Текст книги "Фельдмаршал Репнин"

Автор книги: Михаил Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Глава 7
РАСПЯТОЕ КОРОЛЕВСТВО

1

Наталья Александровна восприняла назначение мужа в Ригу с пониманием. Что ж, в Ригу, так в Ригу, ей не привыкать переезжать с места на место, главное, чтобы быть вместе. Особенно это важно сейчас, когда у последней доченьки Дашеньки жених объявился в лице барона Коленберга. Не нынче-завтра тоже оставит родительское гнездо, как это уже сделали её старшие сёстры.

Истекал март 1793 года, приближалась пора дружного таяния снегов, и Репнин решил не задерживаться в Воронцове; переночевав, он уже на следующий день поспешил с семьёй в обратную дорогу.

В Петербург успели вовремя: с моря подул тёплый ветер, пролился дождь, и дороги на глазах превратились в грязное месиво.

   – Что теперь будем делать, – встревожилась княгиня, – ждать, когда всё просохнет?

   – Имеешь в виду поездку в Ригу?

   – Да.

   – Мы можем отправиться туда на корабле. Так будет удобнее.

   – А когда отправимся?

   – Я ещё не получил указа о моём назначении, да и адъютант пока в отпуске. Придётся немного подождать.

После возвращения из Воронцова Репнин к первому министру более не ездил, но президента военной коллегии всё же навестил. Не мог иначе: всё-таки старый боевой друг, три войны вместе воевали.

Граф Салтыков встретил Репнина порывистыми объятиями.

   – Как же обрадовал меня своим появлением! – тискал он гостя в своих ручищах. – Рад, зело рад!..

От его объятий князю становилось даже невмоготу: родитель Пётр Семёнович был человеком щупленьким, хилым на вид, а этот вымахал в настоящего богатыря. Видно, так Богу угодно было.

   – А у меня хорошие новости, – продолжал Салтыков, не давая гостю раскрыть рта. – Только что получил рапорт от генерала Кречетникова. Границы империи Российской расширены на запад ещё на многие десятки вёрст. Пограничные столбы уже переставлены.

   – Хочешь сказать, произошёл новый раздел Польши?

   – Как хочешь, так и называй. Поляки получили то, что должны были получить в результате вызывающего поведения. Впрочем, тебе всё может объяснить сей документ, – добавил Салтыков, кладя на стол перед гостем несколько листов бумаги. – Почитай, а я тем временем схожу распоряжусь, чтобы принесли выпить и закусить. Такую встречу нельзя не отметить.

Документ имел следующее название: «Манифест генерал-аншефа Кречетникова, объявленный по высочайшему повелению в стане российских войск при Полонно». На его страницах не было ни одного исправления или помарки, всё выглядело чисто и аккуратно, как обычно выглядят документы, которые составляются в придворных канцеляриях. Да и сам стиль изложения свидетельствовал о том, что его писали не штабные писари, а чиновники высокого столичного ранга. Что до имени генерала Кречетникова, вписанного в название документа, то оно воспринималось как прикрытие для подлинных авторов манифеста.

«...Участие её величества императрицы Всероссийской, – читал Репнин, – приемлемое в делах польских, основывалось всегда на ближайших коренных и взаимных пользах обоих государств. Что не только тщетны были, но и обратились в беспощадную тягость и в такое же донесение бесчисленных убытков и все её старания о сохранении в сей соседней ей области покоя, тишины и вольности, то неоспоримо и ощутительно доказывается тридцати летнею испытанностию. Между неустройства– ми и насилиями, происшедшими из раздоров и несогласий, непрестанно республику Польскую терзающих, с особенным соболезнованием её императорское величество всегда взирала на те притеснения, которым земли и грады, к Российской империи прилеглые, некогда сущим её достоянием бывшие и единоплеменниками её населённые, созданные и православною христианскою верою просвещённые и по сие время оную исповедующие, подвержены были. Ныне же некоторые недостойные поляки, враги Отечества своего, не стыдятся возбуждать правление безбожных бунтовщиков в королевстве Французском и просить их пособий, дабы обще с ними вовлёкши Польшу в кровавое междоусобие. Тем вящая от наглости их предстоит опасность как спасительной христианской вере, так и самому благоденствию обитателей помянутых земель от введения нового пагубного учения, стремящегося к расторжению всех связей гражданских и политических, совесть, безопасность и собственность каждого обеспечивающих, что помянутые враги и ненавистники общего покоя, подражая безбожному, неистовому и развращённому скопищу бунтовщиков французских, стараются рассеять и распространить оное по всей Польше и тем самым навеки истребить как собственное её, так и соседей её спокойствия»...

