Текст книги "Степан Разин. 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Вот и сидели дочери Алексея Михайловича по теремам, а многочисленные сёстры (дочери Михаила Федоровича) по монастырям и тюрьмам. Как и у Петра Великого, кстати. Да-а-а… И Алексей Михайлович, предвидя судьбы своих дочерей, хотя бы одну решил вывести из этого предначертанного круга.

– Женишься, и езжай куда глаза глядят. Хоть в Персию, хоть на свою Ахтубу, хоть на Кабарду. Может и Евдокиюшка с тобой поедет. Просилась она прокатиться по Волге, вспоминая ваши с ней прогулки по Москва-реке на твоих чолнах.

– Да и по озеру мы с ней под парусом катались, – задумчиво проговорил я.

Глава 15

– Только, это, государь… Я не стану жену в тереме прятать. Мне нужна жена-помощница. Вон, как мои наложницы. Каждая за что-то отвечает. Одна за пошив одежды, другая за прачек, третья за кашеваров, четвёртая за уборку… Ну, и так далее.

– Ха! А моя дочь, за что будет отвечать? – напрягся и нахмурился царь.

– Твоя дочь будет мне помощница во всём. И даже в политике. И гонять всех наложниц.

– Это, как жена царя Фёдора Ивановича? Сказывали, что она даже переписку с патриархами вела. Она и на Русь патриарха сосватала…

– Типа того. На все совещания брать буду. Вместо меня править станет, пока я в походе буду. Казну вести… То, сё…

– Ха-ха! Даже так? Ну-ну… Посмотрим, что у тебя получится. Выпьем, что ли, за это?

– Выпьем, государь.

И мы сдвинули кубки.

* * *

Назавтра к обеду я снова прибыл к Грановитой палате, где заседала «расширенная боярская дума», называемая поместным собором. Там снова заслушивали проштрафившихся церковников и брали с них покаянные письма. Некоторых, не раскаявшихся, уводили стрельцы, грубо выворачивая им руки.

Вот, прервав «живую очередь» трясущихся от страха старцев, в зал вошёл я и, не остановленный предупреждённой охраной, прошёл к царскому трону и метров в трёх от царя упал перед ним на колени.

– Не вели казнить, государь, позволь слово молвить, – сказал я, не поднимая головы.

– Говори, принц, – разрешил Алексей Михайлович.

Я знал, что на сегодняшнем «заседании» думы с самого утра зачитали письмо шаха Аббаса, предназначенное мне, где шах называет меня наследником Персидского престола и требует моего приезда для передачи мне власти. Об этом мне сообщил сам Никита Иванович Одоевский, прискакавший в Измайлово по приказу царя.

Хоть Одоевскому и было уже под семьдесят лет, но он был бодр и активен так, что справлялся со всеми дворцовыми делами, когда царя не было в Москве. По сути, он и был управляющим русского государства. Правда у него был, как мне было известно, громадный штат помощников.

Одоевский сухо поздоровался и сообщил, что требование шаха перед всеми избранными людьми зачитано и его послали, удостовериться, что я готов просить руки дочери царя Алексея Михайловича.

Я сказал, что готов, но Никита Иванович проследил, чтобы меня хорошенько помыли, красиво одели в ту богатую одёжку, что мне сшили кремлёвские мастерицы за ночь, проследил чтобы меня усадили в одноконную санную расписную коляску, подаренную царём и сопроводил меня в Кремль. И ввел в зал меня сам Одоевский, дружески похлопав по спине обеими руками. Я что-то струхнул, честно говоря, и слегка притормозил в распахнутых трёхметровых дверях.

– Великий государь, отдай за меня в жёны свою старшую дочь Евдокию – еле ворочая распухшим языком, пробормотал я.

– Да, как же я тебе её отдам, когда тебя на Персидский трон венчают? – «удивился» государь. – Ты, небось, и басурманскую веру снова примешь?

– Нет, государь. Не стану я менять веру православную на басурманскую, и не хочу я венчаться шахом Персидским, хоть и братом считаюсь единокровным Шаху Аббасу Второму. Хочу тебе служить до скончания дней моих.

