Текст книги "Степан Разин. 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Степан Разин. 2.

Глава 1

Вторая казачья сотня разгоняла погромщиков, поджигателей и мародёров и справлялась с задачей не хуже нашей сотни. Дурной люд, взбаламученный оппозиционно настроенными к царю боярами, мне, конечно, было жалко, но закон и порядок, или есть, или его нет. А там, где нет закона и порядка, там начинаются грабежи и насилие. А оно нам надо? Нет! Оно нам не надо. Мне для жизни нужны порядок и четкие правила. И я бы сказал, мать его, закон! А потому мне пришлось, прочитав те требования, которые изложили на бумаге бунтовщики, упросить царя их исполнить. Кроме бессрочного розыска беглых белосошных крестьян.

– Это, – сказал я, – поверь мне, государь, приведёт к ещё большему бунту. Может, не прямо сейчас, а лет через десять, когда крестьяне поймут, что им деваться не куда, только в ярмо, но полыхать будет не только Москва, а вся Русь от Урала до Новгорода.

– Я уже начинаю опасаться твоих предсказаний, Стёпка, – сказал Алексей. – Но если мы соберём земское собрание, они сами станут решать, что принимать, а что – нет.

– Так, сделай так, чтобы на собрание попали только те, кто станет слушать тебя. Не спеши с Земским собором. Озадачь кого надо. Пусть подберут людей.

– Думаешь просто это? – скривился Алексей.

– А ты, извиняюсь, как управлять хотел, государь? Надо постоянно приближать и отдалять, приближать и отдалять.

– Как это? – вскинул брови Алексей.

– А так. Сначала похвалил, улыбнулся, потом проверил и ужаснулся. Доброту за слабость принимают, и пользуются ею. Вот ты давно ревизию Морозову делал? В большой казне? В других его приказах. Ведь он у тебя подгрёб под себя как курица-квочка цыплят. Видел у тебя в Измайлово на птичьем дворе курицу с цыплятами?

– Видел. Как же его проверишь. Он вечно в поездках.

– Правильно, в поездках, и не по твоим, государевым делам, а по своим.

– Не любишь ты его, – грустно сказал Алексей. – А я… Не могу я его трогать. Боюсь. А вдруг и вправду найду воровство. Как у Светешникова. И что тогда делать? Люблю я его.

– Тогда, можешь смело отстранять. Он набрал себе из казны уже столько, что ни у кого столько богатств нет. Даже у тебя, государь. И повод есть. Народ до сих пор его имя треплет. Ведь они троих зачинщиков соляного побора убили. Морозов только успел удрать через нижние западные ворота. Он сразу драпанул от тебя?

– Да… Как только я во дворец зашёл, оглянулся, а его уже нет. И тут толпа. Меня так и занесли в палаты. Думал, что разорвут на клочки. Внесли и на трон посадили. А рынд всех покололи.

Глаза молодого царя снова наполнились слезами. Он, похоже всю неделю плакал. Мои казаки охраняли Кремлёвский дворец и Москву нещадно разгоняя любое минимальное столпотворение.

– «Больше трёх человек», – кричали казаки, разъезжая по улицам Москвы, – «не собираться!»

Уже насмерть никого не били. В тот день было совсем побито больше двух тысяч человек. Причём, казаки тяжело раненных в живых не оставляли. Зачем? На это потом царь пенял, но я ему объяснил, что инвалид и для семьи обуза и для общества. А вот компенсацию семье я выплатил из своей казны.

Мы объявили, что те кто опознают своих родственников, получат компенсацию по утрате кормильца в размере двадцати рублей. Поначалу шли вяло, но когда первые вдовы ушли с удивлением на лицах и с деньгами в платочных узелках, народ повалил обильно. Это, что касается бедных слоёв населения. Семьи бояр, участвовавших в бунте, были насильно переселены на Ахтубу. С частичной конфискацией имущества, но вместе с дворней.

Так я стал обладателем рыбных ловель на Волге выше и ниже Твери и на реках Поное и Лахте, в Кольском уезде, нескольких владений в Москве, в том числе огородом за Яузой, в деревянном городе, подле земляного вала. Отошёл мне и городок Скопиин Ряжского уезда с деревнями, вотчины Романова во Владимирском, Юрьевском, Старорусском уездах, близ Твери, в Коломенском и Московском уездах, в Горетовом стану. По списку за Никитой Романовым числилось более семи тысяч дворов.

