Текст книги "Убить в себе жалость"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

13

Олег Шустов запарковал машину напротив городского ботанического сада. Немного посидев за рулем, он кивнул Сергею Белоногову:

– Пойдем прогуляемся.

Сергей предчувствовал неприятный разговор с командиром и пытался угадать причину недовольства Олега. Родившееся в нем подозрение невольно отразилось на лице улыбкой, которую Сергей умело скрыл от Шустова.

Широкая аллея вывела их к озеру, где трудились, проходя летнюю практику, школьники.

День выдался жарким, на Шустове были надеты легкие светлые брюки и рубашка с коротким рукавом. Он закурил, предлагая Белоногову сигарету. Тот отказался.

– Вот что, Сергей, – выпуская носом дым, начал Олег. – Мне откровенно не нравится благотворительность, которой ты занялся.

Не отвечая, парень покивал головой. Он оказался прав относительно разговора.

– Не пойму, – продолжил Шустов бесстрастным голосом, – с чего ты завелся. Ты что, действительно такой милосердный? Тогда твое место не в боевом отряде, а в благотворительной организации.

– Не в этом дело, Олег, – возразил Сергей, но был остановлен протестующим взмахом руки.

– А в чем? Объясни мне. Тебе не кажется, что я обязан знать об этом? Причем давно. А вместо этого я строю догадки, жду, когда ты откроешь рот. Вместо этого ты жуешь сопли. "Никакой личной инициативы" – тебе это о чем-нибудь говорит?.. Чего ты молчишь?

– Говорит. Но, Олег…

Шустов снова перебил собеседника.

– Именно с такой формулировкой тебя взяли в отряд. Это касается каждого из нас. Что, тебе больше не хочется получать хорошие деньги? Или ты борец за идею?

– А ты? – в глазах Сергея Шустов уловил язвительность. – Ты только за "бабки" проветриваешь мозги бандитам?

– Представь себе – да, – не повышая голоса, так же монотонно ответил командир. – За идею борются те, кто сидит на окладах. Или делают вид, что борются. Если меня возьмут во время проведения мероприятия, я буду знать, что ждет меня. За моей спиной не будет никого, и меня шлепнут так же профессионально, как это делаю я. И ты тоже. Департамент "5" – не последняя инстанция.

Белоногов скривился: разговор принял другое направление. Хотя ему неприятны были обе темы, затронутые Шустовым.

Сергей поднял с земли сухую ветку и стал сбивать листья с куста шиповника. Шустов бросил окурок в траву и затоптал его. Сунув в руки в карманы брюк, он выжидающе посмотрел на младшего товарища. Белоногов закончил терзать шиповник и отбросил ветку.

После разговора Сергея с судьей, которая, по его словам, напилась до бесчувствия, Олег сделал неожиданный вывод: Белоногов, как ему показалось, собрался прыгнуть через его голову и встретиться с Рожновым. Тема разговора: судья Ширяева. Помня об этом, Шустов наставительно, будто разговаривал с одним из школьников, наводящих в саду порядок, произнес:

– Рожнов, так же как и мы, получает приказы и по рукам связан тем же – личной инициативой. Это не его дело отслеживать ошибки и нарушения в ходе следственной работы правоохранительных органов. Тем более когда речь идет о прокуратуре. К тому же "наверху" знают, какие дела прикрыть либо пустить следствие по тому или иному направлению.

В этот раз Олег почувствовал, что едва сдерживает себя. И перед кем! Ему не нужно было прыгать через чьи-то головы, просто сообщить обо всем Рожнову, и Белоногова уберут из отряда. Впоследствии он даже не поинтересуется дальнейшей судьбой своего товарища. Он и так довольно терпеливо сносил мелодраматическое настроение Сергея, когда его брат попал в неприятную ситуацию. И отнесся по-человечески, даже посочувствовал, дал рекомендации, как поступить, не вовлекая в дело Рожнова. Хотя обязан был сообщить полковнику все, как только Сергей обратился к нему за советом и помощью.

Ладно, дело с братом Белоногова улажено. Казалось, что улажено, потому что последовало неожиданное продолжение. Мелодрама искривилась до трагифарса: судья, взявшая за процесс двадцать тысяч долларов, вызвала сочувствие у бойца спецгруппы, в чьи задачи входила ликвидация преступников, и выбила из него жалостливую слезу.

