глава 21

В общем счёте, русско-турецкие войны охватывают период длительностью триста пятьдесят один год, как-то когда-то давно прочитал я. За период с тысяча пятьсот шестьдесят восьмого по тысяча девятьсот восемнадцатый Россия и Турция находились в состоянии войны шестьдесят девять лет. В среднем, одну русско-турецкую войну от другой отделяло всего двадцать пять лет.

Это был один из самых продолжительных военных конфликтов в истории Европы. За исключением Прутской кампании тысяча семьсот одиннадцатого года и Крымской войны, которую часто рассматривают как отдельное событие, конфликты закончились стратегическим поражением для находившейся в застое Османской империи. Считается, что они продемонстрировали господство России, как европейской державы, особенно после усилий Петра Великого по модернизации в начале XVIII века.

Мне претило воевать с Турками так много и долго, и для себя я решил, что если вдруг лично мне придётся «воевать с Османской Империей, то я сразу постараюсь захватить Константинополь. Тем паче, что пока англичане там не особо 'проросли» в военном плане и не могут угрожать России своими войсками. Этим фактором грех было не воспользоваться.

У меня было два варианта. Первый, – это напасть на османов со стороны Кавказа во время их похода на Польшу, второй – напасть на трёхсоттысячную турецкую армию, переправившись через Днепр, как, собственно и произошло в «нормальной» истории. Правда, разгромить турецкую армию на Украине у России не получилось, а получилась война, длиной в двадцать лет.

Если бы меня сейчас спросили, я не рекомендовал бы царю вступать в войну с турками в следующем году. Тем более, что Турки нападут на Польшу, а не на Русь. Но пропольская партия станет «дуть в уши» Алексею Михайловичу про щирых[1] братушек и про спасение христианского мира после первых же выстрелов со стороны осман. Надо сказать, что славянский христианский мир был захвачен султаном Сулейманом Первым более ста лет назад и народ в нём чувствовал себя очень даже неплохо. Правда, многие христиане приняли реформацию и стали лютеранами. Так и чего ради я бы их спасал? Ведь протестанты – суть католики в их максимально прагматическом и материалистическом мировоззрении. Всё! Забыть надо было про братьев-славян, тем более что благодарности от них, как не было, так и не будет. А вот распространение туретчины на восток надо было остановить срочно. Не хотелось бы, чтобы Россия постоянно отвлекалась на Турцию. Нам ещё шведам надо было навалять.

Оба этих пункта предполагали взаимодействие с Персией, которой я бы мог предложить территорию до Трапезунда и выход к Средиземному морю, однако Персия о том, что будет участвовать в войне с Турцией, ещё не знала. Я предполагал занять Русский трон и сразу отправить к шаху посла. А если не получится занять трон, то просто послать в качестве посла Тимофея, который изложил бы шаху план совместных военных действий. Причём, я просто поставил бы шаха перед фактом, что ударю всем своим флотом по Константинополю в то время, когда русские войска свяжут турецкую армию на левобережье Днепра. Короче, я так и так решил воевать с турками по-серьёзному, хоть в качестве царя, хоть в качестве «простого» владетеля Кабарды.

Шучу, я, дамы и господа, товарищи и товарки. Мысли, конечно, такие имели место, но только в прожектах и мечтах. Как, впрочем, мысли и о занятии царского престола. С сорок восьмого года не бывало дня, когда бы я ни задумывался об этих документах и о том, как бы я правил, если бы был царём. Внесли, сволочи, масоны в мою душу смятение и зерно тщеславия, и, как ни душил я это зерно, оно постепенно прорастало и прорастало. Медленно, но верно.

С тех пор я боролся с цепким «плющом» тщеславия, но он оплетал меня плотнее и плотнее. Знают… Знают иезуиты психологию и человеческую натуру. Оттого и оставили документы у меня, в надежде, что я созрею сам и как спелый плод упаду к их ногам. И я не знал к кому предъявлять претензии, мать их… Никто из окружающих меня потенциальных и явных масонов больше не обращался ко мне с крамольными предложениями.

