Текст книги "Фельдмаршал Репнин"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

Глава 3
ГРОСС-ЕГЕРСДОРФ

1

Сборы к выступлению против Пруссии затянулись надолго. Главнокомандующий генерал-фельдмаршал Апраксин выехал в район формирования своей армией только в августе 1756 года. Его выезд из Петербурга наблюдали многие горожане, им было чем полюбоваться. Не в меру честолюбивый, любивший поражать людей своим богатством, Апраксин ехал сражаться с пруссаками в большой карете с золотыми украшениями, впряжённой в шестёрку богато убранных лошадей. Рядом с каретой восседали на конях граф Пётр Панин, перед самым походом возведённый в чин генерал-майора, штабс-офицеры, адъютанты. Карету сопровождал отряд кирасир, державшихся таким образом, словно они находились на параде. За конным отрядом с небольшим отрывом следовал обоз с имуществом фельдмаршала такой длины, что его хвост терялся где-то в глубине города.

Сам Апраксин на люди не показывался. В то время как городские обыватели глазели на его выезд, он сидел в карете в обществе князя Репнина, с дозволения императрицы присоединившегося к армии в качестве волонтёра. Князь ехал на войну в чине поручика, но главнокомандующий обнадёживал его новым повышением в чине, ежели Богу будет угодно даровать русским победу над пруссаками.

   – Как думаете, сможем мы одолеть Фридриха? – спросил он у князя, перебирая пальцами алмазные пуговицы на своём мундире.

   – Австрийские волонтёры, приехавшие к нам, говорили, что прусский король свои главные силы выставил против Австрии и Франции. Ежели это так, то на своём пути мы вряд ли встретим противника, равного нам по силе.

   – В военной коллегии мне тоже так говорили. Князь Трубецкой сообщил, что нам противостоит прусский фельдмаршал Левальд, у которого не более 30 тысяч воинов. Ежели принять во внимание, что у нас набирается до пятидесяти тысяч человек, то можно не сомневаться в исходе баталии. Слава победителей достанется нам.

Свою главную квартиру Апраксин нашёл далеко за Неманом. Здесь уже всё было приготовлено к прибытию его сиятельства. Палатки, поставленные в несколько рядов, поражали взоры разноцветными шёлковыми кистями и лентами, золотыми и серебряными украшениями. Особенно броско была украшена палатка, стоявшая в центре. Она была так велика, что в ней могли разместиться до ста человек. То была «рабочая» палатка самого главнокомандующего. Рядом с этим сооружением стояли другие, размерами поменьше, тоже принадлежавшие фельдмаршалу: палатка-гостиная, палатка-столовая, палатка-опочивальня, палатка-гардеробная.

Князю Репнину для проживания была отведена палатка, стоявшая рядом с «гардеробной» главнокомандующего.

Палаточный городок с трёх сторон огораживали тесно стоявшие друг к другу обозные повозки, за которыми табунами паслись лошади. Здесь же дымили костры полевой кухни. С четвёртой стороны к лагерю примыкал перелесок, на опушке которого стояла артиллерия, охраняемая солдатами.

После продолжительной нелёгкой дороги фельдмаршал сразу же лёг почивать. Однако Репнин отдыхать не стал, он заглянул в отведённую ему палатку только для того, чтобы убедиться, есть там койка и стол, и когда убедился, что с этим всё в порядке, пошёл погулять по городку, поговорить с солдатами и офицерами, прибывшими в лагерь раньше главнокомандующего и его многочисленной свиты.

В лагере царила суета. Люди были заняты своими предвечерними делами, но в беседу вступали охотно. Они были уверены, что офицеры, приехавшие из Петербурга вместе с главнокомандующим, знают о войне и пруссаках гораздо больше, чем их главные командиры, умиравшие здесь со скуки.

   – Когда пойдём на пруссаков? – настойчиво спрашивали Репнина.

   – Об этом знает только сам главнокомандующий, – отвечал тот. – Будем надеяться, что ждать теперь придётся недолго.