Однако парень мужал на глазах, отвлекаясь от главной мысли, подумал Шустов. В речи Сергея появились довольно своеобразные выражения, которые тот невольно перенял от старших товарищей по отряду. "Проветрить мозги" – было чуть ли не любимым изречением Андрея Яцкевича и означало прострелить голову.

Пожалуй, Яцек был самым хладнокровным бойцом в отряде, он равнодушно дырявил головы бандитам. Спрашивается, есть ли тут идея, никак не мог успокоиться Олег. Похоже, ею и не пахнет. Скорее присутствовал азарт, деньги оставались на втором плане.

Олег подумал о жестокости Яцкевича, но не забыл и себя. Яцеку еще расти до командира, именно до командира, так как он, возможно, так и останется рядовым бойцом, пока ему самому не проветрят мозги. А случится такое может скоро. Яцкевичу бесполезно говорить о том, чтобы он унял свой артистизм во время боевых операций. В какой-то степени это был стиль Андрея Яцкевича, и невозможно было спутать его с другим. А менять манеру – бесполезное и опасное занятие. Никто в отряде не собирался подстраиваться друг под друга, в противном случае терялись бы личные качества.

Шустов прикурил вторую сигарету, когда они с Сергеем отошли от озера, направляясь к двум высоким вязам, стоящим у металлического ограждения сада.

– Пойми, Сереж, как только я обращусь к Рожнову, нас тут же попросят сдать оружие и даже не махнут на прощанье ручкой. Выкинь ты эту судью из головы – взяточница, карьеристка, о ней даже говорить противно. Что из того, что девочку убил не ее сын? Ничего же не изменилось и не изменится, и девочку не вернешь.

Пожалуй, такого от своего командира Сергей не ожидал, он пристально вгляделся в его лицо. А Олег, видимо, поняв, что сказал лишнего, вновь смягчился:

– Нужно верить в следующее, Серега: когда-нибудь – я думаю, что скоро – нам отдадут приказ на ликвидацию Курлычкина и подонков из его ближайшего окружения, которые расправились с девочкой и парнем.

– Но не будет главного, Олег, – по инерции продолжил Сергей, – Валентина Петровна так и не сможет доказать, что ее сын не причастен к преступлению, в котором его, уже мертвого, обвиняют. Не следствие и суды, а отец девочки – вот в чем проблема, Олег.

– Слушай, ты! – терпение Шустова лопнуло. Теперь он злобно смотрел на своего бойца. – Иди-ка ты…

– Куда? – прищурился Сергей, не меняя позы.

Шустов неожиданно приблизился к парню, сильно сжал ему руку и еле слышно прошептал:

– Сходи к соседу Ширяевой, расскажи ему, кто ты. Может быть, он тебе поверит?

Несмотря на то, что Олег говорил тихо, в его голосе прозвучали нотки угрозы.

Он отстранился от товарища и улыбнулся.

– Вот и все, Сергей. Наша прогулка окончена.

Белоногов ответил натянутой улыбкой.

Друг к другу они могли испытывать любые чувства, но на этапе подготовки и проведения операции это была команда. Невозможно хоть сколько-нибудь дать определение такому состоянию, можно лишь провести параллель или сравнить, например, с обычным силовым подразделением специального назначения, где среди бойцов не существует пресловутой идиллии. Когда идут на задание – да, происходит единение, каждый надеется на себя и товарища. Известны лишь единичные случаи, когда по причине лютой ненависти в бою кто-то получал пулю в спину. Но и на это существует более-менее вразумительный ответ, напрямую касающийся расстройства нервной системы, психоза и так далее. И таких ситуаций можно избежать, существуют довольно действенные способы, когда командир или кто-то из товарищей вовремя докладывает начальству о зарождающейся ненависти и участившимися, казалось бы, беспричинными нервными срывами. Такое случается оттого, что бойцы в основном живут ожиданием, а после ходят рука об руку со смертью.

Продолжая улыбаться и покачивая головой, Сергей шел чуть позади командира и поравнялся с ним, когда они вышли на широкую аллею.

Белоногов придавал состоявшемуся разговору с командиром большее значение, чем сам Олег. Шустов был более опытен; хотя знал наверняка, что беседа не принесет положительных результатов. Но указать на слабые места товарища Шустов был обязан. Он мог встретиться с Рожновым и попросить полковника убрать из отряда Сергея. Не сделал этого потому, что Белоногов был нужен ему: Сергей играл в отряде роль буфера, но главная причина заключалась в том, что он был самым молодым. Он был также опытным, но тот же Яцкевич или Оганесян на заданиях или на стадии подготовки невольно выступали в роли наставников, сами действовали, словно демонстрировали свое мастерство, учили быть беспощадным, хладнокровным.

