Текст книги "Парторг (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 14

В Советском Союзе образца 1943 года обычной практикой было совмещение одним человеком самых различных руководящих постов, и в частности почти повсеместно обкомы и горкомы партии областных и краевых центров возглавлял один и тот же человек.

В их числе была и Сталинградская область. Летом 1938 года тридцатитрёхлетний Алексей Семёнович Чуянов стал Первым секретарём Сталинградского обкома и горкома ВКП(б). Сразу после назначения на должность он инициировал пересмотр ряда следственных дел как необоснованных, заведённых во времена руководства наркоматом внутренних дел СССР Ежовым.

Рассмотрение этих обращений было одним из первых действий только что назначенного в августе тридцать восьмого года первым заместителем Ежова по НКВД СССР Лаврентия Павловича Берии.

В их числе был и Виктор Семёнович Андреев. Он об этом, кстати, не знал, но резонно предполагал такое развитие событий. Слишком уж быстро и гладко прошла его реабилитация после возвращения из внутренней тюрьмы дома на Лубянке. Да и освобождение было каким-то странным. Непонятно, правда, было последующее недоверие, например, отказ в службе в действующей армии после начала войны.

Когда враг начал летнее наступление 1942 года, Чуянов был председателем Сталинградского городского комитета обороны и членом Военных советов Сталинградского, Донского и Южного фронтов. Это был человек, переживший всё то, что город пережил в эти тяжелые месяцы, когда хотелось выть от горечи очередных поражений и плясать наконец-то от радости огромнейшей победы, которая вне всякого сомнения начала ломать хребет проклятой нацистской гадине.

Когда после ночного совещания в Кремле Маленков позвонил и спросил, не будет ли он против возвращения в Сталинград товарища Андреева вторым секретарём горкома, промолчав при этом, что это прямое указание Сталина, Чуянов не растерялся. Он был воробьём стреляным и без подсказки сообразил, откуда дует ветер.

Поэтому на прямой вопрос Маленкова он ответил коротким:

– Да, товарищ Маленков. Виктор Семёнович, человек опытный, город знает. Будем рады его возвращению.

В верности своего предположения Алексей Семёнович убедился, когда на следующий день из ЦК была получена с грифом «Совершенно секретно» шифрограмма с фамилиями товарищей, направляемых на усиление руководства области и города. В основном это были те, кто должен будет работать на дополнительных должностях парторгов ЦК на важнейших предприятиях Сталинграда, которые надо было восстановить как можно скорее. Персонально назначения предполагается сделать с учетом мнения руководства обкома.

И только в отношении Виктора Семёновича было особо сказано о прямом указании товарища Сталина о его будущей должности.

За два дня, пока Георгий Хабаров решал жилищный вопрос свой и группы уральских комсомольцев-добровольцев, Виктор Семёнович более-менее вник в проблемы восстановления города. Он не удивился, что Чуянов предложил ему лично курировать самое проблематичное направление: восстановление жилого фонда Сталинграда и соответствующей инфраструктуры. С этой целью было проведено параллельное назначение нового второго секретаря заведующим профильным отделом горкома партии. Это кстати был единственный чисто горкомовский отдел, в обкоме был свой, но там было всего два сотрудника.

Поэтому Виктор Семёнович с нетерпением ждал Георгия. Он был совершенно уверен, что тот предложит ему что-нибудь неординарное для ускорения этого процесса. За годы партийной работы товарищ Андреев научился безошибочно определять людей незаурядных, способных мыслить нестандартно. И молодой лейтенант-инвалид, судя по всему, именно к таким и относился.

Об ожиданиях нового второго секретаря новоиспечённый инструктор горкома не знал и даже не предполагал, что он сейчас услышит после ответного приветствия от своего непосредственного начальника.

* * *

Пока я шёл к месту своей первой работы в Сталинграде, то успел решить, на чём лично сосредоточусь, кроме того, что мне официально будет поручено.

Вопреки широко распространённому мнению, что немцы сумели захватить почти весь Сталинград и что 62-я армия Сталинградского фронта удерживала только небольшие плацдармы на правом берегу Волги, это было очень далеко от реального положения вещей.