А пока меня ожидал путь в Москву, но спасительный снег всё не приходил. В Симбирске скопилось столько товара с купцами, что уже не хватало места для их проживания. Пришлось пригласить нескольких знакомых мне «гостей» к себе на постой и это немного скрасило моё нахождение в Симбирске и отвлекло от тяжёлых и однообразных раздумий.

«Гостями» были голландцы, недавно прибывшие из Голландии. Недавно, – это в августе. Они прекрасно знали моих торговых представителей, тоже голландцев, и поэтому радостно делились с ними политическими новостями, информацией о колебаниях цен на рынках Амстердама.

– Какие цены на луковицы тюльпанов в Амстердаме? – спросил Пётр Марселис – личный почтмейстер царя Алексея Михайловича,. – Не поднялись, случайно?

– Не-е-е-т, достопочтимый гер Питер, – ответил вновь прибывший «гость». – Даже удивительно, что сейчас тюльпаны продаются, как обычные цветы. Дорогие, но обычные. Позволю спросить, почему интересуетесь?

– Да, тут, кхе-кхе, Степан Тимофеевич изволит снабжать Московский государев двор луковицами тюльпанов. Есть очень интересные образцы. Например – чёрные тюльпаны.

– Ну, чёрные тюльпаны теперь не такая уж и редкость в Голландии, да и везти далековато. А ажиотаж спал, да-а-а… А было дело… Хе-хе…

Купец засмеялся.

– Вы не попались на тюльпаний бум? – спросил он.

– Я, слава Богу, в то время был или мал, или находился здесь. Я ведь начинал учиться торговли в России у Исаака Массы. Он тогда был посланником Генеральных штатов Голландии и они с моим отцом открыли в Москве торговую контору. Мы тут провели очень тревожные годы. Но и поторговали на славу. Очень мудрый и предприимчивый голландец. Многому меня научил. Царство ему небесное, как говорят московиты.

Марселис искоса глянул на меня, но я не отреагировал, продолжая отдавать внимание печёной стерляди. Мы уже с ним немного пообщались накануне, ибо он привез мне письмо от Алексея Михайловича, да и его историю я хорошо выучил, поэтому меня больше интересовали вновь прибывшие купцы. Похоже, что и купца тоже мало интересовала биография.

– А вы, гер Питер, продолжаете заниматься почтой? Откуда теперь приехали?

– Ну… Теперь-то я приехал из Москвы, а туда из Риги, – сообщил Марселис «открытую» информацию.

Вообще-то государь сообщал мне, что в Польше зреет восстание князя Любомирского и весть о нём принёс именно Марселис, получивший информацию от своего сына Леонтия, находившегося в Селезии. Об этом мы тоже вчера говорили с Марселисом. Алексей Михайлович по моему совету организовал почтовую службу как только взошёл на трон.

Еще в его юные годы мне удалось привить будущему государю понимание, простой истины о важности обладания свежей информацией о том, что твориться и в мире, и в России, и вокруг Кремля, и в самом Кремле. Именно поэтому он пытался назначить меня руководителем Тайного приказа, но мне удалось отвертеться.

Марселис служил в тайном приказе, а я «курировал» его по мере возможности и организовывал агентурную работу в южных регионах, отсылая царю, как я уже говорил, ежемесячные отчёты. Голландские купцы, как наиболее мобильные и прагматичные субъекты легко брались за перевозку писем и сбор информации. Причём, они с пониманием относились к требованию писать отчёты о проделанной работе и справки на определённую тему.

Я не подозревал, а знал из читаных мной ранее публикаций, что все английские и голландские купцы по возвращении домой писали отчёты о том, что делали, что видели и слышали, а также и своё мнение о виденном и слышанном. Такие справки сдавались в Адмиралтейства, которые, в этих странах, занимались разведкой и контрразведкой.

Вот и все купцы, въезжающие в Россию в Кабарде или в Астрахани, писали отчёты, или рассказывали свои истории дьякам Тайного приказа. Поначалу русские купцы морщились, а потом, когда кое у кого отобрали «лицензию на внешнеторговую деятельность», морщиться перестали.

Точно так же работал тайный приказ и с внутренними «гостями». Ведь и на ведение внутренней торговли нужно было ежегодно получать «лицензию». Вот купцы и писали отчёты, которые потом «защищали» в уездных канцеляриях тайного приказа.

