Текст книги "Парторг (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Виктор Семёнович записывал, что-то помечал в блокноте. Я продолжил:

– Теперь о технологии монтажа. Панели привозят на стройплощадку на грузовиках. Кран поднимает панель и устанавливает её на место. Рабочие выверяют положение и закрепляют. Стыки между панелями заделываются раствором. Один дом, допустим, трёхэтажный на двенадцать квартир, можно собрать за три-четыре недели. Большую этажность мы сразу же вряд ли потянем. Это, Василий Семенович, в десять раз быстрее, чем строить из кирпича.

– А качество? Прочность? – спросил Виктор Семёнович. – Не развалится через год?

– Не развалится, – уверенно ответил я. – Железобетон очень прочный материал. Если правильно рассчитать конструкцию и правильно армировать, такой дом простоит столько же, сколько и кирпичный. А может, и дольше. Железобетон не боится влаги, не горит и не гниёт.

– А сколько человек нужно для работы? И какой квалификации?

Я задумался, прикидывая:

– На заводе панелей человек сто-сто пятьдесят. Из них половина подсобные рабочие, их можно набрать из кого угодно, обучить за неделю. Вторая половина, квалифицированные рабочие. Бетонщики, арматурщики, формовщики. Их можно обучить за месяц-два, если взять в наставники опытных мастеров. На стройплощадке ещё человек пятьдесят. Монтажники, крановщики, подсобные рабочие. Итого на один завод и одну стройплощадку человек двести. Согласитесь, это не так уж много.

Виктор Семёнович кивнул:

– Да, это немного. Сейчас у нас несколько тысяч человек заняты расчисткой завалов. Можно выделить двести человек. А сроки? Когда можно начать?

Я снова задумался, прикидывая реальные сроки:

– Если начать сейчас, в апреле, то к июню можно запустить первый завод по производству панелей. Два месяца на организацию производства, обучение кадров, наладку оборудования. Первую партию панелей можно получить в июле. А к августу-сентябрю можно сдать первый дом. Это будет экспериментальный проект, на котором мы отработаем технологию. А дальше, если всё получится, можно будет масштабироваться. Открыть второй завод, третий. К концу года можно построить десять-пятнадцать домов трёхэтажных одноподъездных домов. Это сто восемьдесят двухкомнатных квартир.

Виктор Семёнович откинулся на спинку стула и задумался, глядя в потолок. Я видел, как он просчитывает варианты, взвешивает риски. Молчание длилось минуту, а может, и больше. Потом он посмотрел на меня:

– А что, если не получится? Что, если технология не сработает? Мы потратим ресурсы, время, а результата не будет. Это провал, Георгий Васильевич. А провалов нам не надо.

Его опасения мне понятны. Он рисковал. И не только карьерой, а в конечном счёте своей жизнью. Но я верил в эту технологию, знал, что она работает. И помнил сотни тысяч панельных домов, построенных в СССР, миллионы людей, получивших жильё благодаря этой технологии.

– Виктор Семёнович, я понимаю ваши опасения. Но я уверен, что это сработает. Технология во многом проверенная, её частично в качестве экспериментов применяли в Москве и Ленинграде до войны. Просто не в таких масштабах и были немного другие панели. Немцы перед войной тоже добились больших успехов. А мы можем стать первыми, кто применит её массово для восстановления разрушенного города. Это будет прорыв, Виктор Семёнович. Это будет пример для всей страны.

Виктор Семёнович слушал, и я видел, как в его глазах загорается интерес и азарт. Он был азартным человеком, готовым рисковать, если видел перед собой большую цель.

– И ещё, – добавил я. – Если с панелями ничего не получится, мы ничего не потеряем. Оборудование останется, рабочие научатся, будет опыт. Мы сможем использовать это для других задач. Но я уверен, что всё получится.

Я взял еще одну протянутую папиросу, но прикуривать не стал. А Виктор Семёнович снова затянулся папиросой, выпустил дым и оценивающе посмотрел на меня. Затем кивнул:

– Ладно. Убедил. Но я хочу, чтобы ты понимал, насколько это ответственно. Если берёшься за это, то отвечаешь головой. В прямом смысле. Если провалишься, то нам обоим несдобровать. Понял?

– Понял, товарищ Андреев.

