Текст книги "Степан Разин. 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 25

– Вот беда-то, – сказал кто-то. – Ближнюю думу-то привёл к крёстному целованию, а остальную?

– Преставился государь, что ли? – вопросил другой голос, откуда-то из дальнего угла небольшой, в общем-то, комнаты.

– Лекаря зовите! – крикнул кто-то третий.

– Да, какой тут лекарь? – тихо проговорил Матвеев, однако крикнул. – Лекаря!

Быстро вошёл Гаден и, оттолкнув меня плечом, протиснулся к постели, взял руку, потрогал у тела пульс, потом прикоснулся к чужой шее, вдохнул-выдохнул и по-лютерански, слева на право, перекрестился.

– Преставился государь, – доложил он.

Алёшка, до этого испуганно смотревший на отца снизу вверх, свернув голову налево, вскочил с колен и кинулся от кровати ко мне, как к ближайшему, стоявшему перед ним, человеку, наверное. Мне пришлось поймать его одной левой рукой. В правой я держал злополучный конверт с документами, который я хотел просто отдать царю. Просто отдать! Алексей, дрожащий телом и ногами, как новорожденный телёнок, приник ко мне и спрятал лицо у меня на груди.

Мы не были с Алексеем близки. Я в последние годы отсутствовал. Но он был очень близок с Дуняшей, фактически ставшей ему второй матерью, так как души в нём не чаяла и нянчилась с детства. А после нашей свадьбы он отчего-то проникся тёплыми чувствами ко мне, вспомнив, наверное, как я играл с ним.

Его тогда, пятилетнего малыша, только-только вывели с женской половины на мужскую. В честь такого дня я подарил ему его первый трёхколёсный педальный велосипед на мягких гутаперчевых покрышках. Алексей и вспомнил этот случай во время нашей с Евдокией свадьбы, рассказав, что тогда почувствовал.

Потом я передавал ему и маленький двухколёсный велосипед без педалей, и «двухколёсное чудо» побольше, на цепной передаче и задними тормозами. Я сам любил кататься на велосипедах, удивляя крестьян и казаков. Правда казаки потом сами катались, становясь в длиннющую очередь. Хе-хе…

Неожиданно для меня Алексей, когда я вчера приехал в Измайлово после полугодового отсутствия, встретил меня одним из первых и тут же кинулся на шею. Потом покраснел, как девушка и испуганно отпрянул от меня, но я снова притянул его и погладил по волосам, а потом крепко пожал ему руку.

Потом, вечером, когда стало ясно, что государь прежним не станет, Алексей спросил:

– Ты поможешь мне править?

Я тогда немного опешил, но вида не подал. Привык уже держать невозмутимое лицо, что бы ни случилось. Покер фэйс, мать его…

– Почему я? – спросил я.

– Я тебе верю, – сказал Алексей. – И отец говорил, что ты – единственный, кому на Руси можно верить, потому что ты ничего не просишь, а сам даёшь. Ты же вон сколько золота в казну принёс. Отец говорил… И города поставил. За свои деньги крестьян перевёз…

– А знаешь, почему я за свои деньги крестьян перевёз? – спросил я.

– Почему?

– Да, потому, что не хочу, чтобы они тут бездарно сгинули, или ущли куда-нибудь в тридевятое царство, три десятое государство. Ты знаешь, что скоро здесь людей на кострах жечь будут? Твоих, между прочим, людей, тех, кто тебе доход приносит. А их жечь и вешать станут за веру в Христа. Католиков и лютеран не будут жечь, четвертовать и вешать, а православных, крестящихся двоеперстно – станут изничтожать, как моль. Церковники – церковников убивать станут. Знаешь о том?

– Нет, – наследник покрутил головой, а я вздохнул. Не собирался я вчера оставаться в Москве.

– Ты поможешь мне править? – спросил ещё раз Алексей. – Отец ведь не сможет, правда?

– Не знаю, – пожал плечами я. – Всё в руках Господа.

– Ты так и не ответил.

Я посмотрел на Алексея.

– У тебя так много помощников. И дед, и Паисий Лигарид, и Семеон Полоцкий[1]…Тебе мало? У деда твоего Милославского столько слуг, они любое дело загубят. Ой, прости Алексей Алексеевич, перепутал. Любое дело заладят.

