Текст книги "Парторг (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– А, это, – махнул рукой Антон. – Обычное дело было. Я вот шрам этот больше запомнил.

Ранение в лицо он оказывается получил тридцать первого января, в одном из последних боёв дивизии. Это было действительно ножевое ранение. Он с группой бойцов брал в плен нескольких немецких офицеров, которые не сдавались до последнего и даже сошлись в рукопашной. Вот Антону и досталось, какой-то вероятно эсэсовский офицер полоснул его ножом по лицу, прежде чем получил удар прикладом по голове.

Сказать, что я обрадовался, значит ничего не сказать. Встретить в этом разрушенном городе человека, с которым прошёл через пекло Сталинградской битвы, это было как встретить родного брата. Антон достал из багажника бутылку водки, завёрнутую в газету, банку американской тушёнки и буханку чёрного хлеба. Мы аккуратно растолкали водителя, который проснулся, озираясь сонными глазами.

– Вставай, сержант, – сказал Антон. – Будем отмечать встречу.

Водитель, который, кстати, тоже оказался из нашей дивизии, фамилия его была Коржиков, быстро пришёл в себя. Мы втроём выпили за Победу, чокнувшись гранёными стаканами, которые Антон тоже извлёк из багажника. Водка была хорошая, фронтовая, обжигала горло приятным теплом. Закусывали тушёнкой, намазывая её на ломти хлеба.

И проговорили до рассвета, как говорится, по душам. Вспоминали погибших товарищей, называя их по именам, вспомнили о боях. Они рассказывали о том, кто где сейчас служит, кого куда фронтовая судьба разбросала за эти месяцы.

Антон поведал, как его неожиданно после госпиталя вызвали в Москву, как проходил через какие-то комиссии и собеседования, как в итоге оказался в территориальном управлении НКВД.

– Думал, в штрафбат отправят, и самое главное так и не понял, за что меня так, – признался он, прикурив очередную папиросу. – И вдруг Горьковское управление НКВД. Говорят, нужны люди с боевым опытом и чистой биографией. Вот и направили. Правда, пока толком ничего не делаю, больше бумажки перекладываю.

Антон достал еще две папиросы и угостил нас с Коржиковым.

Коржиков рассказывал про свою семью, которая осталась в окрестностях Воронежа, про то, как страшно было за них, когда немцы наступали. Про то, как его неожиданно перевели в Горький, где он еще более неожиданно встретил Антона.

Я рассказал про госпиталь, про товарищей, с которыми работал над протезами.

Небо на востоке начало светлеть, когда мы наконец замолчали, прислушиваясь к пробуждению города. Где-то вдалеке завыла сирена, началась смена на восстановительных работах.

Глава 13

– Так что насчёт твоего жилья? – спросил Антон утром, наливая себе кружку горячего чая из закопчённого котелка, с которым он сходил в здание горкома. – Я серьёзно готов помочь. Мне сегодня явно делать нечего, пока не разберутся с нашим переподчинением. Тут на самом деле такая сумятица, что в лучшем случае вечером. раньше они приказа с Москвы не ждут.

Он протянул мне кружку с дымящимся чаем. Чай был крепкий, почти чёрный, наверное, заваривали раза три одну и ту же заварку. Но горячий и бодрящий.

– Кадровичка предложила поискать что-нибудь на наших бывших позициях, – ответил я задумчиво, вспоминая вчерашний разговор с Ольгой Петровной. – Знаешь, идея не самая плохая. Я эти места знаю как свои пять пальцев. Каждый блиндаж, каждый ход сообщения, каждую воронку. Мы тут сидели с сентября считай по февраль, всё изучил вдоль и поперёк. Помню, как в ноябре, после начала нашего наступления, штаб дивизии перебрался в блиндажи у набережной. Их тогда специально укрепляли, двойной накат делали, мешками с песком обкладывали. Капитальные были землянки.

– Тогда поехали прямо сейчас, пока народ не проснулся окончательно, – предложил Антон, допивая чай и ставя кружку на ящик из-под патронов, служивший столом. – Коржиков, ты как, в форме? Сможешь за руль?

