Текст книги "Парторг (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Настроение у меня после этого заметно испортилось. Оно после рассказа о жене завсектором учета и так было не очень, а здесь вообще упало.

Каша была вполне съедобной и даже вкусной, а чай оказался просто замечательным, особенно вместе с маслом и печеньем. Ел я не спеша, обдумывая предстоящий разговор с Виктором Семеновичем.

Окончательное решение, что я предложу по-настоящему революционное, оформилось в моей голове почти в деталях, когда еще только шел вдоль разрушенных трамвайных путей. И это очень реальное предложение, даже более, чем предложенный мною протез.

Глава 16

Виктор Семёнович Андреев был стреляный воробей. Пройдя горнило Гражданской войны, чистки конца тридцатых и горький опыт лубянских застенков, он приобрёл то особое, почти животное чутье, которое позволяло ему угадывать подводные течения в мутной воде большой политики. Несмотря на то что в своё время он не поднялся в самые верха советской довоенной партноменклатуры, будучи умным, образованным и проницательным человеком, он сумел понять очень многое ещё на заре становления нового государства.

Его ум был не столько блестящим, сколько цепким и практичным; он не строил глобальных теорий, но зато мог с одного взгляда оценить расстановку сил в любом кабинете.

В двадцатом году подо Львовом он был случайным свидетелем перепалки между командующим Юго-Западным фронтом Александром Егоровым и членом Реввоенсовета фронта Иосифом Сталиным. Будущий Верховный главнокомандующий яростно, с грубым, прорывающимся сквозь зубы акцентом, спорил против выполнения приказа Главкома Сергея Каменева о переподчинении Первой Конной и Двенадцатой армий Западному фронту. Егоров, человек амбициозный и горячий, пытался возражать, апеллируя к уставу и субординации. Сталин же, с тёмным, непроницаемым лицом, слушал его, и в его глазах Андреев уловил холодную, непримиримую ярость человека, который не привык, чтобы ему перечили.

Ещё тогда Виктор Семёнович отметил про себя, что Сталин не всегда адекватно реагирует на критику в свой адрес и не терпит прямых возражений. С ним надо было говорить иначе: начиная с безоговорочного согласия, с подобострастного кивка, и лишь затем, крайне осторожно, подсовывать ему иную точку зрения, но так, чтобы это выглядело как развитие мысли самого Сталина…

Всё это произвело на молодого Андреева очень тяжелое впечатление, которое лишь усугубилось, когда позднее он, анализируя ход событий, понял истинную причину катастрофического поражения Красной Армии под Варшавой. Одной из стратегических ошибок, было невыполнение этого приказа. И товарищ Андреев, для себя твёрдо решил: держаться подальше от своих бывших фронтовых сослуживцев, Сталина и Ворошилова, делавших стремительную карьеру. Он никогда, ни при каких обстоятельствах, не пытался использовать своё старое знакомство с ними, не напоминал о себе ни письмом, ни звонком.

В правильности своей осторожной линии поведения он убедился в самые первые дни своего нахождения на Лубянке.

Следствие велось с присущим тому времени размахом. Вместе с ним было арестовано ещё несколько человек, знавших товарища Сталина ещё по Гражданской войне. Одни, надеясь на старую фронтовую дружбу, начинали свои показания с пространных воспоминаний о Царицыне, называли десятки имён, вплетая в свои показания и тех, кто уже был арестован, и тех, кто ещё занимал высокие посты. Другие, наоборот, пытались всё отрицать. И тех, и других ждала одна участь: долгие ночи допросов с пристрастием и туманное будущее.

Но в отличие от них Виктор Семёнович в первых же показаниях написал сухо и кратко: где воевал, какие должности занимал, без каких-либо подробностей и, что главное, без указания фамилий высокопоставленных сослуживцев. На прямой вопрос следователя, молодого, но уже уставшего от бесконечного потока «врагов народа» человека, что он может сказать конкретно про руководителей обороны Царицына, событий польской войны, о командующих армиями и фронтами, Андреев лишь пожал плечами и ответил, что ничего сказать не может.