Особенно мне понравилось Романово городище, стоящее на реке Воронеж. Вот там было где развернуться. Липовый лес по правому берегу реки, а дубовый по левому, стоял двумя стенами.

– Вот где я новую пасеку поставлю, – сказал я сам себе.

Морозов давился от жадности и всё наговаривал и наговаривал Алексею на меня. Я при этом не присутствовал, но видел по царскому лику, что процесс психологической обработки идёт и продвигается в «правильном» русле. Однако, земли и имущество Никиты Ивановича Романова мне уже были отписаны, «косяков» я не порол, с советами к царю не лез, а потому скорой беды не ожидая, отпросился у Алексея Михайловича в Ярославль, а потом в Астрахань.

Кстати, я рассчитывал получить в собственность Романовскую усадьбу в Зарядье. Оказалось, что усадьба та давно принадлежит какому-то монастырю. Жаль-жаль… Хорошо бы было там пристань поставить. Хотя… На хрена мне эта Москва-река? У меня Волга есть, со всеми притоками.

Авторитет Тимофея Разина на Волге так за эти три года вырос, что ему кланялись не только голландцы, но и Строгановы, которые иногда ходили до Астрахани. Младшего Строганова Тимофей отбил от «воровских казаков», причём не его «ряженных», а натуральных. Вероятно, «пасли» пришлые ватажники Строгановский караван. Что в том караване было, Тимофей, понятное дело, тогда не узнал, но Строгановские струги едва не черпали бортами Волжские волны. И шёл тот караван в Персию, проходя Астахань без таможенного досмотра.

Сие весьма насторожило и заинтересовало Тимофея, и он отправил на Каспий лёгкий и быстроходный струг под гафельным парусом. Караван Строгановых на Каспии перехватили и едва не потопили, ибо сам Строганов, пока его бойцы отстреливались, попытался прорубить дно своего струга, но был ранен стрелой, взят в плен, продан в рабство и тут же выкуплен за приличные деньги Фролом Разиным, якобы случайно гулявшем на невольничьем рынке Дербента и обратившем внимание на свежих рабов из Руси. Золотом, между прочим, заплатил.

Вот так Дмитрия Андреевича Строганова спасли два раза за одно лето одна тысяча шестьсот сорок шестого года. А в том струге, что хотел затопить Дмитрий Андреевич – пробку бы заранее сделал – стоял (или лежал) бочонок, полный самородного золота.

Видимо опасался Дмитрий Андреевич у себя в Орле плавить золото. Когда я узнал о том, что Строганов вёз самородное золото, то сильно удивился. Не имелось в Перми Великой, золота. Про серебро что-то когда-то говорили, но не о золоте. Где Строгановы бочонок самородного золота намыли, одному Богу известно. Тонна золота, оказавшаяся в наших руках, это не слабый дар Богов. Или наказание. И мне надо было с этим даром что-то делать. Никто из нас, и я в том числе, не знали, как плавить золото. Вернее, я точно знал, что без буры плавить нельзя, а что такое бура я знал кое-что. Главное, я не знал где её взять здесь.

Раз Строганов вёз золото в Персию, значит там бура есть, – рассуждал я. – В России золото нет и его тут не плавят, значит здесь буры нет или очень мало. Иконные оклады чеканят по уже готовым тонким листам. Золотые «ефимки» перечеканивают, набивая царское клеймо. Если бура в России есть, то её найти можно было бы, но тогда это точно вызовет подозрение.

Вот я и поплыл в Астрахань, а оттуда в устье Терека. Где оно, это устье, знал Фрол, который ждал меня в Астрахани. За два года мы сплавили на Каспий ещё две тридцатиметровых и десятипушечных шхуны. Вся Разинская флотилия ждала нас на выходе из устья Волги. Увидев наш флот, я на какое-то время перестал дышать, а сердце в моей груди учащённо забилось. Корабли были красивы в своей лаконичном минимализме. Обводы были идеальны.