– Куда деваться, товарищ капитан, – откликнулся Коржиков, потирая лицо ладонями и зевая во весь рот. – Поехали. Только дайте умыться хоть. И бензина надо проверить, да долить, а то вчера на одних парах доехали.

– Быстро, – кивнул Антон. – Полчаса на сборы. Егор, попроси выделить кого-нибудь из этих приехавших ребят. Вдруг пригодятся лишние руки. Если там раскапывать придётся, вдвоём не справимся.

Я попросил кадровичку, которая уже была на своем боевом посту, выделить мне двух ребят. Она тут же позвала Петра Громова и Сашу Ковалёва, двух крепких парней из нашей уральской группы. Громов работал на Уралмаше слесарем, руки у него были золотые, а Ковалёв был лесорубом, плечи широченные, ростом под метр девяносто.

– Мужики, поедем со мной жильё искать, – сказал я. – Может, придётся копать, разбирать завалы. Берите лопаты, ломы, всё что есть.

– Всегда готовы, товарищ лейтенант, – бодро ответил Громов, вытягиваясь в струнку. – А далеко ехать?

– К набережной. Где наша дивизия стояла.

– А, к нашим старым позициям, – кивнул Ковалёв. – Понял. Говорят там блиндажи там хорошие были.

– То, что были хорошие, это точно. Вот мы и проверим, а что сейчас.

Мы тронулись, когда солнце только начинало подниматься над горизонтом, окрашивая развалины Сталинграда в розоватые тона. Комендантский час закончился буквально полчаса назад, и на улицах появились первые люди, спешащие на работы по расчистке. Город в этом утреннем свете смотрелся страшно и дико. Разрушенные здания, торчащие из руин остовы заводских корпусов, искорёженные конструкции мостов, обгоревшие деревья, похожие на чёрные скелеты. Но если бы эти руины были древними памятниками, сохранившимися с античных времён, то можно было бы сказать даже о какой-то их трагической красоте. О величии погибшей цивилизации. Как те греческие храмы, что я видел на фотографиях в красивых буклетах и в поездках в Грецию и на Восток.

– Жутковатое зрелище, – пробормотал Антон, глядя на проплывающие мимо развалины. – Я тут с дня ранения не был. Тогда ещё хуже было. Трупы везде, техника горелая, смрад стоял невыносимый. Противогазы даже надевали, когда на улицу выходили. А сейчас хоть воздухом дышать можно. Город отмывается, можно сказать.

– А народу-то сколько погибло здесь, – вздохнул Громов, сидящий рядом со мной на заднем сиденье. – Страшно подумать.

– Лучше не думать, – отозвался Коржиков за рулём. – А то с ума сойти можно.

Ехали медленно, километров десять в час, не больше, объезжая воронки, обломки техники и горы кирпича, среди которых были проложены временные дороги. Машина подпрыгивала на ухабах, скрипела рессорами, мотор натужно ревел. Кое-где уже работали бригады восстановителей, расчищая завалы. Женщины, которые и здесь были в большинстве, в ватниках и тёмных платках таскали кирпичи, складывая их в аккуратные штабели для будущего строительства. Кто-то пилил деревянные балки ручными пилами, кто-то разбирал завалы ломами и кирками, кто-то грузил мусор в телеги, запряжённые лошадьми.

– Смотрите, уже и трамвайные пути начали восстанавливать, – показал я на бригаду путейцев, работавших с рельсами неподалёку от остановки. – Быстро берутся за дело. Рельсы правят, шпалы новые кладут.

– Город же областной центр, промышленный, – отозвался Антон. – Без транспорта не обойдёшься. Да и символически важно, чтобы трамваи пошли. Людям это поднимет дух. Увидят, что жизнь возвращается.

– Говорят, к первому мая запустить хотят первую линию, – вставил Коржиков. – Слышал вчера.

– Ну это загнули, – усомнился Антон. – Месяц всего. Не успеют.