В зале на короткое время повисла тишина, потом шубы зашуршали и шёпот-шёпот-шёпот разорвал тишину, как шорох тончайшей бумаги, сминаемой и разрываемой аккуратными пальцами.

– Давно была меж нами о том договорённость, Степан Тимофеевич, что как станет Евдокиюшке шестнадцать годков, так и отдам её тебе в жёны, да вот не знаю, как быть сейчас, после письма шаха Аббаса мне. Требует шах отправить тебя к нему, ибо ты и его подданный, пишет он.

– Я давно уехал из Персии и Шаху Аббасу клятву верности не давал, государь. Да и никакому шаху клятвы не давал, ибо мал был возрастом. Тебе давал клятву верности, государь. Отдай свою дочь Евдокию за меня. Верен тебе теперь и буду верным впредь до скончания жизни моей.

Снова в зале повисла тишина.

Царь поворочался на троне, покряхтел, встал.

– Зовите Евдокию.

– Позвали уже, – сказал Одоевский от дверей.

– Так введите её! – хмыкнул царь. – Пока она не сомлела.

Ввели под руки кого-то, явно женского пола, с головой укрытого в парчовый наряд. Царь подошёл и приоткрыл, висевшую перед лицом девушки кисею.

– Становись, дочь моя, рядом со Степаном на колени. Просит тебя в свои жёны. Не станешь противиться?

– Не стану, батюшка, – тихо, еле слышно прозвучало из-за «занавески», но я услышал.

– Ну и ладно. Где икона?

Икону подали какие-то дьячки.

Девицу поставили рядом со мной так близко, что её платье коснулось моего левого колена, а до моего носа донёсся слабый аромат благовоний и каких-то трав.

Я не увидел, ибо смотрел в пол, но услышал, как царь сказал:

– Просите! Чего молчите?

– Благослови, государь, – попросил я.

– Благослови, батюшка, – попросила невеста.

– Благословляю, дети мои. Во имя отца, и сына, и свядаго духа, – проговорил государь.

– Аминь, – сказали мы в два голоса с невестой.

– Венчание состоится на праздник иконы Пресвятой Богородицы Казанской[1].

Зал одновременно выдохнул и загомонил, а я чуть не потерял сознание от переизбытка чувств. Но меня отрезвили хитрый взгляд и тонкая улыбка, которые я увидел сквозь нити лицевого покрова Евдокии. И язычок, высунутый ею, и дразнящий меня.

– Вот, паршивка, – подумал я. – Я думал, она млеет от неожиданности и счастья, а она… Да-а-а… Бойкая у меня будет жёнушка. В тихом, говорят, омуте….

* * *

Черти не черти, а бесята в Евдокии проявились в первый же день нашей совместной жизни после свадьбы, когда мы, наконец-то, остались предоставленные сами себе. Она, словно расправившая крылья голубка, просидевшая долгое время в клетке, радостно бегала по третьему этажу по анфиладе примыкающих друг к другу комнат. Это когда я сказал ей, что не ограничиваю её в передвижениях.

– Это как? – спросила она.

– Ты можешь ходить и делать, что тебе хочется, – ответил я одеваясь.

* * *

Нашу первую совместную ночь мы провели вместе, хотя нас пытались разлучить после того, как забрали нашу, простыню. Я просто прогнал, заранее приготовленной плетью, всех этих мамушек и дружков. Одному, не совсем понятливому, даже случайно выбил зуб, когда выпихивал из спальни. В халате своём потом нашёл… Хе-хе-хе… Но никто претензию не предъявил ни сразу, ни потом. Свадьба удалась на славу.

Мы с молодой женой, как было заведено традицией, за столом ничего не ели и не пили, хотя я посчитал эту традицию издевательством. Но, с другой стороны, и по «надобностям» не хотелось. Так и сидели сиднем часов пять, пока не отправили в опочивальню. Там я всех мамок выгнал и сам разоблачил молодую жену, взяв накануне несколько уроков, очень мне пригодившихся. Одних крючочков на её платьях и юбках я насчитал пятьдесят четыре. Хе-хе…

Евдокия, которую я сразу стал называть Евой и Евушкой, смотрела на меня испуганно, вероятно не веря, что я справлюсь с её сбруей и у нас эта первая брачная ночь случится, но потом лишь посмеивалась, когда мои пальцы ловко сдвигали крючок с петли.