Самый южный район города, Кировский, основу которого составляла знаменитая Бекетовка, благодаря стойкости 64-й армии генерала Шумилова, избежал участи остальных районов города. Шумилов грамотно использовал господствующие высоты и не позволил немцам даже просто войти в этот район.

Конечно, они постоянно бомбили и обстреливали его. Ту же СталГРЭС они вынудили прекратить работу на целый месяц. Но факт оставался фактом: Кировский район, окружённый врагом с трёх сторон, в течение всей битвы оставался неприступным для него.

После окончания Сталинградского сражения Кировский район выглядел относительно благополучно. Здесь сохранились семь тысяч небольших одноэтажных домиков, и тут находилась основная масса сталинградцев, выживших в боях. Во всём городе на второе февраля 1943 года насчитали 32 181 жителя, из которых всего 751 человек оставался в остальных шести районах города, где шли бои.

Сюда, в Кировский район, в декабре 1942 года – январе 1943 года вернулись партийно-советские органы и хозяйственные организации города и области, а Управление НКВД, временно разместившееся в одной из заводских гостиниц в Бекетовке, район вообще не покидало. В нём как раз и решилась судьба капитана Антона Дедова.

От центра города, где я разместился со своими комсомольцами-добровольцами, до Бекетовки километров пятнадцать. Так что у меня было достаточно времени поразмышлять во время такой длительной прогулки.

Из своего нового «дома», я вышел заранее, ровно в шесть часов утра. Небо над Сталинградом было ясным, апрельским и день обещал быть уже теплым. Температура стабильно днем была уже больше десяти, по ночам пусть еще не большой, но тоже плюс.

Город встретил меня тишиной. Непривычной, давящей тишиной разрушенных кварталов. Ещё ровно два месяца назад здесь грохотали орудия, рвались снаряды, шли местами последние ожесточённые бои с последними нежелающими сдаваться немцами. Среди них до последнего оставались немногочисленные фанатики, которые предпочли смерть плену. А сейчас только ветер гулял между обгоревшими остовами зданий, да изредка падал кирпич с разрушенной стены.

Я шёл вдоль трамвайных путей, которые в довоенном Сталинграде тянулись через весь город с севера на юг. Указателей которые я пересекал естественно не было как и самих улиц. Кругом были остовы разрушенных зданий, груды кирпича, искорёженный металл, воронки от снарядов и бомб. Было много сгоревшей техники врага.

Но я заставил себя не думать о прошлом. Сейчас передо мной стояли другие задачи. Я думал о том, что предстоит сделать. Восстановление жилья, это понятно. Но как именно? С чего начать? Материалов нет, рабочих рук мало, техника почти вся на фронте или восстанавливается после боёв.

И ещё я думал о протезах. О тех разговорах, которые у меня были с Виктором Семёновичем и моими товарищами в госпитале. Инвалидов уже много, а будет еще больше. И всем нужна будет помощь. Не только медицинская, но и техническая. Протезы, костыли, инвалидные коляски. Всё это нужно делать, и делать в больших количествах.

Я невольно коснулся рукой своей правой ноги, почувствовал под брюками холодный металл протеза. Моя разработка. Наша с Соломоном Абрамовичем и Васей Маркиным. Она работает. Я шёл уже больше часа, и нога держалась отлично. Да, было непривычно, да, приходилось следить за каждым шагом, но это было несравнимо лучше костылей.

А ведь таких, как я, будут десятки тысяч. Сотни тысяч. Война ещё не кончилась, до Берлина ещё далеко, и каждый день приносит новые жертвы. Раненые, контуженные, инвалиды. Им всем нужна будет помощь.

Может быть, это и есть моя задача? Не просто восстанавливать город, а создать здесь производство протезов? Наладить выпуск тех конструкций, которые мы разработали в Горьком? Ведь здесь, в Сталинграде, есть заводы. Пусть разрушенные, но они восстанавливаются. Есть квалифицированные рабочие. Есть инженеры. Можно организовать производство.