Репнин вздохнул, прикинул, сколько ещё осталось читать, и снова склонился над бумагами. Далее следовали уже вещи поконкретнее.

«По сим упражнениям её императорское величество всемилостивейшая моя государыня, как в удовлетворение и замену многих своих убытков, так и в предохранение пользы и безопасности империи Российской, а равно самих областей польских, и в отвращение и пресечение единожды навсегда всяких превратностей и частых разнообразных перемен правления, соизволяет ныне брать под державу свою и присоединить на вечные времена к империи своей все замыкающиеся в нижеописанной черте земли и жителей их...»

   – Ну как, ознакомился? – вошёл Салтыков.

   – Прочитал почти всё.

   – Ну и как?

Репнин пожал плечами, промолчал.

   – С поляками можно иметь дело, только ведя за спиной силу.

   – Новый раздел Польши может вызвать не только общее негодование, но и вооружённое сопротивление, – сказал Репнин.

   – Пусть попробуют, мы их быстро усмирим. Пока же, судя по рапорту Кречетникова, они ведут себя разумно. Ни одного шумного сборища, не говоря уже о вооружённых выступлениях.

На этом разговор пришлось прекратить, потому что в комнату с большой корзиной вошёл слуга и стал выкладывать на стол бутылки с вином, бокалы и блюда с холодными закусками.

   – Всё, ни слова больше о политике, – объявил Салтыков. – Будем только пить и говорить о женщинах. Согласен?

   – Придётся согласиться, – улыбнулся Репнин.

В Ригу Репнины выехали только в мае. Пришлось задержаться в связи со свадьбой младшей дочери, которая состоялась сразу после празднования Пасхи. Жених Дашеньки устраивал обоих родителей: он хотя и был природным немцем и лютеранской веры, но человеком оказался умным и добропорядочным.

   – Теперь мы остались совсем одни, – говорила дорогой Наталья Александровна, – но меня это почему-то совсем не печалит. Даже радует. Я смогу теперь больше уделять тебе внимания и никуда более не пущу одного.

   – А ежели на войну пошлют?

   – И на войну с тобой поеду.

Слушая её откровения и время от времени взглядывая на её одухотворённое лицо, Репнин радовался тому, что сохранил супружескую верность. Такая прекрасная жена была достойна большой ответной любви. А ведь был случай, когда их брак держался буквально на волоске: тогда, когда Репнин представлял в Варшаве российское правительство в качестве полномочного министра. Однажды его познакомили с полячкой Понятовской, женщиной редкой красоты, вышедшей замуж за австрийского генерала. Влюбчивая полячка так увлеклась российским дипломатом, что, казалось, забыла о существовании законного супруга, тем только и занималась, что искала с ним новых и новых встреч. И кто знает, чем всё это могло кончиться, если бы Петербург не дозволил ему уехать на турецкую войну.

В Риге Репнины разместились в казённом губернском доме. Всякое переселение связано с расходами, а после свадьбы дочери денег в семейной шкатулке осталось совсем мало. При покупке мебели и хозяйственной утвари пришлось ограничиться самым необходимым.

   – Не стоит расстраиваться, – утешал жену Репнин. – Всё равно долго жить здесь не будем. Представится случай – попрошу государыню перевести меня в Москву или вообще уволить со службы.

   – А ежели дадут чин генерал-фельдмаршала?

   – Такого чина мне не дадут.

   – Откуда знаешь?

   – Раз говорю, значит, знаю.

Служба Репнину была знакома: не один год губернаторствовал в Смоленске и Орле, слава Богу, кое-чему научился. Обретённый в прошлые годы опыт позволил быстро вникнуть в суть дел, и дела устроились обычным порядком.