Я уже знал, что большинство тел погибших и трупы животных собрали и куда-то вывезли. Почти сто двадцать пять тысяч немецких солдат и офицеров и больше десяти тысяч живности, лошадей, коров, собак. Но это только те, что лежали открыто, а не под развалинами. Но все равно в воздухе местами стояли запахи начавшейся весны, талой воды, строительного мусора и кирпичной пыли.

– Вон там, за тем заводским корпусом, были наши траншеи, – указал я рукой на почерневшие от пожара остатки цеха. – А дальше, почти на набережной, были штабные блиндажи и хорошие командные землянки. Там размещались штаб дивизии и соседнего полка. Если их не разбили окончательно, может, подойдут. Блиндажи те были капитальные, с двойным накатом, брёвна толстые.

– Точно помнишь место? – уточнил Антон.

– Абсолютно. Там ещё остов какой-то башни рядом стоял, наверное водонапорной. Ориентир отличный.

Мы нашли место, где дорога к набережной была уже частично расчищена, и аккуратно и осторожно проехали почти до самой Волги. Впереди открылась панорама великой реки. Здесь она даже наверное и не пыталась замерзать, ей водная гладь сейчас была спокойной не кипела от взрывов, как это было еще не давно.

Главная опасность были не мины. Здесь, на наших позициях, их уже не было. Тринадцатую гвардейскую вывели из Сталинграда через неделю после окончания боёв, и наши сапёры позаботились и расчистили всё, что могло представлять опасность. А вот что-нибудь неразорвавшееся, авиабомба, мина или снаряд, могло оказаться в самом неожиданном месте. Поэтому ступали мы осторожно, всматриваясь в землю.

– Стоп, – поднял руку я. – Дальше пешком пойдём. Машину здесь оставим.

Нужный блиндаж, к моему удивлению, нашёлся не сразу. Пришлось побродить среди траншей, уже начавших зарастать первыми весенними травами и даже какими-то жёлтыми цветочками. Мать-и-мачеха, кажется. Я даже не ожидал, что мы будем плутать на наших позициях, которые мы ещё несколько месяцев назад знали как свои пять пальцев. Но за два месяца всё изменилось. Снег, дожди, всё это изменило рельеф. Траншеи осыпались, ходы сообщения обвалились, ориентиры исчезли.

– Егор, может, не там ищем? – засомневался Антон, вытирая пот со лба. – Уже полчаса ходим кругами.

– Нет, точно здесь, – настаивал я, оглядываясь. – Вон та водонапорная башня должна быть ориентиром. От неё метров двести к Волге.

– Башня-то есть, а блиндажей не видать, – заметил Ковалёв.

Но потом я сообразил, в чём дело, и спустился в местами уже обсыпающийся ход сообщения. Надо было смотреть не сверху, а изнутри траншей. Вот она, старая солдатская мудрость: всё познаётся в сравнении и с правильной точки зрения. Восприятие старых позиций сразу изменилось, и я без труда обнаружил нужные блиндажи. Вот он, знакомый поворот. Вот эта ниша, где хранили боеприпасы, ящики с гранатами и патронными лентами. Вот старая каска с пробоиной, валяющаяся в углу, из тех, что носили еще до войны.

– Сюда, мужики! – крикнул я наверх. – Нашёл! Точно наши блиндажи!

Вход в ближайший блиндаж почти полностью завалило обрушившимся бортом хода сообщения, который ещё и перекрыл проход к другим блиндажам. Но сама конструкция вроде выглядела прочной. Накат из толстых брёвен держался, земля и мешки с песком на месте. Видно было, что строили на совесть, с расчётом на прямые попадания.

– Коржиков, тащи лопаты из машины, – распорядился Антон, оценивающе глядя на завал. – Будем расчищать. Громов, Ковалёв, вы тоже берите инструмент. Работы на всех хватит. Тут кубов пять земли навалено, не меньше.

– Есть, товарищ капитан! – отозвались парни.

– И ломы захватите, – добавил я. – Там брёвна могут быть. Их лопатой не уберёшь.