– Простой врач полевого госпиталя, а затем младший командир слишком мелкая сошка, – сказал он, глядя следователю прямо в глаза. – Я, конечно, как и тысячи других командиров и красноармейцев, видел со стороны товарищей Будённого, Ворошилова, Егорова, Сталина, Щаденко и других руководящих товарищей, но не более того. После войны ни с кем из них не встречался и не общался.

Высокопоставленных товарищей он сознательно перечислил по алфавиту, чтобы избежать даже намёка на особые предпочтения или близость к кому-либо.

Следователь подобными показаниями был явно озадачен и даже не смог этого скрыть. Виктор Семёнович видел, как тот нахмурился, перечитывая протокол, явно ожидая услышать что-то другое, более конкретное, более компрометирующее Но подтвердить или опровергнуть его слова о временах Гражданской войны могли только сами эти товарищи, а всё остальное: места службы, должности, легко проверялось по документам.

Большая часть партийной карьеры товарища Андреева прошла в Сибири и на Дальнем Востоке. Туда он попал сначала в двадцать первом году как командир Красной Армии, а после окончательного окончания Гражданской войны стал партийным работником. В Сталинград его перевели в конце тридцать седьмого.

Единственный раз, когда у Андреева как у делегата одного из партийных съездов была возможность оказаться в одном помещении с вождями и, возможно, напомнить о себе, оказался не реализован. Притом по банальнейшей, ни от кого не зависящей причине: у Виктора Семёновича приключился острый аппендицит, и по этой причине он не участвовал в работе главного партийного форума, пролежав всю его работу в больнице, и медицинские документы это подтверждали.

То, что его линия поведения была верной, он понял почти сразу же. Допросов с пристрастием, изнурительных, многочасовых, с стоянием у стены и лишением сна, избиений, оскорблений и требований сделать какие-то признания, ему избежать не удалось, таковы были суровые правила игры. Но следователи, что называется, делали это без особого энтузиазма и огонька, просто обрабатывая «клиента» как положено, для галочки. Били методично, но без ожесточения. Задавали вопросы, но не требовали невозможного. В их глазах он был мелкой рыбёшкой, не представлявшей большого интереса, и они просто отрабатывали план, выполняли своеобразную норму.

Но настоящим откровением стал для него день, когда в военкомате, куда он явился сразу после начала войны, ему вежливо, но твёрдо отказали в отправке на фронт. Ветерану Гражданской, человеку с боевым опытом, сказали, что его знания и организаторские способности куда нужнее в тылу. Именно тогда Виктор Семенович с холодком в душе понял, что некоторые товарищи наверху о нём не забыли.

А когда пришла телефонограмма с прямым указанием из Москвы немедленно ехать в разрушенный до основания Сталинград и занять должность второго секретаря горкома, он окончательно убедился: его не только помнят, но и дают ему новый и, он чувствовал, последний шанс.

Если он оступится, не оправдает возложенных ожиданий, не проявит той твёрдости и усердия, которых от него ждут, то расплата за это будет самой безжалостной и окончательной.

Несмотря на прошедшие четыре с лишним года со времени его ареста, в сталинградских обкоме и горкоме оказалось несколько сотрудников, помнивших его и, что удивительнее, сохранивших к нему хорошие отношения. Один из них, работавший тогда и сейчас в секретариате обкома, рассказал по большому секрету:

– Ты, Виктор Семенович, даже не представляешь, как Алексей Семёнович за вас бился. Письма в Москву писал, в НКВД обращался, доказывал, что дела сфабрикованы. Берия сам ваше дела просмотрел, представляешь? И распорядился пересмотреть. Так что ты товарищу Чуянову жизнью обязан, можно сказать.