Я так увлёкся своими мыслями, что не заметил, как прошёл уже половину пути. Солнце поднялось над разрушенным городом, освещая руины теплым апрельским светом. Где-то вдали слышались голоса, стук молотков. Город просыпался, начинался новый день восстановления.

Первый такой длительный переход на такую дистанцию я решил сделать экзаменом для себя. Хотя, конечно, было страшновато. Протез ещё не стал частью меня, я всё ещё прислушивался к каждому движению, к каждому шагу, боясь потерять равновесие или сорвать культю.

Но неожиданно я справился, и почти за полчаса до назначенных девяти ноль-ноль был в здании горкома.

Это, собственно, здание не чисто горкома. Сейчас в нём располагаются также обком, облисполком и горисполком. Одно из немногих уцелевших в Кировском районе административных зданий, достаточно просторное для размещения всего руководства области и города.

Жизнь в нём кипела: по его коридорам уже сновали люди, и было видно, что во всех кабинетах кто-то работает. Всех прибывших вместе с нами уже благополучно расселили и ввели в курс дела.

Время у меня ещё было, и я решил зайти в медпункт, чтобы проверить состояние своей раненой ноги после такого марш-броска. Пятнадцать километров по разрушенному городу, это вам не прогулка по Арбату.

Медпункт располагался на первом этаже, в небольшой комнате, которая когда-то, судя по всему, была кабинетом какого-то мелкого начальника. Теперь здесь стояли два топчана, шкаф с медикаментами, стол и несколько стульев. Пахло карболкой и йодом, знакомый госпитальный запах, от которого меня слегка передёрнуло.

Дежурный фельдшер, немолодая лет пятидесяти женщина с усталым, но добрым лицом, сидела за столом и заполняла какие-то ведомости. Услышав мои шаги, она подняла голову и внимательно оглядела меня.

– Здравствуйте, – я поздоровался. – Можно к вам?

– Здравствуйте, лейтенант, – она отложила ручку. – Проходите. Что случилось? Ранение беспокоит?

– Да нет, вроде бы всё нормально, – я прошёл в кабинет. – Просто хотел бы проверить ногу. Я сегодня прошёл пятнадцать километров пешком, первый раз после ранения такую дистанцию, хотел бы убедиться, что всё в порядке.

– Пятнадцать километров? – она удивлённо подняла брови. – На протезе?

– Да.

– Это вы зря так рискуете, лейтенант. Нужно постепенно, понемногу нагрузку увеличивать. А то сорвёте культю, и потом долго лечиться придётся.

– Понимаю, – кивнул я. – Но дело есть, не мог не идти.

Она вздохнула:

– Ладно, раз уж пришли, давайте посмотрим. Лида! – она повысила голос, обращаясь к кому-то в соседнюю комнату. – Иди сюда, помоги!

Из соседней комнаты вышла молоденькая девушка лет восемнадцати, с двумя аккуратными косичками, в обязательном белом халате. Видно было, что она только начинает свою медицинскую карьеру, движения неуверенные, на лице застывшее выражение старательности.

– Присаживайтесь, лейтенант, сейчас посмотрим, – фельдшер указала на топчан.

Я сел и девушка подошла ближе, чтобы помочь мне, и в этот момент она поняла что у меня протез.

Реакция была мгновенной. Лида побледнела, как мел, её глаза расширились, и я увидел, как она пошатнулась. Фельдшер успела подхватить её за руку.

– Лида, выйди пока, принеси бинты из кладовой, – спокойно распорядилась фельдшер, и девушка, благодарно кивнув, почти выбежала из кабинета.

– Простите её, – сказала фельдшер, когда дверь за Лидой закрылась. – Она у нас недавно, всего две недели. Ещё не привыкла. Раньше в колхозе была, в больнице не работала. А тут война, раненые, инвалиды. Для неё это всё в новинку.

– Ничего, понимаю, – ответил я. – Сам поначалу не мог на свою ногу спокойно смотреть.