На следующий день неподалёку от места расположения главной квартиры возник ещё один палаточный городок. Число войск заметно росло. Вскоре в армию влились дивизия генерал-аншефа Фермора и корпус под командованием Сибельского, саксонского генерала, находившегося на русской службе. Штабу главнокомандующего пришлось составить новое расписание войск. Если раньше армия делилась на две дивизии, то теперь их стало три: первую возглавил генерал-аншеф Фермор, вторую – генерал-аншеф Лопухин, третью – генерал-аншеф Броун. На генерала Сибельского было возложено командование авангардным корпусом, состоявшим из трёх конных гренадерских и пяти пехотных полков.

Основная часть войск разместилась на низменной, местами всхолмлённой местности между рекой Прегель и большим Норкитенским лесом. Вдоль опушки располагались небольшие селения, в том числе деревушка с названием Гросс-Егерсдорф. За этой деревушкой в сторону реки простирались луга, в которые вклинивался ещё один лес, поменьше Норкитенского, – сильно заболоченный и трудно проходимый.

После того как все войска слились в одну армию, главнокомандующий созвал военный совет, чтобы определить, как вести дело дальше. После обмена мнениями было решено сняться с лагеря и идти вглубь территории противника, дабы заставить его сим маршем принять генеральное сражение. Войскам было предписано начать марш уже с завтрашнего дня следом за авангардом, который должен был выступить раньше, не дожидаясь общего сбора, взяв с собой из второй дивизии артиллерийскую бригаду, а также палатки и на три дня провизии.

Утром 19 августа, едва забрезжил рассвет, барабанщики пробили генеральный марш, и авангардные полки стали выстраиваться в походный порядок. Ёжась от утренней прохлады, невыспавшиеся солдаты молча выполняли команды своих офицеров. Предводитель авангарда генерал Сибельский поторапливал: «Живей, живей!..» Но вот наконец построение закончилось. Головная рота по команде тронулась в путь. За ней двинулись другие. Поход начался.

Из главной штаб-квартиры авангардников провожал дежурный генерал граф Пётр Панин. Он стоял рядом с Сибельским и, зябко кутаясь в плащ, ждал, когда уйдут последние полки. Хотя уже светало, туман оставался таким густым, что вокруг почти ничего не было видно. Саженей десять пути, и вот уже очередная колонна исчезла из виду... Вдруг Панин заметил, что хвост последней колонны, наполовину растворившийся в тумане, перестал двигаться. На это обратил внимание и генерал Сибельский. Он подумал, что возникла пробка, и уже собирался послать адъютанта узнать в чём дело, как вдруг из тумана выскочил всадник, направляясь прямо к ним. Это был волонтёр князь Репнин, с которым у Панина уже успели сложиться хорошие отношения. Репнин доложил, что впереди противник и двигаться больше нельзя.

   – Вы считаете, что это главные силы Левальда? – спросил Панин.

   – Я в этом уверен.

Подъехавший вскоре командир головного казачьего отряда подтвердил достоверность сообщения Репнина. По его словам, противник вышел со стороны Норкитенского леса тремя колоннами и, заняв селения, расположенные на опушке леса, под прикрытием тумана почти вплотную приблизился к русским форпостам.

Дежурный генерал посоветовал Сибельскому развернуть колонны в боевой порядок и занять оборону, после чего, пригласив с собой Репнина, поскакал в главную штаб-квартиру доложить главнокомандующему о возникшей непредвиденной ситуации.

В этот ранний час Апраксин ещё спал. Разбуженный, он не сразу понял, что случилось, а когда понял, встревожился не на шутку.

   – Пошлите людей за командирами, – приказал он Панину. – Пусть соберутся в главной палатке. Я приду туда сразу же, как только оденусь.

К этому моменту по тревоге была поднята уже вся армия. Вскоре прискакали командиры дивизий, бригад, прибыл и командир авангардного корпуса генерал Сибельский, войска которого уже успели занять оборону, но огня ещё не открывали.