Конечно! Каждую досочку мы выпаривали в специальной бане, обрабатывали человеческой мочевиной, клали на формы шпангоутов и притягивали к ним сначала висячими грузами, а потом струбцинами. Когда доска высыхала, её переносили на сборочный стенд и крепили к настоящим шпангоутам. И так каждую кручёную деталь. Даже распаренный и «мочёный» дуб, подогретый угольями, крутился, как гутаперчевый. Весь процесс изготовления кручёных досок проходил в специальном амбаре, куда допускались единицы.

В размоченном или распаренном дереве на клеточном уровне происходили изменения, Когда дерево гнули с выгнутой стороны клетки растягивались, а с вогнутой сжимались. Главное, чтобы влажность была не более тридцати процентов. Причём, если древесина была сырой, то при выпаривании она подсыхала, и наоборот.

Наш струг был встречен приветственными возгласами все казаки проходили практику управления шхуной сначала в Измайлово потом на Москве реке. Многие казаки-члены абордажных команд проверялись и отбирались мной там же. Кто-то обучался иноземному бою, как казаки называли мои придумки. ТО есть, многие меня знали, а кто-то увидел своих товарищей. Веселье при встрече было искренним.

Я раньше бывал на Каспийском море. Помогал Азербайджану собирать буровую платформу. И поэтому знал, что от Астрахани до кавказского хребта по прямой было что-то около двухсот километров. И это по морю на пятиметровой «ванне» с парусом.

Читая про морских путешественников, например про Беринга, я поражался, как они, прройдя пешком десять тысяч километров на берегу Охотского моря собрали «бот с палубой» и на нём отправились искать пролив между Азией и Америкой. Дошли до Чукотки, свернули на запад, узнали у чукчей, что дальше берег только в ту сторону. Потом проплыли от крайнего азиатского мыса двести километров в море на восток. Не найдя берега, повернули обратно. Снва приплыли в Охотск и вернулись в Санкт-Петербург. Это, для меня, какой-то «сюр». Я родился и вырос на море и я его боюсь, «как огня». Кажется бредом, но это факт.

И вот теперь мне предстояло пройти те же двести километров, правда в караване. Ха-ха! Сколько я читал историй когда налетал ветер и шторм разносил корабли в разные стороны. А если наш унесёт в отрытое море? Ведь я на нашем «боте» самый грамотный шкипер.

Однако переход прошел удачно. У каждой шхуны имелся верёвочный лаг и песочные часы на пятнадцать секунд. Узлы на лаге отстояли на пятидесяти футах друг от друга. И они ими пользовались, ядрён батон!

– С какой скоростью мы движемся? – спросил я, «подрулив» к ближайшей шхуне.

– Восемь улов, атаман!

Я мысленно хмыкнул, отметив, что Фрола называют просто «Фрол». Судя по часам шли мы уже часа четыре, а значит прошли всего тридцать две мили – это чуть меньше шестидесяти трёх километров. Надо ещё три раза по столько и ещё чуть чуть. А входить нам надо в залив, выгнутый дугой, выходившей нам навстречу

В июле дни длинные. Должны успеть, если ничего не случится. Не случилось. Сразу было видно, что казаки стали исключительными моряками. А может они такими и были?

Залив, о котором говорил Фрол, открылся и я прифигел. Слева в море был выдвинут ковш «горлом» вверх. Справа открывалось побережье, с впадающими в него тремя или четырьмя реками. Корабли, пройдя их все, развернулись оверштаг и вошли в устье крайней правой, метров двухсот шириной, реки. Там я увидел простенький причал из вбитых в дно свай, скреплённых между собой брёвнами и мостиком, и небольшую крепостицу, собранную из срубов нескольких десятков домов, поставленных произвольной фигурой с пустым центром и соединённых между собой частоколом. Берег был не высоким, а потому крепостица издалека просматривалась хорошо.

– Не хорошо, – подумал я. – Из пушек можно легко всех там внутри положить.

Спустив парус и работая вёслами, корабли прижались к «причалу» и привязались к «быкам» растяжками.

– Трап за борт! – сказал я.

На берегу нас ждали.

– Что за городок? – спросил я.

– Как тебе он? – спросил Фрол, не отвечая.

– Нормально! Только побьют его с моря.

– Не успеют. Вон там, на вершинке батарея из восьми пушек.