Алексей, сначала вскинувший в недоумении брови, рассмеялся, было, моей шутке. Но вдруг нахмурился.

– Ты не жалеешь[2] меня? – спросил наследник, нахмурившись.

– Жалею, но не понимаю, чем могу быть тебе полезен? В Посольских делах я ничего не смыслю, в казённых тоже, в оружном, осадном… Да ни в каком деле я не знаток.

– Врёшь. На Волге порядок навёл? На Ахтубе и на Кавказе городки поставил и от воров границы уберёг.

– Ты-то откуда всё знаешь? – удивился я.

– Отец рассказывал. Он мне много про тебя рассказывал. И всегда говорил, что с тобой я не пропаду.

– Вот ведь! – удивился я и проговорил. – Чем смогу, тем помогу. Но лучше меня не возле себя держать, а дать мне свободу действий. Нам теперь Кавказ крепить надо и от турок защищаться. Крымских хан ведь до сих пор считает себя наследником Золотой Орды. Так и требует, чтобы Русь продолжала дань платить! И ведь заплатим, если не порвём турок в клочья и не заберём Константинополь! Вот к чему надо стремиться! Но не торопясь, а постепенно накапливая силы.

* * *

Вот и сейчас, в спальне Алексея Михайловича, я услышал от наследника всё те же слова:

– Поможешь мне править?

– Помогу, – шепнул я. – Сейчас, главное не облажаться. Ступай в угол к окну, Алёша. Михаил, клич охрану! Я с наследником останусь.

Алексей шагнул к стене с окном, я вслед за ним, но сделал чуть шире шаг и достиг подоконника чуть раньше. Рядом с окном стоял большой сундук, в котором, я знал, государь хранил документы и ценные, нравившиеся ему самому, подарки. Быстро приоткрыв сундук, я вынул из него кинжал с богато отделанной рукоятью в дорогих ножнах, закрыл и посадил на сундук Алексея.

– Миша, оружие моё передай и всех лишних из палаты вон.

Черкасский выглянул за дверь и скомандовал:

– Все сюда!

В царскую опочивальню быстро втекли десятеро казаков кавказской национальности.

– Уважаемые гости, прошу покинуть помещение! – громким голосом произнёс я. – Илья Данилович, вы же знаете, что нужно делать?

– Мстиславский кивнул.

– Приступайте, а мы тут посторожим.

– Ты про завещание знаешь? – спросил дед наследника.

Я отрицательно покрутил головой.

– Ты в регентском совете при Алё… Алексее Алексеевиче.

– Ещё надо дожить до этого, – буркнул я. – Как бы смута не началась.

Я подозвал Милославского рукой и шепнул.

– Москву я не смогу удержать казаками, но Измайлово мы удержим. Через дней десять мои казаки придут. И эти дни нам бы как-то продержаться.

– Москву жалко, – скривился Милославский. – Спалят ведь!

– Стрельцов не поднимали вчера? – спросил я.

– Да, когда? Кто знал?

Я посмотрел на Милославского с укоризной, но улыбнулся.

– Ничего! Защитимся!

– Может в Кремль твоих казаков послать?

Я покрутил головой.

– Кремль и Москву отстроим сызнова, а наследника потеряем, что делать станем?

– И то верно.

– Сейчас надо с новым царём решать.

– Боярская дума здесь не собирётся.

– Собиралась же ранее в Думской башне на втором ярусе.

– То, когда Алексей Михайлович был жив. По его просьбе. Теперь не пойдёт в Измайлово. Побоится, что запрут здесь в крепости.

– Я бы и этих запер, – сказал я кривясь. – Начнут же теперь смуту налаживать.

– Не ошибся в тебе царь-государь Алексей Михайлович, царство ему небесное. Так и сказал однажды: ежели что случится со мной, за его казаками как за каменной стеной будете. Так ведь, Алёша? При тебе разговор был. Когда завещание писал, говорил.

– Было такое, – подтвердил Алексей.

– Давно было? – спросил я.

– А когда тебя письмом вызывал. Месяца два назад.

– Где завещание-то? – я посмотрел на Милославского.

– Их три бумаги. Одна у меня, одна в сём сундуке, одна у патриарха. Он в слухачах был, присутствовал, значит, при написании и руку свою ко всем трём бумагам приложил.