Приказ тайных дел сейчас – с тысяча шестьсот шестьдесят четвёртого года – возглавлял Фёдор Фёдорович Михайлов, ранее входивший в состав возглавляемых князем Никитой Ивановичем Одоевским русских посольств, которые вели мирные переговоры с поляками. И вообще Михайлов был ставленником Милославских – родичей жены Алексея Михайловича. Но мы с ним, быстро нашли общий языу, потому что я абсолютно не претендовал на лидерство и посылал купеческие отчёты лично ему в руки. И даже иногда баловал своими аналитическими справками, отправляя ему вторые копии, с пометкой о том на первом экземпляре: «Отправлена копия главе ПТД».

Дьяком Приказа Тайных дел я рекомендовал Алексею Михайловичу поставить кого-нибудь из конкурирующих «лож» и царь, под предлогом того, что Михайлов продолжал изредка выполнять посольские поручения Одоевского, назначил в приказ Дмитрия Полянского вторым дьяком с правом замещения должности. С Полянским у меня были более дружеские отношения, но я ими не злоупотреблял, внешне дистанцируясь от тайных дел.

Однако, при встречах с Полянским в Астрахани – он пару раз приезжал в низовья Волги с инспекцией и с представлением уездных «служащих» воеводам, мы с ним всегда беседовали и мои с ним «дружеские» беседы Дмитрий ценил. Он происходил из «худородных» и ему приходилось трудно в общении – по роду деятельности – с «высокородными». А я гордыней не страдал. По мне так Полянский лучше всех подходил на должность руководителя Тайной спецслужбы.

Он был совершенно невозмутим в любой ситуации. Имел аналитический склад ума, очень хваткий разум и главное, ему трудно было не ответить, если он спрашивал. Чем-то он напоминал мне актёра Броневого в роли Мюллера. Но Полянский, в отличие от Мюллера, почти не улыбался и это выглядело устрашающе, особенно, когда он задавал вопросы о крамоле.

– И что в Риге? – не отставал купец. – Много русских купцов?

– Русских купцов в Риге много, – кивнул головой Марселис. – Сложился целый район купеческий, называемый «Московский форштадт».

– Что везут русские купцы? – продолжал допытываться собеседник, а остальные его товарищи, вроде как, совсем не участвовали в беседе, но жевали так, чтобы хруст за ушами не перекрывал слух.

– Да, что они могут везти? Всё одно и то же: соболей, куницу, белку, лисицу, лён, пеньку, полотно, рогожи, юфть.

– Ну да, ну да…

– Через Ригу сейчас много товара идёт Западная Двина, как Симбирский тракт в хорошую погоду.

– Э-э-э… Да-а-а… Когда она уже будет, эта хорошая дорога? А Степан Тимофеевич?

– Да, может быть и завтра, – сказал я. – Что-то с севера ветром хмары тянет.

* * *

К моему удивлению, завтра, и вправду, выпал снег, завьюжило, а через три дня выглянуло солнце и застоявшиеся лошадки рванули по бездорожью. Первым выехал почтовый поезд Марселиса, состоящий, кроме собственно писем и бандеролей с посылками, повозками с различным товаром самого Марселиса, который Марселис возил за государственный счёт, получая лучших лошадей на ямщицких станциях. Царь об этом знал, но пока закрывал на сие безобразие глаза. Царь на многие злоупотребления закрывал глаза. Может быть и правильно. Хотя… Ведь Марселис получал неплохую «зарплату»… Плюс ещё «крысил» деньги, отправляемые царём за границу, на подкуп «президентов» и на поддержку оппозиции. Например, в частности, поддержку восстания того же Любомирского.

Я никуда не спешил. После снегопада первопуток пропивать проблематично, тем более для моих широких саней, вот я и подождал, пока вперёд уедут почти все. В рыхлом снеге колею держать получалось не у всех, и тракт разбивали как раз на ширину моих саней. Тем более, что письмо Алексея Михайловича меня несколько встревожило. Он писал, что мои предупреждения о приближении крестьянского бунта царь воспринял максимально серьёзно и теперь собирает войско для его подавления. А меня просил приехать в Москву срочно, ибо есть ещё дела «посерьёзнее».