Фрол показал пальцем на невысокий холм, где, и вправду, виднелась артиллерийская батарея, скрытая корзинами и кустарником.

– Да и даже обстреляют, то урону не нанесут. Избы дубовые…

– Понятно, – задумчиво протянул я. – Значит это Терек?

– Нет, Стёпушка, это Кизляр.

– О, как! – удивился я. – Ты говорил, плывём в царский городок Терки?

– Плывём, но зачем же всем скопом? Ещё испужаются терские казаки, да палить начнут? У них тоже пушки есть. На твоей и пойдём. Вот, переночуем и пойдём. Терек – следняя река.

– Та, дай угадаю… Не Сулак?

– Сулак, – удивлённо сказал Фрол. – Был здеся, что ли?

– Когда, Фролка? С вами же всегда рядом!

– И то…

Фрол почесал затылок.

– Да, ты, словно бы какой-то другой стал. Вроде, как и ты, и не ты. Словно чужой парень. Не узнаю я тебя.

– Взрослею.

– Ну, да, ну да…

А я подумал, что нихрена себе, как изменился берег. Этого залива в моём времени не было! Тут намыло столько земли, что куча посёлков возникло. Если это река Кизляр, которой у нас не было, а был только посёлок, то значит это речка Таловка, которая тогда впадает в Терек. Тогда в море впадало три больших Терека: Терек, Старый Терек и Новый Терек. Полноценные такие реки. Но то русло, которое видел я с ними не сравнить. Оно шире тех трёх вместе взятых. Это – полноценная судоходная река. Потому воеводы и выбрали ту реку и, войдя в неё, поставили там крепость. А по Кизлярке далеко не поплаваешь, узковата и камениста. Вон, дно уже тут видно.

– Не ругал воевода-то царский? – спросил я. – Кто сейчас там?

– Князь Андрей Оболенский. Когда узнал, что не воровские мы, а царёвы, – не ругал. Пригодилась грамотка твоя.

Грамотка была о том, что казачьей ватаге атамана Степана Разина, то есть – мне, дозволяется ходить по морю – Каспию свободно, где и когда вздумается. Для воевод бумага. По этот городок я и не вспомнил, что он был когда-то важнейшим пунктом пропуска на Кавказе. Войска турецкого султана, шедшие на Персию, будут спрашивать разрешения на проход. Да-а-а… А вообще-то, это была отправная точка торгового пути из Индии в Европу. По долинам Прикавказья шёл тот «шёлковый» путь.

Грамотка была о том, что казачьей ватаге атамана Степана Разина, то есть – мне, дозволяется ходить по морю – Каспию свободно, где и когда вздумается. Для воевод бумага. По этот городок я и не вспомнил, что он был когда-то важнейшим пунктом пропуска на Кавказе. Войска турецкого султана, шедшие на Персию, будут спрашивать разрешения на проход. Да-а-а… А вообще-то, это была отправная точка торгового пути из Индии в Европу. По долинам Прикавказья шёл тот «шёлковый» путь.

– И что мы с этого можем поиметь, кроме проблем? – подумал я. – Торговый путь в Восточную Европу – это хорошо, но ведь в Крыму сидит какой-то там Гирей! А путь идет через Темрюк и Керч. Как всё интересно, но мне-то что до этого? Как перевалочная база место так себе. Вода здесь «дерьмо» в натуральном смысле. Устье ведь. Ага…

– А зачем вы крепость тут поставили? В Сулаке вода чище. Хотя, и там её пить нельзя.

– Почему? – спросил Фрол.

– Потому, что туда выбрасывают отходы и стекает дерьмо со всех аулов, что стоят на реке. Её длина семьдесят пять английских миль и живёт там куча народу. Даже в горах.

– А Терек? – выпучил глаза Фрол, ни сколько не удивляясь моим познаниям. И братья и отец давно устали удивляться чему бы то ни было.

– А Терек в длину триста миль и рек в него впадает больше и по долине он течёт дольше.

– Поэтому и дерьма в нём больше, – продолжил Фрол заворожённо.

– Вы хоть не пьёте воду прямо из реки? Кипятите?

Фрол потупил взор.

– Отстаиваем, – произнёс он.