– Поднимутся смутьяны, нет? Как думаешь, княже? Думаю, что поднимутся. Шереметевы давно мутят. Ещё Борис Иванович Морозов их сдерживал, а как его не стало, так они снова головы подняли, да языки распустили. Не давал Тишайший те языки укоротить вместе с головами, вот и хлебнём сполна сейчас смуты.

– Шереметьевы, говоришь. Мы с Петром, вроде, дружны были. Где он сейчас?

– Э-э-э… Так, в Киеве на воеводстве, – сообщил Милославский.

Я с недоумением посмотрел на говорившего.

– А как он может участвовать в смуте? – спросил.

– Так, я и не говорю про Петра Васильевича. Зять у него есть Лев Александрович Шляков-Чешский. За его сестрой Марфой Васильевной в жёнах. Вот этот все дела Петьки Шереметьева, пока его нет, и крутит.

– Это тот, кого на Соловки ссылали? – спросил я, вспомнив, историю авантюриста, который в тысяча шестьсот сорок втором году выехал в Россию с рекомендацией датского короля и представлялся выходцем из богемских магнатов Шлаковых. В Голштинии и Дании он обманным путем получил проезжую и рекомендательную грамоты к царю Михаилу Феодоровичу. «Явившись в Голштинию и Данию, названный искатель приключений выдал себя там членом знатного в Чехии графского рода Шлик и до того правдоподобно изобразил свои бедствия от гонения, воздвигнутого на него католиками за его лютеранское вероисповедание, что оба государя, голштинский и датский, приняли в нем живое участие».

В России он был представлен царю второго декабря тысяча шестьсот сорок второго года в качестве посла датского короля Христиана IV. В своих письмах к царю Михаилу Федоровичу иноземец говорил о знании военного дела, французского, немецкого, латинского, испанского, чешского, польского и итальянского языков. Он был записан на службу, получал богатые подарки и жалованье.

После принятия православия, новокрещенный женился на племяннице видного государственного деятеля боярина Федора Ивановича Шереметева Марфе Васильевне Шереметевой, получив разрешение именоваться князем Львом Александровичем Шлаковским. В Москве у него появился дом в Китай-городе, где находился бывший Печатный двор. Он жил на широкую ногу, давал роскошные пиры, приводившие в изумление иностранцев и русских.

Однако позже открылось, что под титулованным именем скрывался слуга польского графа Каспера фон Денгофа. Несмотря на разоблачение, самозванец сохранил княжеское достоинство, месячное жалованье, а в его доме часто останавливались иностранные послы. Новоявленного князя нельзя было выдворить из России, поскольку новокрещеный, женатый на православной, не мог покидать пределов страны.

Я, хоть и не лез в политику и государственное управление, понимая, что мне там не место, обстановкой «вокруг» российского трона интересовался, имея подспудное[3] к нему влечение. А значит, интересовался и людьми, приближенными к государственной власти, оным мероприятиям или стремящимися как-то воздействовать на ситуацию извне.

У меня за эти годы собралось множество тетрадей с записями о таких людях, сведения о которых я черпал, в основном, из сплетен и слухов, распространяемых воеводами и купцами. А ранее – из подслушанных разговоров царя с вельможами. Да и Алексей делился со мной своими мыслями. Это, кстати, он мне рассказал о сосланном его отцом на Соловки, хитроване.

Алексей спрашивал у меня мнения о нём. Я, поняв интерес вновь избранного царя к данной персоне, не стал отговаривать. Сказал, что если Матиас в чём-то может быть полезен, его стоит использовать по назначению.

Мне сразу не понравилась история с рекомендацией датского короля Христиана IV и прикрытый «посольской крышей». Это сразу напомнило мне, как в наше время работники посольств, практически официально, выполняют функции резидентов разведывательных сетей.

– Тут вот ещё, что…

Милославский потупил взор.

– По Москве слухи пошли, э-э-э, что Феодосия Морозова сына от Алексея Михайловича родила.

– От какого Алексея Михайловича? От этого?

Я посмотрел на тело только что усопшего царя, лежащее на рядом стоящей кровати. Милославский молча и обречённо кивнул, а я вдруг вспомнил эпизод из фильма «Иван Васильевич…», когда артист Куравлёв в роли «князя Милославского», спрашивает у «дьяка посольского приказа Фёдора», показывая на «Грозного»: «Этот?», а Фёдор кивает.

