Текст книги "Степан Разин. 2 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

На палубе мне представилась забавная картина. Корабль окружило несколько лодок, а чуть вдали стояли два галеры, с носовых площадок которых на нас смотрели жерла – не побоюсь этого слова – огромных пушек. Рассвет окрашивал паруса в розовое.

– Порты открыты? Орудия наготове? – спросил я.

– Так точно, атаман!

– Перс ночью не появлялся?

– Не появлялся!

– Вот, гадёныш! – сказал я и зевнул. – Что хотят?

– А бес их разберёт. Но, кажись, хотят сделать обыск.

– Не имеют право.

Я передёрнул плечами от утреннего прохладного ветерка. Что-то я погорячился, выскочив на палубу в одной рубашке, заправленной в штаны, с саблей и пистолетом в руках…

Глава 5

– Что за шум? – спросил я, подходя к фальшборту и опуская вниз глаза.

Внизу у борта покачивалась в такт с волнами большая лодка с шестью гребцами, сидящими парами. На лодке стоял, ловко ловя ногами устойчивость, вооружённый пистолетами, засунутыми за пояс, перс.

– Кто вы такой? – спросил я, снова нервно позёвывая.

– Я – командир сотни охраны его превосходительства Амирхана – султана города Дербента и уцмия княжества Кайтаг. Я требую пустить меня на борт вашего корабля для проведения досмотра.

– По какому праву? Корабль принадлежит царю и великому князю всея белыя и малыя Руси, и иных бесчисленных княжеств. Я его посол – князь Степан Тимофеевич Разин. На том корабле, – я показал в сторону корабля воеводы – находится воевода Теркской крепости, что находится за пределами границы вашего Кайтаг княжества. Мы не находимся на земле княжества Кайтаг и не являемся подданными Амирхана – султана.

– Вы сходили вчера на берег!

– Это запрещено? – вскинул я бровь.

– Нам сообщили, что вы перевозите изменников Персии и врагов шаха Аббаса, да будет долог его век.

– Каких врагов?

– Задержан Байрам ибн Верди Султан, э-э-э, бывший султан Дербента. Мы знаем, что он сошёл с вашего корабля.

– И что? Он враг шаха Аббаса Второго? Да будет светлым его имя в веках!

Услышав мою хвалу Аббасу, стражник изменил лицо с хмурого на удивлённое и тон с грубого на спокойный.

– Да! Он враг шаха и изменник.

– Мне не откуда было знать это. Он мой пассажир, который за деньги перевёз из Астрахани в Дербент по его просьбе. Он был с женой двумя детьми и рабыней. Согласитесь, что имея желание навредить шаху, пусть он живёт долго, не берут с собой в поездку жену и грудных детей?

– Э-э-э… Это не важно. У меня приказ обыскать этот корабль и доставить владельца в крепость. Вы владелец корабля?

– Владелец корабля, как я уже сказал, царь Московии и великий князь всея Руси Алексей Михайлович, пусть он живёт вечно. Я его посол и недремлющее око в этих местах. Вы хотите арестовать око государя всея Руси? Не советую, уважаемый. От вашего Дербента и камня не останется. У меня только в Теркской крепости пять таких кораблей и вы вскоре сможете в этом убедиться, если я не прибуду в Теркский залив сегодня к вечеру. Уже завтра тут будет стоять русский флот, а в Дербенте будут рваться бомбы, вылетающих их наших пушек. А по берегу придут войска и закатают ваши железные ворота под асфальт. Надоели нам ваши «Железные ворота»! Так и передайте тем дуракам, кто вас послал. А теперь проваливайте, иначе я прикажу стрелять из моих пушек.

– Вы не посмеете! – взвизгнул, повысив голос до фальцета, прибывший. – Пушки крепости потопят ваш корабль. И на наших галерах тоже есть пушки.

– Ну, во-первых, вы погибнете первым, ибо мы забросаем вас бомбами. Есаул, продемонстрирую ка, голубчик, как рвутся наши бомбы.