* * *

Глава 2

– Кровавого поноса ещё не было? – спросил я.

Фрол покрутил головой.

– Будет.

– Ну, чего ты опять, Стёпка, пророчишь? – недовольным тоном проговорил Фрол. – Пошли уже!

– Золото где? – спросил я.

– В моей избе, – ответил, случайно в рифму, Фрол.

– А кто в избе?

– Никого.

– Понятно. А сладкую соль с Яика привезли?

– С собой везём. У Никона на струге. Целый бочонок.

– Понятно. Не ели, случаем?

– Не, как можно. Ты же запретил!

– Я и воду некипячёную пить запретил, – буркнул я. – А вы, как кони, из каждой лужи горазды…

Я в сердцах сплюнул.

– Нам здоровые казаки нужны Фролка, а ты их не бережёшь.

– Да, как мне их уберечь, когда они меня не слушаются!

Я посмотрел на брата и вздохнул.

– Ладно! Разберёмся! Пошли к людям!

Казаки, что встречали, стояли на берегу и ждали. И среди них виделись знакомые лица.

– Сотники! Марков, Трохин, Кабызда, Люлька! – крикнул я, ступая на вдруг ударивший в ступню берег. – Качка, мать её! Соберите своих десятников и в круг! Прямо сейчас! Здорово, братцы!

– Здорово, атаман! Привет, атаман! Здрав будь! – послышалось радостная здравница от встречающих нас казаков.

– Как живёте-можете?

– Живём, как можем! – ответил старший Потап.

– Здрав будь, Потап! Не распустил своих товарищей? Не разучились они саблей крутить?

– Твою школу забудешь, – рассмеявшись, проговорил Потап, видимо, вспомнив Измайлово. – Ночами снится!

– Проверю, проверю завтра на утренней зарядке. Или расслабились тут, без атамана? Вольница?

Я тоже разулыбался, увидев ещё знакомые лица.

– Рад вас видеть, братцы, – с искренним чувством высказался я. – Живы, чертяки. Распугали калмыков?

– Распугали, атаман, – крикнул ещё один казак.

– О, Ванятка! – крикнул я. – И ты здесь⁈ А что не на Волге?

– Зацепило стрелой меня. Да, тут почти все подраненные.

– А-а-а, госпиталь у вас тут? Тяжёлые у вас есть?

Ванятка, казак лет тридцати коротышка с растрёпанными волосами и в длинной рубахе без пояса, который он держал в руках, без штанов и босый, посмурнел.

– Уже нет тяжёлых… Помёрли…

– Понятно. А мы лекаря привезли английского. Зря, что ли?

– А, и хорошо, что привезли. Лечить есть кого! У меня рана не заживает уже третий месяц.

Ванятка сунул вперёд левую руку, перевязанную выше локтя почти чёрной от грязи тряпкой.

– Да-а-а… – вздохнул я. – Учить вас ещё и учить… Пошли в круг.

Пошли… Вошли в ворота и продвинулись к центру двора. Десятников вокруг меня встало много. Сотники стояли поодаль. Их я в круг не звал.

– Вот, что, братцы. Слушать меня! Если увижу, что кто-то пьёт сырую воду, сниму с десятка и понижу жалование. Воду варить и пить только такую. Прежде, чем что-то совать в рот, руки мыть с мылом. Если кто в десятке заболеет, пеняйте на себя. Запорю вас! Вы меня знаете. Услышали все?

– Услышали, атаман. Услышали. Знаем, атаман!

– Эти, вон, тоже знали, да видимо, забыли. Грязные ходят, как свиньи.

– В такой реке не помыться, – сказал кто-то.

– Правильно говоришь! А они её сырую пьют!

– Тьфу, – сплюнул снова я, а сам подумал. – Плохое место для городка выбрали. Другое надо искать.

– Устраивайтесь на постой!

Десятники разошлись.

– Теперь вы, – позвал я сотников. – Вода здесь плохая. Её отстаивать в бочках, кипятить и только тогда пить.

– Ты постоянно говоришь нам об этом, Степан Тимофеевич, – недовольно скривившись, буркнул Люлька, казак-сотник, пришедший на Дон из Запорожья. – Мы же не мальки!