В начале августа от президента военной коллегии графа Салтыкова пришло письмо с приглашением принять участие в праздничных торжествах по случаю заключения мира с Оттоманской империей, которые намечались на 2 сентября. Репнин показал письмо супруге:

   – Поедешь?

   – А как же! Я же сказала: больше ни на шаг не отпущу тебя одного.

   – Тогда надо собираться в дорогу. Время летит быстро.

В Петербург приехали за неделю до начала торжеств. Первым делом нанесли визиты родственникам, знакомым. Сам Репнин в первую очередь поехал к президенту военной коллегии, на которого, судя по полученному письму, императрицей возлагалась организация торжеств. Граф, как и в прошлый раз, был шумлив и деятелен. На новой, более высокой должности он утратил прежнюю скромность, а вместе с нею и сдержанность в суждениях, стал самонадеянным и чуточку кичливым.

   – Что слышно от Кречетникова, – спросил Репнин, – поляки не бунтуют?

   – А чего им бунтовать? Никуда не денутся, будут жить как миленькие.

Рассказывая о программе праздника, Салтыков сообщил, что торжества откроются парадом войск гвардии, затем будут приёмы, награждения, застолья, развлечения...

   – Много приглашённых?

   – Почти всех генералов пригласили, свободных от службы. Фельдмаршалу Румянцеву тоже послали приглашение, но он вряд ли приедет: годы не те, к тому же, говорят, прибаливает часто.

Как и было предусмотрено программой, праздник начался на Дворцовой площади. Выбирая с женой место, откуда можно было бы лучше увидеть шествие войск, Репнин чуть не столкнулся с великим князем Павлом, оказавшимся на краю площади вместе с сыновьями Александром и Константином. Цесаревичи хорошо знали Репнина и приветствовали его по-гвардейски, как старшего по военному чину.

   – Я сожалею, что вы не смогли приобщиться к их обучению, – сказал Павел. – Они вас любят больше, чем кого-либо.

   – Я был бы рад служить вашему высочеству, – ответил Репнин, – но вы же знаете: солдат не всегда волен в выборе.

   – Я вас понимаю и не сержусь. Где вы сейчас, в Риге?

   – Да. Такова была воля государыни.

   – А чего вы ждёте от сегодняшнего праздника?

Репнин пожал плечами:

   – Ничего особенного не жду, а впрочем, – запнувшись, виновато посмотрел на жену, – если изволите иметь в виду награды, то, конечно же, на что-то надеюсь. Я играл в этой войне далеко не последнюю роль, и думаю, мои заслуги не могут быть не приняты во внимание.

   – Я тоже так думаю. Но весь вопрос в том, смогут ли те, кто толпятся сейчас вокруг трона, правильно оценивать величину заслуг сыновей Отечества? Я лично в этом сомневаюсь.

Репнин открыл было рот, чтобы ответить, но в этот миг заметил императрицу, проходившую мимо в окружении небольшой свиты. Он не понял, слышала ли она слова наследника престола или нет, но он видел, как она ревниво повела плечом. Вспомнились слова Безбородко: «Если хотите, чтобы вас не обошли чином генерал– фельдмаршала, постарайтесь держаться от наследника престола подальше»... Что ж, видно такая судьба...

   – Хотите услышать моё предсказание? – продолжал между тем великий князь. – Вам это будет неприятно, но я всё-таки скажу: чин фельдмаршала вам не достанется, хотя вы его и заслужили.

Репнин почувствовал, что надо бы что-то сказать в ответ, но не знал что. Его выручил барабанный бой, призывавший всех к вниманию, затем прозвучали оркестровые трубы, и шествие войск началось. Тем временем Павел с цесаревичами отошёл, и Репнин остался с женой.

   – Не расстраивайся, – сказала ему княгиня. – Все знают, великий князь часто говорит не то, что надо.

   – Я не расстраиваюсь, – промолвил супруг.

Репнин старался выглядеть спокойным, но его настроение было окончательно испорчено. С этой минуты его ничто уже не интересовало – ни парад, ни музыка, ни ликование толпы. Он ждал, чтобы всё это поскорее закончилось и гостей пригласили бы в зал для ознакомления с указами её величества о наградах.