Фельдшер, похоже, была человеком опытным и никакого удивления не выказала, увидев такое диковинное устройство. Она внимательно, почти с профессиональной заинтересованностью осмотрела конструкцию протеза, покрутила в руках приёмную гильзу, проверила крепления.

– Интересная штука, – негромко сказала она. – Первый раз такое вижу. Обычно они совсем не так устроены. Я до войны в Ленинграде работала, в ортопедической клинике. Там такие протезы были, деревянные, тяжёлые, на ремнях. А это, – она кивнула на мой протез, – совсем другое. Лёгкий какой. И подвижный. Как он устроен?

– Новая разработка, – коротко ответил я, не желая вдаваться в подробности. – В Горьком делали.

– Понятно, – она кивнула и принялась разматывать повязку на культе. – А болит?

– Нет, не болит. Чувствительность конечно повышена, культя хоть и зажила, но еще иногда беспокоит.

Она быстро и деловито осмотрела мою культю, ощупала её, проверила, нет ли воспаления, затем осмотрела приёмную гильзу протеза, заглянула внутрь, убедилась, что там чисто. Достала из шкафчика бутылку спирта, смочила ватку и тщательно обработала и культю, и внутреннюю поверхность гильзы.

– Всё в порядке, лейтенант, – она вынесла своё резюме. – Никакого раздражения, потёртостей нет. Культя зажила хорошо. Хороший протез, кто делал? И ходите вы на нём отлично, я даже не заметила сразу, что у вас протез.

– В Горьком делали, в госпитале, – я решил не распространяться о том, что делал его в значительной степени сам. – Там хороший ортопедический цех.

– Видно, что хороший, – она кивнула. – Давайте я помогу вам с протезом.

Она ловко помогла мне надеть протез обратно, проверила, правильно ли он сел, затянула крепления.

– Вот так. Теперь походите немного, проверьте, всё ли в порядке.

Я встал, прошёлся по кабинету. Всё было нормально, никаких неприятных ощущений.

– Отлично, – сказал я. – Спасибо большое.

– Пожалуйста, – она улыбнулась. – Только вы всё-таки поосторожнее. Не нужно сразу такие нагрузки. Постепенно увеличивайте расстояния. И приходите регулярно, хотя бы раз в неделю, проверять состояние. Понятно?

– Понятно, – кивнул я. – Обязательно буду приходить.

– И ещё, – она посмотрела на меня внимательно. – Если вдруг появится боль, покраснение, отёк, сразу приходите. Не тяните. Инфекция в таких случаях развивается быстро, и тогда лечить будет гораздо сложнее.

– Хорошо, учту, – я поблагодарил её ещё раз и направился к выходу.

Непонятно почему, но во всех документах указано моё воинское звание, как будто я по-прежнему служу в армии. Ничего против этого не имею, но как-то странно. Впрочем, может быть, это обычная практика для инвалидов войны, я пока не разобрался во всех тонкостях.

То, что я достойно выдержал первый настоящий экзамен, пройдя за два с половиной часа почти пятнадцать километров, моё настроение отправило в космос. Значит, я не зря несколько недель мучился в госпитале, восстанавливая свои физические кондиции, и вполне могу переносить приличные нагрузки.

Я, довольный собой и жизнью, смело постучал в дверь кабинета Виктора Семёновича и, услышав в ответ:

– Да, заходите, – решительно открыл дверь.

Сделав шаг вперёд, я по-армейски вытянулся в струнку и весело обратился к хозяину кабинета:

– Разрешите войти, товарищ второй секретарь городского комитета ВКП(б)!

Виктор Семёнович явно не ожидал от меня такого официоза и немного ошарашенно ответил:

– Георгий Васильевич, ну так официально явно ни к чему. Проходи, садитесь.

В этот момент я увидел, что в кабинете он не один.

Стоявший у окна мужчина лет сорока, среднего роста, в кителе старого образца, повернулся и, улыбаясь, проговорил, делая шаг навстречу и протягивая для знакомства руку:

– Давайте знакомиться, товарищ Хабаров. Я Чуянов Алексей Семёнович, Первый секретарь Сталинградского обкома и горкома ВКП(б).