– Да ты ловкач, – даже сказала она. – Много платьев так снял?

Я удивлённо взглянул на Еву.

– Первое, – ответил я.

– Ловок ты, как я погляжу, для первого платья, – хмыкнула жёнушка.

– Живу я долго, оттого и ловок, – буркнул я, справляясь с очередной застёжкой и думая, что идея с собственноручным раздеванием жены была не очень удачной.

А вот то, что выгнал мамушек и нянек, и не отдал жену, – оказалось правильным решением. Так я показал и жене, и её мамкам, что она стала моей собственностью и за это молодая жена возблагодарила меня лаской и вниманием. В общем, мы ко вторым петухам так «сдружились», что я едва не послал куда подальше тех, кто пришёл будить нас на заутреннюю службу. А это, между прочим, было что-то около трёх часов ночи.

– Вот почему мы должны были спать в разных спальнях, – понял я, так как в нашу спальню, чтобы нас одеть, попытались ввалиться и мужики, и бабы.

– Так! – всполошился я, стоя у приоткрытой двери в халате и в тапочках на босуногу. – Мамки заходят, а вы, княжата, – стоять здесь и охранять! Всем понятно?

«Княжата», – помощники «князя», то есть – меня-новобрачного, вряд ли всё поняли, так как не «вязали лыка» и едва держались на ногах, но встретив моё сопротивление в виде толчков и пинков, остались за дверьми.

Пока мамки и няньки мыли, расчесывали, заплетали моей жене косы, одевали её, я прошёл в помывочную комнату, располагающуюся рядом. В мыльне имелась небольшая баня с ещё горячей каменкой и водопроводом. Правда горячей воды в водопроводе не было. Не стал я для царя заморачиваться с расширительными котлами, ибо нехер, а теперь пожалел.

Но горячая вода в медном баке на печке-каменке стояла и я наскоро обмылся. Ко мне в мыльню попытались проникнуть «княжата», но я их выгнал. У них я отбирал почётную обязанность, которой бы они в последствии хвалились. Но не привык я, чтобы меня мыли мужики. Что тут поделаешь⁈ А наложницам моим отныне доступ к моему телу закрыт. Да-а-а… Такие дела…

Я не хотел жениться в этом мире. Хотя и в том мире не был женат, но в этом мире подвергать своих родных и близких опасности не хотелось. Ведь, кто его знает, что этому царю, или следующему на ум взбредёт? Вдруг почувствует себя оскорблённым? А тут сын за отца, чаще всего, был не только в ответе, но и заложником.

Правда, я собирался жену увезти подальше от Москвы, но поедет ли она в глухомань? Там ведь не то что ровни, а даже рядом стоящих по иерархической лестнице, подружек нет. Максимум – купчихи, а в основном – крестьянки, да казачки. Правда среди наложниц есть одна черкешенка – княжеская дочка, но на Кавказе, как уже говорилось ранее, всякий владелец небольшой деревни из пяти дворов называет себя князем. У Наргизы из мужских родственников никого не осталось. Деревню отобрал кто-то из соседей. Он же и продал Наргизу на невольничьем рынке в Астрахани.

По какой-то собственной прихоти я скупал невольниц из Черкесии, Кабарды и других районов Кавказа и женил на них крестьян и казаков, готовых осесть в Кабарде по левому берегу Сунжи и на территории будущего Кисловодска. В моём будущем граница пролегала по Тереку. Я читал об этом в прекрасной повести Льва Николаевича Толстого «Казаки». Здесь я хотел провести границу по Сунже. Пока получалось. Хе-хе…

Честно говоря, мы с Алексеем Михайловичем рассматривали вариант захвата территории Кабардинского междуречья и создания там буферного государства во главе со мной – принцем Персии. Но зачистка Большой и Малой Кабарды пошла так успешно, что мы пока эту идею воплощать воздержались. Хотя, на мой взгляд, зря.

Обозначив свой интерес, Московия подставила под удар отношения с Персией и шах попытался отобрать Кабарду. Хорошо, что у нас там скопилось более десяти тысяч отборных рубак. Да и флот за десять лет мы построили мощный. В том числе и две очень приличных по размеру двадцатипушечных шхуны с прямыми парусами на первой мачте. Что давало им преимущество в скорости и маневренности перед всеми имеющимися на Каспии кораблями.