– Повторяю и буду повторять, – спокойно произнёс я. – А вам надо слушать и исполнять. Нет? Вот Бог, а вот порог. В сотниках никого не держу. Особенно говорливых. Это мои казаки, а вы мои командиры и на том целовали кресты.

– Да, мы ж за тебя, Степан. Сказано же! – так же спокойно, как и я, произнёс Никола Кабызда.

– Спрашивать с вас за воду буду строго. Вы все про кровавый понос знаете не понаслышке. И теперь знаете, почему от воды люди умирают. Остальное всё по плану. Привал трое суток. Организовать дежурства совместно с городовыми казаками. Приступайте.

Все разошлись.

– Суров ты, брат, – произнёс Фрол. – Я так не могу. А у тебя, как так получается, ума не приложу?

– Ага, – подумал я. – Покомандовал бы ты цехом на судостроительном заводе в Ростове-папе десять лет, научился бы «людями руководить». Особенно, когда денег на зарплату не хватает.

– У меня есть цель, и ты её знаешь, – сказал я. – Пошли в избу. А с водой надо что-то решать. Там дальше в сторону Дербента есть хорошие и чистые реки. Что там не поставили городок?

– Пробовали. Там Сукрай-шевкал хозяйничает. Ни шаху Персии, ни османам не подчиняется. И нам не дал ставить городок у ручья. Хорошая там вода. Даже набирать не даёт. Поставил пост и не даёт.

– Сукрай-шевкал? Это кто такой?

– Тарковский правитель. Он хозяин земель от той реки, на которую ты указал, и почти до самого Дербента.

– Так может, э-э-э, его сначала сломим? – заинтересовался я.

– Крепко сидит в горах. Там, говорят, у него со всех сторон родники льются. Они охраняют их пуще зеницы ока. Ни османы, ни персы не могут сломить.

– Да? – удивился я. – Интересно. Ну, ладно. Посмотрим. Сначала с воеводой царским повстречаемся. Там видно будет.

Я прикинул по «карте», что «сформировал» у себя в голове, и понял, что это именно то место, на которое у меня чешутся руки. Мы с друзьями останавливались на берегу Каспия именно у той речки, про которую я сказал Фролу, а он сказал мне. А та река протекала в горах мимо городка с каким-то замысловатым названием, похожим на «Степанокерт». Что-то типа «Карамурза-керт». И – да, местные говорили про огромный, по их словам, родник. Что такое «огромный родник», я не представлял и особо не обратил на их слова внимание. Друзья ещё что-то рассказывали про те места, но я толком не слушал. Мы загорали и отдыхали на море, катаясь на большом трёхпалубном катере, и отдых был шикарен. Не до того мне было. А зря. Бог, как я сейчас понял, не даром даёт тебе жизнь. За всё надо платить. Да-а-а…

Скоро запахло из казанов жаренным мясом, луком, морковью, чесноком, другими специями… Варили плов. Много плова. Я не скупился. Денег хватало. Что их солить, что ли? Оттого ко мне в команду шли не только с Дона, но и из дальних деревень и городков. Из-под Новгорода шли, когда узнавали, что люди Степана Разина хоть раз в месяц, но едят плов. На запахи в Измайлово поначалу сходились со всей Москвы люди, и нищие, и обычные горожане. Просто понюхать, ибо на сам остров не пускали никого. И нищих тоже не привечали. Без корки хлеба не оставляли, но и не потчевали.

Те черносошные семейства, чьих кормильцев казаки забили до смерти во время бунта, переехали на проживание в Измайловскую деревню, а потом они все поголовно записались в холопы. Бабы-вдовы «переженились» на казаках. Сначала греховным браком, а потом и церковным. Но это было после.

Крестьян я не обирал. Еды нам с казаками хватало. Ловили рыбу, били зверя, птицу, выращивали овощи. Выжгли поруба, на которых заготовляли древесину, под посевы. Одного участка хватало, как говорили крестьяне на три-четыре года. За это время тот участок, что под паром, должен был зарасти кустарником и иной древесной порослью. О так по кругу. Урожай на гари получался богатый. Я, в первый раз увидев пшеницу и рожь, стоящую стеной, сквозь которую собака пробежать не могла, сам остолбенел.