– Хрена себе, – подумал я, прочитав. – Что может быть серьёзнее народного восстания? Да-да-да… Не видел, Алексей Михайлович, «хорошего» народного бунта бессмысленного и беспощадного. Что там «медный», да «соляной» бунты, спровоцированные знатью, по сравнению с восстанием Разина или, не дай Бог, Пугачёва? Детские новогодние утренники!

Не спешил я ещё и потому, что на каждой станции стояло небольшое казачье подразделение и мне не нужно было опасаться, что я останусь без лошадей. У меня были свои лошади.

Поэтому, я и мои гости-купцы, ехали не торопясь, с толком и расстановкой ужинали и ночевали в удобных жилищах после обязательной баньки и купелей в виде больших бочек. Я баню любил, хотя знал, что часто мыться вредно для здоровья.

По дороге в Москву мы дважды попали в метель, а один раз в туман, но благодаря наличию у возниц компасов, карт и умению ими пользоваться, с пути мы не сбились и доехали до Москвы благополучно.

* * *

К сыну меня не допустили и я зря бился, как птица о двери и алебарды стражников, демонстрируя своё обострённое чувство отцовства. Алексей Михайлович меня мягко сдерживал, и снисходительно улыбаясь утешал:

– Ничего, ничего. Меня тоже к Димитрию не пускали. К Алёшеньке я уже с силой пробился. Бабы… Кто их разум разберёт. Даже щели все затыкают, а в спаленке дышать нечем от копоти. Дуры! Так не переубедишь!

– Как там Алёшенька, не болеет? – спросил я, вспомнив вдруг, что Алексей должен вот-вот умереть. Хреново не знать точную дату смерти. Уж лучше вообще не знать. А то чувствуешь себя каким-то гробовщиком, честное слово, спрашивая и ожидая.

– Хорошо, не болеет. А у меня, верно, от отца передалось. Ноги крутит так, что на стену лезть хочется.

– Не усваивается у тебя витамин «Ц», – подумал я. – И с этим ничего поделать нельзя

У всех Романовых в той или иной мере проявлялась эта болезнь, хотя царь Алексей сам выращивал овощи и ел их с удовольствием. Царь не злоупотреблял перееданием, соблюдал посты, но уже сейчас он выглядел упитанным. Значит имеются проблемы с усвоением пищи и витаминов. И кислую квашеную капусту государь любил. Не понятно… Короче… Но я «не парился», примерно зная расклад. Опять же не точно зная время его смерти. Кхе-кхе… Где-то сразу за Алёшкой… Или перед? Тьфу, млять! Склеротик!

– Пошли, выпьем, да закусим, – предложил я. – Пока пост не наступил – можно.

– Ну, пить, я же не пью крепкое. Или забыл?

– Не забыл. Я вина привёз доброго.

– Твоего вина я выпью, – с улыбкой произнёс государь.

Если говорить о болезнях Алексея Михайловича, то, вероятно он страдал повышенным давлением, об этом говорит его внезапная вспыльчивость и постоянно «румяное» лицо. Уже в этом возрасте ему часто делали кровопускания. Я посоветовал ему завести кота царь и часто не спускал его с рук и гладил. Мне помнилось, что эти животные «спасают» своих хозяев от повышения артериального давления. На себе когда-то проверял.

И с первой женой царю повезло. Она терпеть не могла алкоголь. Как и Алексей, кстати, терпеть не мог тех, от которых «пахло».

А вот со второй женой не повезло, так как Наталья Нарышкина позволяла себе употребление вина при каждой трапезе, а кушала она часто. Оттого, говорят «специалисты», и Пётр Первый имел соответствующие пристрастия.

* * *

[1] Слово «щирый» с украинского языка на русский можно перевести как «искренний», «истинный».

Глава 22

– Знаешь, о чём я хотел поговорить с тобой, Стёпушка? – спросил Алексей так ласково, что я тут же вспотел, хотя от пития вина в бане мы отказались.