Работали мы часа полтора, а может, и больше, время пролетело незаметно, пока не расчистили вход. Земля была мёрзлая, схваченная ночным морозцем, местами смешанная с вязкой глиной, лопаты звенели о камни и обломки кирпичей. Пот прошибал, несмотря на прохладный весенний воздух. Гимнастёрки скинули, работали в одних гимнастерках. Антон полез первым, светя трофейным немецким фонариком «Pertrix».

– Егор, иди сюда! – послышался его голос из глубины, гулкий, с эхом. – Тут вполне можно жить! Блиндаж целый! Даже лучше, чем я ожидал!

Я протиснулся следом за ним, пригибаясь в низком входе. Блиндаж был глубокий, метра три-четыре под землёй, с мощным перекрытием из брёвен диаметром сантиметров двадцать и накатом из брёвен потоньше. Внутри пахло сыростью и плесенью, затхлостью, но стены держались крепко, нары на месте, двухъярусные, даже печка-буржуйка стояла в углу, сваренная из листового железа, с трубой, выходящей наружу. На полу валялись какие-то старые бумаги, пожелтевшие от сырости, окурки, пустые гильзы от винтовочных патронов, обрывки каких-то писем.

– Надо только просушить да печку проверить, трубу прочистить, – сказал я, оглядываясь и ощупывая стены. – Но в целом жить можно. Человек пять-шесть разместятся свободно. А если нары достроить, на всю длину стены, то и все восемь влезут.

– Дрова найдём, – кивнул Антон. – Вокруг полно обломков. Балки, доски, всего навалом.

– Только сырые они все, – заметил я. – Надо где-то сухих раздобыть для растопки. Без растопки не разожжёшь.

– Не переживай, – успокоил Антон. – Найдем.

Через пару часов тяжёлой работы, когда руки уже гудели от усталости, мы расчистили весь завал хода сообщения и смогли осмотреть все уцелевшие блиндажи. Их оказалось пять. Два из них, более просторные, метров по пятнадцать квадратных, и с отдельными отсеками, перегороженными брезентом, использовались, наверное, штабом дивизии или, может быть, полка. Там даже столы остались, самодельные, сколоченные из досок, какие-то ящики и разбитый полевой телефонный аппарат.

– Смотрите, здесь же целый штаб был, – сказал Громов, озираясь вокруг.

В трёх других, поменьше размером, квадратных метров по восемь-десять, скорее всего квартировалась часть личного состава штаба. Тот, в который мы проникли в первую очередь, был наверняка командирский, и его было проще всего привести в порядок. По большому счёту, надо было навести в нём порядок и хорошо протопить, чтобы он просох. Вымести мусор, проверить нары на прочность, заделать щели паклей или мхом, если найдём.

– Антон, смотри, – показал я на брёвна перекрытия, светя фонариком. – Видишь, трещин нет? Значит, прямых попаданий тяжёлыми калибрами не было. Это важно. Конструкция надёжная, не просядет.

– А вот здесь подгнило немного, – заметил Антон, ковыряя ножом одно из брёвен. – Но это не критично. Главное, чтобы перекрытие держалось.

Скорее всего, ходы сообщения разрушились уже после ухода дивизии с этих позиций. Они много раз бывали под огнём, но их каждый раз восстанавливали. А когда дивизию вывели, некому стало следить, и талые воды, дожди сделали своё дело. Борта траншей поплыли.

Но для меня это всё не имело никакого значения. Главное, что эти пять блиндажей можно быстро привести в порядок и на первых порах разместить человек тридцать. А может, и больше, если потеснимся.

– Рядом есть ещё блиндажи, – показал я Антону. – Вон там, метрах в пятидесяти. Они в более плачевном состоянии, один провалился совсем, но три или четыре из них вполне можно за два-три дня тоже отремонтировать и устроить в них баню, общую кухню-столовую и каптёрку. И что-то типа блиндажа для занятий и бытовки в одном лице. Знаешь, как в учебке красный уголок делают.

– То есть по армейским меркам разместить более-менее, как положено, целый взвод, – кивнул Антон.