Императрица оказалась щедрой на высочайшие милости. Никого не обошла своим вниманием. Много имён было перечислено в списках награждённых: Суворов, Кутузов, Салтыков, Голицын, Волконский... Все имена запомнить было невозможно. Не был забыт и фельдмаршал Румянцев. Хотя он и не удостоил сей праздник своим присутствием, государыня на это не обиделась и повелела послать ему в Киев в качестве памятного подарка золотую шпагу, осыпанную бриллиантами. Что до князя Репнина, выигравшего знаменитое сражение при Мачине, заставившего турок сесть за переговоры о мире, то в сём деле пророчество великого князя оказалось точным. Чина генерал-фельдмаршала, о чём так много говорили в Петербурге, он не получил. Императрица посчитала более справедливым пожаловать ему похвальную грамоту и 60 тысяч рублей «на поправление домашних дел».

Услышав это, Наталья Александровна сделала вид, что она даже очень и очень рада. Позднее, когда возвращались из Петербурга в Ригу, она всю дорогу убеждала мужа, что похвальная грамота и 60 тысяч рублей – это гораздо ценнее, чем фельдмаршальский жезл. Ну что такое жезл? Красивая безделушка, годная лишь для детских забав. А 60 тысяч – большие деньги! На них можно дворец построить и жить в роскоши. Так что не огорчаться, а радоваться надо.

Обнимая и целуя её, Репнин отшучивался:

   – Твоими устами глаголет святая истина. Зачем мне на старости лет чин фельдмаршала? В нашем положении, конечно же, нужнее деньги. Ежели дворец не построим, то попытаемся с их помощью как-нибудь из долгов выпутаться, которых, к сожалению, у нас ещё немало.

   – Вот и прекрасно! – обрадовалась Наталья Александровна. – И не будем больше печалиться.

Глава 8
ТРЕТИЙ РАЗДЕЛ

1

После праздничных торжеств по случаю заключения мира с Турцией Петербург ещё долго оставался, выражаясь современным языком, в состоянии эйфории. Всем казалось, что наступило наконец время, когда можно расслабиться и не думать больше о возможных невзгодах. Мир! Ничто не побуждает столько приятных надежд, как это короткое, приятное всем слово.

Всех радовало не только восстановление добрососедских отношений с Оттоманской империей. Была приятна и тишина, воцарившаяся после бурных событий на территории Польши. Решившись на второй раздел этой страны между соседними с нею державами, министры её величества вначале побаивались, что поляки взбунтуются, возьмутся за оружие, но ничего этого не произошло. Ни одного мало-мальски заметного антирусского выступления! Слава Богу, образумились...

Так тихо и мирно ушёл в прошлое 1793-й год. Так же тихо и мирно начался новый, 1794-й... И вдруг из Киева, это случилось уже после Пасхи, появился курьер с ужасающим известием: в ночь на страстную пятницу поляки напали на русские команды, расквартированные в Варшаве, и учинили настоящую резню. Спастись удалось только тем, кто успел покинуть город и перейти российскую границу.

Вскоре появился ещё один курьер – на этот раз от самого генерал-аншефа Кречетникова. В своём донесении командующий русскими войсками в Польше представил более полную картину. Оказалось, вооружённое выступление поляков готовилось давно под руководством тайных организаций, имевших связь с мятежной Францией. Мятеж возглавил некий Костюшко, объявивший себя правителем государства. Мятежники сумели привлечь на свою сторону почти всю королевскую армию. Они уже заняли Краков, а теперь угрожают взять под свой контроль и Варшаву. Король Станислав не в состоянии им что-либо противопоставить. Не в силах восстановить порядок в стране и российские войска. Кречетников просил её величество ввести в Польшу дополнительные части, без чего исправить положение невозможно...

Ознакомившись с донесением, императрица вызвала к себе Безбородко и Салтыкова.

   – Известно ли вам, что произошло в Варшаве? – спросила она.

   – Да, ваше величество, – отвечал президент военной коллегии, – копию донесения вашему величеству Кречетников прислал и на моё имя.

