Текст книги "Парторг (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава 20

Наконец, мы подъехали к центральным проходным завода на площади Дзержинского. Тот, кто не знает, что это площадь и проходные вряд ли поймет, чем эти развалины были до войны. Бомбы и снаряды здесь разрушили абсолютно всё, можно даже сказать перепахали. Металлические прутья в развалинах торчали во все стороны, словно растопыренные пальцы гигантской руки. Некоторые из них были скручены в невероятные спирали, другие просто обломаны и висели на последних нитях металла.

Я вышел из машины и остановился, поражённый увиденным. Непроизвольно до боли сжались кулаки. От масштабов разрушений перехватило дыхание.

Во время боёв, когда голова занята совсем другим, когда каждую секунду думаешь о том как убить врага и самому остаться живым, все эти разрушения воспринимались иначе. Тогда это был просто фон, декорации к страшному спектаклю войны. Развалины служили укрытием, воронки защищали от пуль, обугленные остовы зданий становились огневыми точками. Теперь же, когда орудия замолчали и можно было спокойно оглядеться вокруг, масштабы катастрофы поражали воображение.

Сталинградский тракторный завод, некогда гордость советской промышленности, символ индустриализации, немцам захватить так и не удалось. Упорные и ожесточённые бои шли несколько месяцев непосредственно на его территории, буквально в цехах, у станков, в коридорах. Здесь каждый метр был полит кровью, здесь насмерть стояли и наши, и противник. Не осталось ни одного помещения, которое не пострадало бы от этого противостояния. В некоторых местах завод представлял собой гигантское кладбище металла и бетона, где цеха превратились в обугленные остовы с провалившимися крышами и выбитыми стенами.

Повсюду валялись искорёженные станки и другое заводское оборудование, словно игрушки великанов, разбросанные рассерженным ребёнком. Токарные станки лежали на боку, их массивные чугунные станины треснули от ударной волны. Фрезерные станки были смяты прямыми попаданиями авиабомб, прессы превратились в груды бесформенного железа. Внутризаводская железная дорога тоже была частично разрушена, рельсы искорёжены и торчали вверх, как щупальца какого-то доисторического чудовища. Некоторые участки путей вообще исчезли, как будто их никогда и не было.

Почти все огромные краны повреждены. Есть и такие, что полностью лежат на земле, их стальные конструкции переломаны пополам, как спички. Но некоторые из них вполне ремонтопригодны и могут быть восстановлены в самое ближайшее время. Это было важно, очень важно для будущего восстановления.

Всё деревянное на территории завода уничтожено полностью, не осталось даже скромных следов. Сгорело в пожарах, которые бушевали здесь месяцами. Серьёзно повреждены все подземные коммуникации: водопровод, канализация, электрические кабели. Полностью уничтожен жилой фонд завода, те самые знаменитые соцгородки, которыми так гордились в тридцатые годы. Образцовые дома для рабочих и служащих, с детскими садами, школами, клубами. Теперь от них остались только почерневшие остовы.

Я вспомнил, как однажды, ещё будучи Сергеем Михайловичем, читал воспоминания одного американского инженера, работавшего на строительстве завода в начале 1930-х годов. Он недоумевал, зачем на тракторном производстве, где вес готового изделия не превышает десяти тонн, нужны такие мощные механизмы и краны грузоподъёмностью до пятидесяти тонн. Это казалось ему расточительством, нерациональным использованием средств. Конечно, ему никто не собирался докладывать, что в планах был выпуск танков. Это была тщательно охраняемая тайна, один из многих секретов советской военной промышленности.

И до последнего момента, когда немцы уже фактически ворвались на территорию тракторного, когда бои шли в цехах и коридорах, в его цехах продолжали делать танки: Т-34 и КВ. Вес последнего был под пятьдесят тонн. И все краны на заводе были установлены именно с расчётом на предстоящее танкостроение. Предусмотрительность тридцатых годов окупилась сполна в сорок первом, когда началась война. Сейчас абсолютно всё оборудование было уничтожено полностью или частично. Но фундаменты остались, силовые конструкции цехов остались, и это уже было немало. На этом можно строить будущее.

Но самым страшным была тишина. Абсолютная, мёртвая тишина, какая бывает только на кладбищах. Завод молчал. Не стучали прессы, не гудели моторы, не звенел металл, не слышались голоса рабочих, не свистели гудки смен. Только ветер гулял среди развалин, поднимая облачка серой пыли и гоняя обрывки бумаг, ржавые консервные банки, пустые гильзы.

