Текст книги "Фельдмаршал Репнин"

Автор книги: Михаил Петров

Фельдмаршал Румянцев был прав, когда говорил о возможном наступлении турок в Валахии. У них и в самом деле был план изгнания русских войск из этого района. В нескольких десятках вёрст от Журжи разведчики обнаружили стоянку 10-тысячного турецкого корпуса, которым командовал опытный военачальник сераскир Махмет-паша. После взятия Журжи, а крепость заняли именно его силы, он не предпринимал более активных действий, ожидая прибытия из-за Дуная новых войск. Репнин не стал ждать его усиления, а решил, навязав ему сражение, разбить, а уже потом взяться за освобождение Журжи.

На предполагаемом поле битвы, куда русские собирались завлечь неприятеля, Репнин определил позиции, удобные для действий как пехоты, так и кавалерии. Однако Махмет-паша сумел разгадать замысел русского генерала и не полез в приготовленную для него ловушку. Сераскир здраво рассудил, что ему совсем не обязательно атаковать русских на удобных им позициях, а лучше всего зайти к ним с тыла и таким образом, отрезав от главных сил, учинить полный разгром.

Глубокий обходный манёвр противника не остался незамеченным. Репнин понял, что турки могут устроить для него ловушку, и стал отходить к Бухаресту. Турки последовали за ним. Тогда у Репнина возник новый план: видимостью поспешного отступления по большой бухарестской дороге спровоцировать турок на передислокацию из развёрнутого строя в походный порядок, а затем заставить при маршировании растянуться, обнажить фланги и внезапно контратаковать: пехотой с фронта, а кавалерией с правого фланга.

Турки следовали за русскими по пятам. Махмет-паша был абсолютно уверен, что противник бежит, что он не в силах ему противостоять. У него и в мыслях не было, что его может ожидать какая-то ловушка. Между тем всё получилось именно так. Когда турецкий корпус, увлечённый преследованием, казалось бы, уже окончательно расстроенного противника, вытянулся в глубину на добрую версту, русские гренадеры вдруг повернули на сто восемьдесят градусов и сами пошли в атаку на наступающих янычар. Янычары, издавна славившиеся своей храбростью, невольно остановились, а затем попятились назад, выгадывая время, когда на помощь передним подоспеют те, кто следовал позади. В этот момент по правому открытому флангу внезапно ударила русская кавалерия, и тут началось такое, что потом Ахмет– паша с болью вспоминал в течение всей жизни. Защититься от кавалерии ятаганами было невозможно, и янычары ударились в бегство, тесня и опрокидывая своих же сородичей. Ахмет-паша, угрожая расправой, пытался остановить бегущих, принудить их к организованному сопротивлению, но его не слушали. Русские преследовали турок до самого Дуная. Сколько было порублено саблями и заколото штыками – никто точно не подсчитывал, но говорили, что не менее трёх тысяч человек. Многие с таким подсчётом не соглашались и считали, что это число следует удвоить. Как бы там ни было, такой победой мог гордиться любой военачальник, тем более что достигнута она была с применением новой тактики, до этого не использовавшейся в крупных сражениях.

И Репнин, и Потёмкин, отличившиеся в этом сражении, имели все основания рассчитывать на получение наград, но главнокомандующий, ещё не простивший им потерю Журжи, отнёсся к победе более чем сдержанно.

   – Я зело сомневаюсь, что для учинения баталии с турецким корпусом, кстати, не превосходящим вас числом, надо было бежать под стены Бухареста, – сказал он. – Лишние передвижения войск только изматывают людей. Обстановка требует более решительных действий. Вы обещали вернуть Журжу, но до сих пор этого не сделали. Почему?

   – Прежде чем брать Журжу, я должен был разбить корпус Ахмет-паши.

   – Это не оправдание.

Фельдмаршал уехал из Бухареста в главную штаб– квартиру даже не попрощавшись. Репнин почувствовал себя глубоко обиженным. Никогда ещё главнокомандующий не поступал с ним так несправедливо. Уж не избавиться ли от него хочет?

В тот же день он написал на имя Румянцева рапорт с просьбой о предоставлении ему отпуска в связи с ухудшившимся состоянием здоровья. Нанесённая душевная рана была столь велика, что для её излечения нужно было время и перемена обстановки.