Глава 15

Я пожал протянутую руку, стараясь не выдать своего удивления. Встретить первого секретаря обкома в первый же рабочий день, да ещё в кабинете своего непосредственного начальника, как-то немного неожиданно.

– Очень приятно, товарищ Чуянов. Лейтенант Хабаров Георгий Васильевич.

– Садитесь, Георгий Васильевич, – Чуянов кивнул на стул перед столом. – Виктор Семёнович мне о вас рассказывал. Интересная у вас биография получается. Командир Красной Армии, инвалид войны, а теперь партийный работник. И протез у вас, говорят, необычный.

Я сел, стараясь не показать, как меня удивило такое внимание со стороны первого секретаря к рядовому инструктору горкома.

– Протез действительно новой конструкции, товарищ Чуянов. В Горьковском госпитале разработан.

– Вот как? – Чуянов заинтересованно посмотрел на меня. – А расскажите поподробнее. У нас ведь инвалидов войны теперь будет много, очень много. И всем нужна помощь. Если есть новые разработки, может быть, стоит организовать производство здесь, в Сталинграде?

Я на секунду задумался. Это была возможность. Возможность начать то, о чём думалось ещё в Горьком, когда работал над своим протезом вместе с Соломоном Абрамовичем и Васей Маркиным.

– Товарищ Чуянов, разработка действительно перспективная. Протез лёгкий, прочный, позволяет нормально передвигаться, даже преодолевать значительные расстояния. Сегодня я прошёл от центра до Бекетовки пешком, за два с половиной часа.

Чуянов переглянулся с Андреевым.

– Пятнадцать километров за два с половиной часа? На протезе? – в голосе первого секретаря прозвучало неподдельное удивление. – Это действительно впечатляет. Обычные протезы таких нагрузок не выдерживают, я знаю. У меня в аппарате работает товарищ с протезом, так он через два километра вынужден отдыхать.

– Наш протез, то есть протез, который мы разработали в Горьковском госпитале, основан на других принципах, – начал было я, но Чуянов остановил меня жестом:

– Погодите, Георгий Васильевич. Вы сказали «мы разработали»? То есть вы принимали участие в разработке?

– Да, товарищ Чуянов. Я работал над этим проектом вместе с инженером авиационного завода и офицером, который перед войной закончил четыре курса МАДИ. Мы втроём создали эту конструкцию.

Чуянов снова переглянулся с Андреевым, и я увидел в его глазах живой интерес.

– Виктор Семёнович, я думаю, нам нужно поговорить об этом подробнее. Георгий Васильевич, вы можете как можно скорее подготовить записку о вашей разработке? С техническим описанием, возможностями организации производства?

– Могу, товарищ Чуянов, – я почувствовал, как внутри загорается огонь. – У меня с собой абсолютно все материалы по нашей разработке. Более того, я могу связаться с моими товарищами по разработке в Горьком. У них уже наверняка есть и материалы по результатам первых недель работы.

– Отлично, – Чуянов кивнул. – Вот что, Георгий Васильевич. Я думаю, это может стать важным делом. У нас в Сталинграде и области сейчас тысячи инвалидов войны. Им нужна помощь, нужна возможность вернуться к нормальной жизни. Если ваша разработка позволяет это сделать, мы должны организовать производство.

Он повернулся к Андрееву:

– Виктор Семёнович, давайте подумаем, где мы можем это организовать. Какие у нас есть возможности?

Андреев задумался, потирая подбородок. Я видел, что он прикидывает варианты.

– Алексей Семёнович, у нас есть скорее всего возможности на наших заводах, – начал он медленно. – Но восстановление идёт медленно. Поэтому давайте поручим Георгию Васильевичу подготовить все материалы, затем соберем парторгов ЦК, пригласим нашу городскую медицину, у нас ведь была при областной больницы небольшая ортопедическая мастерская и вместе подумаем, что можно сделать самим для решения этой проблемы.