Есаул улыбнулся так, что ему позавидовал бы крокодил, показал бомбу с торчащим вверх фитилём, пропитанным селитрой, поднёс к фитилю тлеющий трут. Фитиль вспыхнул и когда огонёк коснулся запальной трубки, отбросил чугунный шар в сторону. Бомба плюхнулась рядом с бортом лодки, и через два счёта на этом месте вспучилась вода, а потом громыхнуло так, что даже я, вовремя открывший рот, немного оглох. Всё заволокло дымом, так как мои архаровцы в это же время подожгли специальные шашки, устанавливающие дымовую завесу.

– Паруса поднять! – скомандовал я. – На брашпиле якорь выбран?

– Якорь сух, атаман!

– Лево на борт, – крикнул я рулевому и шхуна развернулась бортами к галерам и подставляя паруса под северный ветер. С галер громыхнуло, по бортам ударила картечь, но укреплённые выше ватерлинии Ахтубинским черешчатым варёным дубом борта, значительно завышенные над палубой, защитили и корабль и экипаж. Лучше уж получить удар в укреплённый борт, чем в румпель и потерять управляемость.

– Бить или не бить? – думал я, не отдавая команду: «Пли!», и не видя в дыму, что делают галеры.

Северный ветер дул хорошо, а потому паруса вынесли корабль мористее, подальше от негостеприимного Дербента. Дым несло вдоль берега, я увидел, что галеры пытаются нас догнать и пожалел, что не отработал по ним из корабельных восьмидюймовок.

– Да и Бог с ними, – подумал я, мысленно махая рукой. – С Байрамом-то что?

Байрам ушёл с корабля, не спрашивая моего совета и не ответив мне на мой вопрос о доме. Значит, не хотел он быть мне обязанным ещё больше. Но, он и в таком качестве сработает на меня. Его ведь теперь будут пытать и он всё расскажет. И про моё голодное до войны, застоявшееся в покое и благоденствии казачье войско, и про мои корабли с голландскими пушками, и про мои способности военачальника и про амбиции, которых я в отношении Персии не высказывал.

Честно говоря, мне Персия на дух не упала. Мне тут ничего не было нужно. Но «шорох» навести хотелось. За Байрама я не переживал. Скорее всего, ему сохранят жизнь, так как он был моим доверенным лицом, и, как переговорщик, сейчас он незаменим. Он, таким образом, через «падение», может подняться в глазах Аббаса Второго, но и по карьерной лестнице, естественно. По крайней мере, так он сможет вернуться на родину и «легализоваться», как мой «агент влияния».

В наш адрес послышался ещё один выстрел, но ядро, заскользив по воде, как запущенный каменный «блинчик», булькнуло метрах в тридцати от нашей кормы. За воеводу Оболенского я особо не беспокоился, но вздохнул с облегчением, когда увидел его кораблик в Теркском заливе. Пройдя мимо нашей крепости и отсалютовав мне холостым выстрелом, Оболенский отправился к себе в крепость. Мы в это время отсалютовали ему кубками с разбавленным вином.

Ещё днём от Фрола я узнал, что завтра ко мне придут местные кумыки просить прощение и поэтому мне быстро собрали шатёр, установив его в самом центре «круга». Утром я проснулся с плохим настроением и потому на встрече с кумыками выглядел суровым и самому себе противным. Что-то меня гложило в истории с Байрамом. Может то, что я оставил его один на один с его врагами, может то, что я позорно сбежал, не ответив на залпы ни одним выстрелом, может быть то, что мне сейчас придётся уплыть обратно в Астрахань, а казаки тут останутся? Не знаю, но на душе у меня было тревожно и тяжело.

Но я выполнил то, что планировал, а казаки немного тут отдохнут и снова пойдут воевать с калмыками. Что за них тревожиться? Это ты выбрал спокойную, «сельскую» жизнь, а они – людишки удалые! Мне же нужно возвращаться сначала в Астрахань, потом скататься на Ахтубу и посмотреть, что там делается с хозяйством, с пасеками, с бахчами. Надо набрать арбузов и дынь, и отправить их в Москву. Потом надо вернуться снова в Астрахань, нарезать виноградной лозы и только потом вернуться в Москву. Попутно нужно наладить отношения с новым наместником Астрахани и воеводами Царицына.