Вся ответственность за Сергея лежала на Шустове, так как он предложил Рожнову кандидатуру Белоногова. Он не услышал от начальника возражений – подбирать команду и работать с ней именно Шустову, несмотря на то, что Костерина, к примеру, нашел сам Михаил Константинович. А в случае провала никто не будет искать виноватых, каждый получит то, на что, собственно, не было и расчета.

Последняя фраза, которую долго мусолил про себя Шустов, была, может быть, основной, учитывая специфику отряда, она была противоречивой, но именно в ней лежали ответы на все вопросы. Они не имели права на провал; что будет, если они вдруг потерпят фиаско – никто старался не думать.

Шустов сел в машину, окинув Сергея ироничным взглядом: "Борец за идею…" – и в который раз покачал головой.

Белоногов не смотрел на командира, иначе бы он увидел откровенную насмешку на его лице.

Он ждал, когда Олег заведет двигатель и тронется с места, но командир сидел за рулем, бросая иногда взгляд на часы.

Прошло пять минут, и Сергей понял причину, по которой Олег медлил: позади скрипнули тормоза, задняя дверка подъехавшей машины открылась, в салон протиснулся Андрей Яцкевич и Норик Оганесян.

Белоногов послал на командира осуждающий взгляд: "Коллективное воспитание…" И вслух добавил:

– Зачем ты так, Олег?

Вместо него полушутливой фразой ответил Оганесян:

– Надо, Серый, надо.

– Значит, вы за моей спиной…

– А ты как думал? – перебил его Яцкевич. – Мы играем во взрослые игры. А к любой игре надо относиться серьезно. Я не хочу, чтобы в один прекрасный момент кто-то не прикрыл мне спину, пустив слюни.

– Все, я ухожу из отряда! – вспылил Сергей.

– Сначала выйди из машины.

Белоногов резко повернулся в кресле и ожег Яцкевича взглядом. Пальцы его сжались в кулак.

– А ты не хочешь выйти со мной?

– Пошли! – Яцкевич схватился за ручку и открыл дверцу.

– А ну-ка хватит! – осадил их Шустов. – Сидите на месте!

– А чего он?.. – у Сергея не хватило слов. Невольно его нижняя губа выдвинулась, выражая детскую обиду.

– Яцек прав, – жестко произнес Олег. – Тебе надо учиться у него. У Норика, Тимофея. Убей в себе жалость, Серега.

– Ладно, – Белоногов постарался взять себя в руки. Он достал пачку "Мальборо", зачем-то размял сигарету. – Скажите мне, в чем я не прав? В том, что проникся к женщине, у которой убили сына, свалили на него вину за убийство девочки? Это преступление?

– Это называется слабостью, – ответил Оганесян. – У меня такое чувство, что тебе кто-то диктует и это не твои слова. Мне интересно, почему ты поверил ей.

– Да потому, что говорил с ней, видел ее глаза.

– О-о… – протянул Яцкевич, – Толстой взялся за старое. Тебе двадцать три года, а говоришь, как старый пердун. Тут без закаливания не обойтись. А ну-ка, пошли со мной. – Он решительно вышел из машины, успокаивающе кивнув Олегу. Оганесян, поморщившись, остался на месте.

Они отошли к воротам сада.

У Яцкевича было, несомненно, положительное качество, когда во время разговора он мог не мигая смотреть на собеседника. Сергея всегда удивляло, что его глаза от этого не высыхали.

Андрей был на пять лет старше Белоногова, немного пониже, но шире в плечах. Как и командир, Яцкевич носил усы. Однажды он сбрил их, и команда долго смеялась над ним, советуя посмотреть в зеркало на свою губищу, которая, лишившись растительности, по их дружному мнению, стала непомерно большой. И Андрею захотелось построить насмешников в ряд и по очереди вырубить.

– Знаешь, – начал Яцкевич, – я не люблю выражений, которые ты употребляешь. Но дело не в этом. Я хочу рассказать тебе одну историю, которую где-то вычитал. На Востоке булатные клинки полагалось закаливать в теле сильного рыжеволосого раба. Это одна версия. Другая гласит, что охлаждать клинок следует в ослиной моче. Какой вариант тебя больше устраивает?