Последним в большой палатке появился сам главнокомандующий. От его встревоженности не осталось и следа. Он снова был спокоен, самоуверен и прекрасно выглядел: напудрен, в своём обычном парадном мундире с бриллиантовыми пуговицами.

   – Кажется, господа, пруссаки решили наконец помериться с нами силами, – весело сказал он, желая, видимо, приободрить генералов.

Генералы вежливо промолчали.

Между тем Панин развернул на столе карту, показал фельдмаршалу, в каких местах замечен противник. Апраксин долго смотрел на карту, обдумывая, как поступить. Это был первый случай, когда ему самому предстояло руководить крупным сражением. Именно от него сейчас в значительной мере зависело быть или не быть желанной победе.

   – Будем надеяться, что Бог нас не оставит, – проговорил он наконец, – Бог нам поможет.

Не поднимая головы от карты, Апраксин стал излагать диспозицию: авангарду построиться против левого неприятельского фланга; дивизии генерала Лопухина, сомкнувшись с авангардом, развернутся вдоль прилеска; первой дивизии занять позицию правее между прилеском и армейским обозом; бригаду генерала Румянцева, стоящую за прилеском, пока не трогать, считая её в резерве.

   – Дозвольте заметить, ваше сиятельство, – подал голос генерал Лопухин, – резервы надобно иметь под рукой, а бригада графа Румянцева стоит далеко за лесом.

   – Пусть вас сие не тревожит, – холодно отвечал на это Апраксин. – Резервы нам могут вообще не понадобиться. Не забывайте – противник вдвое, а то и втрое слабее нас.

Едва успел он произнести эти слова, как палатка вздрогнула от взрыва гранаты. Это открыла огонь по русским позициям артиллерия противника. Прусский генерал-фельдмаршал Левальд не стал ждать, когда его сиятельство закончит диспозицию и пойдёт на него атакой. Он сам пошёл в наступление.

Апраксин поспешил закончить совещание.

   – Прошу, господа, вернуться в свои войска и начать боевые действия. С Богом. Жду от всех вас победных реляций.

2

Начало сражения князю Репнину видеть не довелось. В то время, когда противостоявшие войска открыли отчаянную пальбу, он находился в свите главнокомандующего, уже восседавшей на конях и ожидавшей, когда изволит подняться в седло сам фельдмаршал. Кроме русских генералов и офицеров в свите нашли себе место и несколько австрийских волонтёров, приехавших помочь верным союзникам добыть желанную победу. Наиболее значительным из них был генерал лейтенант Сент Андре, знавший Репнина ещё с той поры, когда тот подростком набирался уму-разуму при венском дворе. Когда Апраксин с помощью адъютанта взобрался, наконец, на своего породистого жеребца, Сент Андре подъехал к нему почти вплотную, и с той минуты не отдалялся от него ни на шаг.

Присутствие австрийских волонтёров заметно сковывало главнокомандующего, и он не спешил вмешиваться в ход баталии. Не приведи Господь, если из уст ненароком вырвется неграмотная команда. Эти самые иностранцы могут осмеять потом на всю Европу... Нет уж, лучше оставаться в лагере и ждать донесений от главных командиров.

Между тем над лесом показалось солнце, туман рассеялся, шум битвы стал заметно усиливаться.

   – А не проехать ли нам вперёд и своими глазами посмотреть, что там делается? – обратился Сент Андре к русскому фельдмаршалу, поведение которого по всему вызывало у него недоумение.

   – Пожалуй, пора, – согласился с ним Апраксин.

Тронув коня, он шагом направился в сторону пригорка, возвышавшегося в полуверсте от палаточного городка. Пригорок оказался удобным местом для наблюдения за боем. Отсюда было видно все: и неприятельские батареи у лесной опушки, и наспех вырытые шанцы[10]10
  Шанцы - окопы, а также небольшие земляные углубления для стрельбы из ружей в лежачем положении.


[Закрыть], и притаившуюся в лощине неприятельскую кавалерию... Бой был в самом разгаре. Ружейные выстрелы перемешивались с пушечными залпами. Цепочки солдат с обеих сторон то двигались вперёд, то отступали назад.