Сопоставив даты, Андреев понял, что именно это было тем камешком, который решил его судьбу на весах жизни и смерти. Чуянов спас его. Сознательно или нет, но именно его действия вытащили Виктора Семёновича из мясорубки тридцать восьмого года.

Зная теперь в полной мере о цене его возможной, даже не ошибки, а скорее недостаточного усердия с точки зрения тех, кто сейчас занимает высокие кабинеты в Москве, Виктор Семёнович тем не менее был внутренне спокоен. Тот страх, что грыз его на Лубянке, сменился холодной, расчётливой решимостью.

Он был уверен, что фатальных промахов у него не будет. Он знал систему изнутри, понимал её законы и умел в ней выживать. И, говоря высоким партийным слогом, он был полон решимости оправдать высокое доверие партии и правительства, всего советского народа, а самое главное, лично товарища Сталина.

Поэтому интересу Чуянова, проявленному к протезу Георгия, который, по его мнению, был совершенно закономерным и естественным, он внутренне обрадовался, но виду не подал. А по реакции самого Хабарова, по тому, как тот старался скрыть своё волнение, Андреев понял, что у того есть ещё какие-то, куда более интересные предложения.

Молодой человек явно горел желанием что-то сказать, предложить, но сдержался, ожидая подходящего момента.

* * *

Наладить производство нашего протеза в Сталинграде, наверное, не сложно, особенно если временно отказаться от использования дюралюминия. Тем более что, если мне не изменяет память, эта проблема будет в СССР решена ещё до конца войны. Да и не надо сбрасывать со счетов огромное количество разбитой и уничтоженной немецкой техники, оставшейся в Сталинграде и окрестностях. А там этого самого дюраля очень много.

Это, конечно, хорошо, но карьеру на этом не сделаешь, а мне надо как можно быстрее проявить себя и начать быстро двигаться по служебной лестнице Советского Союза. А для этого надо придумать что-то такое, что вполне по силам продвинуть, опираясь только на не очень большие силы самого Сталинграда, и достаточно быстро.

Идей у меня было несколько. Первая, самая очевидная, это организация производства сборных железобетонных конструкций. Но для этого нужны заводы, оборудование, квалифицированные кадры. Всё это есть, но надо время на восстановление. Вторая идея, использование трофейной немецкой техники для восстановительных работ. Бульдозеры, экскаваторы, тягачи. И небольшие по сути усовершенствования.

Немецкой технике, особенно разбитой и сожжённой море. Часть можно отремонтировать и переделать. Но опять же, нужны специалисты, запчасти, горючее.

Но когда я вышел из медпункта, пока осталась одна идея: крупнопанельное домостроение.

К этой идее я склонился только из-за того, что знал эту технологию на отлично и мог дать грамотную консультацию любому и на любой вопрос. Я помнил все ГОСТы, все СНиПы, все технологические карты. Помнил, как развивалось панельное домостроение в СССР, какие были ошибки, какие достижения. И самое главное, я знал, что еще до войны в Союзе были эксперименты с быстровозводимым жильём. А в сорок восьмом займутся этим конкретно. Почему бы не опередить историю на два-три года?

Также мне отлично известна историю этого вопроса за рубежом. Во время учебы в строительном институте Сергей Михайлович однажды делал большой доклад на эту тему и я его вспомнил слово в слово и ту гору литературы, которую перелопатил. За это наградой был автомат на экзамене.

И пока я медленно и с расстановкой поглощал в столовой свой завтрак, то продумал всё до мелочей и даже сделал кое-какие наброски на бумаге из своей полевой сумки.

Крупнопанельное домостроение, это революция в строительстве. Быстро, дёшево, массово. Именно то, что нужно Сталинграду. Город разрушен, людям негде жить. Восстанавливать всё кирпич за кирпичом, это годы. А панельные дома можно ставить за месяцы.

Конечно, есть проблемы. Нужен завод для производства панелей. Нужны краны для монтажа. Нужны рабочие, знающие технологию. Но всё это решаемо. Завод можно организовать на базе одного из цехов тракторного. Краны есть, и в достаточно большом количестве, но почти на все повреждены в той или иной степени. А рабочих можно обучить, это не так сложно.