Эти шхуны мы собирали уже на Кабардинской верфи, построенной в устье Сунжи, спрятанной от штормов за длинным мысом-полуостровом.

Отстояв первую «семейную» заутреннюю, мы с Евой прошли в «банкетный» зал, где за время службы безобразие, устроенное гостями, прибрали, перестелили скатерти и уставили свежеприготовленной снедью. Свадьба продолжалась по второму кругу. Тут уже в здравницах принимали и мы с Евой участие. Кричали «горько» и мы целовались, едва касаясь друг друга губами.

С моей стороны сидела жена младшего брата Бориса Ивановича Морозова Глеба – Феодосия и её шестнадцатилетний сын Иван. Боярыня Морозова считалась моей посаженной матерью за свадебным столом, Иван – дружкой. Они, вроде как, были моими родственниками, так как Борис Иванович поручался за меня перед Богом при крещении.

А боярыню Морозову, сподвижницу протопопа Аввакума, сошлют в город Боровск и уморят в яме голодом. Слишком она рьяно поддержит старообрядчество. Сейчас она вела себя весьма благостно и на царя Алексея Михайловича смотрела со смирением, а на мою Евдокию и на меня с умилением.

На второй свадебный день новоиспечённому мужу полагалось «набраться» под завязку и меня пытались споить все, кому не лень: от самого царя, до последнего боярина. Если я пить не хотел, поили Ивашку Морозова. Но тот набрался сразу же и едва не сполз под стол. Боярыня Морозова махнула кому-то рукой и моего «родича» вытащили из-за стола и уволокли куда-то в глубину зала за портьеру.

Пришлось пить самому, но потом, под укоризненным взглядом жены я претворился «набравшимся» и она сама, с помощью трёх княжичей, отнесла меня в нашу светёлку. Там она, после моего подмигивания, выгнала помощников и заперла дверь на ключ. Во всех дверях были врезаны мной придуманные ранее дверные замки. Мной придуманные, а выкованные голландским кузнецом.

– Молодец, что так удумал, – похвалила жена. – Надоели они мне. Никогда не думала, что свадьба – это так утомительно. С детства мечтала, зная, что не судьба, но такого и представить себе не могла. Ещё солнце едва к полудню приблизилось, а я уже никакая.

* * *

Свадьбу гуляли пять дней. Три дня в моём дворце, два дня в царском Кремлёвском. Прошлись по Московским соборам, раздали милостыню, подарки, потом поехали по монастырям и только в конце марта, когда потекли ручьи, вернулись в Москву.

В феврале Большой Московский собор закончил свою работу с тем же результатом, что и в моём времени, как я мог судить, прочитав соборные документы. Их, два раскрытых сундука, я увидел у государя в первый же день нашего с супругой приезда из Александровской слободы, где в ускоренном темпе велись восстановительные работы в Кремле. Кремль в Александрове был совсем разрушен и его никто не собирался восстанавливать. Сразу после свадьбы мы с супругой уговорили царя отдать нам сей Кремль, почему-то нелюбимый первыми Романовыми. Наверное потому, что то была вотчина Рюриковичей и в частности Ивана Васильвнича, очень любившего Александров.

Алексей, как и его отец, предпочитал ездить в Сергиев Посад. А я, когда возвращался из Ярославля в Москву, или наоборот, обязательно останавливался в Александрове, построив в Кремле небольшую хоромину на пять комнат. Мы и сейчас, путешествуя с жёнушкой, гостевали и в Александрове, и доехали до Ярославля. Где более двух недель прожили в моей усадьбе на берегу Волги. Волга Евдокии понравилась. Она даже Москву-реку видела раз двадцать за всю свою жизнь, а тут Волга и катание по ней на санных конных упряжках.

Понравилась Евдокии и моя усадьба, которую я с помощью голландских мастеров и моих «ноухау» слегка переделал, установив водяное отопление. Получилось очень дорого, но зато в усадьбе не было комнат, где нужно было ходить в тулупе и валенках. Жёнушка это оценила в первый же день.