Румянцев, не колеблясь, удовлетворил его просьбу. На место Репнина был назначен генерал Эссен, до этого командовавший российскими войсками в Польше.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1
ПОТЕРЯННЫЙ ГОД

тправляясь в отпуск, Репнин рассчитывал добраться до Петербурга, где его ожидала семья, ещё до наступления осенних ненастий. Но поездка неожиданно затянулась. При подъезде к Москве его экипажу преградили путь солдаты карантинной заставы.

   – В городе свирепствует моровая болезнь, – доложил ему гвардейский офицер, представившийся начальником заставы. – Въезд запрещён всем, кто не имеет на то личного разрешения генерала Еропкина.

   – Но я могу получить такое разрешение от самого генерал-губернатора, графа Петра Семёновича Салтыкова.

   – Графа Салтыкова нет в городе, он переехал в село Марфино.

   – Марфино? Кажется, это где-то рядом?

   – Отсюда вёрст двадцать – двадцать пять. Так что ежели вам необходимо до его сиятельства, то вам разумнее ехать в Марфино. А в самой Москве страшная язва: не успевают на кладбища покойников вывозить.

Репнин послушался доброго совета и поехал в названное село. Кстати, в Подмосковье у князя было собственное родовое имение Воронцово, и он мог остановиться на короткий отдых там, но до Воронцова было далеко, а Марфино тут, рядом... К тому же у него пробудился интерес к прославленному полководцу. Захотелось посмотреть, как он живёт, чем занимается, поговорить с ним о современных событиях.

Приезд в Марфино Репнина так обрадовал старого фельдмаршала, что он не сдержал слёз. Репнин тоже был тронут. С момента их последней встречи победитель прусского короля сильно одряхлел, выглядел жалким, беспомощным. Да и памятью ослаб. Долго перебирал имена генералов, с которыми вместе воевал в Семилетнюю войну, но так и не смог всех вспомнить. О своём генерал-губернаторстве в Москве почти ничего не рассказывал. Только сокрушался, что напрасно послушался своего помощника генерала Еропкина да архиепископа Амвросия, уговоривших его покинуть чумную Москву и поселиться в подмосковном имении. Хотя и отнялись у него ноги, хотя и не было прежнего соображения в делах, а всё ж надо бы ему остаться вместе со всеми. А то нехорошо получилось: едва он уехал, как следом подались из города и другие чиновники...

   – А что это мы всё обо мне да обо мне, – вдруг спохватился фельдмаршал. – Расскажите лучше про войну. Как там Румянцев, как сын мой граф Иван?.. Давно уже не получал от него вестей, и мне о нём ничего не известно.

   – Граф Иван Петрович по-прежнему командует тяжёлой артиллерией, – отвечал Репнин. – В баталии при «Рябой Могиле» были с ним вместе: помогал моему корпусу разбить татарскую конницу. Да вы, наверное, об этом сами знаете. Его заслуги отмечены наградами.

   – О ваших баталиях много писали в «Ведомостях», но я почему-то не находил там имени своего сына. – Фельдмаршал поморщился от подступившей боли, подождал, когда она стихнет, после чего возобновил разговор: – Вы ещё ничего не сказали о Румянцеве. Помнится, он говорил о вас как о военачальнике с большим будущем.

   – Боюсь, я его разочаровал.

   – Почему так?

Репнину пришлось рассказать о том, как он был назначен командующим войсками в Валахии и как в первые же дни после своего назначения попал в полосу невезения. Сначала туркам удалось захватить крепость Журжа, что произошло исключительно по вине коменданта крепости, а затем они предприняли попытку отрезать корпус от главных сил армии.

   – И вам пришлось ретироваться, не так ли?

   – Ретироваться – не то слово. Правда, на первых порах нам действительно пришлось отойти в сторону Бухареста, чтобы не угодить в ловушку, но потом вместе с Потёмкиным мы наметили необычный план: видимостью поспешного отступления завлечь турок в преследование наших войск, заставить их таким образом растянуться, обнажить свои фланги, после чего повернуться к противнику лицом и решительно контратаковать.

   – И у вас получилось?

   – Ещё как получилось! Наши гренадеры, перейдя в контрнаступление, сначала сделали по передней, наиболее плотной толпе янычар ружейный залп, а потом заработали штыками. В эту самую минуту по правому флангу противника неожиданно ударили кавалеристы Потёмкина, задолго до этого скрытно занявшие выгодные для себя позиции. Среди турок началась паника, они бросились бежать обратно по той же дороге, по которой только что наступали. Мы преследовали их до самого Дуная.