– Страшное место, – негромко произнёс водитель, выходя из машины и подходя ко мне. Он снял фуражку и провёл рукой по взмокшим волосам. – Я был здесь в феврале, когда только освободили. Было ещё страшнее. Повсюду лежали трупы, наши и немецкие. Замёрзшие, в снегу. Их было так много, что в некоторых местах невозможно было пройти. Сапёры и похоронные команды, похоже, хорошо поработали. Теперь хоть как-то можно передвигаться.

Он замолчал, глядя на развалины. В его глазах стояло что-то такое, что говорило: он видел здесь слишком много.

– Да, – подтвердил Гольдман. Он тоже вышел из машины и стоял позади меня. Его голос звучал глухо, с какой-то особой интонацией. – Сапёры уже официально доложили, что все работы по разминированию завершены. Территория считается безопасной. По крайней мере, основные проезды и площадки точно проверены. Но всё равно следует быть осторожными. Мин здесь было столько, что некоторые могли и пропустить.

Андрей тоже вышел из машины и уже успел достать из багажника костыль, готовый подать его мне, если понадобится. Он молча протянул его, и я благодарно кивнул.

Я прислушался и вдруг с радостью понял, что слышу какие-то звуки, доносящиеся из глубины заводской территории. Лязг металла, стук молотков, даже отдалённый гул работающего мотора. Где-то скрежетали по металлу режущие инструменты, где-то с шипением работал сварочный аппарат. Эти звуки могли означать только одно: на заводе кто-то что-то делает. Завод не умер окончательно. Жизнь возвращается. Просто на таком огромном предприятии, даже разрушенном, эти звуки теряются в пространстве, растворяются среди руин, и ожидаешь услышать совсем другое.

Тракторный завод на самом деле уже оживает. До восстановления основного производства, конечно, ещё очень далеко, годы работы впереди, но пока ещё немногочисленный коллектив завода поставил перед собой очень амбициозную задачу: уже предстоящим летом из его цехов должны выйти первые отремонтированные танки. Это была задача государственной важности, фронту нужна техника.

Первые повреждённые танки уже доставлены с фронта, и начались ремонтные работы. Сталинградцы уже разработали новую технологию восстановления повреждённых машин: вместо того чтобы разбирать каждый танк по отдельности, перебирая его от носа до кормы, был внедрён поточный метод восстановления, при котором все поступающие танки полностью разбирались, а затем снова собирались из исправных и новых деталей. Это было похоже на работу конвейера, только в обратном порядке. Сначала разборка, потом сборка. Это решение позволило значительно сократить время ремонта и существенно снизить себестоимость работ. Умные головы придумали, опытные руки воплотили.

Восстановленных площадей, естественно, не хватает, и некоторые танки ремонтируют прямо на улице, под открытым небом. Я видел несколько таких машин ещё на подъезде к заводу. Рабочие в телогрейках и ватных штанах колдовали над ними, несмотря на апрельскую слякоть и ветер. Сваривали пробоины в броне, меняли повреждённые гусеницы, устанавливали новые двигатели. Работали сосредоточенно, молча, с той особой серьёзностью, которая бывает у людей, знающих цену своему труду.

Принципиальное решение о восстановлении завода было принято сразу же после окончания боёв, ещё когда город дымился пожарами. И уже в феврале была организована Особая монтажная часть №14. Она уже вместе с военными сапёрами выполнила основную задачу первого этапа: разминирование завода и санитарную очистку территории. Это был адский труд, опасный и тяжёлый. И уже начались работы второго этапа: восстановление ремонтных мощностей и запуск их в дело.

Все в обкоме и горкоме знают, что в ближайшие два-три дня будет принято постановление Государственного Комитета Обороны о восстановлении города и области, и будет полная ясность, что ждёт Сталинград в ближайшие месяцы. Это постановление определит приоритеты, выделит ресурсы, расставит задачи. В отношении тракторного завода вопрос только в одном: что будет на первом месте, производство танков или всё-таки тракторов. Это принципиальный вопрос, от которого зависит очень многое. Танки нужны фронту немедленно, но тракторы нужны стране для восстановления сельского хозяйства. Выбор непростой.

Возрождением завода руководит его главный металлург Валентин Александрович Семёнов. Гольдман рассказывал мне о нём по дороге, и я был готов к встрече. Человек легенда, говорил Илья Борисович, один из тех, кто строил этот завод с нуля.