– Именно. Причём с минимальными затратами. Основное уже построено, надо только восстановить.

Естественно, моё предложение было принято на ура. Была оперативно сколочена комсомольско-молодёжная бригада в составе двадцати девяти человек из одной из уральской группы. Я был тридцатый. Всю вторую половину тридцатого марта и весь день тридцать первого двадцать девять уральских добровольцев в поте лица трудились над оборудованием расположения бригады в найденных мною блиндажах. Работали с утра до темноты, не разгибая спины, только на обед делали короткий перерыв.

Распределили обязанности сразу. Одна группа занималась расчисткой и ремонтом блиндажей, другая заготавливала дрова, третья носила воду с Волги для приготовления пищи и стирки, четвёртая искала в развалинах всё, что может пригодиться: доски, листы железа, гвозди, проволоку, куски брезента. В руинах можно было найти много полезного, если знать, где искать. Но во время поисков соблюдали осторожность и туда где не было указателей об отсутствии мин, не лезли.

Громов с Ковалёвым взялись за ремонт печей. Оказалось, что Громов в мирной жизни не только слесарем был, но и печником подрабатывал.

– Сейчас разберём, прочистим, трубы проверим, – сказал он, осматривая буржуйку. – Главное, чтобы не дымила. А то задохнёмся тут все.

Нашли в развалинах несколько листов кровельного железа, из которых Громов склепал новую трубу для одной из печей, старая прогорела насквозь. Остальные печки на удивление оказались в приличном состоянии, только прочистить требовалось.

К вечеру первого дня все пять блиндажей уже протапливались. Дым валил из труб, внутри становилось суше и теплее. Сырость отступала, стены начинали просыхать.

Тридцатого нам до самого вечера помогали Антон и Коржиков. Антон таскал брёвна вместе со всеми, чинил нары, проверял крепость перекрытий. Коржиков таскал воду, найденные материалы и дрова.

– Егор, у вас тут получается настоящий военный городок, – заметил Антон, осматривая к вечеру результаты работы. – Молодцы ребята, работают без понуканий.

– Они понимают, что для себя стараются, – ответил я. – Жить же здесь нам. Поэтому и стараются.

Тридцатого нам до самого вечера помогал Антон и Коржиков, а потом они убыли опять в нашу дивизию. Что-то где-то щелкнуло, и по капитану Дедову было принято такое устраивающее его решение.

– Егор, держись тут, – попрощался Антон, обнимая меня на прощание. – Связь думаю наладим. Не пропадай.

– Спасибо, Антон. За всё спасибо. Выручил. Без тебя бы не справился так быстро.

– Да брось. Мы же товарищи. Фронтовые братья. А это дороже всего.

Коржиков молча пожал мне руку, крепко, по-мужски. Слов не надо было, всё и так понятно.

Рано утром первого апреля я должен был приступить к исполнению своих обязанностей инструктора горкома партии, а ребята должны были получить какой-то участок для расчистки его от развалин. Поэтому трудились мы ударно, не жалея сил. К вечеру тридцать первого все пять блиндажей были приведены в относительный порядок, печки прочищены и протоплены, нары отремонтированы.

Вечером тридцать первого мы вручную расчищали проезд к нашему расположению от трамвайных путей которые расчишаются в первую очередь. Надо было сделать так, чтобы могла проехать хотя бы полуторка. Убирали кирпичи, обломки балок, куски бетона. Работа была тяжёлая, спины ныли, руки стёрли в кровь, даже через рукавицы, которыми нас оснастили.

Расчистка трамвайных путей это сейчас главная задача, надо скорее пустить трамвай, чтобы появилась возможность хоть как-то более-менее свободно перемещаться по городу. Весь центр города представлял собой картину абсолютного, тотального разрушения. Когда я шёл по нему утром первого апреля, направляясь в горком партии на свой первый рабочий день, меня не покидало ощущение нереальности происходящего. Словно попал в какой-то постапокалиптический мир из фантастического романа Уэллса или из тех страшных снов, что снились мне после ранения.