Более шумно было на левом фланге. Артиллерийская канонада гремела так сильно, что казалось, пруссаки сосредоточили здесь большую часть своих орудий.

   – Ваше сиятельство, – обратился к фельдмаршалу Репнин, – дозвольте доскакать к генералу Лопухину и узнать, в чём там дело. Складывается впечатление, что палят одни неприятельские орудия, а наши почему-то не отвечают.

Апраксин разрешил:

   – Скачите, князь, посмотрите что и как...

Пришпорив коня, Репнин поскакал с места галопом. Едва он скрылся за бугром, как неподалёку от того места, где фельдмаршал со своим окружением наблюдал за ходом сражения, разорвался снаряд. Правда, он не причинил никакого вреда, зато последовавшие за ним другие снаряды вызвали переполох. Прусские артиллеристы, видимо, догадались, кого из себя представляли разнаряженные всадники, и не жалели для них гранат. Один снаряд упал почти у ног спешившегося стремянного его сиятельства, и тот упал замертво, не успев даже охнуть. Апраксин решил, что такой же снаряд может угодить и в него самого, и повернул обратно к палаточному городку. Свита последовала за ним.

А сражение тем временем продолжалось. Из-за бугра, в том месте, куда ускакал Репнин, показалась толпа раненых. Без ружей, перевязанные белым тряпьём, они имели жалкий вид.

Раненые хотели выйти на большую дорогу, но, увидев палаточный городок, повернули в его сторону. Дежурный генерал граф Панин тотчас поскакал им навстречу. Остановив толпу, не слезая с коня, долго что-то говорил пострадавшим, пока те не направились обратно на большую дорогу.

   – Чьи это солдаты? – поинтересовался Апраксин, когда Панин присоединился к его свите.

   – Из дивизии генерала Лопухина.

   – А о чём вы так долго с ними говорили?

   – Они рассказывали ужасные вещи. На участке Лопухина пруссаков видимо-невидимо. Как я понял, Левальд избрал этот участок направлением главного удара, сосредоточив здесь основные силы.

   – Возможно, что и так, – промолвил Апраксин.

   – Может быть, есть резон послать к Лопухину несколько полков из других дивизий?

   – Но Лопухин не просит сикурсу[11]11
  Сикурс (фр.) – подкрепление, помощь.


[Закрыть], а коль не просит, значит, надеется своими силами управиться с пруссаками. – Увидев, однако, что дежурный генерал с ним решительно не согласен и готов настаивать на своём, Апраксин миролюбиво добавил: – Подождём возвращения Репнина, послушаем, что он скажет, тогда и примем решение.

Репнин был лёгок на помине. Прискакав, он так резко осадил коня, что тот поднялся на дыбы.

   – Ваше сиятельство, – стал рапортовать он, – худые вести. Противник ввёл вторую дивизию в сильную конфузию[12]12
  Конфузия – расстройство, замешательство.


[Закрыть], превосходящими силами принуждает её к отступлению. Генерал-поручик Зыбин убит, сам генерал– аншеф Лопухин тяжело ранен. Командование дивизией принял генерал-поручик фон Вертен. Генерал-поручик просит сикурсу, без оного ему не устоять.

Главнокомандующий озабоченно оглянулся на палатки – не дать ли команду свернуть и погрузить их в обоз? – затем посмотрел на австрийского генерала Сент Андре, как бы ища у него совета, но поскольку чужестранец с советом спешить не стал, снова переключил внимание на Репнина:

   – Вот что, князь, скачите обратно и скажите фон Вертену, чтобы держались. А вы, Пётр Иванович, – обратился он к дежурному генералу, – пошлите курьера к господину Фермору: пусть перебросит на левый фланг артиллерийскую бригаду и три пехотных полка. Пруссаков надобно как-то остановить, – добавил он, уже ни к кому не обращаясь.