Но для них у меня имеются соответствующие грамотки, уполномочивающие меня на проверку деятельности их предшественников. К тому времени высокая комиссия уже закончит ревизию. И это, как оказалось, не моя придумка с ревизиями-то! Всегда так было. Меняется воевода, или наместник, его закрывают в Москве на особом подворье и могут держать, не выпуская, хоть год – пока приехавшие на его прежнее место «работы» люди не проверят финансово-хозяйскую деятельность региона, не опросят жителей. Только после этого воевода или наместник получали новое назначение. Ну, или кол в определённое место. Но второе случалось не часто. Кадровый голод и тогда не давал свершаться правосудию в полной мере.

* * *

– А может быть и вправду, будет лучше, если ты возьмёшь те земли?

– Взял бы как кто? Как Степан Разин – твой холоп, или как наследник трона Персии Исфан Арасин? Те земли свободные и на них положили глаз и турецкий Султан, и персидский шах. Многие будут против. С Кабардой[1] – вон какие дела. Едва усмирили князей Большой Кабарды, сдержали набег крымчаков с ногайцами на Черкасы. От воеводы Оболенского слышал, что Муцал Черкасский силу набирает. Там ещё будут проблемы. Каждый, даже малый правитель, хочет править самостоятельно. Так что и этот Муцал, или его дети, окрепнув, захотят выйти из под твоей руки. Таков закон природы.

– Кабардинцы просили крепость поставить на их земле ещё при царе Иване Васильевиче. Тогда был Темрюк Ильдарович. Сейчас между собой воюют его родичи.Большая Кабарда, Малая Кабарда, это их вотчина. Муцал Черкасского присягнул на верность моему отцу, но пока не присягнул мне. Муцал защищаел низовья Дона и усмирял князей Большой Кабарды. Терек сейчас без защиты. Сам видел, что там делается. Придут туда персы или даги и всё.

– Государь, позволь сказать?

– Говори. Для того и сидим. Не пития же ради? Доброе у тебя вино на Ахтубе.

– Кстати, про Ахтубу. Хотел просить тебя, государь, разрешить вино курить.

– Что за вино? – заинтересовался Алексей.

Он уже привык, что я вечно придумываю что-нибудь необычное.

– Из винограда и закупоривать в дубовые бочки. Винный спирт при хранении в дубовых бочках, превращается в очень вкусный продукт. Я тут привёз тебе на пробу. Хочешь?

– Налей.

Мы сидели у меня в избе и я шагнул к настенному шкафчику, где у меня уже стоял стеклянный графин и низкие широкие стеклянные стаканы, как для виски. На столе сразу повеселело.

– Хороший натюрморт можно написать, – сказал царь. – Красивый цвет в графине.

Коньяк в чистом прозрачном стекле, которое, наконец-то научились делать измайловские стеклодувы, светился в лучах солнца, проникающих сквозь прозрачное оконное стекло, янтарём.

Кроме графина и стаканов, на столе стояла стеклянная ваза на которой лежали разные фрукты и виноград. Перед нами стояли миски с серебряными ножами и вилками и небольшие стеклянные «розетки» со щербетом.

Я плеснул в стаканы по «пять капель». По комнате распространился коньячный аромат.

– Приятный дух, – сказал Алексей.

– Этот дух крепок, потому попробуй вот это.

Я достал из холодильного ларя – наполненного льдом сундука – миску с формованным кубиками ванильным шоколадом и выставил её на стол.

– Это что так вкусно пахнет? – спросил с интересом царь.

– Это тёртые плоды какао.

– Да-да. Я люблю какао. Но он твёрдый!

– Я с ним немного, э-э-э, похимичил. Добавил кое чего и оно стало твёрдым. С этим крепким вином очень хорошо. Франки называют такое вино, настоянное в дубовых бочках «коньяк». Хочу продавать его голландцам на вывоз и в кабаки в Немецкую слободу. Пробуй. Сначала шоколад разжуй, потом коньяк отпей.

Я показал как и почувствовал, приятную терпкость во рту и тепло в пишеводе. Хороший дуб произрастал вдоль Ахтубы. И ячменное вино, настоянное в бочках, из него собранных, получалось отменное. Но тот продукт я царю ещё не показывал и показывать пока не собираюсь.

– Вкусно, – похвалил государь. – И тепло в душе сразу стало. Во рту жжётся.

– Кусочком яблока, государь, зажуй…

– Хорошее вино, но виноград на него портить… Уместно ли?