И никакие удобрения не были нужны. Хотя под картошку рыбу крестьяне клать продолжили и следующий урожай ожидался лучше, так как всю мелкую картошку мы поели, оставив самую крупную. Вместо удобрений мы использовали мочевину, которую приказал собирать с каждого семейства и выделил специального человека с телегой и большой бочкой.

Крестьяне, привыкшие собирать селитру, не роптали и собирали «удобрение» и «жидкость для размягчения древесины» исправно. Более тяжёлый продукт пищеварения собирать я не рискнул, но рекомендовал крестьянам сваливать его в компостные ямы и пересыпать торфом, который добывали на местных и Яузовских болотах.

Царь Алексей Михайлович удивился, когда я попросил его дать мне разрешение на землях, не пригодных к пашне, добычу торфа. Торф, между прочим, и в эти века горел и весьма досаждал москвичам.

– Зачем тебе этот «торф»? – спросил государь.

– Но ведь он дымит! А если его выкопать, туда соберётся вода, а значит и гари не будет.

– Э-э-э… Тебе это зачем? Се – земли чужие. Тебе не отойдут.

– Ты, главное – разреши, государь. Даже не разреши, а прикажи сделать в тех землях проотивоогневые полосы. Не… Противопожарные рвы.

Тогда я, глядючи на пофигительское отношение царя к торфяникам, попросил внести в указ не только Яузовские торфяники, но и все другие в Московском округе. Царь согласился, а дьяк вписал.

– Да, пожалуйста, – пожал плечами Алексей.

После этого я настроил работников резать торф брикетами, для чего кузнецы отковали специальные пилы, тяпки, лопаты, и свозить его на особый склад, где торф сушили и использовали для топки изб, землянок и даже кузнечных горнов. Царь потом обозвал меня моим же любимым словечком «ухарь», и это мне было весьма лестно.

Мало того, мы наладили прессовку брикетов и их продажу горожанам. Поначалу, покупали одни голландцы и иные немцы. Потом пошёл слух, что раз немцы покупают, то это – ладное топливо. Торф горел намного жарче дров, но в специальных печах, которые сразу собрали себе сначала голландцы, а потом и высший слой московского общества. Так мы приобщались к Европейской цивилизации.

В измайловском «колхозе» были введена система учета трудодней, на которые потом выдавалась продукция, или деньги после её реализации. Измайловский народ не голодал и слух об этом распространялся, как степной пожар. Тоже стали говорить и про Ахтубинские поселения. Но это уже старались мы, распространяя были и небылицы про тамошнее изобилие. Особенно про изобилие соли.

* * *

Сидел, задумавшись над второй миской горячего плова, поглядывая в серебряный кубок с красным вином, что выдавили в том году из нашего винограда на Ахтубе.

Еще когда был жив царь Михаил Фёдорович, я попросил разрешить взять черенки винограда из его сада в Астрахани с целью попробовать посадить его в Измайлово. Черенки обрезали осенью и, связав пучками, заложили в бочки привезли в Москву. Здесь я хранил их до конца февраля, когда замочил их водой на трое суток, прорастил… Хе-хе… И так далее, по списку. Через три года, то есть, в прошлом году, на Ахтубе был такой урожай винограда, что казаки надавили десять бочек вина. В Измайлово виноград зреть отказывался. Кхе-кхе… Ибо, нефиг… Царю и того винограда на стол и вина, что в Астрахани давили, достаточно, а у меня не было. Теперь есть.

Вот его мы с казаками и пили, сидючи в казачьем «круге» в Кизлярском городке. Наползла ночь. Звёзды высыпали, словно небесное просо.

– Спой, Стёпка, – попросил Фрол. – Тоскливо, что-то. Про Стеньки Разина челны…

– Ха! Нашёл весёлую песню! – грустно рассмеялся я. Придавила и меня ночь чужая.

– Другую спою. Неси барабан.

– Так, здесь давно. Как же без него на братчине?

– Тогда начинай.

– Вон, пусть Леший стучит. У него ладно получается. Леший, стучи!

– Как стучать? – тут же откликнулся, словно ждал команды. Я огляделся. И другие казаки притихли. Я всегда пел на братчинах. А товарищи подхватывали. Они уже много моих песен знали, но сами не начинали.