Я достал карандаш и начал набрасывать схему. Завод панелей. Цех формовки. Цех армирования. Склад готовой продукции. Площадка монтажа. Краны. Транспорт.

Цифры сами всплывали в памяти. Один завод мощностью пятьдесят тысяч квадратных метров в год. Это примерно десять пятиэтажных домов на сто квартир в каждом. Тысяча квартир в год. Для начала неплохо. Конечно я мог уже и ошибаться с точностью цифр, все таки Сергей Михайлович этим делом занимался на заре своей строительной карьеры, но в любом случае не очень. Да это было и не принципиально.

Конечно, в 1943 году такие мощности недостижимы. Но можно начать с малого. Для начала один-два дома. Отработать технологию. Обучить кадры. А потом масштабировать.

Я закончил набросок, сложил листы и убрал их в свою полевую сумку. Так что к уже знакомой двери кабинета Виктора Семёновича я подошёл с готовым и продуманным предложением. Оставалось только правильно его преподнести, убедить, что это не фантазии, а реальный, осуществимый проект.

Виктор Семёнович, судя по всему, ждал меня и даже приготовил небольшой, но потрясающий сюрприз: напиток, о существовании которого я уже почти забыл. Запах настоящего кофе, не какого-нибудь суррогата, а именно настоящего кофе, просто ударил мне в нос, вызвав лёгкое головокружение.

Я остановился на пороге, невольно вдохнув этот аромат. Господи, когда я в последний раз пил настоящий кофе? В той, прошлой жизни это было обыденностью. Каждое утро, завтрак в кругу семьи, чашка кофе с молоком. А в этой жизни? В детдоме кофе не было. На фронте иногда попадался трофейный, из немецких пайков, но это было редкостью. А в госпитале был суррогат.

Из-за моей растерянности Виктор Семёнович опередил меня. Он рассмеялся и предложил:

– Смелее, товарищ Хабаров, заходите, не стесняйтесь. Я вижу, запах вас заинтриговал. Проходите, я как раз собирался выпить. Составите мне компанию?

Я хотел было сказать, что тысячу лет не пил кофе и уже подзабыл его вкус и запах, но вовремя спохватился. Вполне резонно может возникнуть вопрос: а где вы, собственно, его пробовали раньше? Может быть, вы действительно шпион, так хитроумно подготовленный абвером?

Но Виктор Семёнович, похоже, не считал, что я, несмотря на своё официальное сиротство, не знаю вкуса и запаха этого напитка, и довольно посмеивался, глядя на моё растерянное лицо.

– Ты, я думаю, в своём детдоме не был избалован всякими изысками, – начал он, когда я вошёл в кабинет и сел на предложенный стул. – Но, думаю, вкус и запах этого напитка тебе знакомы. На фронте, наверное, трофейный доставался?

– Да, – поспешил подтвердить я. – Мне трижды доводилось его пробовать ещё в детдоме, нас, лучших учеников, угощала учительница. А на фронте бывало не раз, из трофейных пайков.

Запах и вкус кофе был знаком обеим составным частям моей нынешней сущности. И память детдомовца Георгия Хабарова тут же нарисовала мысленную картину, как их пятерых самых успевающих учеников пригласила к себе в гости в качестве поощрения за успехи учительница немецкого языка.

У неё была такая традиция: в конце учебного года устраивать торжественное кофепитие. Она целый год к этому готовилась, и в итоге получался настоящий праздник. Последний раз это было в последних числах мая сорок первого. А через три недели началась война, и больше таких праздников не было. Учительница скорее всего погибла во время первой бомбежки Минска, я был уверен в этом.