– Бред какой-то! – подумал я, чувствуя, что у меня начинает кружиться голова. Давно со мной такого не было.

– И это правда? – спросил я.

– Бог знает, – произнёс Милославский, пряча глаза, и я понял, что – правда.

– Охренеть, как тут у вас всё запущено, – только и смог проговорить я.

– Хуже другое, – вздохнул Милославский. – Есть запись, в которой Алексей Михайлович признал Ивана сыном.

– Е*анутся! – вырвалось у меня и я посмотрел на Алексея. – Ты знал?

Тот кивнул.

– Это пи*дец! – прошептал я.

– Но отец в завещании отказывает Ивану. Меня называет наследником.

– В завещании⁈ – удивился я ещё больше, хватаясь за голову. – Тебя называет, а ему отказывает?

– Э-э-э… Там, – Милославский указал пальцем на сундук. – две бумаги с завещаниями. Одна на Алексея, другая на Ивана.

– Может мне и свои бумаги показать? – подумал я. – Раз уж началась такая «пьянка». Фестиваль наследников русского престола, млять.

Я машинально посмотрел на пакет.

– Что это? – заметил мой взгляд Милославский.

– Пока ничто, – ответил и засунул пакет обратно во внутренний карман черкески. – Значит, от Морозовой тоже может быть угроза?

– Там вокруг неё и наследства Бориса Ивановича столько народу крутится, что можно сказать, у неё возник свой двор. На её подворье в Кремле вчера собрались многие противники Никоновских реформ.

– Это то подворье, которое прежде Бориса Ивановича Морозова было? Возле Чудова монастыря?

– Так! Послать бы туда твоих казаков. Оттуда будет главная угроза, сердцем чую.

Я поморщился.

– Так! Хватит, пока, плодить сущности! Давай, Илья Данилович, делать каждый своё дело! Твоя задача решить вопрос о престолонаследии, а я охраняю наследника престола.

– Давай, Степан Тимофеевич, давай!

Милославский подхватил длинные полы своего богато украшенного кафтана и заспешил на выход.

Усопшего уже перекладывали на носилки для переноски в мыльню для специальных процедур осмотра консилиумом докторов, омовением и одеванием. Я помню, что делали с телом царя Михаила Фёдоровича. Тогда в сорок пятом году, Алексею было шестнадцать, а мне пятнадцать. Ему, видимо, было интересно и, одновременно, боязно глядеть на тело отца, и он буквально затащил меня в царскую мыльню, где обрабатывали усопшего.

Нас, правда, вскоре прогнали. Да мне и не нравилось смотреть на сие действо. Но мы дождались, как тело, обёрнутое саваном, перенесли в царскую часовню для отпевания. Захоронили царя в Архангельском соборе Кремля. Скоро туда же повезут и моего друга детства. Да-а-а…

В общем-то, я мог назвать Алексея своим другом. Он и теперь, узнав об угрозе, с моей стороны, трону, ничего плохого мне не сделал, хотя мог, наверное. Он был очень разумен, расчётлив и терпелив, царь Алексей Тишайший. И видел от меня значительную пользу для государства. Как и от многих, работавших и на него, и на благо Родины. И я не шучу! Алексей Михайлович радел за государство, доставшееся ему в управление.

– И чем я хуже его? – подумалось мне. – Чем он умнее меня? Его, что учили править? Или Вот этого мальчишку разве учили управлять Россией?

Уже Юрий Москвитин со своими казаками дошёл до Амура, а по нему до Тихого океана. Хабарова привезли в Москву на царский суд всего за «какой-то» год пеше-санного пути. Год пути в один конец! Нормально, да? И как такой державой будет управлять этот юнец?

– Хм! Да, как и все остальные цари и короли, которые и не знают, своих государств и о народах, что в них живут, – подумалось мне. – Как Екатерина просила Потёмкина «познакомить её с её народом». А другие цари? Посылали целые экспедиции для того, чтобы узнать, как живет и чем «дышит» народ?

Отогнав морок, я обернулся к Алексею. Тот внимательно разглядывал меня, словно видел впервые. На его лице я разглядел задумчивость.