Сергей промолчал, гоняя желваки. Он всегда завидовал Яцкевичу, его выдержке, умению разговаривать, не впитывая в себя настроение окружающих. Андрей был вспыльчивым, умел настоять на своем; в некоторых случаях отступал от собственного мнения, соглашаясь с тем или иным взглядом кого-нибудь из команды, если чувствовал, что его позиция слабее. Это тоже положительное качество. Он был настоящим бойцом, в нем напрочь отсутствовал страх. С одной стороны, Олег прав: нужно учиться у Андрея.

Конечно, никто из команды не потерял человеческого облика, все выглядели нормальными людьми. А когда приходила пора работы, все, как один, словно влезали в чужую шкуру. Или на время выплевывали душу.

Сергей улыбнулся и положил на плечо Яцкевича руку, сказав нескладную фразу:

– Я тоже рыжеволосый. И мне не нравится ослиная моча.

Он не хотел располагать к себе Яцкевича, а тот мог подумать обратное. Впрочем, Сергея это мало тревожило.

– Серега, убери руку с моего плеча. Олег прав, тебе надо брать пример с меня. Запомни одну вещь: я равнодушно отнесусь к тому, если однажды замочат кого-нибудь из команды. А если меня спросят, где мой приятель, я отвечу, что его размазали по стене. Уяснил?

– Да.

– Я знал, что ты меня поймешь, – ухмыльнулся Яцек.

– Дело осталось за малым, – многозначительно произнес Сергей.

14

Когда Шустов скомплектовал отряд, полковник Рожнов, еще до представления ему отдельных бойцов, тщательно проверял и перепроверял данные на каждого, затребованные им по каналам агентурных связей, и только после этого, имея на руках пять папок с личными делами, встретился с боевиками. Он роздал им по четыре чистых листа бумаги, ручки и предложил каждому изложить письменно свои лучшие и худшие качества.

Для этого мероприятия полковник Рожнов использовал два заранее подготовленных класса в одной из московских школ. Вернее, он только распорядился, а готовили помещения специалисты из управления.

– Задача не из легких, – предупредил он группу, когда пятерка бойцов уселась за парты, – хотя на первый взгляд видится довольно простой. Я не хотел бы ограничивать вас по времени, однако вынужден дать вам всего два часа. Черновики, если таковые будут, не выбрасывать, а предоставить мне в конце второго часа. Предупреждаю: из написанного вами вы ничего не должны зачеркивать, ясно?

Члены группы одновременно кивнули.

– Вы забыли определить минимальное количество слов, – язвительно заметил Яцкевич, неотрывно глядя на стоящего возле стола полковника. Он все еще не верил, что с минуты на минуту ему придется вспомнить школьные годы и писать изложение. Затея полковника Рожнова ему явно не понравилась, он не видел в ней смысла. Ему захотелось встать и на вопрос начальника – зачем он это сделал – ответить, что, будучи в своем уме, просто составил компанию идиоту-полковнику.

– Чем меньше вы напишете, – предупредил Рожнов, строго глядя на Яцкевича, – тем больше мне это не понравится. Хочу вам заметить, что в моем списке вы на последнем месте.

– Это по алфавиту, – моментально отреагировал Яцкевич, – но не по значению.

– Да нет, именно в том приоритете, который я подразумевал. Я внятно говорю?

– Почти по тексту, – в очередной раз дерзнул Яцкевич.

– Итак, два часа, – прерывая дерзкого бойца, Рожнов вздернул рукав пиджака и отметил время.

Андрей, переглянувшись с Оганесяном, хмыкнул: два часа. Да за это время можно написать пару рассказов. И взялся за ручку.

Полковник перехватил его взгляд и ответил красноречивым взглядом: "Ну-ну, посмотрим, сколько листов ты испортишь, острослов".

Первым психанул тот же Андрей Яцкевич, когда полковник ненадолго отлучился из комнаты. Прошел всего час, а Андрей исчеркал уже все листы.

– Мы занимаемся идиотизмом! – Он подошел к Тимофею Костерину, стараясь заглянуть через его плечо. – Тимоха, ты уже похвалил себя? Дай списать, – совершенно серьезно потребовал Яцкевич.