Я медленно двинулся вперёд, внимательно глядя под ноги. Если бы не опора в виде костыля и бдительность сопровождающих, я бы точно несколько раз упал. Нога ещё не совсем окрепла после ранения, совершенно нет навыка хождения по таким местам и каждый неровный участок был потенциальной опасностью.

Дорога была неровной, местами провалившейся, с ямами и воронками от снарядов и авиабомб, усеянная обломками кирпича, осколками стекла, кусками арматуры. Гольдман прав, говоря об осторожности. То тут, то там виднелись жёлтые флажки, которыми сапёры отмечали опасные участки, где работы проведены, но требуется еще раз проконтролировать. Или красные флажки там, где мины уже извлечены, но все равно следовало проявлять осторожность. И конечно именины сердца: таблички с надписями «Мин нет». И подписью какого-нибудь лейтенанта или стаалея.

Почти сразу же ко мне подошёл Валентин Александрович Семёнов. Высокий, широкоплечий, несмотря на усталость и истощение военных лет. Ему был 31 год, и можно сказать, что вся его сознательная жизнь связана с тракторным заводом.

В 1930 году девятнадцатилетним юношей, полным энергии и энтузиазма, он приехал в Сталинград на строительство тракторного завода и начал свою трудовую деятельность чернорабочим. Таскал кирпичи, рыл котлованы, месил бетон. Затем, не отрываясь от производства, учась по вечерам и в выходные, окончил литейный факультет Сталинградского тракторного института. Это был трудный путь, но славный путь и он его прошёл.

Когда началась война, Семёнов участвовал в эвакуации оборудования Сталинградского тракторного завода на Урал, где помогал налаживать выпуск самоходных артиллерийских установок. Там, в уральских цехах, в морозы и голод сорок первого года, когда люди падали от истощения прямо у станков, создавалось оружие победы. И он был одним из тех, кто не сломался, не сдался, работал до последних сил.

Когда было принято решение о восстановлении тракторного завода, Валентин Александрович вернулся в Сталинград и сразу же возглавил процесс восстановления. Это было логично, ведь никто не знал завод лучше него. Каждый цех, каждую площадку, каждую трубу и кабель.

С Гольдманом он, конечно, был знаком, они работали вместе ещё до войны, и, как старший по возрасту, первым протянул мне руку. Рукопожатие было крепким, уверенным, руки мозолистыми, рабочими. Такие руки не обманешь, они многое повидали и многое сделали.

– Валентин Александрович Семёнов, исполняющий обязанности директора СТЗ, – представился он. Голос был хриплым, видимо от постоянного крика на ветру в цехах и от бесконечных совещаний. Лицо у него было усталое, с глубокими морщинами, прорезавшими кожу от глаз к подбородку, но глаза живые, энергичные, горящие внутренним огнём.

– Георгий Васильевич Хабаров, инструктор строительного отдела горкома партии, – представился я в ответ, стараясь сделать рукопожатие таким же крепким.

– Наслышан о вас, – улыбнулся Семёнов. Улыбка у него оказалась тёплой и искренней. – Илья Борисович вчера рассказывал о вашем приезде. Говорил, что молодой, но толковый инженер к нам прибыл. Надеюсь, это не государственная тайна?

– Не является, – я тоже улыбнулся, и это как-то разрядило напряжение, обычное в подобных ситуациях при первой встрече, когда двое незнакомых людей оценивают друг друга, пытаются понять, можно ли доверять.

В нынешнее непростое и страшное время это очень важно: проявлять обязательную бдительность, так как удар врага может быть с любую секунду и тогда когда ты его не ждешь. И в тоже время верить своим товарищам, верить как себе. Без этой веры нельзя поднять в атаку роту, нельзя сойтись в рукопашную с врагом сильнее тебя. Не получится стоять насмерть там где уже невозможно стоять, но надо.

– Расскажите о своих планах, Валентин Александрович, – попросил я – Мне это очень интересно.

Семёнов кивнул и жестом пригласил пройти дальше, вглубь территории завода. Мы двинулись медленно, приспосабливаясь к моему темпу ходьбы с костылём.

– Планы у нас простые, Георгий Васильевич, – начал он, шагая рядом со мной и придерживая меня под локоть на особо неровных участках. – Откровенно скажу, на самом деле конкретных планов в настоящее время нет. Есть общее направление, есть понимание задач, но деталей пока мало. Всё зависит от решения Москвы, что будет основной продукцией завода: танки или тракторы. Это принципиальный момент, который определяет всё остальное.