Слушая рассказ Репнина, Салтыков одобрительно кивал головой.

   – Молодцы, ей-богу, молодцы! – восхищённо говорил он. – И тактику избрали правильную, самую правильную, какую можно было только придумать при обстоятельствах, сложившихся на тот час. Словом, молодцы!

Репнин многозначительно вздохнул:

   – Приятно слышать похвалу от такого полководца, как вы. Однако у фельдмаршала Румянцева на сей счёт было другое мнение. За ту тактику, которую вы только что похвалили, мне пришлось выслушать от главнокомандующего немало неприятных слов.

   – В сие трудно поверить. Должно быть, он наговорил всё это с досады, вызванной неоправданной потерей крепости. Уверен, что он уже сожалеет о размолвке между вами. Вот увидите, всё уляжется и вы ещё сильнее полюбите друг друга.

Репнин остался у фельдмаршала ночевать. Своё путешествие он возобновил только на следующий день. Чтобы избежать встреч с карантинными заставами, по совету графа Салтыкова решил ехать по направлению на Смоленск, затем, не доезжая до города, повернуть направо и таким образом выйти на большую петербургскую дорогу.

Погода стояла сухая и тёплая. Лошади мчались быстро, и казалось, никакие несчастья не могли ожидаться в пути. Но, видно, уж такая была судьба: в том месте, где дорога сворачивала на Петербург, Репнин вдруг почувствовал сильную боль в правом боку. Пришлось даже остановиться, чтобы боль унялась. После нескольких минут отдыха ему стало лучше, но едва экипаж тронулся с места, как боли возобновились.

   – Беда! Совсем стал разваливаться, – пожаловался он камердинеру, сидевшему рядом.

   – Что теперь будем делать? – забеспокоился камердинер.

   – А что можно сделать? Придётся терпеть. Только скажи форейтору, чтобы не гнал лошадей и избегал тряски.

До Петербурга Репнин добрался совсем больным.

Жена Наталья Александровна даже испугалась, глянув ему в Лицо, выдававшем пережитые мучения.

   – Ты ранен?

   – С чего ты взяла? Просто нога правая отяжелела. Отдохну немного, и всё пройдёт.

Для больного человека семья лучше всякого лазарета. В кругу близких ему людей – любимой жены и трёх милых дочурок – Репнин быстро избавился от дорожной усталости, да и боли притупились. Уже на третий день после прибытия он почувствовал себя так хорошо, что решил нанести визиты знакомым и в первую очередь графу Никите Ивановичу Панину.

Граф Панин, всё ещё сохранявший за собой должность руководителя внешнеполитического ведомства России, принял его в резиденции коллегии иностранных дел. Человек неулыбчивый, умевший скрывать свои эмоции, в знак приветствия он только подал руку, а не обнял, как это делали многие знакомые ему сановники.

   – Недурно выглядишь, – промолвил граф, бегло оглядев гостя с ног до головы.

   – И такое вы говорите человеку, которого мучают почечные колики и отнимается правая нога!.. В вас нет никакого милосердия, граф, – с показной обидой сказал Репнин.

Если при встречах Панин чаще всего обращался к нему на «ты», то Репнин неизменно говорил ему «вы», хотя и доводился ему по жене родственником. Он был моложе графа на шестнадцать лет, и одно это заставляло относиться к нему с особым почтением.

   – Пожалуй, ты прав, – сказал Панин, оглядев гостя на сей раз более внимательно. – У тебя действительно усталый вид. Садись и рассказывай.

   – А что рассказывать? Война – не увеселительные прогулки.

   – В отпуск приехал?

   – Да. Кстати, я заехал к вам как раз по этому поводу.

   – По поводу отпуска?

   – Когда писал рапорт об отпуске, не думал, что мои недуги могут так сильно обостриться. Думал, до начала новой кампании всё пройдёт и смогу снова вернуться в армию. Но теперь чувствую, болезнь может затянуться, придётся ехать лечиться на целебные воды в Пруссии.

   – А тебя от такой поездки что-то удерживает?

   – Мне нужен дополнительный отпуск, и я надеюсь, что вы в этом поможете.

   – Каким образом?

   – Замолвите за меня слово перед государыней.

На губах первого министра появилась осуждающая усмешка:

   – Государыня заниматься этим не станет. У неё есть более важные заботы. В Москве чума, и все усилия двора направлены на то, чтобы побыстрее погасить эту болезнь.