   – Что вы можете сказать о Костюшко, объявившем себя правителем королевства?

У графа Салтыкова сведений об этом человеке не оказалось. Короткую информацию смог представить только первый министр Безбородко. Он сообщил, что Тадеуш Костюшко происходит из шляхетской семьи. Выпускник Варшавского кадетского корпуса, четыре года обучался военному делу во Франции. Имеет звание бригадного генерала.

   – По всему, мы имеем дело с опасным противником, – резюмировала императрица. Она потянулась рукой к табакерке, два раза чихнула и затем вернулась к прерванному разговору:

   – Что имеете предложить?

   – Я подготовил рескрипт князю Репнину, – доложил Салтыков. – Мы дадим в его распоряжение две дивизии, силами которых он сможет нанести удар по мятежникам со стороны Вильно. Кроме того, можно повести наступление со стороны Бреста, где тоже расквартированы войска.

Высказанный план действий императрица не отвергла, но и не одобрила. Она долго молчала, обдумывая, какое принять решение, и наконец заговорила:

   – Наши лучшие войска всё ещё находятся неподалёку от турецких границ. Не так ли?

   – Да, ваше величество.

   – Ежели мы снимем эти войска и пошлём на Варшаву, то, думаю, удобнее сделать сие через Малороссию. Я знаю, что делать, – вдруг озарилась она идеей, – я поручу сие дело фельдмаршалу Румянцеву.

Безбородко без колебаний одобрил её решение. Он выразил уверенность, что граф Румянцев, из нынешних военачальников самый опытный, сумеет быстро разгромить армию мятежников и усмирить страну.

   – А как быть с Репниным? – подал голос Салтыков. – Оставить его в покое?

   – Пусть он тоже примет участие в деле. Главная задача для него – не допустить мятежников в Вильно и другие прибалтийские земли.

Когда все вопросы, казалось, были уже обговорены, императрица вспомнила о западных соседях Польского государства.

   – Встречались ли вы с посланниками Пруссии и Австрии? – обратилась она к первому министру.

   – Пока ещё нет.

   – Пригласите. Пусть их правительства представят нам свои соображения, касаемые мятежа, а также решений, которые следует принять после усмирения Польши.

Отвечая согласием, Безбородко низко поклонился.

Когда посетители ушли, императрица села за стол и занялась письмом фельдмаршалу Румянцеву. Письмо получилось сравнительно коротким, но, как ей самой показалось, достаточно убедительным. «Довольно небезызвестно, думаю, Вам самим, – писала она, – сколь странное сделалось происшествие с войском моим в Варшаве и сколь ослабление, допущенное к тому, должно чувствительно быть для меня. Ничто так не прискорбно мне, как то, что поляки, имея всегда лучший и удобнейший случай предпринять, что они могли предпринять теперь, когда среди самого войска моего находились. Но я оставляю говорить Вам о сём: скажу здесь только то, что я слышала о лучшем состоянии теперь здоровья Вашего; обрадовалась и желаю, чтоб оно дало вам новые силы разделить со мною тягости мои. Ибо Вы сами довольно знаете, сколь Отечество помнит Вас, содержа незабвенно всегда заслуги Ваши в сердце своём; знайте также и то, сколь много и всё войско самое любит Вас и сколь оно порадуется, услышав только, что обожаемый Велизарий опять их приемлет, как детей своих в своё попечение. Я, уверена будучи не менее о Вашем благорасположении к ним, остаюся неизменно в ожидании теперь о принятии Вами всей армии в полное распоряжение Ваше, пребывая впрочем навсегда Вам усердная и доброжелательная Екатерина».

Кончив писать, императрица вызвала секретаря и приказала, сняв с письма копию, тотчас отправить его с фельдъегерем в Киев графу Румянцеву.

«Ну вот, распоряжения сделаны, – удовлетворённо подумала она. – Теперь остаётся ждать, как развернутся дальнейшие события».