– Хорошо. Тогда вот что ты сделаешь. Сначала подготовишь подробную записку по этой теме с расчётами, чертежами и обоснованием. Всё должно быть чётко, ясно и убедительно. Я доложу Чуянову, посмотрим, что он скажет. Если он одобрит, будем двигаться дальше. Если нет, придётся искать другие варианты.

Виктор Семёнович посмотрел на часы:

– На составление записки даю неделю. Это много, но я хочу, чтобы всё было сделано качественно. Используй все имеющиеся ресурсы. Сходи на тракторный завод, посмотри, что там с площадями и оборудованием. Поговори с инженерами, с рабочими. Собери информацию. И только потом пиши записку.

– Есть, – я встал, понимая, что разговор окончен.

– И ещё, Георгий Васильевич, – добавил Виктор Семёнович. – Не забывай про протезы. Это тоже важно. Но сейчас приоритет панельное домостроение. Если это сработает, мы действительно сможем изменить ситуацию с жильём в Сталинграде. А если изменим здесь, то, может быть, и во всей стране что-то изменится после войны.

Я вышел из кабинета Виктора Семёновича воодушевлённым. У меня была задача. Большая, серьёзная и важная, без всякой натяжки государственная. Страха не было совсем, была уверенность, что справлюсь. За крупнопанельным домостроением будущее. И мы принесем это будущее в Сталинград сорок третьего года.

Апрельское солнце освещало коридоры горкома, и перед моим мысленным взором были новые дома, восстающие из пепла. Панельные, быстровозводимые, дающие кров тысячам людей. Это была моя мечта. И она начала сбываться.

Глава 18

Неделя это слишком много. Я собирался выполнить поручение Виктора Семеновича намного раньше. Вопрос крупнопанельного домостроения не терпел отлагательств, особенно учитывая масштабы разрушений, которые я видел собственными глазами по дороге в Сталинград.

Партийные, государственные, хозяйственные и военные органы Советского Союза функционировали практически круглосуточно. Сталинградские обком и горком не были исключением. Днем сотрудники трудились в обычном режиме, а ночью переходили на график товарища Сталина. Этот распорядок уже стал привычным для всех, кто имел отношение к руководству страной. Москва не спала, и никто не мог тоже не мог позволить себе роскошь полноценного ночного отдыха. В любой момент внезапно мог раздаться звонок и хриплый голос с характерным акцентом представиться:

– Это товарищ Сталин.

И бывало, что эти звонки раздавались даже, например, в райкомах и на предприятиях в такой глуши необъятного Союза, что не верилось даже в теоретическую возможность подобного.

Поэтому никто не удивился, что после ужина я продолжил трудиться в читальном зале секретной части. Часовой у входа даже бровью не повел, когда я предъявил пропуск. Видимо, полуночники здесь были обычным явлением.

И я естественно в небольшом и достаточно душном помещении оказался не единственным. Вместе со мной изучали документы еще трое, судя по всему, тоже недавно прибывшие в город. Полковник с измученным лицом и папиросой в зубах время от времени яростно листал страницы своей папки. Двое майоров склонились над картами и негромко переговаривались, обсуждая видимо транспортные маршруты.

Курить конечно в таком помещении не очень хорошо. Но сделать замечание измученному, но очень яростному полковника, сотрудница секретной части не решилась и только горестно вздохнула. К моему удивлению этого оказалось достаточно, и курилка с большими звездами затушил папиросу.

Мой нынешний разум представлял собой органичный сплав умственных способностей двух разных людей: молодого девятнадцатилетнего лейтенанта-инвалида и пенсионера-строителя из двадцать первого века. Такое сочетание давало возможность конкурировать с будущими компьютерами в скорости решения задач. Мысль о подобных способностях иногда пугала своей фантастичностью, но одновременно и воодушевляла. Я мог вспомнить десятилетия технологического опыта, который еще не существовал в нынешнем времени.

С изучением секретных документов о положении дел в Сталинграде я справился ровно к полуночи, без труда запомнив все необходимые цифры. Картина вырисовывалась безрадостная, но не безнадежная. Сделано уже очень много, особенно на казалось практически полностью уничтоженных промышленных предприятиях.