Не было ни одного уцелевшего здания. Ни одного! Я специально всматривался, пытаясь найти хоть что-то целое, хоть одну стену с окнами, но тщетно. Большинство домов были разрушены до основания или представляли собой обгоревшие остовы стен без перекрытий и крыш. Торчали только обломки колонн, иногда с остатками лепнины, провалившиеся этажи, горы кирпича и бетона, арматура, торчащая во все стороны. Где-то ещё сохранились лестничные пролёты, ведущие в никуда, в пустоту. Где-то висели куски арматуры, изогнутые взрывами, как проволока. Балконы, оборванные, свисали с верхних этажей.

Проезжая часть улиц везде была изрыта воронками от бомб и снарядов, некоторые диаметром метров по пять-шесть, глубиной по два метра, местами асфальт отсутствовал полностью, обнажая утрамбованную землю и булыжную мостовую под ним. В воронках стояла мутная талая вода, отражая серое низкое небо. Кое-где еще и что-то плавало.

Проспект был завален обломками зданий, разбитой техникой, преимущественно немецкой: подбитыми танками «Панцер IV» и «Панцер III», полугусеничными машинами, легковыми автомашинами «Опель-Кадетт» и грузовыми «Опель-Блиц», артиллерийскими орудиями разных калибров. Тела погибших, которые лежали открыто на поверхности, уже были убраны санитарными командами, работавшими день и ночь, но под завалами их было ещё достаточно, и местами, особенно возле развалин подвалов, стоял нестерпимый сладковатый смрад разложения. Приходилось зажимать нос платком и идти быстрее, почти бегом.

Все коммуникации на проспекте, водопровод, канализация, электросети, теплосети, были полностью разрушены. Из-под земли торчали обрывки чугунных труб, из которых ещё недавно, наверное, текла вода. Провода валялись на земле, оборванные, местами ещё под напряжением, опасные. Видел, как сапёры проверяли их специальными приборами и обрубали топорами.

Практически отсутствовало гражданское население, как и во всём центре города. Немногие оставшиеся жители ютились в подвалах и полуразрушенных блиндажах, опасаясь выходить в тёмное время суток. Да и днём на улицах было мало обычных людей, только рабочие бригады да патрули военных комендатуры с автоматами и красными повязками на рукавах.

Но уже начались работы по расчистке проспекта от завалов. Этим занимались военные сапёрные части, немногочисленные оставшиеся местные жители и те, кто начал возвращаться в родной город, начавшие прибывать добровольцы со всей страны, как мы, и пленные немцы. Немцев было достаточно много, целые колонны в рваных шинелях, худых, с впавшими глазами. Они разбирали завалы под охраной автоматчиков.

Разминирование продолжало оставаться главной задачей. Немцы при отступлении минировали руины, ставили растяжки, закладывали фугасы замедленного действия. Поэтому первоочередной задачей было разминирование территории. Сапёры работали осторожно, методично, проверяя каждый подозрительный предмет миноискателями.

Другой не менее срочной задачей было скорейшее завершение уборки тел погибших и убитых животных. Весна, тепло, всё это грозило эпидемиями. Санитарные команды работали не покладая рук. Тела из под развалин доставали пленные немцы и румыны. Эта «почетная» миссия заслуженно принадлежала им. После процедуры опознание «свой-чужой» они грузили тела на разные машины.

Началась расчистка проезжей части. Проспект расчищали для возможности проезда военной и гражданской техники. Обломки просто сдвигали немногочисленными бульдозерами к обочинам, образуя вдоль тротуаров целые горы мусора.

Уже началось временное восстановление коммуникаций. Прокладывали временные водопроводные линии из шлангов и труб, электрические кабели для первоочередных нужд. Где-то уже работали полевые кухни.

Я шёл по этому адскому пейзажу и думал о том, что предстоит сделать. О масштабе разрушений. О том, сколько лет потребуется, чтобы восстановить город. И о том, что могу сделать лично, зная будущее, чтобы этот процесс шёл быстрее и эффективнее.