– Винограда будет скоро много.

– Ты шелковицу выращиваешь? – вдруг спросил Алексей. – Как она?

Глаза его заблестели, лицо порозовело.

– Выращиваю, государь. В этом году в казну сдали пять фунтов коконов. Денег ещё не получили.

Государь скривился.

– На следующий год хочу ферму по выращивания коконов сделать. Не с деревьев собирать, а из специальных ящиков. Чтобы дерево не портить.

– Как это?

– В ящики лист шелковицы и гусениц. Так и коконы вызреют и дерево новую листву даст.

– Хм! Попробуй! Резон в этом есть! Тут-то виноград будет расти, нет?

– Плохо ему тут. Солнца мало. Не вызревает. А в этот год морозы ранние ударили. Не доглядел садовник твой в этот раз, государь, а я приехал поздно. Укрывали ухе в холода. Не знаю, что на тот год с лозами будет. Выживут-ли?

– Да и Бог с ним! – махнул рукой Алексей. – Жениться не надумал?

– Не надумал. Рано ещё. Тебе-то как женатому, государь?

– Ладно! Зря ты тогда не взял Анну Милославскую. Были бы теперь сродственниками.

– И что бы изменилось? Теперь вы с Морозовым сродственники. Лихо он Анну к рукам прибрал. Ха-ха! Да и не отдал бы за меня свою дочь Илья Данилович. Уговор у них был с Морозовым.

– Какой уговор? – заинтересовался Алексей.

– Ну, как какой? Ты же сначала выбрал Евфимию, дочку Рафы Всеволжского?

– Ну… Больная оказалась. Падучая у неё.

– Не-а, – покрутил я головой. – Нормальная девка. Проверял я. Мои казаки ездили в Тюмень. Только что вернулись. Говорят, добрая девка. Ладная. Бабки дворовые, что ей волосы чесали, по требованию Морозова твоего волосы ей так затянули, что кровоток остановили и воротник туго застегнули. Вот и передавили кровь. Помнишь, я тебе про кровоток человека рассказывал?

– Помню, – лицо Алексея стало наливаться кровью. – Значит, здоровая, говоришь, девка?

Он скрипнул зубами.

– Приказываю отправить в Тюмень твоих казаков. Пусть привезут и Евфимию, и отца её. Привезут, дай Бог, поселишь, до времени, в Ахтубе. Следствие проведём до того. Может ты и проведёшь?

– Уволь, государь. Борис Иванович же крёстный мне. Как можно?

– А говорить на него? – хмыкнув, спросил царь.

– А говорить, то дело государево. Не сказал бы я, обвинил бы ты меня в сообществе.

– И то верно, – покивал головой Алексей. – Налей ещё винца крепкого. Что-то раздеребил ты душу мне.

Яналил и мы снова выпили. С шоколадкой. Я закусил яблочком, царь шоколадом.

– По вкусу пришёлся? – спросил я.

– Пришёлся. Повару скажешь, как готовить!

– Скажу, – кивнул головой я.

– Казаки службу несут справно. Пока ты был в Астрахани да на Каспии, бунты то там, то тут начинались, да с ними справлялись. Прав ты был, на счёт налога на соль и на счёт народного недовольства. Земской собор собрали в октябре сего года. Приехали во дворец всякие лучшие люди. Как ты сказал, сделали моё уложение, а они взбунтовались.

– Слышал, – я недовольно скривился.

Думал отбояриться от собора, ан нет. Не захотели лучшие люди принимать написанные мной законы. Какие-то нехорошие люди, подговорили депутатов внести дополнения и изменения в уложение, то есть на сопротивление власти. Я так и слышал, как кто-то из «земских» выборщиков говорил: «Мы – тоже власть! Мы царя ставили на престол!»

И теперь я понял, почему сами крестьяне проголосовали за бессрочный розыск беглых. Тягло-то расписывалось на одно количество рабочих рук, а если народ бежал, оставалось меньше, а пахать (трудиться) приходилось так же. Вот и ратовала община за розыск беглых. И я их теперь понимал.

Крестьяне, в своей общей массе, бегать постепенно переставали, понимая, что везде всё одно и кисельных берегов нет нигде. А поэтому оседали на одном месте, на одной и той же земле.