Мы сидели в зимнем саду, пристроенному к дворцу стеклянному помещению, типа «оранжерея», где среди пальм было отведено место для обеденных поседелок. В земле и вокруг по периметру был проложен обогревающий водопровод и пальмам в саду было очень комфортно. Как, впрочем, людям и обитающим там певчим птицам.

Я, только что слушавший жизнеутверждающее щебетание птах, вдруг потерял весь интерес к прекрасному.

– До тебя доходили подмётные письма о внуке Василия Шуйского? – спросил государь.

– Сами письма не доходили, а слухи доходили. Я сообщал тебе, государь. Воевода Симбирска рассказывал крайний раз вот теперича.

– Во-о-о-т, – поднял вверх указательный палец государь. – Раньше их почти не было, а тут… Одно за другим и в разных городках, даже совсем малых. И писано так грамотно, как ты меня писать учил.

Я вспотел ещё больше. Как ни пытался, а к косноязычию я себя так и не приучил.

– Ну, кхе-кхе, не так, конечно, правильно, как ты, но очень похоже. Не ты ли это пишешь?

Тут я совсем обомлел.

– Надо же как просто! Бац! И ты на плахе у палача. Или на дыбе… Сначала на дыбе, потом четвертуют, и всё. Исторический парадокс с тем же самым концом.

– Конечно я, государь. Кому же как не мне этим есть время заниматься. Главное что если ещё знать, где этот внук и кто он? Ты не знаешь?

Государь, открыв рот, покрутил головой.

– Вот и я не знаю.

– Ты шутишь? – спросил государь.

– А ты? – спросил я.

– Я шучу, – сказал государь.

– И я шучу, – сказал я. – Но твои шутки очень плохо пахнут. Впору портки менять.

– В смысле? – не понял моего чёрного юмора царь.

– Проехали, – не стал я уточнять.

Тут до царя, вроде, шутка дошла и он улыбнулся.

– Ищут? – спросил я.

– Ищут, – ответил царь. – В Симбирске розыск провели всех тех, кто уехал перед этим письмом. Всех пытали. Остался только ты. Там не много людишек проезжало.

– Будешь пытать? – спросил я.

– А надо? – улыбнулся царь.

– Мне – точно не надо, – дёрнул плечами я, – а вот тебе – не знаю.

Алексей посмотрел на меня испытующе, пососал уголок рта, цыкнул им и сказал:

– Знаешь, если бы это был ты, мне бы было бы легче.

– Если бы я был кем? – спросил я, мысленно офигевая.

– Ну… Этим… Внуком Василия Шуйского. Наследником моего престола.

– Ага… Я уже одним наследником престола был, – пробормотал я, стараясь спрятать глаза. Мне отчего-то стало так стыдно, что я чувствовал, как у меня «горит» лицо, уши и даже тело. Давление крови у меня сейчас скакнуло, наверное, до двухсот единиц.

Я промолчал.

– Чего молчишь?

– А что тут говорить? Спросить хочется.

Царь скривился.

– Спроси.

– Почему, если бы я был внуком Шуйского, тебе было бы легче?

Алексей Михайлович посмотрел на меня, поставил на стол бокал прозрачного тонкого стекла со светлым креплёным вином, типа портвейн.

– Ну-у-у… Тебе ведь власть не нужна, как я понимаю. Тебе хочется и нравится заниматься торговлей, выращиванием картофеля и подсолнухов, ловить рыбу, охотиться… Правильно?

– Ну-у-у… Правильно, но не совсем. Мне нравится власть и нравиться править. Но только там, где от меня что-то зависит.

– Например, – на Ахтубе? – уточнил царь.

– Да! Например, – на Ахтубе. Там все делают то, что я сказал и так, как я считаю правильным. Даже церковники. А править там, где с тобой спорят, извиняюсь, до усрачки, а потом – «царь решил и бояре приговорили»… Это я про твой престол, если что…

– А почему, тогда письма появляются, – спросил царь, – если ты не хочешь моего престола?

– Значит, – это кому-то надо. Кому-то надо на меня тень навести, потому и под меня писано.

Всё шло совсем не по моему сценарию, и я прямо телом чувствовал, как срываюсь, соскальзывая в пропасть.