В Москву мы вернулись хоть и уставшие, но довольные и Дуся, как я стал в конце концов звать свою жену (ну не прижилось имя Ева, не прижилось) отпустила меня во дворец махнув на меня рукой.

Государь был занят разбором каких-то иностранных бумаг и тоже лишь махнул на меня рукой. Вот я и погрузился в чтение вопросов и ответов, правил, полкований, чинов божественных литургий, рассуждений о Стоглаве. Я очень увлёкся, не смотря на косноязычие и не заметил, что государь наблюдает за мной.

– Что? – спросил я.

– Ну как? – спросил он.

– Полная жопа, – сказал я. – Думаешь всё это примут?

– Хм! А куда они денутся? Ты же это предвидел?

– Это, государь!

– И про анафему ты угадал.

– Да? – «удивился» я. – Была анафема старообрядцев?

– Была, – вздохнул государь. – Другого пути не было. Упёрлись рогом и всё тут. Не примем, говорят, новые уставы. Ну, я и приказал Макарию. Не хотел, стервец. Пятьсотен рублей выторговал. Вот так вот, Стёпушка. Пятьсотрублей, и все враги преданны анафеме.

– Враги ли? – спросил я.

– Конечно враги.

– Заблудшие они.

Царь скривился и махнул рукой.

– Да брось ты!

– Они лаются так, что народ колеблется и возле соборов против меня кричат хульные слова. Против государя своего, Богом помазанного. Разве это не враги?

– Получается, что враги. Теперь, государь, или ты их или они тебя. Помнишь я тебе говорил?

Царь вздохнул.

– Помню, Стёпушка. Надо мне к тебе в Измайлово приехать. Устал я что-то.

Царь потёр кулаками воспалённые глаза. Было облачно и солнце где-то спряталось за серыми комьями, готовыми разродиться снегом.

– Кстати, – сказал я. – У нас с твоей дочерью, кажется, скоро будет ребёнок.

– Скоро? – удивился царь. – Как скоро?

– Э-э-э… Ну… Месяца через четыре. Кхе-кхе…

* * *

[1] 22 октября.

Глава 16

С именем жены мне, не повезло. Как я не рассматривал варианты «детских» имён Евдокии, ни одно из них не нравилось и слетая с моих губ, вызывало у меня гримасу отвращения. Все эти: Авдотья, Евдокея, Евдокиюшка, Евдя, Евдоня, Доня, Дона, Доняха, Доняша, Евдося, Дося, Евдоха, Евдоша, Доша, Евдуня, Дуня, Дуняра, Дунятка, Дуняха, Дуняша, Евдуша, Душа, Авдотьюшка, Авдотька, Авдоня, Авдоха, Авдоша, Авдуля, Авдуся, Дуся – воротило меня. Наконец, я выбрал формой обращения к жене «Душа моя», а в обиходе – Доня, Доняша. Тем паче, что имя реки «Дон», для меня значило много.

И с «помощницей» у меня не особо получалось. Во время нашего путешествия я попытался настроить супругу на «рабочую волну», но понимания не получил. Не понимала она, зачем ей заниматься хозяйством, когда есть управляющие и наложницы. Не интересовала её и политика, или даже простые встречи с посторонними мужчинами.

Доня откровенно зевала на моих «совещаниях», а мои голландцы смущались и сбивались с темы обсуждения. В конце концов, я перестал её мучить. и жена занялась обычным делом принцесс и царских жён – вышивкой и шитьём мне рубашек и штанов с трусами.

Она набрала себе во «двор» товарок и они отлично проводили время либо во дворце, либо в саду. Царь не съехал из дворца и продолжал занимать с семьёй правое крыло дворца. Более того, если раньше царица и дети переезжали вслед за государем из дворца в дворец, то теперь они сразу после нашего возвращения в Москву переехали в Измайлово и, суда по всему, никуда переезжать не собирались.

Во дворце было шумно, а я отвык от многолюдности и детского ора. Государь, видимо, тоже уставал от детской непосредственности своих отпрысков, коих было очень много, и при их отсутствии в Кремлёвском дворце, чувствовал себя превосходно.