Получалось, что нужно было крепостничество⁈

О сем парадоксе я размышлял с тех пор, как вернулся в Москву и поговорил с некоторыми представители земщины. В частности, из моих же Воронежских земель и иных. И все в голос утверждали, что розыск – благо, «ибо в разбойники идут и люд убивают на смерть».

– Не в том дело, государь, что кто-то бежит искать жизнь лучшую, а в том, чтобы не побежали многие. Когда многих ловить, то многие могут бунт поднять. Да такой бунт… Ну, я тебе о том уже говорил.

– Да, что им бежать-то? – удивился государь. – От чего? Зачем?

* * *

[1] Кабарда – территория от устья Кубани до устья Терека.

Глава 6

– Да, что им бежать-то? – удивился государь. – От чего? Зачем? Теперь наместник или помещик не может судить крестьян, как раньше князья волю имели. Живи да паши.

– Не, государь, – рассмеялся я. – Не «живи, да паши», а «паши, да живи». Они бы и рады пахать, да жить, но ведь не могут. Обложил ты их непомерным тяглом. Вот и бегут крестьяне. А тягло от этого не уменьшается, и на оставшихся ложится, кто на тех «сохах» пашет. Вот и уходят черносошные общины под монастыри. А тех, кто не уходит, сами монастыри кабалят и земли отнимают. Монастырь богат. Может ссудить хоть на прокорм, хоть семенами для посева. Да, ссужает он под немалый рост. Так, что не хватает крестьянам выращенного зерна на прожитьё. Съедают они и то, что на посев оставляли. И снова идут в монастырь. Так и кабалятся. А с тех монастырских земель государству ни убытка, ни прибытка. Не платят они в твою казну ни копья. А на что государству жить? Приказы содержать? Войско?

– И ты предлагаешь монастыри обложить, как Борис Иванович?

– Нет. Я предлагаю сначала ввести одинаковый для всех налог на землю. На пахотную – побольше, для жилья – поменьше, на непригодную – ещё меньше. Лесные угодья – особый налог и особое сбережение. Засаживать порубленные леса надо. Что срубил, то и посади. Особенно осторожно рубить вдоль рек. Пересохнут реки без леса.

– Почему? – удивился Алексей.

– Э-э-э… Тянут они воду из глубины земли. Реки и моря под землёй, ты же знаешь. Вон сколько воды из земли сочится. И солёная, и сладкая, и с газом, и без газа. А деревья и травы вытягивают подземную воду на поверхность. Вот в пустыне есть такие растения, как «саксаул» и «верблюжья колючка», так у них корни углубляются под землю до ста футов. Такие же корни и у многих деревьев: дуба, яблони. Как-то так. В пустынях тоже когда-то стояли леса.

– Я не видел никогда пустыню, – с сожалением произнёс Алексей.

– Увидишь ещё. Если захочешь. Поехали в Астрахань, покажу тебе солончаковые пустоши.

– И, всё-таки, как сделать так, чтобы крестьяне не бежали? – не дал поменять предмет беседы царь.

Алексей был всегда последователен и логичен. Мне нравилось с ним разговаривать, так как он понимал мою логику, только не сегодня. Не хотелось мне быть инициатором царского наезда на церковь. Когда церковь, благодаря авторитету патриарха Филарета, практически узурпировавшего власть у сына, поднялась выше царской и выразилась в поведении следующего патриарха Иоасафа, Михаил Романов озаботился сей проблемой и при интронизации очередного патриарха Иосифа, не стал целовать ему ни руку, ни клобук, показав, таким образом, что государева власть выше церковной.

– Твои же, государь, ближние подготовили «Уложение», в котором сильно ограничили власть церкви и патриарха в частности. В сорок пятом году ты лишил патриарший двор и монастыри права беспошлинной торговли. Сейчас, создав при приказе Большого Дворца Монастырский приказ, не только лишишь церковников права судить, но и отберёшь на себя финансовые, административные функции. Шутка ли – контроль сборов в казну с церковных вотчин.

– Ну, при чём тут крестьяне и церковь! – с трагическими нотками в голосе спросил царь. – Что ты снова крутишь⁈

Я поморщился и почесал затылок. Придётся всё-таки сыпать соль на рану.