– Значит это, всё-таки ты? – спросил государь.

У меня перехватило горло и сказать я ничего не смог. Однако прямо посмотрел царю в глаза. Царь вздохнул.

– Я так и думал, – сказал он – Ведь это ты учил меня составлять «логические цепочки». Я много сидел над докладами, кои касаются тебя. Твоих и про тебя… Ночи на пролёт я складывал слова и когда прочитал, что ты, едва приехал в Москву, будучи вызванным моим батюшкой, встретился с князем Лыковым, то всё понял.

– Что ты понял? – чуть охрипшим голосом спросил я и откашлялся. – Кхым-кхым.

Я судорожно обдумывал пути отступления. Да, какого, нафиг, отступления? Бегства! Но окидывая мысленным взором обстановку, понимал, что через вооружённую охрану мне, безоружному, не пробиться. Если только разбить стекло оранжереи?

– Понял, что ты не мог не посетить крёстного своего отца. Как он, кстати, себя чувствует? Не болен ли?

– Не болен. Хорошо себя чувствует.

– Сколько ему сейчас лет, Тимофею Васильевичу?

– Кхым-кхым! – откашлялся я снова. – Тимофей Иванович он.

– Ой, только не надо меня дурачить. То, что ты случился там, где появилось письмо подмётное, это стало последним осколком. Помнишь, как мы собирали с тобой мозаику, что привезли мне из Рима? Мадонну с младенцем. Ох и славная картина, хоть ты и назвал её латинской ересью. Помнишь?

– Помню, – сказал я хмуро.

– Так вот… Ты прав в одном, кто-то, кто знает эту историю про внука Василия Шуйского, хочет тебя спровоцировать на действие. Ты не хочешь, а кто-то сильно хочет и думает, что ты забоишься, что я всё пойму, и поднимешь своих казаков. А ты, видишь, какой хитрый! Ты главного наследника, отца своего, спрятал так далеко, что я не достану, да? Да и войско у него сейчас, мне доложили стотысячное? Да за тобой ещё тысяч десять казаков поднимется, ежели тебя тронуть. Да другие казаки, ты сам пишешь, уже готовы подняться. Ты мне, что цугцванг[1] приготовил? Куда ни кинь, всюду клин? Ха-ха…

Я продолжал обдумывать варианты бегства. Не верил я, что Алексей Михайлович забоится моего отца с армией. Правда, за ним может подняться и персидский шах, благодарный мне за то, что я отказался от его трона. Он запросто может отправить воевать пришедших в Персию узбеков. Там уже тысяч двадцать скопилось сирых, убогих и жаждущих разбогатеть за счет урусов.

– Что молчишь? Не стану я тебя в яму бросать. Не бойся и не делай глупостей. Я, действительно, не хочу тебе зла. Ты много сделал для меня и для государства. Кхм! И ведь ты родил мне внука. Мало ли что может случиться с Алёшкой, Фёдором, Иваном. Вон, Димитрий, Семеон… Один и года не прожил, другой пять лет всего… А у Марии одни девки выживают, а ребята помирают.

– Да, пусть Алёшенька живёт долго. И другие ребятишки, – пожелал я здравия и перекрестился.

– Пусть, – как-то безвольно проговорил государь а я подумал, что когда умрёт Алексей, подумают, что я освобождаю путь для своего сына.

– Кто ещё догадывается? – спросил я, думая, что прав был Алексей Михайлович, когда писал, что у него есть дела и «посерьёзнее». Куда уж серьёзнее? А я смеялся… Ха-ха… Вот и досмеялся.

– Догадывается? О чём? – округлил глаза царь.

– Вот же ж, – подумал я. – Играется. Хочет, чтобы я сам сказал. Признался.

– О том, что действительно есть потомки Василия Шуйского.

– А они есть? – спросил царь, чуть прищурив правый глаз.

Я вздохнул. Дразнить Тишайшего было опасно для здоровья. Царь мог вспылить и наделать глупостей, за которые потом может сожалеть, но тогда уже может быть поздно.

– Есть, – сказал я.

– И бумаги есть? – спросил царь.

– Есть, – сказал я. – Даже письма шаха Аббаса и «нормальное» свидетельство о браке.