   – Я понимаю, – разочарованно выдохнул Репнин, – и всё же мне надобно что-то предпринять.

   – Сколько дней необходимо прибавить к отпуску?

   – Дней? Мне нужен целый год.

   – А поменьше нельзя?

   – На водах лечатся обычно в летние дни, а сие означает, что я могу поехать туда только летом будущего года. Зиму проведу в Петербурге, лето в Пруссии – вот и получается год.

   – Такого продолжительного отпуска тебе, конечно, никто не даст. Единственное, что можно сделать в твоём положении, – уйти на год в увольнение.

   – Какая разница?

   – Разница большая. В случае увольнения не будешь получать от казны жалования.

   – Я готов с этим согласиться.

Панин подумал немного:

   – Завтра я должен встретиться с вице-президентом военной коллегии графом Чернышёвым. Постараюсь поговорить с ним о твоём деле. Тебе же следует зайти к нему несколько позднее. Думаю, будет лучше это сделать в начале будущей недели. К тому времени вопрос может уже решиться.

Репнин тепло поблагодарил за обещанное содействие.

   – Не стоит благодарности, – сказал на это Панин. – Я не забываю о наших родственных связях и считаю, что мы должны помогать друг другу.

   – По случаю своего ухода в отпуск я решил устроить маленькое застолье. Мы с Натальей Александровной будем рады, если вы согласитесь принять в нём участие.

   – Я не любитель людных застолий, и ты об этом хорошо знаешь.

   – Не беспокойтесь, я не намерен собирать весь город. Кроме вас будут только Куракины.

   – Хорошо, постараюсь приехать, – пообещал граф...

Первый министр сделал всё так, как и обещал. Когда спустя несколько дней Репнин прибыл в военную коллегию, на столе у вице-президента коллегии графа Чернышёва уже лежал подписанный указ об его увольнении на год в связи с необходимостью длительного лечения на водах. Указ был подписан 17-м числом сентября месяца.

   – Графу Румянцеву указ уже послан, – сообщил вице-президент. – Так что скоро получите от него ордер и можете считать себя свободным.

Репнин не стал задерживаться в военной коллегии, а сразу поехал домой порадовать жену. Он чувствовал себя так, словно избавился от тяжёлой ноши. Отныне он мог ни о чём более не думать, как только о благополучии семьи да о восстановлении собственного здоровья. Правда, на его руках ещё нет ордера главнокомандующего армией, но за этим дело не станет. Он был уверен, Румянцев отнесётся к его судьбе с пониманием.

Вопреки ожиданиям, супруга Наталья Александровна не очень обрадовалась решению военной коллегии. Она почти не жила вместе с мужем – всё одна да одна, а тут снова надо разлучаться. Впрочем, её угнетало не только это; в последнее время ей стали настойчиво напоминать о себе многочисленные кредиторы, услугами которых она пользовалась в отсутствие мужа. Хотя и старалась на всём экономить, но денег всё равно уходило много. Росли дети, а вместе с этим росли и расходы, связанные с их воспитанием и обучением. Кроме гувернантки, приходилось содержать двух учителей. А ведь на всё это нужны деньги. Очень она надеялась на жалованье, которое должен был получить муж за свою службу. Но он приехал из армии совершенно пустым. А теперь вообще целый год без денег. Как прожить это время? А на что жить и лечиться за границей ему самому? Голова идёт кругом от таких вопросов.

   – Ничего, как-нибудь обойдёмся, – утешил её Репнин. – Деньги я раздобуду, обязательно раздобуду.

Вечером по пути со службы заехал граф Панин. Узнав, чем озабочены хозяева дома, сочувственно развёл руками:

   – Трудно что-либо посоветовать. Можно взять ссуду под залог деревень.

   – Но деревни наши, за исключением Воронцова, уже заложены, – отвечал Репнин. – Кстати, в будущем году кончается срок выплаты долгов. Ежели к концу года не выплачу долги, могу лишиться деревень и полностью разориться.

   – Будем надеяться, что до этого не дойдёт, – сказал Панин.

   – Может быть, посоветуете что-нибудь? – обратилась к нему Наталья Александровна.

   – Много у вас кредиторов?

   – Мелким давно счёт потеряли, – сказал Репнин.

   – В таком случае ничего другого не остаётся, как найти одного богатого кредитора, занять у него под поручительство важной и состоятельной особы большую сумму и рассчитаться со старыми кредиторами, в том числе с теми, у которых брали деньги под залог деревень.