Князь Репнин снова поскакал на поле сражения по уже знакомой ему дороге. Тем временем Панин наставлял личного адъютанта, которого решил послать к графу Фермору в качестве курьера:

   – Запомните: три пехотных полка и артиллерийскую бригаду. Это то, что граф должен выслать немедленно. Да не забудьте сказать, что приказ самого главнокомандующего. Пусть поторопится.

   – Будет исполнено, – заверил его адъютант.

Проводив адъютанта, Панин вернулся к главнокомандующему. Намекнув на сложность обстановки, он спросил его сиятельство, не погрузить ли в целях предосторожности палатки в обоз на случай ретирады[13]13
  Ретирада – отход, отступление.


[Закрыть]. Апраксин, побагровев, промолчал. Дежурный генерал истолковал его молчание как согласие и приказал вагансейстеру[14]14
  Ваганмейстер – обер-офицер, ведающий армейским имуществом.


[Закрыть] готовиться.

3

Дивизия генерал-аншефа Лопухина, принявшая на себя главный удар противника, несла большие потери, но держалась, не давая пруссакам прорваться в тыл русской армии. Атаки прусской стороны чередовались с контратаками русских. Некоторые позиции переходили из рук в руки по нескольку раз.

Репнин подоспел к месту сражения как раз в тот момент, когда пруссаки затеяли очередную атаку. Они шли такой плотной стеной, с такой уверенностью в своём превосходстве, что изрядно потрёпанные русские подразделения заколебались и попятились назад. Не миновать бы беде, не подоспей к передним рядам бригадир Племянников.

– Братцы, что вы делаете? За вашими спинами раненый командир дивизии. Неужели позволим пруссакам пленить нашего любимого генерала? Вперёд, братцы! Штык на штык! Умрём, но не отступим!

И с обнажённой шпагой он первым кинулся навстречу врагу. Его тотчас обогнали другие офицеры, солдаты, и началась новая рукопашная схватка, ещё более ожесточённая, чем была до этого. Воздух сотрясался от голосов. Кричали пруссаки, кричали русские, и поначалу со стороны трудно было определить, чья сторона берёт верх. В азарте сражения противники смешались в одну общую толпу и выбирали себе жертвы только по цвету мундиров.

Князь Репнин тоже включился в рукопашную, но его шпага оказалась слишком короткой, чтобы достать кого-либо из вражеских бойцов. Один пруссак, заметив его неопытность, ловким ударом штыка выбил у него шпагу и замахнулся для нанесения смертельного удара, но в этот миг, к счастью русского офицера, поскользнулся, чем тот мгновенно воспользовался: выдернув из кармана пистоль, он выстрелил в упор. Выронив ружьё, пруссак упал. Репнин подобрал с земли свою шпагу и стал выбираться из толпы. Он не давал отчёта своему поведению. Ему смутно казалось, что, убив вражеского солдата, он тем самым уже исполнил свой долг и больше ему тут делать нечего... Впрочем, в дальнейшем его участии и контратаке уже не было необходимости. Хотя противник имел численный перевес, он не смог устоять перед яростью противоборствующей стороны и начал постепенно отходить на свои исходные позиции.

Репнин пошёл к тому месту, где находился раненый командир дивизии. Генерал Лопухин лежал на спине. Его мундир был пропитан кровью, но он оставался в сознании.

   – Не прошли пруссаки, – полувопросительно промолвил он.

   – Наши их отогнали назад.

Репнин доложил о решении главнокомандующего передать ему в помощь из дивизии генерала Фермора артиллерийскую бригаду и три пехотных полка. Лопухин поморщился, словно это решение фельдмаршала не обрадовало, а лишь огорчило его.

   – Пустой человек, – сказал он тихо, имея ввиду Апраксина. – Боюсь, загубит всё дело.

В этот момент до слуха донеслось многоголосое «ура». Крики повторялись снова и снова.

   – Что там такое? – оживился генерал. – Посмотрите, голубчик. Голоса русские, а доносятся как будто со стороны пруссаков.