– Даже так? – силён ты брат. – Хотя… Мы с тобой не братья. Ты теперь родовитее меня. Рюрикович…

Царь пристально смотрел сквозь стекло на заснеженный двор, где собирали снег гля горок и лепили снеговиков царские дети с няньками и мамками.

Я подумал, что правильно сделал, что подставился в Симбирске. Вовремя. Самому начинать разговор было совсем не с руки. Но я никак не мог предположить, что разговор состоится сразу по моему прибытию в Москву. Вызвал огонь на себя…. Да-а-а… Правильно он всё-таки переживает за Тимофея с его войском. Вот он, если пойдёт на Москву как наследник, так точно мало никому не покажется. Тимофей у меня ого-го, какой молодец. Настоящий атаман. Не то, что я… Да-а-а… Комбинатор, мать ети…

– И что сейчас будем делать? – спросил я, так как молчать было уже не прилично.

– А разве надо что-то делать? – спросил Алексей, используя иезуитские приёмчики ведения переговоров.

– Тебе и м не нужна определённость. Намечается война Османской империи с Польшей. Я сообщал тебе. И мне не нравится, как ты на неё реагируешь. По-моему, несколько пассивно.

– Даже так? – Алексей дёрнул головой. – Ты знаешь мои планы?

– Я знаю планы твоих воевод, которые сразу захотят заработать призы и покупаться в лучах славы, погубив тысячи ни в чём неповинного люда. А другие, пойдут спасать короля Яна Казимира Второго. И будут воевать двадцать лет, но ничего, в итоге, не добьются.

– Ты так точно всегда предсказываешь события, что мне тебя страшно слушать. Ты и вправду колдун, как про тебя говорят?

– А что, говорят, что я колдун? – усмехнулся я, вспомнив, что сказал царь про «читал написанное про тебя».

– Говорят-говорят, – покивал головой царь. – Да и я вижу…Не бывает у людейтак, что за что ни возьмись, всё выходит ладно. И хитрости всякие ты придумываешь. Махины… Говорят, у тебя вода сама наверх льётся. Почему здесь так не сделаешь? Скрытничаешь?

– Привёз, привёз один насос, поставлю, – ворчливо произнёс я.

– Вот-вот. И я о том. Велосипед твой на разрыв у ребят. Снегокат с рулём. То такое выдумает? Корабли… Нет таких кораблей ни у кого. И в Персии твоей тоже нет. Так, что не надо мне дурить голову. Откуда это всё?

Я хотел сказать, как Юрий Никулиин в «Бриллиантовой руке»: «Оттуда!» и потерять сознание, но не сказал и не потерял.

– Может ты демон? Бес? Чёрт? – с надеждой спросил царь.

– Ты, кхе-кхе, уж определись, государь, – скривив губы в полуулыбке, сказал я.

– Да мне, честно говоря, уже всё едино. Обложил ты меня со всех сторон, и теперь делаешь предложение, от которого я не могу отказаться. Так ты любил говорить?

Меня всегда поражало умение Алексея Михайловича говорить на самые разные темы спокойным и размеренным тоном. Рассуждаючи, так сказать… Главное его в это время не раздражать, а то взрыв может приключиться похлеще динамитного.

– Да, где ж я тебя обложил и делаю предложение? Я тебе говорю, что если уж начинать войну с Османами, то так, чтобы им мало не показалось. И не сразу ввязываться, когда они ещё сильные, а попозже. Лет через десять. Шведы им всё равно не дадут Польшу забороть, а забрать правобережье Днепра мы им не дадим. Эту войну надо так продумать, чтобы забрать Константинополь.

– Константинополь?