Тракторный завод превращенный в груду искореженного металла и обугленных балок, например, начинает оживать. Идет возвращение старых кадров, бывших в оккупации, эвакуации и на фронте. Со всей страны едут добровольцы, преимущественно молодежь. До восстановления производства танков и тракторов конечно далеко, а вот ремонт возобновится очень скоро.

Потрясающими темпами возрождаются металлургический гигант завод «Красный Октябрь». Его руководство планирует месяца через три выдать первую плавку стали. Идет возвращение эвакуированного в Кемеровскую область завода «Баррикады». И от решения жилищного вопроса напрямую зависят темпы восстановления промышленной мощи города, которая как воздух нужна стране.

Меня в первую очередь интересует Сталинградский тракторный. Он расположен севернее из всех городских гигантов и на нем будет проще организовать непрофильное производство.

Без раскачки я сразу приступил к подготовке материалов о проекте крупнопанельного домостроения. Чем быстрее изложу основные идеи на бумаге, тем скорее можно будет перейти к практической реализации. Естественно, делать это надо в кабинете нашего отдела. И сдав секретные документы, я направился на своё рабочее место, на всякий случай решив заглянуть в столовую, вдруг она работает и можно будет попить горячего, освежающего чаю.

Столовая в такой неурочный час действительно работала, и в ней было довольно оживленно. Свет тусклых лампочек под потолком создавал особую, почти домашнюю атмосферу. Большинство, как и я, пришли за чаем. Чайник на плите шипел и попыхивал паром. У нескольких человек на столах стояли тарелки с вечерней кашей и хлебом. А у двоих, в которых мой наметанный фронтовой глаз сразу распознал саперов, судя по всему, был ранний завтрак. Они методично жевали, почти не разговаривая, с тем особым выражением лиц, которое бывает у людей перед опасной задачей.

Хотя если подумать по иначе и не может быть. Ночью работает самое высшее руководство страны и дальше по нисходящей. Поэтому и столовые на местах должны работать.

Во время остановки в Саратове Коржиков где-то раздобыл два килограмма кускового рафинада на мои накопления, образовавшиеся за два госпитальных месяца. Это было целое состояние по нынешним временам, но я не жалел. Сахар сейчас ценится на вес золота. Кроме того, у меня имелись сухари и печенье. Об этом позаботилась тетя Валя, когда я окончательно решил ехать в Сталинград. Она собрала почти целый вещмешок продуктов, словно я отправлялся на край света. Это оказалось совершенно несложно после получения документов военно-врачебной комиссии, поскольку среди них находился и продовольственный аттестат.

В столовой меня ждал сюрприз. На выбор предлагали чай или кофе. Я не поверил своим глазам. Кофе? Здесь, в апреле сорок третьего? Повариха, немолодая женщина в застиранном переднике, улыбнулась моему изумлению.

– Саперы принесли, сынок, – пояснила она, кивнув в сторону двух молчаливых бойцов. – Трофейный. Говорят, целый ящик нашли.

Двое саперов, услышав разговор, повернулись. Старший, старшина лет тридцати пяти с обветренным лицом, усмехнулся.

– Почти килограмм хорошего трофейного кофе при себе имеем, товарищ лейтенант, – произнес он с явной гордостью. – Обнаружили при разминировании очередных развалин, где, вероятно, размещался немецкий штаб и блиндажи. Один точно был генеральский. Там карты остались, документы всякие. Все особистам передали. А кофе, – он хитро прищурился, – себе оставили. За труды, так сказать.

У меня даже что-то заныло в груди. Второй раз за сутки такая роскошь! Это вообще-то сейчас, весной сорок третьего, почти чудо. Первый раз довелось попробовать в обкомовской столовой во время обеда, когда Виктор Семенович угощал. А теперь вот еще раз. Настоящее везение.

Тому, что саперы оставили себе найденный ящик с кофе меня не удивило. Это на войне обычная практика, заслуженный трофей у людей которые каждую минуту рискуют своей жизнью и которым благодарна вся наша доблестная Красная Армия.

Я налил полную кружку ароматного напитка, насыпал в стакан несколько кусочков своего рафинада и устроился за одним из столов. Кофе оказался крепким, терпким, согревающим. Именно то, что нужно для предстоящей ночной задачи.