У меня разом возникло восемь братьев и сестёр. Старшей Марфе было четырнадцать, а младшему Ивану – восемь месяцев. Плодовит, ха-ха, плодовит был Алексей Михайлович… Любил он это дело… Да-а-а…

Так вот, моей супруге было удобно, привычно, и весело, так как она получила от меня свободу действий и пользовалась ею в полной мере, а я в этом московском бедламе чувствовал себя тем самым управляющим Измайловской крепости, каким был двадцать лет назад. И это сильно раздражало.

К тому же Евдокия совсем не горела желанием куда-то переезжать, тем более на какую-то Ахтубу. Да-а-а… И я к июню пришёл к решению, что надо «рвать когти», пока не «повязали». Даже приближение рождения ребёнка меня не удержало и я, снарядив в Ярославле торговый караван, в июле отплыл вниз по Волге-реке.

– Всё-таки решил ехать? – Спросил он, когда я сообщил Алексею о своём решении.

– Если отпустишь, государь. Там столько дел… Всё развалится без меня. Я же знаю. Стоит только где-то задержаться чуть дольше, чем на три месяца, в противоположном месте начинаются разброд и шатания. Начинается с пьянок и кончается пожарами и погромами.

– Но ты ведь не поедешь в Персию?

– А что мне там делать? Шах Аббас передал власть сыну. Если только поздравить Сулеймана? Так, подарки нужно везти подобающие. Хоть ты уже послал, но так принято. Если едешь в гости, нужен подарок.

– Ну да, ну да…

Царь посмотрел на меня несколько иначе, чем прежде. Взгляд его вдруг резко потеплел.

– Наверное, правильно, что ты уезжаешь.

Я удивился, но ничего не сказал, ожидая продолжения. Я старался лишний раз не спрашивать и не забегать вперёд с разговорами.

– Мои холопы принялись, как ты любишь говорить, «дуть мне в уши», наговаривая на тебя. Да и я, честно говоря, ждал от тебя каких-то попыток навязать мне свою волю, но я приятно ошибся. В очередной раз убедился, что ты мудр. Что ты не имеешь амбиций, я уже давно не думаю. Все твои дела говорят о том, что ты хочешь править и с этим справляешься неплохо. Пока ты был здесь, у тебя на Ахтубе и на Кабарде работали проверяющие. Они нарушений и злоупотреблений не выявили. Я почему тебе это говорю? Ты всё равно, когда приедешь – узнаешь, а я не хочу, чтобы между нами возникло непонимание. Ты сам мне советовал так поступать. Контроль и учёт, помнишь?

– Конечно, помню, государь. И ни сколько на тебя я не в обиде. Это только работа. Служба – превыше всего. И подсудность.

– Ну да, ну да… Ты мне много помог. Одному бы мне было сложно пережить эту смуту, что после собора едва не началась. Твои казаки справились с усмирением московского восстания.

– Москва – это ерунда, – махнул я рукой. – Теперь надо ждать в другихгородах. Я почему и еду на Волгу, чтобы удержать там бунтовщиков, а если будет нужно, то ударить им в спину.

– Да-да… Я помню. Ты говорил.

Царь обнял меня.

– Помни, что я тебя люблю, как брата, – сказал государь.

– Не дай Бог, – подумал я, вспомнив «любовь» брата Ивана Васильевича Грозного к брату Владимиру Андреевичу Старицкому.

– Помню, государь, – смиренно проговорил я.

В Ярославле я немного задержался. Шла перестройка моей усадьбы. Часть моей земли оставалась не используемой. Здесь раньше жили три семьи и жили на широкую ногу, а у меня семейная жизнь пока не ладилась. Поэтому я приказал вместо отдельно стоящего терема Надеина Старшего, возвести церковь.

Надо сказать, что весь Надеиинский участок составлял более гектара. Это если считать с береговой линией, длинной в девяносто и шириной в пятнадцать метров. Плюс береговой откос, где я встроил холодные склады. В Ярославле мне удавалось жить наездами, и одному мне хватало бы маленького домишки, но приходилось содержать особняк, ибо «негоже» такому уважаемому человеку прозябать в убогой домине.

Почти всю территорию я использовал под склады и амбары. Торговля шла полным ходом уже даже не завися от меня. Товар транзитом шёл из Персии в Ярославль и далее в Голландию или в Англию. Я же выступал, по сути, перевозчиком, посредником и гарантом между иноземными купцами, а потому пошлину платил минимальную.