– Это наверное оптимальный вариант, – согласился Чуянов. – У нас только по области несколько тысяч инвалидов, и каждый день прибывают новые. Нужно много протезов, очень много.

Он повернулся ко мне:

– Георгий Васильевич, а насколько сложно изготовление вашего протеза? Какие нужны материалы, какое оборудование?

Я быстро прикинул в уме. Это был тот разговор, к которому я готовился ещё в Горьком, обсуждая с Соломоном Абрамовичем перспективы массового производства.

– Товарищ Чуянов, основные материалы, это дюралюминий для силовых элементов, сталь для осей и креплений, кожа для гильзы, натуральная резина для амортизаторов. Дюраль – это самая большая проблема, материал пока стратегический. Оборудование нужно обычное слесарное и токарное, плюс сварочный аппарат. Самое сложное, это точная подгонка под конкретного человека, под его культю. Это требует квалифицированного мастера и индивидуального подхода к каждому пациенту.

– То есть нельзя делать на потоке, как валенки? – уточнил Чуянов.

– Нельзя, – подтвердил я. – Каждый протез индивидуален. Хотя можно стандартизировать основные узлы, делать их заготовками, а потом подгонять под конкретного человека. Это ускорит производство.

Чуянов задумчиво кивал:

– Понятно. Значит, нужны и производственные мощности, и квалифицированные кадры. Виктор Семёнович, как думаешь, у нас есть специалисты? Слесари, токари?

– Есть, – кивнул Андреев. – На тракторном заводе осталось немало рабочих, многие вернулись после эвакуации. Плюс демобилизованные по ранению, среди них немало квалифицированных людей. Можно набрать бригаду.

– А с медицинской стороны? – продолжал Чуянов. – Кто будет снимать мерки, подгонять протезы?

– В областной больнице должны остаться врачи-ортопеды, – ответил Андреев. – Если нет, найдем, кого и где обучить.

– Хорошо, – Чуянов встал, прошёлся по кабинету. – Георгий Васильевич, вот что мы сделаем. Готовьте записку, техническое описание. Подробно, со схемами, с расчётом необходимых материалов и оборудования. Виктор Семёнович, тебе партийное поручение. Так как товарищ Хабаров твой кадр, возьми это дело себе лично.

Чуянов остановился и повернулся ко мне:

– Диспозиция, говоря военным языком у нас, Георгий Васильевич, такая. Восстановление жилья для вашего отдела одна из приоритетных задач. Поэтому оформляйтесь, вникайте в дела по основному направлению. никто не отменяет.

Он помолчал и обратился к Андрееву:

– Виктор Семёнович, давайте так. Георгий Васильевич будет работать по двум направлениям. Основное, это жилищное строительство, как и планировали. А параллельно пусть занимается организацией производства протезов. Это важно, товарищи, очень важно. Инвалидов с каждым днём всё больше, государство конечно о них позаботится. Но если мы здесь, в Сталинграде, сможем наладить производство качественных протезов, это будет очень большое дело. Может быть, потом и в другие города опыт распространим.

– Понял, Алексей Семёнович, – кивнул Андреев. – Так и сделаем.

Чуянов встал, давая понять, что разговор окончен.

– Будем рады, если это дело выгорит, Георгий Васильевич. Идите, оформляйтесь до конца и знакомьтесь с коллегами по отделу. Потом возвращайтесь и Виктор Семёнович введёт вас в курс дела. Ваша записка, мне нужна как можно скорее.

Я встал, снова вытянулся по стойке «смирно»:

– Есть, товарищ Чуянов! Разрешите идти?

– Идите, идите, – Чуянов улыбнулся. – И бросьте вы эту армейскую манеру. Вы теперь партийный работник, а не военный. Хотя, – он помолчал, – с другой стороны, дисциплина, это хорошо. Нам сейчас такая дисциплина очень нужна.

Когда дверь за мной закрылась, я услышал сквозь неё голос Чуянова:

– Интересный парень, Виктор Семёнович. Думает головой, не боится брать на себя ответственность. Таких нам сейчас много нужно.