Мы шли между развалин, аккуратно обходя воронки и груды обломков. Семёнов продолжал:

– Основные цеха в обоих случаях одинаковы, и они будут восстановлены к началу лета. Литейный, механический, сборочный. Без них никуда. Конечно, ускоренными темпами мы восстанавливаем ремонтно-механический цех, потому что фронт остро нуждается в срочном ремонте военной техники. Танки горят, танки бьют, их нужно чинить и возвращать в строй как можно быстрее. На завод уже привезли первые танки, повреждённые в боях. Видели их при въезде?

– Да, видел, – подтвердил я. – Там человек десять работают, судя по всему.

– Больше. Человек пятнадцать на той площадке, – уточнил Семёнов. – И в цеху мы внедряем совершенно новый метод восстановления танков. Вы, я думаю, уже знаете об этом? Илья Борисович говорил, что вы изучали материалы.

– Да, я вчера читал об этом, когда знакомился с материалами о состоянии дел в Сталинграде, – ответил я. – Поточный метод, если я правильно понял. Вместо индивидуального ремонта каждой машины. Разборка всех танков, сортировка деталей, потом сборка заново из годных узлов.

– Совершенно верно, – оживился Семёнов. Видно было, что эта тема ему близка и интересна. – Мы полностью разбираем поступающие танки до последнего болта, сортируем детали на годные и негодные, а потом собираем заново. Как на конвейере. Это позволяет использовать всё, что ещё может служить. Из трёх разбитых танков получается два исправных, иногда один. Производительность выше в разы, и качество лучше. Мы же знаем, что каждый узел проверен, а не просто заделали пробоину и отправили обратно. Фронтовики уже оценили. Говорят, что машины после нашего ремонта идут как новенькие.

Мы остановились возле одного из полуразрушенных цехов. Семёнов достал из кармана телогрейки мятую пачку папирос, вытряхнул одну и прикурил от спички, прикрывая огонёк ладонью от ветра.

– А где ваш парторг ЦК? – спросил я. Сейчас, в военное время, на все значимые военные заводы и предприятия назначены особые представители ЦК ВКП(б), которые подотчётны напрямую Москве, а не местным партийным органам. Это были глаза и уши центра на местах, люди с большими полномочиями.

– Товарища Приходько вчера вызвали в Москву, – ответил Семёнов, выпуская дым и прищурившись от ветра. – Полагаю, что он вернётся сегодня-завтра и привезёт нам решение ГКО о перспективах нашего завода. Вот тогда и будет полная ясность, куда двигаться дальше. А пока мы делаем то, что можем делать уже сейчас, не дожидаясь указаний сверху. Восстанавливаем то, что необходимо в любом случае. Крышу чиним, стены укрепляем, завалы разбираем. Работы хватает.

– Понятно, – кивнул я, глядя на дымящуюся папиросу в его пальцах. – Я читал что ваш жилой фонд полностью уничтожен. Это верно?

– Так и есть. Вы, думаю, знаете что были чисто заводские поселки: Верхний и Нижний. Их начали строить даже раньше самого завода. Там в частности жили иностранные специалисты. Кроме этого жилой фонд завода был разбросан по всем поселкам Тракторозаводского района. Так вот только у четырёх зданий нашего жилого фонда все конструктивные элементы оказались целыми и их уже почти восстановили. А здания барачного типа уничтожены полностью. Мое мнение, что есть смысл восстанавливать только Верхний и Нижний поселки, да и то возможно частично, качество строительства в те годы желало лучшего. А вот все остальное сносить безжаломтно и строить заново.

– Интересная точка зрения и она мне определенно нравится, – я сделал паузу, собираясь приступить к главной части нашего разговора. – А скажите, Валентин Александрович, у вас есть свободные площади на территории завода? Такие, которые не будут задействованы в ближайшее время?

Семёнов посмотрел на меня с любопытством, прищурив один глаз от дыма.

– Есть, конечно. Завод огромный, семь сотен гектаров территории, а людей пока мало. Что вас интересует? Что-то конкретное ищете?

– Мне нужна площадка для организации производства крупнопанельных конструкций, – объяснил я, стараясь говорить чётко и убедительно. – Для жилищного строительства. Желательно с подъездными путями, с возможностью подключения электричества, хотя бы в перспективе. И желательно не в самой гуще заводских цехов, чтобы не мешать вашему основному производству.

Семёнов задумался, затянулся папиросой, глядя куда-то вдаль. Молчал секунд тридцать, обдумывая. Потом кивнул сам себе.