Уже на фронте, особенно в боях под Москвой, когда первый раз немчуру погнали, а потом, конечно, в Сталинграде, частенько перепадали трофейные немецкие пайки. Они, в отличие от нас, пили кофе. Надо сказать, что когда попадались офицерские пайки, то там часто был приличный напиток, а в солдатских пайках форменная бурда, особенно после окружения.

Виктор Семёнович разлил кофе по двум чашкам, подвинул одну мне.

– Пей, не стесняйся. Это не такая уж редкость для руководящих работников. Правда, не часто, но бывает. Особенно если есть заслуги перед государством.

Мы пили кофе молча. Я вспоминал ту училку, её добрые глаза, её веру в то, что из детдомовских ребят вырастут хорошие люди. И семейные завтраки Сергея Михайловича с женой и дочерью. По утрам всегда был неизменный и очень хороший кофе.

К слову сказать, этот кофе был очень даже ничего. Конечно, не растворимый, который предпочитал заслуженный строитель РФ Сергей Михайлович в той жизни, но очень даже приличный. Чувствовалось, что зёрна свежие, хорошо обжаренные.

– Как тебе твои товарищи? – спросил Виктор Семёнович, допив свою чашку.

– На первый взгляд, ничего, – пожал я плечами. – Вроде толковые люди. Гольдман показался опытным, Савельев молодой, но энергичный. Кузнецов замкнутый какой-то, но это, наверное, характер такой.

– Не удивляйся, что одни мужики, – сказал Виктор Семёнович. – Это принципиальная позиция Алексея Семёновича. Строительство, считает он, не женское дело. Они все были в ополчении, защищали родной город. Демобилизовались под угрозой исключения из партии. Так что у всех этот пункт, любимая мозоль. Имей в виду. Лучше на эту тему не говори, если сами не заведут разговор.

– Спасибо, что предупредили, – этот вопрос вертелся у меня на языке, и хорошо, что Виктор Семёнович меня просветил. – А почему их демобилизовали под угрозой исключения? Война же ещё идёт.

– Потому что город нужно восстанавливать, – просто ответил Виктор Семёнович. – И людей не хватает. Вот и решили, что толковые партийные работники нужнее здесь, чем на фронте. Тем более что все они уже повоевали, своё отслужили. Гольдман, например, до самого февраля здесь был, ушёл одним из последних. Кузнецов вообще чудом выжил, его из-под завалов откопали, он был контужен. А Савельев совсем молодой, правда немного постарше тебя.

– В столовую ходил? – продолжил расспросы Виктор Семёнович, меняя тему.

– Посетил, всё в порядке, – кивнул я. – Меня даже предупредили, что талоны действительны только в день выдачи.

Виктор Семёнович усмехнулся:

– Это тебе наверняка кто-то из твоих новых сослуживцев сказал. Глупости это. Каш и супов всяких и так готовят больше, чем нужно, а едоки, естественно, находятся. А за учётными продуктами, сам понимаешь, нужен глаз да глаз. Попробуй не выдать кому-нибудь положенный сахар, масло или печенье с консервами. За единичный случай можно и под трибунал попасть. Ты, как будет возможность, зайди в хозяйственную часть и напиши заявление, чтобы тебе сразу на месяц или на неделю выдавали консервы и печенье. Многие так делают. Ну, если тебе так удобнее. А сахар с маслом всё равно не пропадут, не сегодня, так завтра получишь, талоны действительны месяц плюс три дня.

Я кивнул, показывая, что всё понял, и Виктор Семёнович продолжил:

– Не знаю почему, но, скорее всего, за твои фронтовые заслуги ты продолжаешь официально считаться командиром Красной Армии. Приказ о подтверждении твоего статуса пришёл сегодня утром. Так что не удивляйся своему дополнительному пайку. Тебе положено питание по норме среднего командного состава, разницу сам знаешь. Наверное для тебя особо ценно, что положены папиросы, а не махорка.

– Очень, – согласился я и спросил. – А почему меня не демобилизовали официально? Ведь я инвалид, не годен к службе.