– Чего? – спросил я его.

– Ты такой… Э-э-э…

Он нахмурился, подбирая слова.

– Ты такой решительный. Всех ближних выгнал. Не побоялся. Думаю, тыбы мог легко и деда выгнать.

– Милославского? Э-э-э… Что его выгонять? Зачем? Он полезный тебе.

– Так, ты за меня?

– А за кого мне быть?

– Ну… Например, за Ивашку Морозова…

– Зачем? Я его не знаю.

– У тебя в руках войско несметное. Сколько, ты говоришь, из Коломны идёт? И из-под Царицына?

– Из-под Коломны две тысячи, из-под Царицына – десять.

– В Москве стрельцов всего две тысячи. Да по городкам ежели начать собирать, к весне, может, соберём ещё пять. Остальные там, сям, разбросаны по окраинам.

– Ты о чём? К чему ты клонишь, не понимаю?

Я думал сейчас о другом наследнике царского престола и был далёк от этого разговора.

– У тебя здесь через десять дней будут громадные войска. Для чего?

– Как, для чего? Тебя спасать!

– Ой, ли? – спросил он.

Я услышал в его голосе усмешку и резко вынырнул из мыслительного процесса. Он смотрел на меня, грустно улыбаясь.

– Ты ведь не хотел мне целовать крест. Что у тебя за бумаги, которые ты хотел отдать отцу?

Алексей перевёл свой взгляд мне на грудь.

– Что у тебя там? – он ткнул в меня пальцем.

За тканью хрустнул плотный конверт.

– Сердце, – пошутил я. – Душа.

Наследник покрутил головой.

– Там что-то такое, чего сильно испугался отец, и это убило его, – произнёс царевич. – Что там у тебя?

– Золото-бриллианты, – хотел сказать я, но не сказал.

Мне вдруг стало не до шуток.

– Отец говорил мне о каких-то документах… О твоём праве наследования моего, э-э-э, Российского престола.

Алексей вскинул подбородок, направив его прямо в том место, где лежала моя метрика и покаянное письмо князя Лыкова.

* * *

[1] Симеон Полоцкий был наставником детей русского царя Алексея Михайловича от Марии Милославской (Фёдора, Ивана и Софьи), а также их единокровного брата Петра от Нарышкиной. Основатель школы при Заиконоспасском монастыре.

[2] Жалеть – любить.

[3] Подспудный – скрытый, тайный.

Глава 26

– Ты их хотел показать отцу? Эти бумаги?

– Я обещал твоему отцу сегодня их показать, – соврал я. – Достал документы утром после разговора с Алексеем Михайловичем из хранилища и принёс, когда Матвеев позвал меня. Думал, по этому поводу позвал. А тут – целование креста… Растерялся…

– Мне покажешь?

– Не сейчас и не здесь же, – сказал я, глядя на царевича укоризненно.

– Да, не здесь. Пошли к тебе. Тут запах, как в конюшне. От них смрад такой…

Алексей не уточнил, от кого смрад, но и так было понятно. Не все бояре отличались чистоплотностью, а одежды носили тёплые и многослойные. Да и знать в последние годы на Москве стала скатываться к европейским понятиям вредности частого мытья.

– Пошли. Только я заберу завещания с собой, – сказал я и посмотрел на наследника.

– Забирай и спрячь у себя. Отец так и хотел, да с утра не успел. Заговорили мы его, наверное.

Я снова открыл сундук, забрал два пакета с надписями: «Завещание Царя и Его Величества Государя Московского и….» и так далее. На одном пакете было написано: «наследнику престола сыну моему 'Алексею», на другом: «сыну моему Ивашке Морозову».

– Охренеть! – не выдержал я.

Алексей вздохнул.

– В одном экземпляре?

Алексей отрицательно покрутил головой.

– Понятно. Пошли.

Мы вышли из царских спальных покоев, вдруг ставших «усыпальницей» в сакральном смысле слова, и перешли на мою половину дворца. Михаил Черкасский и десятеро казаков сопровождали нас, идя спереди и сзади.