– Интересно. Очень интересно. Дома действительно нужны позарез. Знаете, есть один участок, там цеха были полностью уничтожены авиацией, бомбили методично, три налёта было. Но фундаменты остались крепкие, площадка ровная. Мы её уже почти расчистили, завалы убрали. Рельсовая ветка подходит прямо туда, это удобно для подвоза материалов. Электричество, правда, пока не подведено, линии оборваны, но это решаемо. К лету обещают восстановить. С электричеством пока беда, выручили наши военные. Трофейщики передали нам несколько передвижных немецких мощных электрогенераторов, фактически миниэлектостанций, вот они нас пока и выручают. Хотите площадку посмотреть?

– Обязательно, – с энтузиазмом согласился я. – Это именно то, что нужно.

Мы двинулись в северную часть завода. Гольдман и Андрей шли следом, переговариваясь о чём-то своём вполголоса. Водитель остался у машины, курил, прислонившись к крылу, и с интересом разглядывал ремонтируемые неподалеку танки.

Путь занял минут пятнадцать. Шли медленно, я периодически останавливался, чтобы перевести дух. Нога ныла, но терпимо. Мы пересекли несколько цехов, вернее, то, что от них осталось. Скелеты зданий, обгоревшие балки, провалившиеся перекрытия. В одном из них я увидел рабочих, которые разбирали завалы. Человек двадцать, не меньше. Работали молча, методично, передавая друг другу кирпичи и складывая их в аккуратные штабеля вдоль стены. Всё, что можно было использовать повторно, сберегалось. Каждый кирпич был на счету.

В другом цехе шла сварка. Яркие вспышки электродуги освещали закопчённые стены, на которых ещё виднелись следы пожаров. Снопы искр летели во все стороны, как праздничный фейерверк, пахло горелым металлом и озоном. Двое сварщиков в защитных масках колдовали над каким-то массивным узлом, похожим на часть крана.

Наконец мы вышли на просторную площадку. Семёнов был прав, это было именно то, что нужно. Ровное место размером примерно пятьдесят на семьдесят пять, может, чуть больше. Поверхность уже расчищена, завалы убраны к краям. По периметру виднелись остатки фундаментов разрушенных цехов, бетонные блоки, торчащая арматура. Прямо к площадке подходила железнодорожная ветка, рельсы были погнуты, но в целом выглядели пригодными для использования после соответствующего ремонта. Идеальное место для организации производства.

– Вот, смотрите, – Семёнов обвёл рукой пространство, словно показывая свои владения. – Здесь в перспективе должен быть один из новых механосборочных цехов. Он планировался частично за счет увеличения заводской территории. Там конечно работы с подготовкой площадки непочатый край, надо частично засыпать небольшие балки. Мы в них кстати уже много всякого хлама свалили. На нашей площадке только начали возводить стены, когда началась война. Разбомбить их было не сложно, что немцы и сделали. Нам это площадка скорее всего вообще не понадобится. Так что она свободна и, я бы сказал, даже ждёт своего часа. Если вам подойдёт, можем начинать планировать. Думаю, Приходько не будет возражать, я его знаю. Городу и заводу срочно нужно жильё, это очевидно для всех.

Я медленно обошёл площадку, присматриваясь к деталям и оценивая возможности. Прикидывал, где можно разместить формовочные стенды, где складировать готовые панели, где организовать подсобные помещения. Гольдман достал из кармана блокнот и начал что-то записывать, делая пометки. Андрей стоял в стороне, опираясь на мой костыль, и тоже внимательно смотрел по сторонам.

– Валентин Александрович, это отлично, – сказал я, вернувшись к Семёнову. Я не скрывал своего энтузиазма. – Именно то, что нужно. Лучшего места не найти. А с кадрами у вас как?

– Отлично, очень рад, что мы с вами нашли общий язык, – Семёнов усмехнулся. – Бумажной волокиты сейчас меньше, чем в мирное время. Война, как ни странно, всё упростила. Многое начинаем делать вот после таких совещаний на бегу. А потом вдогонку оформляем официально или вообще задним числом. Но сейчас по-другому нельзя. Просто людей банально не хватает даже для своевременного оформления документов.

Он помолчал и широко улыбнувшись, закончил:

– А вот с кадрами пока на помощь не рассчитывайте. Сами ждем помощи. Наркомат Тяжелой промышленности за два месяца направил нам тысячу триста инженеров и рабочих, но это капля в море. Как и другие ждем, что будет решение о спецконтингенте. Будь моя воля, я бы всех пленных в Сталинград перебросил. На мой взгляд сейчас его восстановить надо быстрее всех городов.