– Мне нечем хвалиться, – ответил Тимофей, прикрывая рукой исписанные листы, – я обхаял себя как только мог.

– Черт! – выругался Яцкевич. – Что за дурацкая затея! Дайте кто-нибудь переписать! Мы же команда! – Он обвел "курсантов" взглядом. – Ну хотя бы начало. Кто даст? Олег, ты самый положительный, дай!

Шустов отрицательно покачал головой. Ему самому затея полковника показалась чересчур оригинальной. Во всяком случае, думал он, Рожнов мог бы освободить его, как командира группы, от этой писанины.

– Андрей, – позвал Яцкевича Белоногов, – спиши у меня.

– Друг! – Яцек бросился к Сергею и буквально вырвал у него из рук лист бумаги. Вернувшись на свое место, Андрей начал торопливо переписывать, изредка качая головой. – Неужели я такой плохой? – скороговоркой бросал он, то и дело поглядывая на дверь, с минуты на минуту ожидая возвращения начальника.

Рожнов сидел в соседнем классе и смотрел на дисплей. Все пять человек, снимаемые скрытой камерой, были у него как на ладони. Полковник, наблюдая за командой, делал пометки в своем блокноте.

– Что такое гетеросексуальность? – Яцкевич, подняв конспект Белоногова, полуобернулся и подозрительно осмотрел свежее лицо Сергея.

– Половая ориентация, – тут же откликнулся Оганесян, отрываясь от задания.

Брови Яцека поползли вверх.

– Что, и мне так писать?!

– Напиши, что ты – бисексуал, – предложил со своего места Тимофей. – Или трансвестит.

– Черт, я нормальный мужик!.. Ну чего вы все уставились на меня?! Может, соскоб возьмете?

Команда поддержала предложение Яцкевича дружным смехом.

– Я вообще не пойму, – продолжил негодовать Яцек, – зачем писать про половую ориентацию. Это же не качество!

– Смотря для кого, – смутно выразился Оганесян.

– Слушайте, – Яцкевич поднялся с места, – нам велено отобразить свои лучшие и худшие качества.

– "Отобразить", – с выражением повторил Костерин, по-американски положив ноги на стол. – В тебе рождается поэт.

– Тут кто угодно родится, стоит только почитать Серегино произведение. Слушай, Толстой, – обратился он к Белоногову, – я не пойму, твоя сексуальная ориентация – это хорошее качество или плохое?

– Скорее всего, это добродетель, – вставил Костерин, поведя затекшей шеей. Он уже больше часа провел, склонившись над столом. Работу он уже закончил и упражнялся, описывая свою внешность, используя при этом специальную терминологию. Он отметил свою прямую спину, правильную линию плеч, нормальный размер противокозелка, невыраженную носогубную складку, впалые щеки, радужную оболочку глаз, которая выделялась глубокой синевой…

– Ты что, гордишься свой ориентацией? – не унимался Яцек, подходя к Сергею.

– Сядь на место, – велел ему Шустов, сердито блеснув глазами.

– Нет, пусть он мне ответит. Я хочу знать, с кем мне придется работать.

– Гетеро – это нормально, – попытался успокоить товарища Сергей.

– Да?! – сощурился Яцкевич. – Ты, зеркало русской революции, тебе положено верить на слово?.. У меня предложение, – сообщил он "классу", продолжая сверлить глазами Сергея. – Если еще кто-то видит свою половую ориентацию положительным качеством и уже… отобразил это, пусть немедленно вычеркнет. Мы – команда! – повторился он. – А не сборище половых гигантов. Мы же не собираемся вступать в половой контакт с преступниками.

– Скорее с их подругами, – отреагировал Оганесян. – Если, конечно, учесть нашу нормальную физиологию.

– Нет, куда я попал! – Яцкевич швырнул на стол Сергея лист бумаги и вернулся на свое место. Затем вскочил и снова оказался подле Белоногова. – Вы только послушайте, что написал этот философ! – Андрей постарался прочесть с выражением: – "Я человек крайностей. Поступаю либо ответственно, либо нет, так как середина между этими понятиями отсутствует, равно как и любая связка между ними. Пользуюсь, если можно так сказать, двумя поговорками: "все, что ни делается, – к лучшему" и "на Бога надейся, но и сам не плошай". Последняя поговорка, как мне кажется, принуждает думать; нельзя жить и постоянно держать ее в голове. Также нельзя сделать ее основой жизни, иначе будешь жить по правилам, сам себя лишишь свободы. Потому что часть понятия "свобода" содержит в себе безответственность. А может быть, это одна из форм свободы – только до поры до времени, ибо безответственность так или иначе приведет к ограничению свободы – в любых проявлениях".