2

Весть о массовом восстании в Польше дошла до Риги несколькими днями позднее, чем об этом узнали в Петербурге. Репнин сначала не придал сей вести особого значения, думая, что это всего лишь нападение одного из конфедератских отрядов, но когда получил письмо от Столыпина, понял, что дело серьёзное. Не мешкая, он сразу же поехал в расквартированные в губернии войска, имея целью сформировать из них достаточно боеспособный корпус.

Поездка по войскам заняла около двух суток. Когда он вернулся в управление губернии, на его рабочем столе оказалось новое письмо президента военной коллегии. К письму был приложен сенатский указ, коим он, Репнин, назначался главнокомандующим действующей армии, создаваемой для подавления Польского восстания. Местом пребывания главной штаб-квартиры армии назначался город Брест. Репнина, однако, удивило то, что в письме президента военной коллегии ему предписывалось покуда не ездить в Брест, а занять с войсками город Вильно и оставаться там в ожидании новых указаний из Петербурга.

– Ничего не понимаю, – пожаловался Репнин своему помощнику. – Вроде бы назначили главнокомандующим армией, а в штаб-квартиру сей армии не пускают. Уж не другого ли человека вместо меня подобрали? В военной коллегии, похоже, все с ума посходили.

Новоиспечённый главнокомандующий напрасно сетовал на военную коллегию. Дело в том, что императрица, послав Румянцеву письмо с предложением возглавить армию для подавления польского восстания, вдруг засомневалась в том, что тот согласится взять на себя такое поручение. Вот она и приказала перестраховки ради создать вторую армию во главе с князем Репниным – так, на всякий случай... Сам Репнин узнал обо всём этом только после завершения польской операции. Но тогда, негодуя и теряясь в догадках, он вынужден был делать то, что предписывалось инструкциями.

К тому времени город Вильно уже был занят повстанцами. Однако их силы оказались не столь велики, и Репнину с его регулярными частями не стоило большого труда разогнать плохо обученные толпы, захватив при этом до ста пленных.

Заняв город, Репнин, как ему и было приказано, дальше не пошёл, а расставил всюду посты и стал ждать, что будет дальше.

Письма из Петербурга более не приходили. О положении в Польше он узнавал теперь от беженцев, которых с той стороны шло великое множество. Именно от них стало известно, что кроме Брестской армии, кстати, пока ещё ничем не проявившей себя, на территорию Польши вступила другая армия, больше, чем Брестская, и что эту армию по поручению фельдмаршала Румянцева возглавил генерал-аншеф Суворов, который уже бьёт мятежников «ив хвост, и в гриву»...

Репнин с сочувствием относился к беженцам – ни в чём не повинным людям, из-за страха за свою жизнь вынужденным бросать родные жилища и искать спокойного места, где не стреляют и не убивают. Поскольку губернская казна была пуста, он убедил Наталью Александровну, приехавшую к нему в Вильно, выделить из семейной кассы тысячу рублей для приготовления бесплатных обедов нуждающимся.

Следил он и за тем, чтобы не обижали пленных. Однажды ему доложили, что бунтовщики, содержавшиеся в городской тюрьме, стали отказываться от пищи, требуя встречи с самым главным русским начальником.

   – Зачинщик известен? – спросил Репнин.

   – Известен, ваше сиятельство: пан Огинский[32]32
  Огинский Михал Клеофас (Михаил Андреевич) (1765-1833) – польский государственный деятель, композитор, имел титул графа. Участвовал в польском восстании под руководством Т. Костюшко. После подавления восстания эмигрировал в Италию. На родину вернулся в 1801 г., когда на русский трон был возведён Александр I. Длительное время был сенатором. С 1815 г. жил во Флоренции. Автор широко известных полонезов («Прощание», «Прощание с родиной» и др.), а также маршей, вальсов, мазурок, романсов.


[Закрыть].

   – Не тот ли Огинский, который некогда был маршалом коронных войск?

   – Не ведаем, ваше сиятельство. Знаем только, что сами поляки называют его графом.

   – Хорошо, приведите его ко мне, я поговорю с ним сам.