– Не знаю, – пожал плечами Виктор Семёнович. – Может, просто не успели оформить. А может, специально оставили в кадрах армии. Бывает и такое. Инвалиды войны часто остаются на учёте, получают пайки, льготы. Государство заботится о своих героях. У тебя ведь есть ордена и медали?

– Да, имеются.

– Вот видишь. Так что не переживай, это нормально. И в качестве информации, – он понизил голос, хотя мы были в кабинете одни, – Совнарком разрешил открыть в Сталинграде три коммерческих магазина. Со дня на день один из них должен открыться рядом с нами. Там совсем другой ассортимент и цены, но ты холостяк, можешь себя побаловать, если что. Хотя цены, конечно, кусаются. Но зато всё есть, без талонов.

Виктор Семёнович встал и прошёлся по кабинету. Я сразу понял: сейчас начнётся самая главная часть нашего разговора.

Глава 17

Виктор Семёнович встал и прошёлся по кабинету. Я сразу понял: сейчас начнётся самая важная часть нашего разговора. Он подошёл к окну, постоял, глядя куда-то вдаль за окном, потом повернулся ко мне.

– Георгий Васильевич, давай поговорим о деле. Утром Чуянов поручил тебе заняться организацией производства протезов. Это важно, очень важно. Но это не основная ваша работа. Основная – это восстановление жилого фонда. За два дня я успел вникнуть в масштабы проблем, и, признаться, у меня от этого просто голова идёт кругом.

Он вернулся к столу, достал из ящика толстую папку с грифом «Совершенно секретно» и открыл её. Я увидел машинописные листы с таблицами, цифрами, схемами. Документы были свежими, судя по всему, составленными буквально в последние дни.

– Смотри. По предварительным подсчётам, в Сталинграде, я говорю о районах, где шли бои, практически не осталось ни одного неповреждённого здания. Ни одного, Георгий Васильевич. Понимаешь масштаб? Часть из них, но предварительно процентов десять, можно попытаться восстановить, но это требует огромных ресурсов. Кирпич, цемент, лес, рабочие руки. А главное, время. Очень много времени.

Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах усталость. Не физическую, а ту, что приходит с осознанием масштаба задачи, с пониманием того, что предстоит сделать невозможное.

– У нас в городе на второе февраля осталось около тридцати двух тысяч жителей, причём почти все они были здесь, в Кировском районе. В остальных районах меньше тысячи человек. Представляешь? В целом городе, в котором до войны проживало полмиллиона человек, в боевых районах осталось меньше тысячи. Сейчас люди возвращаются из эвакуации, и прибывают добровольцы для восстановления города. По нашим прогнозам, к осени население может вырасти как минимум до ста пятидесяти тысяч, а к концу года до двухсот. Им всем нужно жильё. А что мы можем предложить? Землянки, бараки, в лучшем случае комнату в уцелевшем доме, где уже живут пять-шесть семей.

Я слушал внимательно, понимая, что это тот момент, когда я должен высказать своё предложение. Но Виктор Семёнович продолжал, и я понимал, что ему нужно выговориться, поделиться этим грузом ответственности, который внезапно свалился на него:

– Строить по старинке, кирпичные дома, это долго и дорого. На один дом уходит год, а то и больше. Плюс квалифицированных каменщиков не хватает, многие погибли, многие ещё на фронте. Я думал о том, чтобы организовать массовое производство деревянных бараков. Быстро, относительно дёшево. Но это временное жильё, низкого качества, холодное. И дерева у нас тоже не так много, его надо откуда-то везти, а транспорт жизненно необходим на фронте, попробуй найти сотню свободных машин, а тут необходимы тысячи.

Он замолчал, закрыл папку, посмотрел на меня:

– Вот такая картина. Вот здесь, – Виктор Семёнович показал мне папку, – все материалы о состоянии города на сегодняшний день. Эта информация секретная, свой экземпляр получишь в секретной части. Ознакомиться с ним можно только у них в читальном зале. Делать какие-либо выписки запрещено. Полагайся только на свою память. Как закончим разговор, иди и ознакомься с материалами. На это тебе один день.