Меня продолжали грызть сомнения о правильности того, что я делаю. И, скорее всего, дождавшись подкрепления из Коломны, я попытался бы перехватить власть, если бы ни вдруг появившиеся субъекты наследования Российского престола. Не субъект, а именно – субъекты. Так как, скорее всего, тайных сыновей у Алексея Михайловича, было несколько. Любил он «это дело», хотя считался мужем верным и не блудливым. Но жена его постоянно рожала и переносила роды тяжело, а потому, мужнины «шалости» не порицала. Только зачем же признавать бастардов и что-то им завещать? Не понятно.

Дворец мы с Алексеем Михайловичем отгрохали огромный в форме «каре» с внутренним двором. Но и его царю не вполне хватало, если собирались все дворяне. Часть из них проживали в стоящем неподалеку «старом» деревянном царском тереме, который был сразу отведён родственникам жены царя Милославским. К терему пристроили дополнительные «клети» и тоже замкнули их квадратом, превратив сооружение в подобие крепости. Мне вообще нравились такие конструкции.

Первые – цокольные – «этажи» обоих дворцов были подняты на высоту четырёх метров и имели лишь духовые окна очень небольшого размера, закрывающиеся ставнями изнутри, и предназначались для хозяйственных нужд. Парадные крытые лестницы вели на второй ярус дворца и, в случае надобности, блокировались тяжёлыми дубовыми дверьми с хитрыми скрытыми стальными петлями и штырями, входившими в дубовый дверной косяк. Другие двери и ворота были защищены так же. Окна этажа второго яруса были узкими, с расширением боковых проёмов вовнутрь, а нижнего с наклоном вниз, как бойницы. Они были подняты над землёй на высоту семь метров. Это я про то, что взять штурмом оба дворца, по-моему, было весьма проблематично.

Об этом я рассказал наследнику и показал свою оружейную комнату, расположенную в дальнем крыле первого этажа второго яруса. В «оружейке» хранились пищали с положенным им боекомплектом. Основное «зелье» в бочках хранилось, естественно, в подвале, расположенном в центре сооружения, то есть под дворцовым внутренним двором. Чтобы, не дай Бог, если рванет, само здание не пострадало.

Как мне не хотелось «прогуляться по Москве» в сторону дома боярыни Морозовой, я убедил себя, что это не моё дело. Пусть заинтересованные больше меня в захвате власти люди подсуетятся. Эту островную крепость мы с казаками удержим, а в Москве у меня имущества нет. Хе-хе… Да и здесь уже оно не моё. А подземный ход, по которому из дворца можно выйти в одну из водяных мельниц, я проверил ещё вчера вечером.

Пока я показывал свои «закрома», пытаясь отвлечь Алексея Алексеевича от моих документов, он к ним интереса не проявлял, но стоило только нам усесться у меня в кабинете за чайным столиком, с установленными на нём горячим чайником, заварником и корзинками со всякими сладостями: щербетом, козинаками из семечек подсолнуха, сахаром, вареньем, мёдом, пряниками и бубликами с баранками, будущий царь посмотрел на меня с ожиданием.

Вздохнув, я вынул из-за пазухи плотный пакет. Черкеска была построена так, чтобы держать форму тела при торжественных случаях и защищать его в случае нападения холодным оружием. Для этого в неё вставляли твёрдые кожаные пластины. Они-то и сохранили мои документы не помятыми. Да и привычка держать тело прямым, сыграла тут не маловажную роль. Как я с ним боролся, со своим телом, стремящимся ссутулиться, кто бы только знал. Да-а-а…

Так вот, вздохнув и вынув пакет с документами, я вскрыл его и, развернув, положил обе бумаги на свой письменный стол.

– Прошу, сказал я, – показывая обеими ладонями на своё рабочее кресло.

Алексей вскинул в недоумении брови, поднялся из кресла, в которое только что уселся, и пересел в другое. Ну, не в казинаки же мне их класть?

– Удобный стул, – похвалил царевич. – У тебя всё удобное, не как на той стороне, почему?

– Это я с собой сейчас привёз. Мы на Ахтубе мебельный завод поставили. Привёз показать. Лес там знатный, вековой, дубовый. Да дуб не такой, как здесь. Из него и бочка особая, душистая, для вина полезная, и мебель хорошая получаются.

– Всё-то у тебя особое и не такое, как здесь. Такого, как у тебя, вообще ни у кого нет. Отец говорил, что ты из какого-то другого мира пришёл, чтобы нас смущать.