Яцкевич окончил и обвел взглядом каждого "ученика".

Оганесян громко произнес:

– Случай тяжелый, лечению не поддается.

Остальные почему-то смотрели не на автора "бессмертных" строк, а на Андрея.

– Я поражен, – наконец высказался Тимофей.

– Я тоже, – поддержал его Олег Шустов и уставился на Белоногова. – Ну ты даешь, Белая Нога!

– Такое чувство, что это послание Миру из мест лишения свободы. – Яцек вернул Сергею конспект и, покачивая головой, сел за парту. Но снова вынужден был обернуться. – Ты не больной, случайно?

Искренняя и дружеская улыбка Сергея Белоногова послужила ему положительным ответом: да. То ли больной, то ли здоровый.

Рожнов не стал долго задерживаться, он отсутствовал четверть часа. Бросив взгляд на часы, сообщил, что до окончания осталось сорок минут.

– Кто уже закончил работу, может выйти в коридор.

– Перемена? – сострил Оганесян, не поднимая на полковника глаз.

Его замечание осталось без внимания. Все остались на своих местах. Хотя Яцкевич бросил через плечо взгляд на Сергея: Белоногов продолжал что-то писать. Андрей перебрал испорченные листы бумаги и, как школьник, поднял руку.

– Что? – полковник вопрошающе приподнял бровь.

– Можно еще бумаги?

Рожнов молча пододвинул к краю стола чистый лист.

Он уже многое увидел, разберется еще лучше, когда прочтет все, что написали "курсанты". Пока его удовлетворяло поведение команды. Даже взвинченность Андрея Яцкевича не виделась ему отрицательным качеством. Что касается самого молодого члена команды, Сергея Белоногова, которому исполнилось всего двадцать три года, – он произвел на полковника самое благоприятное впечатление.

Через сорок минут Рожнов потребовал сдать работы.

– Рецензий на свои характеристики не ждите, – сказал он. – Свои отзывы о них я приобщу к личному делу каждого из вас, так же как и ваши конспекты. Все свободны – кроме Шустова.

– Мюллер, – проворчал Яцкевич, первым выходя из комнаты. – У него плохое настроение, а я оказался крайним.

– Как и положено начальнику, шеф не стал искать крайнего, а назначил его. Так что тебя можно поздравить с повышением.

– Ну ты такой умный! – воскликнул Яцек, словно впервые увидел Оганесяна. – Только почему-то богатый.

Норик был одет если не вызывающе, то броско: яркие спортивные брюки, дорогие кроссовки "Роверс", на руке "спартанские" часы "Свотч". Кроме того, на шее у него болтался "ксивник" – наверняка пустой, носит его для понта.

На взгляд Яцкевича, Оганесян молодился – ему было тридцать два, а одевался как подросток. Андрею тоже нравились модные вещи – вот, к примеру, кроссовки у Оганесяна были высший класс, ему хотелось спросить Норика, сколько они стоят, однако предчувствовал, что острослов-армянин ответит в духе: "Не знаю. Это подарок твоей подруги".

Рожнов собрал листы в папку, изъял из видеоаппаратуры кассету с записью и вызвал специалистов из управления. Пока они демонтировали записывающую аппаратуру, он пробежал глазами несколько листов, а остальные решил проанализировать дома.

Устроившись в удобном кресле, полковник включил торшер и принялся за работу.

Самое "героическое" и, пожалуй, напыщенное начало было в черновике Тимофея Костерина, он писал: "Я ненавижу коррупцию и бандитов". Эта фраза, несмотря на запрет полковника, была зачеркнута. Тимофей даже сделал попытку заштриховать слова, но, видимо, вовремя вспомнил предостережение начальника. Записи, сделанные в черновике, говорили о том, что Костерин долго думал, с чего начать, что совпадало с визуальными наблюдениями Рожнова. Полковник представил себе, как неловко должен был чувствовать себя Тимофей, когда прочел свои мысли, перенесенные на бумагу.