Проект крупнопанельного домостроения сразу же пошел у меня очень быстро. Я устроился в кабинете отдела, включил настольную лампу, разложил перед собой листы бумаги, достал карандаши, чертежные принадлежности, перьевую ручку и чернильницу. В памяти моментально всплыли страницы одной из курсовых Сергея Михайловича.

Я закрывал глаза, делал небольшое усилие, и они некоторое время как бы стояли перед взором, четкие и ясные, и мне оставалось только переписывать. Это было удивительное ощущение, словно я копировал текст с невидимого экрана.

Сергей Михайлович всегда был отличником. Среднюю школу окончил с золотой медалью, а в институте получил красный диплом. Каждую курсовую он выполнял на «отлично», вкладывая в дело всю душу, и сейчас я без труда воспроизводил их содержание слово в слово. Особенно хорошо запомнилась курсовая, посвященная именно крупнопанельному домостроению.

В институте негласно был установлено определенное количество печатных листов на все виды студенческого «творчества»: рефераты, курсовые и дипломные. Так вот моя курсовая была больше допустимого объема в десять раз. Я, в смысле Сергей Михайлович студенческого образца, умудрился изложить историю вопроса, достаточно подробно саму технологию и привел сравнительный анализ с другими идеями интенсивного домостроения, в частности с арболитным, керамзитным и крупноблочным.

Моя работа получила самую высшую оценку и была даже рекомендована к публикации. А мой экономический анализ вообще был назван чуть ли не эталонным и был охарактеризован как последний и решающий аргумент в споре между сторонниками всех этих технологий. Я доказывал, что крупнопанельное домостроение имеет неоспоримое экономическое преимущество. Как же сейчас мне память об этой моей работе помогала!

В кабинете я всю ночь провел один и сумел выполнить почти треть всего объема. Перо скрипело по бумаге, чернила быстро подсыхали, и я то и дело макал ручку в чернильницу. Время от времени вставал, разминал затекшие плечи, подходил к окну. За стеклом простиралась глубокая апрельская ночь, темная и тихая. Где-то далеко тускло светились огоньки, вероятно, на восстановительных участках. Город жил, город возрождался, несмотря ни на что.

Я бы справился и с большим объемом, но начинать требовалось с истории вопроса, а с этим было сложнее всего. Требовалось взвесить и проанализировать каждое слово, чтобы элементарно не проколоться с информацией, которая появится позже моего нынешнего времени. Нельзя ссылаться на технологии пятидесятых или шестидесятых годов. Нельзя упоминать имена инженеров, которые еще не успели ничем себя проявить. Каждая фраза требовала тщательной проверки на предмет исторической достоверности.

И, конечно, не переборщить, чтобы не вызвать ненужные вопросы об источниках моих знаний. Откуда девятнадцатилетний лейтенант-инвалид, вчера еще находившийся в госпитале, может владеть столькими тонкостями промышленного строительства? Этот вопрос неизбежно возникнет, если я покажусь слишком умным.

Поразмыслив, я решил эту проблему достаточно изящно, на мой взгляд. Просто все потенциально опасные места обошел, представив многое своими предположениями и догадками. Пусть выглядит как гениальное предвидение. Молодой талантливый юноша, мечтавший стать инженером, и много читавший различной литературы, интуитивно нащупал правильное направление. Такое бывало в истории не раз. Вот и Георгий Васильевич Хабаров будет таким провидцем. Главное, не переиграть.

Мои коллеги дружно появились около восьми утра. В кабинет они вошли почти одновременно: сначала Савельев, потом Кузнецов, и последним Гольдман. Все были свежевыбритые, в чистых гимнастерках, готовые к трудовому дню.

Они сразу обратили внимание на исписанные листы на моем столе.

– Ночь трудился, Георгий Васильевич? – спросил Савельев с неподдельным интересом.

– Да, времени терять не хотелось, – ответил я, потягиваясь. Мне удалось поспать ровно три часа устроившись на полу, благо в кабинете на вешалке висело несколько шинелей.

К приходу своих коллег я уже попил чаю и приступил к дальнейшей работе, но сонливость еще не прошла.

Они, конечно, попросили разрешения ознакомиться с моими ночными трудами. Я не возражал. В конце концов, нам предстояло трудиться вместе, и чем раньше они войдут в курс дела, тем лучше.