– Лови ритм! – сказал я и запел:

– Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а…

Под зарю вечернюю солнце к речке клонит,

Всё, что было – не было, знали наперёд.

Только пуля казака во степи догонит,

Только пуля казака с коня собьёт.

Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а

Из сосны, берёзы ли саван мой соструган.

Не к добру закатная эта тишина.

Только шашка казаку во степи подруга,

Только шашка казаку в степи жена.

Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а

На Ивана холод ждём, в Святки лето снится,

Знай «махнём» не глядя мы на пургу-метель.

Только бурка казаку во степи станица,

Только бурка казаку в степи постель.

Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а

Отложи косу свою, бабка, на немного,

Допоём, чего уж там, было б далеко.

Только песня казаку во степи подмога,

Только с песней казаку помирать легко.

Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а

Потом пели «Ойсу», «Стеньку Разина», «Ой, да не вечер». Долго над заливом раздавались русские песни.

* * *

– Они пели!

– Что⁈ – спросил воевода, выпучив глаза.

– Песни!

– Какие песни⁈

– Казачьи. Вроде наши, но и не наши. Наши другие песни. А эти, как мёд сладкие.

– Какой мёд? Ты, что несёшь⁈

– Вкусные песни, воевода. Словно мёд лились. Слушал бы и слушал, такие сладкие.

Венедикт Андреевич нахмурился.

– Значит, там остановились? На Кизляре?

– Там, князь. На Кизляре! Даже разгрузились. Бочки выгрузили, мешки. Плохо было видно. Смеркалось.

– Ладно! Ступай, дурак!

– Слушаюсь! – рыкнул здоровенный детина, одетый в одежду стрелецкого сотника.

– Стой!

Сотник замер.

– Так, много их, говоришь?

– Сотен пять есть.

– Ладно, ступай. Скажи, чтобы стремянной вам по чарке водки выдал.

– Благодарствую, княже!

– Ступай!

Вениамин Андреевич ждал меня уже месяц, а я взял и не поехал сразу сюда, а застрял сначала в Царицыне, а потом в Астахани. И воеводе Горчакову было интересно про Московские дела, и, особенно, про бунт послушать, и наместнику Репнину. В качестве подарка каждому привёз по небольшому портрету молодого государя и его повеление дождаться подмен и ехать в Москву, «где предстать под светлы очи».

* * *

Такой же указ я вёз и для Оболенского, но я его ему теперь не отдам, ибо имею но то государево волеизъявление. Появилась у меня шальная идея, на счёт этого царства, как его… Ка-ра-тыр-пыр-кента. Союзников искать надо, а лучшего союзника, чем правитель, который сопротивляется и персам, и османам, по-моему, не найти. Да и вода у него, хе-хе, вправду, хорошая. Лучшая вода в Дагестане, честное слово, понимаешь!

Придётся тебе, князь Оболенский, потерпеть ещё немного. Вот, если не получится, с Ка-ра-тыр-пыр-кентом, тогда я сменю тебя.

К воеводе мы с Фролом и Байрамом поехали с раннего утреца. Солнце над морем в июле встаёт ранёхонько. Во так ранёхонько мы и поплыли на шхуне вверх по течению, затемняя Терек тенью своих парусов. Крепость оказалось, стоит совсем рядом, метрах в ста. Оказалось, что именно там в Терек впадает ещё какая-то река. Тоже довольно обильная, но порожистая. Между Тереком и этой рекой лежало то ли луг, то ли болото, густо поросшее осокой, камышом и другими травами и цветами. Виднелись фиолетовые и жёлто-белые ирисы.

Я «бахнул» пушкой, демонстрируя, что на борту особа, приближённая императору. О том Алексей Михайлович учредил особый указ. Ежели один выстрел – то посланник, сдвоенный – высокий посланник, тройной выстрел – сам государь пожаловали. Всем приседать и делать «ку» три раза.

На холостой выстрел по нам чуть было не ответили боевым, так как у орудий вдруг забегали, засуетились и запалили поджиги. Только ожидание команды воеводы, который команду стрелять не дал, нас спасло. Не было бы воеводы, отстрелялись бы по нам пушкари от всей души. Не привыкли ещё русские воины на выстрел другую щёку подставлять.