– О, как! – подумал я. – Это он про велосипеды?

– И про них тоже.

– Ты знаешь, что велосипед придумали фрязины[1]. То ли Леонардо Да Винчи, то ли Джованни Фонтана двести лет назад. Я ничего не выдумывал. Просто чуть позже сделал особую велосипедную цепь, и то только потому, что ременные передачи в мельницах меня не устраивали. Они проскальзывали и не передавали максимальное усилие дробилкам. Вот я и придумал звёздочки и цепь. Ничего особого.

Мальчишка смотрел на меня удивлённо.

– Хочу, чтобы ты меня научил. Отец рассказывал, что это ты его учил считать. Это правда?

– Да, – не стал отнекиваться я.

– И рисовать? – продолжил пытать меня царевич. Он совсем не смотрел на лежащие перед ним бумаги, как будто они его не интересовали. А я постепенно начинал потеть.

– И рисовать, – обречённо согласился я.

– А ты где научился? И не говори мне, что в Персии. Я видел парсуны принцесс, которые привозили послы. Твои картины лучше. Они живые. У меня много твоих картин на стенах висит. С кораблями, пушками, баталиями. У тебя люди, как живые.

Я пожал плечами, не зная, что ответить, но потом сказал:

– Рисовать каждый учится сам. Можно показать как надо, но каждый рисует по своему. И со счётом тоже самое.

Меня начинало злить, что он не смотрит мои бумаги, но я сдерживал себя, заставляя дышать ровно.

– Э-э-э, я налью себе чай, пока ты будешь документы смотреть? – спросил я, тонко намекая.

Алексей чуть улыбнулся.

– Наливай, конечно, – сказал он, вскинув брови и улыбнувшись шире.

– Ну, откуда у него это коварство в тринадцать лет? – подумал я. – Они с молоком матери всасывают его? На генном уровне это? Нечто звериное? Хотя, я ведь тоже себя воспитывал с детства. Держал себя в узде. Ох, как трудно было сдерживать чувства… За это и казачата ко мне льнули. Силу духа чувствовали. С простой силой тоже стало всё нормально примерно через полгода. Но, главное – сила духа и сила воли. Когда я, не смотря ни на снег, ни на дождь, ни на зной, накачивал своё тело всем, чем знал из прошлой жизни. Мало знал, но и этого хватило, выбиться в вожаки и атаманы. Да-а-а… Молчи – за умного сойдёшь, говорили мудрецы. Вот я и молчал, в основном, доказывая своё превосходство и уникальность делами: фланкировкой, копейным боем, боксом и борьбой. Хотя… Какой там бокс? Хорошо отработанные на макиваре – вкопанном в землю гибком дубовом шесте, обмотанном кожей – три боксёрских удара, да разных ударов ногами.

Алексей погрузился в чтение письма князя Лыкова и лицо его от строчки к строчке хмурилось всё больше и больше. Письмо было длинным. С «дурацкими» отступлениями и междометиями, без знаков препинания, мать их, а кое-где слова были написаны слитно… Никакой культуры письменного изложения. Поэтому, царевич читал долго, а прочитав, откинулся на мягкую спинку кресла и с удивлением посмотрел на меня.

– Кая у тебя интересная жизнь и тяжкая доля, – сказал он и спросил. – Это всё правда?

Я кивнул, а он продолжил.

– Вот оно, как бывает… Был твой отец царевичем, а стал казацким атаманом. Разбойником… А ты где родился? В чистом поле?

– Он хочет меня разозлить? – подумал удивлённо я. – Вывести меня из себя? Хм… Ай, да Алёшка, ай, да сукин сын!

– Возможно! Где-нибудь! – пожал я плечами. – Я не спрашивал, но помню себя уже в седле. А детство провёл во дворце шаха.

– Да-да! Я читал. Очень интересная история. А в этой что бумаге?

– Это выписка из крестильной книги. Свидетельство о рождении.

Алексей прочитал и задумался.

– Тебя два раза крестили одним и тем же именем? Разве так можно?

– Почему нет? Я был вынужден принять ислам, когда жил в гареме.

Алексей фыркнул.

– Ты так легко говоришь о том, что предал христианскую веру… Странно.