Иногда, когда я видел пришедший торговый караван по Волге-реке из Астрахани, или посуху из Архангельска, мне слышался звон падающих в мой сундук золотых монет. Управлялись с товаром голландские купцы, состоящие у меня на службе. Они заправляли моей торговлей и не «путали свою шерсть с государственной», вставляя в мой товарно-денежный оборот свои деньги и товары. Я позволял. Мне приходилось только сверять расходные книги, что я и делал два раза в год, катаясь по Волге и по Каспию «туда-обратно».

Расставание с женой прошло, как прощание Шурика с Ниной в «Кавказской пленнице», когда он её похищал.

– Прощайте-прощайте, – сказала мне жена, не открывая спросонок глаза. Я, по привычке, уезжал затемно.

Это: «прощайте-прощайте», так и звучало у меня в ушах, когда бы я только не задумался. Да-а-а…

– Чёрт! – ругнулся я на воспоминание, пнув какую-то ржавую скобу, торчавшую из-под мелкого галечника.

Я броди по фундаменту разобранного терема, переходящему в подвал. Как оказалось, у подвала имелось три входа. Вернее, один, примерно пятиметровый лестничный спуск, заканчивавшийся тремя высокими, примерно трёхметровыми, дверьми. Сейчас строители, обстукивая стены, исследовали подвал на предмет сохранности фундамента и возможности установки на него каменного сооружения.

Ржавая скоба звякнула, стукнувшись о камешки, и вернулась на место, словно была прикреплена к шарниру. Я вздёрнул левую бровь и нагнулся. Скоба оказалась кольцом, вдетым в проушину, а рядом под камешками просматривались доски.

– Крышка люка? – подумал я.

Ещё недавно над этой площадкой лежал деревянный пол и это мог быть запасной люк в подвал. Сердце тревожно забилось в ожидании таинственного открытия. В буквальном, хе-хе, смысле слова.

– Никитка! – окликнул я парня из рабочих. – Ну, ка, подь сюда!

У Никитки в руках имелось кайло.

– И ты Андрюта возьми лопату и расчисти тут.

Я потопал ногой рядом с кольцом, и услышал гулкую пустоту. Расчистили место вокруг кольца, и оказалось, что это не крышка люка, а крышка большого сундука. Второе кольцо нашли на расстоянии примерно метра от первого.

Откопали. Вынуть сундук из ямы не смогли. Смогли только немного пошевелить. Открыть не смогли. Сверху в крышке имелся врезной замок, прикрытый задвижкой, приделанной к одному из колец. Я вспомнил, что мне «по наследству» досталась связка ключей от подвала, которая сейчас была в руках у управляющего поместьем Юргена Берга, стоявшего не далеко от спуска в подвал. Я поманил его пальцем и забрал связку. Нашёл нужный ключ. Загнал всех и Берга в подвал. Казаков с помощью сотника расставил в каре. К месту раскопок уже стали стекаться зеваки из числа работников усадьбы и складов. Открыл сундук. Вздохнул и покачал головой. Вот они деньги, похищенные Светешниковым. Вернее – мягкая рухлядь, которую он переложил на деньги.

Сундук был полон серебряных «копеек»[1].

– Это я удачно здесь задержался, – подумалось вдруг. – Правду говорят: «Не везёт в любви – повезёт в картах».

Не знаю, почему мне казалось, что мне не повезло в любви? Потому, что Дуняша не проявляла инициативы? Потому, что постоянно прятала от меня глаза? Отвечала односложно? Не проявляла интереса ни к учёбе, ни к бухгалтерии, ни к истории государства Российского и политику, в которую я её пытался вовлечь? А от торговых книгона просто отшатывалась, как от чумного одеяла.

Однако к себе негативного отношения я не испытывал. Тут надо признаться. И чтобы узнать меня у неё имелось немного времени. Да жаль, что у меня его совсем не было. Не была записана в моих планах женитьба. Как и поездка в Москву. Но я считал, что женитьбой ещё легко отделался. Царь мог меня и в кутузку спрятать после таких требований шаха. И плевал он на угрозу объявления ему войны. Или запретил бы мне выезжать за пределы Москвы, и всё тут.