Гольдман с Кузнецовым прочитали всё молча, лишь изредка переглядываясь. Гольдман хмурился, что-то обдумывая, Кузнецов кивал, видимо, соглашаясь с написанным. А вот у Савельева сразу же загорелись глаза. Он читал быстро, жадно, и было видно, что идея крупнопанельного домостроения его буквально захватила. Он что-то хотел сказать, но, посмотрев на старших товарищей, которые продолжали молча изучать текст, тоже промолчал. Дисциплина прежде всего.

Когда они закончили, Гольдман аккуратно сложил листы и положил их обратно на мой стол.

– Интересно, – коротко произнес он. – Очень интересно. Нас сейчас вызывает товарищ Андреев. Если получится, поговорим еще сегодня.

Они сразу же куда-то ушли и вернулись через полчаса. По их лицам было понятно, что разговор с Андреевым прошел серьезный.

– Мы, Георгий Васильевич, не дети и отлично поняли, чем ты занимаешься, – Кузнецов прямо с порога начал говорить на правах старшего по возрасту. Голос у него был глуховатый, с хрипотцой, вероятно, от многолетнего курения. – Тем более что товарищ Андреев подробно нам всё объяснил и расставил все точки над «и». Проект действительно важный, государственной важности, можно сказать. Мы на самом деле здесь бываем нечасто, особенно в полном составе. Вчера и сегодня исключительно благодаря пополнению в наших рядах и появлению у нас нового начальства.

Он прошел к своему столу, сел, достал из кармана гимнастерки папиросу, неторопливо прикурил от спички и только после этого продолжил, затянувшись и выпустив дым.

– Сейчас мы были у товарища Андреева, и он распорядился, чтобы мы ежедневно знакомились с твоей деятельностью. Когда дело дойдет до реализации твоей идеи, мы должны будем без раскачки начать трудиться вместе с тобой. Поэтому давай договоримся, что ежедневно, утром, в восемь ноль-ноль, мы будем собираться здесь, в отделе. Все четверо. И, конечно, мы готовы сразу же подключиться к твоему делу, если в этом будет необходимость. Расчеты проверить, чертежи помочь составить, что там еще понадобится. Мы все инженеры, полезными будем.

Когда Кузнецов закончил говорить, он был весь красный, как рак, ошпаренный кипятком. Шея покрылась пятнами, уши горели. Похоже, что к числу говорунов Степан Иванович не принадлежал. Он явно чувствовал себя неловко, произнося такую длинную речь.

Пока он говорил, Гольдман прошел к своему столу и достал какие-то бумаги из ящика. Просмотрев их быстрым взглядом, он положил документы в свою полевую сумку и повернулся к нам.

– То, что нам сказал товарищ Андреев, не отменяет ни одного поручения и приказа, полученного ранее, – произнес он сухо и деловито. – Поэтому желательно, чтобы ты, Георгий Васильевич, во время наших утренних встреч не забывал древнюю поговорку: время – деньги. Не помню точно, кто это сказал, но точно знаю, что какой-то древнегреческий философ.

– Так написал Бенджамин Франклин двести лет назад, а древнегреческий философ Теофраст сказал: «время – дорогая трата», – с улыбкой поправил я. – Спасибо, товарищи. Буду максимально кратким и содержательным.

Гольдман хмыкнул, явно удивленный моей эрудицией, а Савельев откровенно ухмыльнулся. Кузнецов только головой покачал.

– Учёный ты наш, – буркнул он, но без злобы, скорее с уважением.

Трудиться в одиночестве в пустом служебном кабинете было очень неплохо. Меня никто не беспокоил, я мог сосредоточиться на деле, полностью погрузиться в расчеты и чертежи. Только ближе к вечеру ко мне зашла Марфа Петровна. Она постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла, неся перед собой поднос с чайником и стаканом.

– Виктор Семенович еще утром уехал куда-то и вернется не раньше завтрешнего полдня. Он распорядился регулярно проверять вас, чтобы не забывали о своём здоровье, – произнесла она с материнской заботливостью. – Георгий Васильевич, не ставьте меня, пожалуйста, в неудобное положение. Мне стыдно делать вам замечание.

Марфа Петровна хотела видимо еще что-то добавить, но видимо решила, что пора переходить к привычной роли и поинтересовалась, не нужна ли мне какая помощь.