Я улыбнулся и направился в приёмную, где меня оказывается уже ждала секретарша с документами.

В приёмной сидела женщина лет сорока, в строгом тёмном платье, волосы убраны в тугой пучок. Она подняла голову от машинки, на которой печатала что-то, и внимательно посмотрела на меня.

– Товарищ Хабаров?

– Да, это я.

– Марфа Петровна, секретарь объединенной приемной, – она встала, протянула руку. – Виктор Семёнович предупредил, что вы придёте. Вот ваши документы, – она достала из папки несколько листов. – Приказ о назначении, удостоверение личности, пропуск в здание, талоны на питание в столовой, продовольственные карточки, денежный аттестат и остальное. Проверяйте, если все в порядке, то может идти в сектор учета и приступать к работе.

Я взял документы, внимательно просмотрел их. Всё было вроде оформлено правильно, никаких ошибок не нашлось.

– Спасибо, Марфа Петровна, – Сказал я убирая документы в свою полевую сумку. – А где кабинет сектора учета?

– Кабинет? – она усмехнулась. – Какой кабинет, товарищ Хабаров? У нас тут места на всех не хватает. Вы тоже будете работать вместе с другими инструкторами, в общем кабинете. Это третий этаж, комната номер семнадцать. Там уже трое сидят, теперь вы четвёртым будете. А сектор учета рядом в закутке, по вывеске увидите.

– Понятно, – кивнул я. – А Виктор Семёнович когда освободится?

– Это я не знаю, наверное только когда город восстановим. Но он сказал, чтобы вы к нему сразу пришли когда оформитесь полностью и познакомитесь с отделом. И вот ещё, – она достала из ящика стола небольшую тетрадь в чёрной обложке. – Ваша рабочая тетрадь. Записывайте туда все поручения, все задания. По опыту работы с Алексеем Семеновичем скажу, что это очень облегчит нам жизнь.

Я взял тетрадь, положил в сумку вместе с документами.

– Спасибо, Марфа Петровна. Я пойду, освоюсь.

– Идите, идите, – и она ту же переключилась на свою пишущую машинку.

Я поднялся на третий этаж, нашёл комнату номер семнадцать. Рядом была дверь сектора учета, в который я тут же зашел.

Сектором учета заведовал весь седой мужчина неопределенных лет, без левой руки и в темных очках. На столе перед ним горела настольная лампа. Он молча взял мои документы, быстро заполнил всё необходимое и протянул мне партбилет.

– Я вас не задерживаю, товарищ Хабаров, – я молча убрал в нагрудный карман гимнастерки свой партбилет и молча вышел.

За дверью на двери которой слышались голоса, кто-то громко смеялся. Я постучал и, услышав приглашение войти, открыл дверь.

Комната была достаточно большой, метров двадцать, но в ней было шесть столов, стоящих попарно у противоположных стен, шкаф для документов, вешалка с несколькими пальто и шинелью. За одним из столов сидел мужчина лет тридцати пяти, в пиджаке, с тщательно причёсанными волосами. За другим столом, молодой парень лет двадцати пяти, в военной гимнастёрке без погон. У окна стоял третий, постарше, лет сорока, курил, глядя на разрушенный город за окном.

– Здравствуйте, товарищи, – поздоровался я с порога.

Все трое повернулись, оглядели меня с любопытством.

– Здравствуй, здравствуй, – откликнулся мужчина в пиджаке. – Ты, наверное, новенький? Хабаров?

– Да, это я. Георгий Васильевич Хабаров.

– А, это про тебя Виктор Семёнович говорил, – он встал, протянул руку. – Илья Борисович Гольдман. Это, – он кивнул на парня в гимнастёрке, – Пётр Фёдорович Савельев, по совместительству наш главный комсомолец. А это, – он указал на курившего у окна, – Степан Иванович Кузнецов.

Я обменялся рукопожатиями со всеми, прошёл к одному из столов, который был по всем признакам свободен.

– Да, располагайся, – сказал Гольдман. – Это будет твой стол. Бумага, карандаши, ручки, чернила вон в том шкафу, если нужно, бери. Только аккуратно, всё на учёте.