– Твой, государь, «Кружок ревнителей благочестия», который придумал сии новшества, ведь не о государстве радеет, а о собственной выгоде. Отцы церкви зело тщеславны, ибо стремятся одним махом навести порядок в церкви. А другие алчны. Я имею ввиду дворян. Ведь они надеются, что те земли, что от церкви в казну перейдут – им обломятся. А кончится всё тем, что те разночтения, что сейчас имеются в книгах церковных, и разночинные обряды, такими борзыми отцами – «ревнителями» признаются анафемой, что приведёт к массовому расколу и преследованием инакомыслящих. А значит и к исходу сих инакомыслящих крестьян с земель твоих на земли украинные.

– Не понял, – покрутил головой царь.

– Народ твой, государь, молится по-разному. Даже Христу молятся как Бог на душу положит. Неграмотные в массе своей церковники и книги не читают, а пересказывают. Плюс мешают христианские обряды с древними обрядами. Солнцу, да ракитовому кусту кланяются. А ты собираешься книги переделать и им дать. Так не будут они их читать, потому, что читать не могут. А кто, не дай Бог прочтёт, тот сам эти книги анафеме предаст. Вот и получится беда, государь.

– Хе! Знаю я про ракитовы кусты. Вот для того и наводят единый порядок в церквах, правят книги.

– Секунду! Кто правит? Умники из могилёвской академии? Так, они не по греческим канонам правят, а по своим книгам, якобы писанным с переведённых на латиницу с греческих канонов. А на самом деле – униатские то книги. Их римская церковь для Киевско-Могилёвской академии напечатала с разночтениями с нашими книгами. Иезуиты, государь, давно готовят раскол в русской церкви. И, как всегда, с помощью горячих сердец и неразумных голов твоих «лучших людей».

– Откуда знаешь, что они не по греческим канонам книги правят? – нахмурился царь. – Читал?

– Не читал, государь, – вздохнул я. Не разумею по-гречески. Но! Это же иезуиты! Их цель – расколоть Православную Русь. Они не упустят случая, раз их сюда запустили. Все, кто говорят про реформы – все обработаны иезуитами. И в этом есть резон. В реформах. Реформы России нужны, но, как бы со старыми традициями из купели не выплеснуть дитя. Причём вот что удивительно! Ведь патриарх Иосиф искренне верит, что борьба с пьянством, с медведями и балалайками укрепит церковь, а произойдёт всё наоборот. Это только озлобит народ. А дальнейшие реформы по «Византийскому образу» приведут к расколу и бегству крестьян. Ведь для них очень важно сколькми перстами осенять себя крестом: двумя или тремя.

Я посмотрел на царя, сделав виновное выражение лица.

– Прости, государь! Наговорил я… Но, не корысти ради. Ты видишь, что я специально к твоим ревнителям не лезу. Да и ни в какие дворцовые дела не лезу.

– Почему? Ты бы мне помог изрядно разобраться. Вот и сейчас я, вроде бы, больше понял.

– Почему не лезу? – я грустно улыбнулся. – Да там столько у тебя советчиков! И все как на подбор такие горячие, что загрызут до смерти, коли руку в их сторону протянешь. Хоть дворяне, а хоть и старцы. Не старцы, а псы лающие.

– Тремя перстами – так правильнее, говорят.

– Кто говорит?

– Иеромонахи Киевские: Епифаний и Арсений, так византийские.

– А наши старцы говорят – двумя. В соборе пятьдесят второго прописано!

– И кто прав? – чему-то улыбнулся Алексей. – Налей ещё немного…

Я плеснул ещё граммов двадцать коньяка и достал ещё шоколада.

– Кто прав?

Я, якобы, задумался.

– Ты знаешь, государь, что раньше крестились одним пальцем?

– Да? Не знал! Почему?

– Потому, что Бог – един. Так верующие показывали, что они верят в одного Бога, а не во множество. Например – магометане поднимают вверх один указательный перст.

– Хм!