Я думал, что на сегодня разговор окончен, и даже успел слегка разочароваться. Всего один день на изучение материалов? Этого явно недостаточно для такого объёма информации. А самое главное я рассчитывал немного на другой разговор. Но я ошибся предположив, что на этом разговор окончен.

Виктор Семёнович встал и снова прошёлся по кабинету. Его движения были нервными, резкими. Я понял, что он находится в огромном внутренним напряжении.

– Время не ждёт, Георгий Васильевич. Такие темпы работы с натяжкой допустимы в мирное время, но не сейчас. Прошло два месяца после окончания боёв, а к восстановлению города так и не приступили. Да, мы расчищаем завалы, разминируем территорию, хороним погибших. Но это подготовительная работа. А строительства как такового нет. И после разговоров по телефону сегодня ночью с товарищами из Москвы я понимаю, что от нас всех и меня лично ждут успехов, пусть даже небольших, каждый день. Надо в буквальном смысле свернуть здесь горы.

Он остановился и посмотрел мне прямо в глаза:

– Понимаешь, о чём я? Это не просто работа. Это экзамен. Для меня, для тебя и всех кто здесь находится. И я лично не имею права его провалить. Не имею морального права перед городом, перед людьми. И не имею права с точки зрения тех, кто дал мне этот шанс.

Я кивнул, показывая, что понимаю. И я действительно это понимал. Виктору Семёновичу дали возможность вернуться. Но это не просто возвращение, это испытание. Докажи, что ты достоин доверия. Докажи, что ты можешь работать. Провалишься, второго шанса не будет.

После небольшой паузы Виктор Семёнович продолжил:

– Я жду от тебя идей. Чуянов сказал, что ты человек неординарный, способный мыслить нестандартно. Так вот, давай мыслить нестандартно. Так, как ты мыслил, когда в госпитале предложил конструкцию своего протеза. Какие у тебя за два дня появились мысли о том, как нам решить эту проблему? Ты ведь наверняка уже думал об этом, я вижу это по твоим глазам.

Настал мой черёд. Я достал из полевой сумки свои листы с набросками и разложил их на столе перед Виктором Семёновичем. Листов было несколько, на каждом схемы, расчёты, пометки. Я работал когда задержался в столовой.

– Виктор Семёнович, у меня есть предложение. Крупнопанельное домостроение.

Он нахмурился, посмотрел на мои наброски, потом на меня. На его лице было полнейшее непонимание.

– Что? – в голосе Виктор Семёнович звучало недоумение. Это как когда вроде бы говорят на русском языке, слова знакомые, а смысла не понимаешь.

– Крупнопанельное домостроение, – повторил я спокойно и внятно. – Технология строительства домов из готовых железобетонных панелей. Панели изготавливаются на заводе, затем доставляются на строительную площадку и собираются с помощью крана, как конструктор. Один дом можно построить за месяц-полтора, а не за год.

Виктор Семёнович взял один лист, затем другой и внимательно изучил мои схемы. Я видел, как он всматривается в рисунки, пытается понять логику конструкции. Он был умным человеком, быстро схватывал суть.

– Георгий, я, конечно, не строитель, но что-то припоминаю о таких экспериментах. Вроде бы в Москве пытались, – он двумя руками потёр глаза, очевидно устав от напряжения последних дней, и достал из портсигара две папиросы, одну себе, одну мне. – Но это же сложная технология, нужно специальное оборудование, квалифицированные кадры.

Я взял папиросу, мы прикурили и в кабинете повисло облачко дыма.

– Нужно, – согласился я. – Но всё это у нас есть или может появиться. Завод по производству панелей можно организовать где-то рядом с местом строительства, а лучше всего на базе тракторного завода, там есть подходящие краны, которые нужны для погрузки готовых панелей. Боюсь, конечно, ошибиться, но вроде припоминаю, наши разведчики как-то докладывали о тяжёлых передвижных немецких кранах, которые немцы зачем-то пригнали в Сталинград.