* * *

Первой моей целью по пути в Астрахань был Симбирск, ставший узловой точкой в транспортировке грузов или писем. Из Симбирска, называемого Синбирском, шла почти прямая дорога на Арзамас, а от него на Москву. Имелась и другая дорога, по которой в стародавние времена из Москвы ходили люди на Урал и за него. Через Рязань и городок Сызрань, что на Волге. Но ту дорогу долгое время контролировали ногайцы, все сёла по ней обезлюдели и содержать дорогу перестали. А на симбирской дороге за десять лет встали городки новые с «ямскими станциями», табунами хороших лошадей и с казёнными смотрителями. Охраняли дорогу казаки Тимофея Разина. Царь готовился к приезду Патриархов задолго до Собора и вложил в дорогу до Симбирска большие деньги.

Симбирск, как крепость, основали в сорок восьмом году. Сейчас воеводой в Симбирске стоял Иван Иванович Дашков. Воеводы обычно назначались на год или два, Дашков «воеводил» с шестьдесят четвёртого, что говорило о доверии к нему царя и о моём ходатайстве о том. Мне нужен был Дашков в Симбирске позарез, когда начнётся смута.

Ещё в шестьдесят четвёртом году я помог ему составить обширный хозяйственный план с рекомендациями по развитию Симбирска, куда он был назначен инспектором деятельности предыдущего воеводы. Я не только помог ему теоретически, но и вложился в строительство городка людьми и деньгами. В городке я поставил усадьбу с амбарами, а на берегу пристань со складами.

«В Синбирском уезде 'земли самые добрые», и если «государь будет 'изволить», здесь «мочно завесть пашни великие» и также «завесть мелницы многие, потому что рек угожих много», а отсюда и «хлебный отпуск в Астрахань перед нынешними отпусками горазд будет. Да в тех же местах мочно завесть для Астраханскаго отпуску винокуренные поварни на реке Суре, потому что Сурская вода к винному куренью угодна и выгодна»; в лесах многие «бортные угодья»; В Синбирске под городом блиско реки Волги соляные росолы в двух местех: один на посадцкой земле, а другой на монастырской Спасского монастыря; В Синбирску ж мочно завесть в реках в Волге рыбные ловли, а ловят осетры и белуги и белые рыбицы и лососи; растет «тутовое многое деревье, чем черви шолковые кормят и в том месте можно завесть шолковый промысел многой». Так писал Дашков с моих слов.

А познакомились с Дашковым мы ещё в Астрахани, где он стоял вторым воеводой, местничая с Яковом Никитичем Одоевским, сыном Никиты Ивановича – ближнего царского боярина, собиравшего «компромат» на патриарха Никона и не желая оставаться на вторых ролях.

Симбирская крепость стояла на высоком стометровом холме и являлась крайним восточным «форпостом» засечной черты, шедшей до самого Воронежа. Большим отрядам пройти мимо крепости было проблематично, а остовлять за спиной гарнизон крепости опасно нападением с тыла, что и случилось в «той истории» с войском Степана Разина. Под Симбирском войско Разина было разгромлено совместными отрядами воеводы крепости Ивана Милославского и Юрия Борятинского, прибывшего из Казани. Разин дважды раненый бежал на Дон, там был предан казаками и передан для царской расправы. Я не знал, что произойдёт дальше, но повторять судьбу моего реципиента не хотел, а потому готовился ко всему.

* * *

– Поздравляю, Степан Тимофеевич, со свадебкой, и прими от меня в виде скромного подарка сабельку, что тебе приглянулась ещё в Астрахани.

Я удивился и пожав плечами развёл в недоумении руки.

– Возьми-возьми, не побрезгуй, Степан Тимофеевич. Если бы не ты, не стать бы мне тут воеводой.

Сабля была из стали персидской ковки, и внимание я на неё обратил не зря. Из хорошей стали выковали саблю, хотя эфес у неё был не очень богатый. Для знатока штучка… Я и в прошлом неплохо разбирался в металлах и сплавах, а здесь стал по-настоящему ценить и сталь, и изготовленное из неё хорошее оружие. Ценить и собирать, тратя, порой, огромные деньги.