– Потом понимание Бога ширилось и те, кто поверили в Христа стали молиться используя два перста, означавшую его божественную и человеческую сущность. Тмак крестились и Латинская и Константинопольская церкви. Потом, триста лет назад латиняне решили креститься тремя перстами и на Соборе убедили так делать Православных Византийцев. Византийцы убедили в этом церковников Литовского княжества, а Русскую церковь не убедили. Вот сейчас продолжают нас убеждать. Скажу больше… Скоро они станут осеняться пятью перстами, или даже всей ладонью…

– О, Господи! – произнёс испуганно царь и двуперстно перекрестился

– И продолжают, между прочим, и двуперстно креститься, и троеперстно.

– Епифаний и Арсений тремя перстами крестятся.

– И пусть крестятся. Не писано ведь и не сказано Христом, как креститься! Так люди решили. Двуперстно наши пращуры крестились и если переходить на троеперстное, то нужно обоснование, которое было бы принято народом. Объяснять надо. Долго объяснять. А не ссылаться на греков, которые уже три раза поменяли свои принципы.

Царь смотрел на меня, нахмурившись. Я, чтобы уйти от его взгляда, встал и пошёл заваривать кофе. Всё было готово и даже медная турка стояла, закопанная, в горячий песок. Насыпав туда ложку сахара, мелкомолотый кофе, я плеснул холодной воды, и в медном сосуде сильно зашипело, но быстро успокоилось. Когда вспенилось, я вынул турку из песка и разлил кофе по маленьким, турецким чашечкам.

– Ещё пару капель? Под кофе?

Царь взглянул на меня «соловым» взглядом.

– А давай! – махнул он рукой. – Крепкое у тебя вино. Но вкусное. И какао.

– А с кофе, как хорошо идёт!

И я плеснул в кофе по небольшой ложке коньяка.

– Пробуй, государь!

– Даже так⁈ – удивился Алексей и пригубил кофе. К этому напитку я его уже приучил. Теперь новый этап – с коньяком и шоколадом.

– Отменный вкус! – похвалил государь. – Ты понимаешь толк в удовольствиях. Так во дворце персидского шаха кафу пьют?

– Так, государь. Там тоже виноградное вино курят, а кафу щербетом закусывают. Но такого какао нигде нет. Из бобов сначала масло надо выдавить, потом поджарить, измельчить в мельчайшую муку, смешать.

– Вкусно. Обязательно научишь повара.

Царь помолчал, сидя за столом в своём мягком – персональном – кресле, и постукивая пальцами руки по столешнице.

– Про троеперстие хорошо, что ты мне рассказал. Подходили много раз ко мне. Ты знаешь, что летом с Запорожья казаки приезжали от их атамана Богдана Хмельницкого?

– Да, откуда мне знать? – дёрнул я плечами. – Я же вернулся недавно. Чего приезжали? Помощи просили?

– То так. Бунтуют казаки против короля Казимира. А патриарх из Иерусалима Паисий, что приехал к нам из Валахии через Киев, говорит, что тот Богдан уже в Киеве сидит и единственным самодержцем Руси себя кличет.

– Это какой Паисий, не Легарди?

– Нет, того запорожцы по нашей просьбе отослали.

– А что этот приехал? Денег просить?

– Обо всём ты догадываешься, всё-то ты знаешь, Степан, откуда? Ты провидец?

– У кого уши есть – да услышит.

– Ну-ну…

– И что – Паисий?

– Указал патриарху Московскому Иосифу на несогласие в чинопоследованиях и обрядах Московской церкви с греческой.

– Что я и говорил! – хмыкнул я. – Пустил ты, государь, козлищ в огороды свои. Будут сейчас ездить и смущать твоих митрополитов и, главное, станут подыскивать того, кого можно на патриарший трон поставить, чтобы тот сломал веру русскую, человека властного и страстолюбца, кого можно было бы прельстить гордыней патриаршей власти.

– И что делать с этими козлищами? Не прогонишь же? Патриарх ведь всё-таки. В Троице-Сергиев монастырь просится посетить. Пускать ли его?

Я вдруг заметил в тоне Алексея Михайловича вкрадчивую интонацию и почувствовал опасность.

Опустив перед царём глаза, я произнёс.

– На всё твоя воля, государь. Не мне советы давать. Я говорю, то, что думаю, о чём переживаю. Авось тебе, государь пригодятся мои мысли. А кого куда пускать, то твоё дело, государево.

Царь смотрел на меня со странным выражением на лице. Вроде как не веря мне. Потом мотнул головой.