   – Не вижу тут никакой выгоды, – заметила Наталья Александровна.

   – Первое – вы сможете таким образом сохранить за собой заложенные деревни. Вторая выгода – вместо многих мелких и средних кредиторов будете иметь только одного, а с одним человеком договариваться гораздо проще, чем с большой толпой.

   – Но такого кредитора надо ещё найти. Богатых людей в Петербурге совсем не стало. Когда бываешь в гостях, только и слышишь жалобы на безденежье.

   – Довольно об этом, – решил остановить разговор Репнин. – Деньги – моя забота, и я найду способ их раздобыть. Пойдёмте лучше чаю попьём.

За чаем разговор о деньгах более не возникал. Панин рассказывал о проводах в Москву графа Григория Орлова. Императрица поставила перед ним задачу в течение ближайших недель очистить Первопрестольную от страшной заразы.

   – Вы считаете, что он справится?

Панин ответил не сразу.

   – Я не люблю этого человека, – сказал он. – Его поведение часто не соответствует дворянскому званию. Но в одном отказать ему трудно – в умении добиваться своих целей. Словом, государыня знала, кого посылает с таким поручением.

   – Наверное, и здешних лекарей с собой взял? – поинтересовалась Наталья Александровна.

   – Не только лекарей. В Москву отправились сотни гвардейцев с огромнейшим обозом, нагруженным съестными припасами и лекарствами. Кроме того, граф повёз с собой несколько мешков денег, почти полностью очистив казну. При тех возможностях, которые у него есть, не так уж трудно добиться быстрого успеха.

   – Помоги ему Бог! – перекрестилась Наталья Александровна. – В моём понятии чума страшнее войны.

   – Любая моровая болезнь таит в себе великое бедствие, – согласился Панин.

Репнин в разговор не вступал. Он был занят мыслями о том, где можно раздобыть деньги для выплаты долгов и всевозможных расходов в течение предстоящего года, которые представлялись ему устрашающе большими.

В соответствии с указом военной коллегии главнокомандующий армией фельдмаршал Румянцев освободил князя Репнина от обязанностей командующего отдельным корпусом сроком на один год ордером от 1 октября и тем самым как бы отрезал ему пути к ретираде. С момента получения сего ордера Репнин стал готовиться к выезду за границу к целебным водным источникам самым серьёзным образом.

Главной препоной всё ещё оставались деньги. Он долго искал, но так и не нашёл состоятельного человека, готового открыть перед ним свою мошну. Правда, Наталье Александровне удалось собрать у своих родственников князей Куракиных семь тысяч рублей, да ещё почти такую же сумму выдали в счёт жалованья за службу в армии, но всё равно этих средств было мало. Требовались многие десятки тысяч рублей.

Хоть и не хотелось, а всё-таки пришлось снова обратиться за советом к графу Никите Панину. Был бы жив бывший канцлер граф Михаил Илларионович Воронцов, Репнин бы, конечно, обратился к нему. Добрый, щедрой души человек, он никогда ему ни в чём не отказывал. Но графа больше нет, он умер ещё четыре года тому назад. Не было в живых и графа Бестужева-Рюмина, его прежнего покровителя. Из близких ему людей, на поддержку которых он мог рассчитывать, оставался один Панин.

   – Плохи твои дела, – выслушав его, сказал Панин. – Выложить в долг сразу десятки тысяч рублей – такого богача в России вряд ли найдёшь. Впрочем, – после некоторого раздумья продолжал он, – я знаю человека, у которого есть такие деньги. Только живёт он не у нас, а в Голландии. Это известный всей Европе банкир Гопа.

   – Вы считаете, что я смогу к нему подступиться?

   – А почему бы и нет?.. Ежели найдёшь знатного поручителя, двери банка распахнутся перед тобой без скрипа.

   – Но где найти такого поручителя?

   – Да в той же Пруссии, куда едешь лечиться. На вашем месте, – продолжал Панин, вдруг перейдя на «вы», – я рискнул бы обратиться к самому принцу Генриху, брату короля. Как мне известно, он о вас очень высокого мнения.

   – Но мы с ним не так близки, чтобы обращаться с подобными просьбами. Одно время были постоянными партнёрами в шахматы, но это ещё ничего не значит.

   – Но поговорить-то с ним можете?