Едва Репнин успел подняться, как прибежал бригадир Племянников.

   – Победа, Василий Абрамович! – обрадованно доложил он. – Врагов с тыла атакуют полки Румянцева. Пруссаки бегут в лес, оставляя орудия.

   – Говорите, полки Румянцева? – засветилось радостью лицо раненого генерала. – Но откуда они взялись? Румянцев стоит за лесом, и у него не было времени обойти этот лес.

   – А он его не обходил, он прошёл прямиком через лес и вышел к пруссакам в тыл.

Глаза генерала наполнились слезами:

   – Слава Богу, теперь я могу умереть спокойно.

Генерал Лопухин вскоре умер. Репнин покинул поле боя только после того, как тело славного полководца увезли в вагенбург[15]15
  Вагенбург – тыловой базовый лагерь.


[Закрыть], чтобы уже оттуда отправить в Россию для предания родной земле. Он шёл медленно, чувствуя себя усталым и опустошённым. Его лошадь была ранена при возвращении на поле боя от Апраксина, он оставил её на попечение какому-то сержанту, а другую искать себе не стал.

До палаточного городка он добрался только к вечеру. Там, где ещё несколько часов тому назад находился главнокомандующий со своим окружением, было пусто. Репнин этому даже обрадовался. Ему почему-то не хотелось встречаться с Апраксиным и тем более говорить с ним. Он тихо, не привлекая к себе внимания людей, находившихся в лагере, пробрался в свою палатку, лёг не раздеваясь на походную койку и тотчас заснул.

Глава 4
РОКОВОЕ РЕШЕНИЕ

1

Репнин спал долго. Когда, проснувшись, он вышел из палатки, в лагере уже вовсю кипела жизнь. За обозными повозками, как всегда, горели костры. Но в этот раз на вертелах поджаривались туши баранов, диких кабанов. Как можно было догадаться, готовили праздничное угощение для господ офицеров по случаю одержанной победы над пруссаками.

   – Вчера фельдмаршал уже устраивал маленькое застолье, – сообщал Репнину встретившийся с ним австрийский волонтёр. – А сегодня обещал устроить настоящий пир. Кстати, – вспомнил он, – вас за столом почему-то не было. Что-то задержало?

   – Я рано лёг спать, – отвечал Репнин. – Было много переживаний.

Подошёл Сент Андре, гулявший по дорожке перед палатками. Тоже поинтересовался, почему его, Репнина, не было на вчерашнем застолье. Репнин сказал ему то же, что и первому волонтёру.

   – А фельдмаршал уже встал? – спросил он в свою очередь.

   – Он у себя в палатке, – сообщил Сент Андре. – Вместе с графом Паниным сочиняет реляцию на имя императрицы. Возможно, уже кончили. Не желаете посмотреть?

Австрийский генерал дружески взял его под локоть и повёл в сторону главной палатки, у входа в которую стоял гренадер с ружьём.

   – Фельдмаршал ещё не освободился? – спросил его Репнин.

   – Никак нет, – отвечал тот, – его сиятельство занят.

Подойдя к палатке, Репнин услышал доносившийся оттуда голос Апраксина. Главнокомандующий диктовал писарю текст реляции императрице, диктовал так громко, что Репнин отчётливо слышал каждое слово. «...Что до меня принадлежит, – доносилось из палатки, – то я, всемилостивейшая государыня, как перед самим Богом, вашему величеству признаюсь, что я в такой грусти сперва находился, когда, как выше упомянуто, с такою фуриею и порядком неприятель нас в марше атаковал, что я за обозами вдруг не с тою пользою везде действовать мог, как расположено было, что я в такой огонь себя отважил, где около меня гвардии Курсель убит и гренадеров два человека ранено, вахмейстер гусарский убит и несколько человек офицеров и гусаров ранено, тако ж и подо мною лошадь, чего уже после баталии усмотрено. Одним словом, в такой был опасности, что одна только Божья десница меня сохранила, ибо я хотел лучше своею кровью верность свою запечатлеть, чем неудачу какую видеть...»