– Да, Константинополь. Турки полезут в Польшу и пусть заберут всё, даже Киев. Пусть упрутся рогами в Краков и положат там половину своего войска. И тогда мы ударим. И не сзади, а просто по Константинополю. Ты только не говори пока никому. Никто не должен знать. Сейчас надо сосредоточиться на крестьянском восстании. Не думай, что это будет легко. У них в общей сложности соберётся почти двухсот тысячное войско. Это если в запорожскими казаками. И они ударят единым кулаком через Дон и Северский Донец. Они знают, что я держу Волгу и им её не отдам. Волга – это кровь России. По ней и по Камме идет всё снабжение. Отдавать Волгу нельзя и мы её не отдадим. Я укрепил крепости Астрахани, Царицына, Симбирска, снабдил крепости пушками, пороховым зельем ии другими припасами. Так что, на Волгу бунтовщики не пойдут

Царь смотрел на меня расширенными глазами и с чуть приоткрытым ртом от изумления.

– Ты, э-э-э, всё это сделал? Воеводы не писали, что это был ты.

– Я просил их не указывать меня в своих сказках. Сейчас вижу, что скрывать – себе дороже. Не веришь – спроси их.

– Верю-верю, – замахал руками Алексей и сказал задумчиво. – Значит ты вот так радеешь за государьство?

– Конечно, – мысленно ответил я, но промолчал.

– Однако, всё-таки, что-то надо делать, – сказал царь.

Я не стал исполнять непонятливого.

– Ничего не надо делать, государь. Пусть всё идёт, как и шло. Точно, никто больше не догадывается?

– Я сам проводил следствие.

Я покрутил в «изумлении» головой. Алексей зарделся от удовольствия.

– Вот и ладно. Пусть никто и не знает. Жаль только, что мы не знаем того, кто так жаждет переворота. Э-э-э…

Я замолчал, вроде как обдумывая вдруг пришедшую мысль.

– А, ведь они должны проявиться, если ты не отреагируешь на эти письма. Они должны выйти на меня, если я не стану предпринимать никаких шагов в нужном им направлении. А мы потихоньку их поищем.

– Да, что тут искать⁈ Кто те бунты учинял, – знаем? Знаем! Вот и весь вопрос!

– Ответ, – поправил царя я.

– Ну, да, ответ, – согласился он, чуть подумав.

– Не факт, не факт. Думаю, это могут быть англичане. Ведь у них не получается с тобой договориться о торговле, так?

– Так! – кивнул головой Алексей.

– Вот в этом направлении и будем копать. Только очень осторожно, как в песке норку. В любой момент может осыпаться. Там людишки ушлые и очень опасные, да и вспугнуть никого не хочется.

Мне, собственно, было всё равно, на кого может выйти Приказ тайных дел или мы с государем лично, так как я-то точно знал, что подмётные письма разбрасывал я сам. Однако кто-то же изготовлял мои документы? И этот кто-то знает, что документы у меня и когда я ими воспользуюсь, обязательно ко мне придет и предъявит доказательства их фиктивности. Чтобы «взять меня за жабры». Подчинить воле своей. Хе-хе… Ну-ну…

– Англичан не так уж и много, – думал я. – Всех к ногтю, и дело с концом. Но могут быть задействованы и наши. Могут? Обязательно в группе заговорщиков есть и «наши» высокородные бояре. И они бы давно бы вышли на меня. Только уж очень я подвижен и то на Ахтубе прячусь, то на Кавказе. Прав государь в одном – начинать надо с тех, кто был рядом с соляным и медным бунтами. Много времечка прошло… Ну, да ничего…

– И ещё, государь… Не прими сей совет за ещё один шахматный ход, обкладывающий, как ты говоришь, тебя, но церковную реформу лучше бы отменить.

– Почему? – Удивился царь.

– Потому, государь, что недовольных этой реформой слишком много. Думал я увести этих людей от Москвы, и увёл, но их оказалось так много, что еслиони в гневе вернутся, то никому мало не покажется. А меня они слушаются, пока я не противлюсь им. А как только встану супротив, – быстро на вилы поднимут. А вилы у меня на Ахтубе из кованого железа сделаны. Очень острые и крепкие.

– Сколько их там у тебя, людишек? – спросил, нахмурившись, Алексей.

– Списки книг я с собой взял. Э-э-э… На память если, то тысяч пятьдесят.

– И ты, естественно, как и докладывал, всех их немецкому строю и другим воинским премудростям обучал?

– Так чем ещё зимой заниматься? Рыбу-зверя ловить, да стрелять колоть обучать. У меня ведь там калмыки… От них обороняться уметь надо.