– Спасибо, – я сел за стол, огляделся. На столе ничего не было, кроме чернильницы.

– Ты, я слышал, из Горького приехал? – спросил Савельев. – С Виктором Семеновичем?

– Да, одновременно с уральскими добровольцами прибывшими на восстановление города.

– Молодцы ребята, – одобрительно кивнул Савельев. – Нам сейчас каждая пара рук на счету. Кузнецов, вон даже чуть ли плясал, когда узнал об их приезде.

– А ты сразу же побежал к своим комсомольцам узнавать, что да как, – буркнул Кузнецов, не оборачиваясь от окна. – Саперов бы нам конечно побольше. Немцы всё заминировали, гады.

– Ничего, разминируем, – сказал Гольдман. – Сапёры работают. Медленно, но работают.

Первый рабочий день в Сталинграде начался лучше, чем можно было предположить. У меня появилась задача, конкретная и важная. Организовать производство протезов. В помощи нуждаются тысячи инвалидов войны, таких же, как я. Вернуть им возможность нормально жить, работать, быть полезными.

«Задача № 1. Организация производства протезов. Подготовить техническую записку с описанием конструкции, расчётами материалов и оборудования. Срок: как можно раньше. Связаться с С. А. Кацем и В. И. Маркиным, узнать о первом опыте работы».

Я закрыл тетрадь. Увидев это, Кузнецов спросил:

– Ты член ВКП(Б)?

– Да, – ответил я, настораживаясь. Что-то в его голосе было не понятное, насторожившее меня.

– Андреич, завсектором учета, мужик кремень. Немцы его в лагерь угнали, он не успел уйти, документы какие-то уничтожал. Так он сбежал и линию фронта перешел, чуть ли не в голом виде. Руку потерял и чуть не ослеп. У него два дня назад жену бандиты какие-то хотели убить, они у немцев служили. Но твари просчитались, она всех троих из табельного положила. Её в госпиталь успели довезти, говорят жить будет. Ты ведь у Родимцева воевал, как мы слышали. Так что оружие всегда наготове держи. Война здесь, в Сталинграде еще не кончилась.

– Понятно, – ответил я.

– У нас, товарищ Хабаров, поэтому настроение сам понимаешь. Андреич как раз минут за пять до тебя был, рассказывал.

Он помолчал, а потом спросил:

– Ты кстати завтракал?

– Утром чай пил.

– Тогда иди в столовую, тебе же Марфа выдала продовольственные талоны?

– Да.

– Вот и иди в столовую. Обидно будет если талон на завтрак пропадет. А он только сегодня действителен, задним числом, – Кузнецом развел руками, – нельзя. У них с этим делом строго.

– Спасибо, – ответил я и решил воспользоваться советом товарища.

Кормили в обкомовско-горкомовской столовой всех сотрудников подряд, но я сразу же наметанным глазом увидел разницу в служебном положении завтракающих.

Столовая была самой обыкновенной, советской. Я взял старый обколотый поднос и встал в небольшую очередь на раздачу. Мне быстро подали достаточно большую порцию какой-то каши, типа ассорти, главным ингредиентом в которой была перловка и два куска черного хлеба. А вот когда стал брать чай у меня спросили, когда предпочту взять масло и печенье.

Вопрос меня не удивил, я почему-то продолжал считаться средним комсоставом Красной Армии и мне по нормам комсостава полагалось дополнительно 40 г масла или сала, 20 г печенья и 50 г рыбных консервов в сутки. Разумнее всего масло и печенье брать утром, мало ли что, вдруг вечером не судьба будет оказаться в столовой.

А вот то, что стоящей следом за мной уже достаточно пожилой женщине масло и печенье не предложили, меня немного озадачило. Но я сразу же понял в чем дело. Не все наши работники имели офицерский статус, поэтому и разница.

Мне было от этого немного дискомфортно, и я сразу же решил поделиться маслом с этой женщиной, но она куда-то быстро ушла, унося в руках свою порцию каши и чай.