   – Фельдмаршал, наверное, ещё долго будет занят, – сказал Репнин австрийскому генералу, стоявшему в сторонке в течение всего времени, пока он прислушивался к голосу Апраксина. – Может, попьём пока чаю?

   – С большой охотой, – согласился генерал.

...Пир, о котором говорили с самого утра, состоялся вскоре после учинения благодарственного молебна. В главной палатке фельдмаршала сумели разместиться все генералы и старшие офицеры. Отсутствовал только генерал-майор граф Панин: он был послан в Петербург с реляцией для императрицы.

Пировали под пушечные салютования. Пили много. Пили, ели. На следующий день повторилось то же самое. И так шесть дней кряду, потом наступили будни. Все ждали команды идти вперёд вслед за ретировавшимся противником. Но давать команду фельдмаршал не спешил. То ли ждал возвращения курьера, то ли по другой причине, только он даже слышать не хотел о возобновлении похода вглубь неприятельской территории. В лагере ходили слухи о петербургском курьере, будто бы тайным образом доставившем фельдмаршалу письма от весьма важных особ. Некоторые упоминали при этом имена великой княгини Екатерины Алексеевны и великого канцлера Бестужева-Рюмина. Но была ли в сих предположениях правда, мог знать только сам Апраксин. Однако фельдмаршал помалкивал, целыми днями прячась в своей палатке-«опочивальне».

Но вот наконец наступил день, когда по приказу главнокомандующего барабанщики забили генеральный марш и полки двинулись в путь. Все были уверены, что фельдмаршал поведёт их на Кёнигсберг. Занять этот город уже ничто не могло помешать. Корпус Левальда разбит, а других прусских войск поблизости нет...

– Кёнигсберг, – обсуждали меж собой солдаты, – это хорошо. В Кёнигсберге – хлеб, фураж. В Кёнигсберге – лазареты. Там можно наконец стать на зимние квартиры.

Полки шли с подъёмом. Одна песня сменялась другой. Но вот прошли несколько вёрст, и из главной штаб– квартиры неожиданно последовал приказ: кампанировать[16]16
  Кампанировать - стать лагерем.


[Закрыть]... Люди были разочарованы. Вот тебе и Кёнигсберг! Вот тебе и зимние квартиры! Уж не задумал ли фельдмаршал зимовать в палатках?

А вокруг, куда ни глянь, уже давал о себе знать сентябрь: желтели леса, жухла трава на лугах. Хотя стояли ясные дни и солнышко ещё грело, по ночам в палатки вползал такой холод, что солдаты натаскивали на себя всякое тряпье, какое только попадалось под руку.

Надежды на добрые перемены вновь овладели людьми, когда из Петербурга вернулся граф Панин. Все понимали: Панин не мог приехать просто так, без ничего. Какие-то указания должен привезти. Если не от самой императрицы, то хотя бы от Конференции или военной коллегии.

Ждали созыва военного совета. Нельзя было оставлять главных командиров в полном отчуждении. Они имели право знать, что их ожидает впереди.

Главнокомандующий созвал военный совет уже на второй день после возвращения Панина из Петербурга. Однако военачальники не услышали от него того, чего ждали. Апраксин вообще не стал говорить о планах кампании, а ограничился коротким заявлением о необходимости возвращения армии за реку Неман.

   – Это приказ Петербурга? – спросил кто-то, не подымаясь с места.

   – Приказа такого нет, и всё же мы должны взять направление на восток.

   – Не понимаю, – недовольным голосом заговорил генерал Сибельский, – почему мы должны идти именно на восток, а не на запад? Разве с Пруссией уже заключён мир?

   – Мира нет, но так нужно. У нас кончается продовольствие, нет фуража. Да и холодно становится.

   – На каком основании вы решили, что у нас нет фуража?

   – На основании поданных мне рапортов.

   – Но я лично такого рапорта не подавал.

   – И я не подавал. И я... – послышались голоса с мест.