– Один ты против веры Константинопольской и против их обрядов. Почему?

– И совсем я не против их веры. Мне всё равно. Одно я знаю, что книги для Киевской церкви переписали всего-то десять лет назад. И кто переписал?

– Кто?

– Иезуиты переписали. А что в старых книгах было?

– Что? С интересом вопросил царь?

– Этого не знаю, не читал, но слышал, что было то, что в наших книгах сейчас есть. Почему сотни лет всё было в порядке, и, вдруг, стало не правильно? А чтобы смутить умы православные, вот для чего. Чтобы нам сказать, а вот наши книги, а у вас всё не так!

– Ты точно знаешь⁈

– Что?

– Что священные книги в Киеве переписаны только десять лет назад?

– Даже меньше.

Царь снова забарабанил пальцами по столу.

– Ладно. Думать стану. Поспать бы сейчас.

– Постелю? – отозвался я.

– Постели и раздень. Славно отобедали. Благодарствую за угощение. И как ты справляешься без слуг?

– В походах слуг нет, – усмехнулся я.

* * *

Где-то я читал, что Адольф Гитлер начал репрессии против евреев потому, что его спровоцировали к этому англо-саксы, которые преследовали этим несколько целей: первая – переселение евреев на территории, которые в последствии стали Израилем, вторая – обогащение. В той же статье говорилось, что Соединённые Штаты в середине тридцатых годов ввели политику «радикального ограничения еврейской иммиграции».

Но, как всегда цинично, созвали конференцию «по вопросу о еврейских беженцах». Президент Рузвельт не намеревался снимать ограничения и приглашать беженцев в Америку. Однако он верил, что сможет убедить другие страны щедро открыть свои границы и в то же время показать себя человеком, который заполучил необходимую поддержку.

Эвианская конференция проходила с 6 по 15 июля 1938 года. В ней приняли участие делегаты из 32 стран. Франция, Англия, Дания, Норвегия и Бельгия прислали своих представителей.

Участники конференции придерживались той же позиции, что и ее организаторы. Почти все солидарно печалились о судьбе евреев в Германии и подчеркивали необходимость поиска решений. Однако ни один из них не предложил ощутимой помощи от имени своей страны.

Один за другим делегаты объясняли, почему именно их страна была вынуждена отказать беженцам. Из всех 32 стран, ощутимую помощь – и прием целых 100 000 беженцев – объявила только маленькая, бедная Доминиканская Республика.

При чём тут обогащение? Да при том, что миграция всё-таки была, но стоила евреям очень дорого.

Вот и я, размышляя о судьбах России после ожидаемого раскола, понимал, что бегущие от репрессий староверы заселят «украинные» территории: Терек, Урал, Сибирь, Дальний восток. И без этого массового переселения расширение Русских владений было бы намного более затяжным. А Камчатку и Приморье Россия могла бы вообще потерять. Аляску, опять же…

Чей это был замысел? Ведь староверов гнобили, почитай, сотню лет.

Вот и думай теперь, где благо и кому благо? А без этой подставы дали бы иезуиты развиться России? Большой вопрос. Ввели бы очередные санкции с железным занавесом, как ещё при Иване Грозном, и кабдза.

Ведь иезуиты потом заполонили Россию. Особенно, когда их попёрли из Европы и когда их «приютила» Екатерина Вторая – просветительница. Зато, какой прогресс. Правда, вере православной пришёл полный кабздец. Синод, доносы исповедников на тех, кто злоумыслил на государя… И что мне, пытаться изменить эту историю? Изменить царя Алексея Михайловича, который и был инициатором церковной реформы, а не Никон. Патриарх – пешка в большой игре. Только вот в чьей? Думается – боярина Морозова. Да и какая разница. Мне под колёса истории ложиться не хотелось.

Государь, слава Богу, меня ни в чём злонамеренном не заподозрил. И разговору нашему большого значения не придал. У него, действительно, было столько советников, что я легко терялся среди знатных и более настойчивых личностей. У Алексчея всё меньше и меньше было времени. Проходил собор ежедневно, хотя государь и не всегда присутствовал на заседаниях Верхней Палаты. Боярская дума и высшее духовенство «рулили» под надзором «ревнителей благочестия», в котором выделялся архимандрит Никон.