   – Я должен всё это хорошенько обдумать.

После такого разговора на душе у Репнина стало легче: перед ним засветился луч надежды. Он пока ничего не говорил жене, но с того момента мысль о получении крупного займа у богатого голландского банкира не покидала его.

А жизнь тем временем шла своим чередом. Из Москвы, куда отбыл с великой командой граф Орлов, дабы покончить с моровой язвой, всё ещё поступали плохие вести. Чума продолжала безжалостно косить людей, хотя и предпринимались против неё решительные действия.

Очень много толков вызвало сообщение о бунте московской черни. Однажды у Варварских ворот стал собираться народ с подаяниями Боголюбской иконе Богоматери. Желая избежать большого скопления людей в тесном пространстве, архиепископ Амвросий приказал запечатать сундук для сбора подаяний и вместе с иконой перенести его в другое место. Разъярённая чернь с криками: «Грабят Боголюбскую Богородицу!» бросилась искать архиепископа для расправы сначала в Чудов монастырь, а затем в Донской. Найдя его в Донском монастыре, бунтовщики учинили над ним скорый суд и убили. Чтобы подавить бунт, генералу Еропкину, оставшемуся за градоначальника, пришлось применить против бунтовщиков пушки, выставить войска...

В связи с непрекращавшейся опасностью распространения чумы императрица издала собственноручный манифест, в коем с соболезнованием указывала на тех, кто «поставляя карантин себе за великое отягощение, скрывают больных и не объявляют о них поставленным в каждой части города начальникам; другие, оставляя больных в домах одних без помощи и попечения, сами разбегаются и разносят болезнь и трепет, которыми заражены; третьи вынашивают скрытно мёртвых и кидают на улице христианские тела без погребения, распространяя заразу единственно чтоб не расстаться с заражёнными пожитками и не подвергнуться осмотру приставленных к тому людей». Манифест заканчивался словами: «Всякое же угнетение, утеснение, грубость и нахальство всем и каждому запрещаем употреблять, – наипаче же паки и паки наистрожайше запрещаем всем начальникам и подчинённым брать взятки и лихоимствовать как при осмотрах, так и при выводе в карантин».

Дабы предупредить появление язвы в самой столице, было приказано устроить на подступах к Петербургу карантинные заставы. Дополнительные карантинные заставы были поставлены на Старорусской, Тихвинской, Новой и Старой Новгородской и на Смоленской дорогах. На все заставы были определены гвардии офицеры с командами для «наикрепчайшего смотрения, чтоб никто без осмотра и окурения не был пропущен из едущих и пеших, с их экипажем и пожитками».

К концу октября из Москвы стали, наконец, поступать обнадёживающие вести. Если раньше число чумных жертв доходило от 800 до 1000 в день, то сейчас умершие исчислялись только десятками. Всё это приписывалось заслугам графа Григория Орлова. Фаворита императрицы расхваливали на все лады. В некоторых присутственных местах посетителям навязывали стихи московского поэта Василия Майкова, посвящённые любимцу общества. Вот что писал о нём поэт:

 
Не тем ты есть велик, что ты вельможа первый –
Достойно сим почётен от росской ты Минервы
За множество твоих к Отечеству заслуг! -
Но тем, что обществу всегда ты верный друг...
Не самую ль к нему дружбу тем являешь,
Когда ты спасть Москву от бедствия желаешь?
Дерзай, прехрабрый муж, дерзай на подвиг сей,
Восстанови покой меж страждущих людей...
Когда ж потщишься ты Москву от бед избавить,
Ей должно образ твой среди себя поставить -
И вырезать сии на камени слова:
«Орловым от беды избавлена Москва!»
 

«Покоритель язвы» вернулся из Москвы в Петербург в конце ноября. Это событие было отмечено шумными торжествами. По сему случаю в Царском Селе были сооружены триумфальные ворота, а на монетном дворе по приказу императрицы выбили медаль с его портретом и изображением Курция, бросающегося в пропасть, с надписью: «И Россия таковых сынов имеет».

Итоги работы по ликвидации моровой болезни обсуждались на открытом заседании Государственного совета с участием наиболее видных представителей высшего общества. Имел приглашение на это заседание и князь Репнин, но присутствовать на нём не смог. Состояние его здоровья снова ухудшилось, и он вынужден был большую часть времени проводить в постели. Почти всю зиму не покидал он своего дома.

Для лечения на водах Репнин выехал только летом 1772 года.