Огинского, который был маршалом коронных войск, Репнин знал хорошо. Он познакомился с ним ещё в то время, когда жил в Варшаве в качестве полномочного российского посланника. Очень скользкий тип. Сначала служил королю Станиславу, клялся ему в верности, а потом вдруг вместе со своим войском переметнулся на сторону конфедератов, объявил себя борцом «за свободу Польши». После того, как его войско было разбито, исчез и больше о нём ничего не было слышно. И вот снова Огинский...

Зачинщика беспорядков в тюрьме Репнину доставили прямо в кабинет. Перед ним предстал красивый молодой человек лет двадцати семи – тридцати. Никакого сходства с тем маршалом коронных войск. Тому сейчас было бы лет шестьдесят, не меньше.

   – Как ваше имя? – начал допрос Репнин.

   – Граф Михал Огинский, – представился пленный.

   – Как попали в отряд бунтовщиков?

   – Мы не бунтовщики, мы борцы за свободу своей Отчизны.

   – Какой свободы?

   – Свободы от иноземного засилья, в том числе и русского.

   – Вы офицер?

   – Когда меня спрашивают о моей склонности к занятиям, то я обычно называю себя музыкантом. Я играю на скрипке, клавесине и пишу музыку.

   – Я тоже играю на клавесине и люблю музыку. Кстати, в своё время я имел в польском обществе много знакомых музыкантов, с которыми поддерживал хорошие отношения.

   – Приятно это слышать. Однако я добивался встречи с вами не для того, чтобы говорить о музыке. Я имею жалобу на ужасные условия, в которых содержатся заключённые. Камеры так тесны, что всем не хватает места для сна. Приходится спать по очереди.

Репнин оказался в затруднительном положении. Он понимал, что претензии пленённых бунтовщиков справедливы, но в то же время не знал, как эти претензии можно удовлетворить: свободных казённых помещений для содержания арестованных в городе не было.

   – Я отпустил бы всех вас на волю, – сказал он, – если бы был уверен, что, получив свободу, вы не возьмётесь больше за оружие. Вы лично можете в этом поклясться?

   – В чём?

   – В том, что, получив свободу, не примкнёте больше к бунтовщикам.

   – Такого обещания я дать не могу.

   – В таком случае вам придётся набраться терпения и ждать, когда в стране снова наступит мир. Только после этого откроются перед вами тюремные ворота.

   – Смею напомнить, генерал, я явился сюда не просить свободу, а требовать улучшения условий содержания в неволе пленённых вами.

   – Что до условий содержания, – помедлив, сказал Репнин, – то мы постараемся их улучшить. Я вам это обещаю.

После того как Огинского увели, Репнин вызвал к себе коменданта города и приказал ему вместе с начальником тюрьмы принять все необходимые меры для улучшения условий содержания пленённых бунтовщиков, если даже для этого придётся освободить под тюремные камеры часть служебных помещений.

   – Завтра всё будет сделано, – пообещал комендант.

   – Не завтра, а уже сегодня, – предупредил Репнин.

В этот день он вернулся домой таким усталым, каким давно уже себя не чувствовал.

   – В городе появились слухи, будто в тюрьме преступники устроили бунт, – сказала встретившая его Наталья Александровна. – Ты из-за этого расстроился?

   – Никакого бунта не было, просто было недовольство заключённых. Сейчас уже всё улажено.

   – Тогда почему ты такой? На тебе лица нет.

   – Я просто устал, – сказал князь. – А потом меня угнетает неопределённость. Я считался главнокомандующим Брестской армии, а ехать в Брест, где главная квартира сей армии, мне не дозволяют, желая, чтобы я оставался в Вильно. Впечатление такое, что Петербург мне более не доверяет.

   – Напрасно ты мучаешь себя такими мыслями. С бунтовщиками в Варшаве, наверное, уже покончено, поэтому надобности в твоей армии больше нет, потому тебя и не беспокоят.

   – Нет, нет, – стоял на своём князь, – тут что-то не так. Подожду ещё неделю. Ежели за это время не получу письма от графа Салтыкова, сам поеду в Петербург.

Княгиня согласилась. Ехать в Петербург? Что ж, она тоже поедет. Но она уверена, что ехать никуда не придётся. Курьер с письмом может приехать уже завтра. Она это чувствует, а чутьё её ещё никогда не обманывало.