– Какую христианскую веру? Их много сейчас. Правая не правая, славная не славная. Какая сейчас вера, не понятно. И кто какую веру предал, или не предал, тоже не понятно.

– Э-э-э… Ты о прошедшем соборе? – нахмурившись спросил Алексей. – Я ничего не понимаю в этом. Меня всегда учили креститься по-гречески тремя перстами.

– А меня раньше учили двумя, а теперь – тремя. И как правильно?

– Патриархи лучше знают. По мне, так – без разницы.

– Тебе – без разницы, а люди жизни станут отдавать за старую веру.

Алексей вдруг замахал на меня руками, вроде как остужая.

– Полно, полно тебе! Не хочу слушать! Про церковь. Отец с Никоном всё лаялись, прости Господи. Лигаридис из них самый тихий. Вот его интересно слушать. И патриархов… Они все тихие, не то что наши…

– А где он, кстати? – вспомнил я мысленно. – Этот хитрый жук Паисий Лигарид? Да и эти… Макарий Антиохийский с… Как его? Александрийский… Э-э-э… Тоже Паисий? Да и Бог с ним… Где они? Возле кого они сейчас? Вдруг, возле Морозовой. Что это их здесь нет? Мне бы уже доложили, если бы прибыли.

– Где они, эти тихие патриархи? – спросил я.

– Хотели, слышал, в Троице-Сергиевскую лавру съездить с патриархом Иосафом. Он ведь там архимандритом служил. Не знаю, поехали, или нет.

– Водку пьянствуют, наверно, – подумал я, мысленно усмехаясь и кощунствуя, – или деньгу «рубят». Службы служат по храмам платные. Много храмов в Москве и округе. Дорого берут, небось, крохоборы? И со всех амвонов[2] анафемствуют на старообрядцев. Э-хе-хе…

Однако вслух ничего не сказал. Приучил меня Стёпка разговаривать с ним мысленно. Вот я сейчас сам с собой и разговариваю. Да-а-а… Куда он подевался? Плохо мне без него. Скучно. С кем поговорить по душам без последствий? Не с кем!

– Чего задумался, Иоанн Михайлович? – спросил, усмехаясь, Алексей. – Это мне сейчас думать надо, как самому жить и с тобой сосуществовать.

– Вот, откуда у него это? – снова подумал я. – Или отец его уже накачал? Научил, млять, уму-разуму. Может не надо было показывать царевичу документы?

– Задумался? Хе! – я «хекнул», Сухов из «Белого солнца пустыни». – Как тут не задуматься? Зря я твоему отцу признался. Думал, так будет лучше. Не хотел его обманывать. А вон оно как случилось. А вот соврал бы, и жив остался бы твой отец и наш государь.

– Если бы ты соврал, он бы тебя на дыбу повесил, – сказал царевич с милой улыбкой.

Я посмотрел на наследника.

– Повесил бы, – согласился я и вдруг спросил. – И что?

– Что, что? – не понял Алексей.

– Повесил бы и что бы стало?

– Ну-у-у…

Он пожал плечами.

– Рассказал бы ты всё.

– Уверен?

Царевич кивнул. Я покрутил головой.

– Когда-нибудь я покажу тебе, как молчат на дыбе.

– Когда-нибудь? – спросил будущий царь.

– Когда-нибудь…

– Ты хочешь сказать, что дашь мне для этого повод?

– Царю не нужен повод, чтобы повесить даже верного слугу на дыбу. Поверь мне. Когда-нибудь ты просто захочешь удостовериться не враг ли я тебе. Даже если я не буду давать тебе повода, найдутся те, кто оговорит невиновного. Как Макария оговорили.

– Опять ты о нём! – скривился наследник.

– А ты как думал? Теперь тебе придётся слышать о нём и о протопопе Аввакуме ещё долго-долго. И о других старообрядцах. И другим царям после тебя. Каждый русский отхлебнёт полной мерой того варева, что заварили южные патриархи. Варева, замешанного на крови. На нашей крови. А они, паразиты, уедут, с набитыми золотом и серебром сундуками.

– Ты как Аввакум глаголишь! Словно пророк какой!

– Ты слышал Аввакума? – я удивился.

– Слышал, как на соборе он говорил. Остановить не могли.

– То ли ещё будет. Он сейчас письма станет писать. Свое житие описывать. Он хороший литератор.