Апраксин вспыхнул:

   – Я не потерплю возражений. Решение принято, и вам придётся его выполнять. Это всё, что я могу сказать. Ордер о порядке движения получите от дежурного генерала.

Репнин не присутствовал на этом совещании. Позднее фельдмаршал вызвал его для отдельного разговора, состоявшегося в присутствии графа Панина. Он сказал ему, что надеется на понимание им возникшей ситуации и на его помощь в деле возвращения армии в Россию.

   – При движении армии прошу вас следовать с арьергардом, – сказал он. – Колонны войск с тыла будет прикрывать корпус Сибельского, на нём лежит главная ответственность, но от вашего присутствия в арьергарде мне будет покойнее.

Покидая фельдмаршала, Репнин вспомнил его слова о «возникшей ситуации», и только тогда дошёл до его сознания их настораживающий смысл. Что хотел сказать этим главнокомандующий, какую конкретно ситуацию он имел в виду – возникшую здесь или в Петербурге?

То, о чём умолчал Апраксин, мог знать граф Панин, вернувшийся из столицы и ещё никому открыто не рассказавший о своей поездке. Репнин подождал, когда тот выйдет от Апраксина, и пригласил его к себе распить за встречу бутылку лёгкого вина. Панин приглашение принял, но откровенничать за столом не стал. Он сообщил только, что имел разговор с великим канцлером, который весьма похвально говорил о молодом князе, прочил ему большое будущее.

   – Кстати, – вспомнил Панин, – за усердие на службе вам пожалован чин капитана гвардии, с чем вас и поздравляю.

   – Спасибо! А как государыня? Вы были у её величества?

   – Государыня больна, – помрачнел Панин. – В Петербурге только и разговоры об этом. В церквях читают молитвы. Все молятся, чтобы Бог вернул ей здоровье.

   – Будем надеяться, что Бог услышит наши молитвы, не даст умереть государыне нашей.

До возвращения в Россию это была их последняя встреча. После неё Репнин Панина больше не видел, как не видел и самого Апраксина. Главнокомандующий выехал в сторону Петербурга вскоре после начала марша войск. Граф Панин, исполнявший обязанности дежурного генерала, держался где-то в голове армейской колонны. Что до Репнина, то он, следуя указаниям фельдмаршала, ехал в арьергарде вместе с генералом Сибельским, по принуждению обстоятельств ставшим командиром уже не авангардного, а арьергардного корпуса, призванного обеспечивать безопасность тыла армии. Человек прямой и гордый, Сибельский подозревал, что Апраксин направил к нему молодого волонтёра в роли своего рода надсмотрщика, и, оскорблённый таким предположением, относился к Репнину с нескрываемой враждебностью. Впрочем, он был несправедлив и к некоторым своим офицерам. Плохое настроение не покидало его в течение всего времени, пока маршировали до нового места дислокации. Однажды неведомо откуда в тылу войск появился прусский эскадрон. Воспользовавшись оплошностью отряда прикрытия, пруссаки напали на тащившийся позади обоз и попытались повернуть его в свою сторону. Сибельский рассвирепел. Он потребовал от отряда прикрытия догнать и уничтожить обнаглевших пруссаков, покусившихся на русский обоз, а когда сделать сие не удалось, приказал сжечь дотла две пустые деревушки, стоявшие вдоль дороги.

– Передайте всем жителям, – сказал он офицеру, которому надлежало выполнить это приказание, – хотя они и не солдаты, я буду поступать таким образом каждый раз, как только уличу прусскую сторону в желании причинить вред моим войскам.

Репнин был не согласен с его репрессивными действиями. Мирные жители не могли нести ответственность за действия военных властей. Убеждённый в этом, он, однако, был бессилен что-либо предпринять. Военный устав не позволял офицерам вступать в спор с вышестоящими начальниками.

Когда переправились через Неман, опасность нападений противника на тылы войск миновала и Репнин покинул арьергард, решив ехать в Петербург по другой, как ему объяснили местные жители, более короткой дороге. Сибельский воспринял его решение с удовлетворением.