Её визит был очень своевременным. Я как раз собирался узнать, возможно ли мне будет получить машину для поездки на Сталинградский тракторный завод. Требовалось своими глазами увидеть масштаб разрушений, оценить, что можно использовать для организации производства панелей. А пешком туда идти это явно перебор.

Этот вопрос решился очень быстро. Марфа Петровна оказалась на редкость толковой и распорядительной женщиной. Она вышла и уже через десять минут вернулась с хорошими новостями.

– Машину предоставят, Георгий Васильевич. «Эмку» дадут для возвращения домой сегодня вечером и на завтра с шести часов утра. Водитель будет в вашем распоряжении весь день. Только предупредить надо заранее, если задержитесь где.

Кроме того, Марфа Петровна помогла мне оперативно решить все проблемы с получением положенного месячного табачного довольствия, сахара и части офицерского пайка: печенья, рыбных консервов, половины масла и конечно папирос. Она все организовала с удивительной быстротой, словно такие вопросы решала каждый день.

Себе лично из всего этого я решил оставить полностью только папиросы. Марфа Петровна принесла мне целое богатство: тридцать пачек «Беломора» в характерных бело-синих упаковках. Как офицеру, мне положено двадцать пять папирос в сутки. Наверное, исходя из этой нормы, в пачке ровно двадцать пять папирос. Три пачки я сразу положил в полевую сумку, а остальные спрятал в один из ящиков своего рабочего стола. Пригодятся, куда денутся.

А вот всё остальное я решил отвезти домой. Так я для себя стал называть наши блиндажи, в которых вчера поселился вместе с уральскими ребятами. Иллюзий, что это временно, я не испытывал и реально стал относиться к ним как к своему жилищу. Настоящему месту, где меня ждут и где мне всегда рады. В этом я почему-то уверен, хотя провел там всего несколько часов и не со всеми ребятами успел познакомиться.

Домой я возвращался еще засветло, часов около семи вечера, и еще на подъезде услышал характерный звук функционирующего электрогенератора. Ровное тарахтение, глуховатое урчание мотора доносилось откуда-то из-за блиндажей.

Водитель «эмки», представившийся Михаиломом, немолодой человек с прищуренными глазами и мятым лицом, тоже сообразил, что он слышит, и с нескрываемым удивлением в голосе произнес:

– Неплохо вы, товарищ лейтенант, устроились. Даже электричество имеется. Мало кто сейчас в Сталинграде может таким похвастаться.

Для меня это стало большим откровением: наличие в нашем блиндажном поселке электрогенератора. Еще вчера утром его точно не было. Откуда он взялся? Кто его привез? И главное, откуда ребята его раздобыли?

Непосредственно к блиндажам подъезжать было рискованно. Метров пятьдесят дороги были совершенно непроезжими, развороченными снарядами и бомбами, с глубокими воронками и грудами обломков. Поэтому я вышел из машины, поблагодарил водителя и пошел пешком, внимательно глядя себе под ноги, чтобы, не дай Бог, не оступиться и не споткнуться. Вещмешок с продуктами оттягивал плечо, но идти было недалеко.

Шум функционирующего генератора отвлек меня от размышлений о будущем строительной отрасли города, и я шел и гадал, какие еще сюрпризы ожидают меня дома. Ребята явно не сидели сложа руки все то время, пока я трудился в обкоме.

Один из ребят, Василий Матросов, был североморским моряком, списанным под чистую после тяжелого ранения в живот и резекции половины желудка. Осколок немецкого снаряда едва не убил его, врачи спасли чудом. Он, по-моему, был самым хозяйственным из всех, пользовался большим авторитетом, и его заслуженно единогласно избрали бригадиром. Василий умел организовать дело так, чтобы все спорилось, и при этом никогда не командовал в лоб, а просто предлагал: «А давайте-ка, братцы, вот так сделаем». И все соглашались.

Самый большой блиндаж, который отвели под кухню-столовую, с его легкой руки стали называть исключительно камбузом. «Пошли на камбуз», «Что на камбузе сегодня дают?», «На камбузе теплее, там печка топится». Это словечко прижилось мгновенно, и теперь никто уже и не вспоминал, что это всего лишь обычный блиндаж.