Это были знания не Сергея Михайловича, а фронтовика лейтенанта Хабарова. После 19 ноября, когда началась операция «Уран» и кольцо окружения сомкнулось, его родная дивизия начала активные наступательные действия. Об этих кранах говорили офицеры штаба армии, проводившие рекогносцировку на его позициях. Немцы вероятно намечали что-то вывозить из города и часть техники осталась.

– А ты откуда знаешь про такое домостроение? – спросил Виктор Семёнович, и в его голосе прозвучала не подозрительность, а искренний интерес. Он явно пытался понять, откуда у молодого лейтенанта такие специфические знания.

– Я хорошо учился в детдоме, много читал, – быстро ответил я, заранее подготовив объяснение. – В Минске, в республиканской библиотеке, были журналы по строительству, технические издания. Я их все изучил. Меня всегда интересовала эта тема. К тому же на фронте я встречал инженеров-строителей, мы с ними разговаривали в перерывах между боями. Они мне много рассказывали о своих мыслях как будут восстанавливать города после войны. Я мечтал стать строителем, если бы не война.

Виктор Семёнович кивнул, принимая объяснение. Он снова посмотрел на схему, внимательно изучил расчёты, которые я сделал, а затем поднял на меня глаза:

– Хорошо. Допустим, это интересно. Но давай конкретнее. Что нужно для реализации? Какие ресурсы, какие сроки? Сколько это будет стоить? Сколько нужно рабочих? Где взять цемент, арматуру? Детали, Георгий Васильевич, мне нужны детали.

Я затушил папиросу в пепельнице, придвинул к себе чистый лист бумаги, взял карандаш и начал рисовать новую схему, более подробную.

– Смотрите, Виктор Семёнович. Для начала нам нужен завод по производству панелей. Это может быть отдельный цех на тракторном или любом другом заводе, где есть подходящие площади. Цех должен состоять из нескольких участков.

Я рисовал и объяснял, используя все свои знания из прошлой жизни, из учебников, из опыта работы:

– Первый участок формовочный. Здесь изготавливают металлические формы для панелей. Формы должны быть разборными, чтобы можно было легко извлечь готовую панель. Второй участок армирование. Здесь вяжут арматурные каркасы, которые будут залиты бетоном. Третий участок бетонирование. Сюда подаётся готовая бетонная смесь, которой заливают формы с арматурой. Четвёртый участок пропарочные камеры. Панели нужно пропаривать, чтобы бетон быстрее набрал прочность. При обычной температуре бетон набирает марочную прочность где-то за месяц, а после пропаривания всего за трое суток. Это критически важно для ускорения производства.

Виктор Семёнович внимательно слушал, иногда задавал вопросы:

– А где взять цемент? У нас же заводы разрушены.

– Цемент можно привезти с других заводов, жалко Новороссийский не работает. Плюс можно использовать трофейный, немцы завезли много цемента для своих укреплений. Его нужно найти и учесть, у немцев он в хороших мешках, которые влагу не пропускают. А ещё лучше построить местный цементный завод. Это стратегически важно.

– А арматура?

– Арматуру можно делать из того же металлолома, которого в городе море. Немецкие танки, орудия, всё это можно переплавить и пустить на арматуру. У нас на тракторном заводе есть сталеплавильные мощности, пусть и повреждённые, но их можно восстановить в первую очередь.

– А краны для монтажа? Ты говорил про немецкие краны.

– Да, есть информация о немецких передвижных кранах. Их нужно найти, оценить состояние, отремонтировать. Плюс есть заводские. Часть из них частично уцелела. Их можно восстановить и хотя бы один два использовать для строительных работ. И ещё можно использовать самоходные краны на базе автомобильных шасси. Это не так сложно, как кажется.