Костерин был единственным судимым среди кандидатов, он отбыл срок по статье 107 Уголовного кодекса РСФСР – доведение до самоубийства. Часть формулировки статьи, естественно, напрямую касалась Тимофея: "Доведение лица… до самоубийства путем систематического унижения его (потерпевшего) личного достоинства". Потерпевшим был рядовой, проходивший срочную службу в подразделении, которым командовал Тимофей Костерин.

Когда Рожнов взял в руки записи, сделанные Оганесяном, ему на какое-то время показалось, что Норик даже пишет с акцентом, – он отметил множество орфографических ошибок в его работе. Однако знаки препинания были расставлены правильно.

Еще раз перечитав Оганесяна, Рожнов понял, что армянин намеренно пишет с ошибками, невозможно докатиться до такой безграмотности: в одном месте Норик поставил мягкий знак после гласной, одним словом, перестарался и выдал себя.

Размышляя, Оганесян выводил в черновике кошачьи мордочки: то мультяшно улыбающиеся, то показывающие грозный оскал острых зубов. По рисункам Рожнов определил, что наблюдательности у Оганесяна не занимать. Впрочем, об этом армянин упомянул едва ли не в первой строке сочинения, написав: "У меня острый глаз и отличная память". Слово "отличная" он также написал с мягким знаком.

В отличие от остальных Оганесян чередовал свои положительные и отрицательные качества: "Я вспыльчивый, но быстро отхожу", другие же четко разграничили задание, вначале описав все положительное, затем – отрицательное.

Оганесян проходил службу в составе отряда специального назначения МВД. Уволился, написав рапорт на имя командира части, на самом деле не ужился с офицерами части по причине своей национальности.

Белоногов заново переписал свою работу, где не упомянул о своей половой ориентации, которая вызвала негодование у Андрея Яцкевича. У полковника сложилось впечатление, что Сергей просто подшутил над товарищем, подсунув ему черновик с необязательной в этой ситуации фразой. Однако с трудом верилось, что кто-то мог попросить, как сделал это Яцкевич, списать задание. В таком случае, на что рассчитывал Белоногов? На то, что кто-то безоглядно перепишет его изложение? Вряд ли.

Белоногов проходил службу вместе с Олегом Шустовым в центре спецподготовки ФСБ в качестве младшего инструктора. Свое увольнение из центра ничем не обосновал, по словам самого Олега, уволился из-за солидарности с командиром, то есть майором Шустовым. Однако на раздумье у Сергея ушло почти два месяца – ровно столько майор Шустов находился без работы, пока не принял предложение Рожнова. После состоялся короткий разговор с бывшим подчиненным, и Олег порекомендовал Сергея полковнику ФСБ, восстановленному к тому времени в органах службы безопасности. По идее, неофициальная формулировка "из-за солидарности" теряла смысл, однако в разговоре Шустова и Рожнова стала основополагающей для принятия Белоногова в кандидаты вновь создаваемого подразделения ФСБ.

А вот работа самого Яцкевича. Тоже несколько напыщенно, но написано твердо; и ничего из работы Сергея Белоногова.

"Я хорошо знаю все виды стрелкового оружия. Отлично стреляю, в совершенстве владею холодным оружием и приемами рукопашного боя… Я не женат (качество?)…" – а это явный намек на Белоногова, так как Яцкевич именно спрашивал об этом, взяв вопрос в скобки и выражая сомнение. Скорее всего это вопрос к полковнику, который будет знакомиться с конспектом.

Рожнов сделал еще один вывод, правда, весьма сомнительный, ему показалось, что Яцкевич догадался о том, что полковник наблюдал за ними в свое отсутствие и стал свидетелем разгоревшегося спора. Если это так, то Андрей очень смекалистый парень.

Яцкевич – бывший офицер-десантник, впоследствии проходил службу в составе отряда МВД, рекомендацию на него дал Норик Оганесян. В приватной беседе с полковником выяснилось, что Яцкевич был единственным офицером в подразделении, относившимся к кавказцу с уважением.

Работа Олега Шустова не понравилась полковнику. Бывший майор исписал всего один лист: не в меру крупным почерком, с двух сторон, остальные три листа были абсолютно чистыми. Олег оказался единственным, кто пренебрег возможностью вначале изложить свои мысли на черновике. Этот факт также говорил о многом, например, о взвешенности Шустова.

А не понравилось Рожнову то, что Олег излагал длинно, казалось, уходя от собственных вопросов. Изворотливость? – подумалось Рожнову. Может быть. И ухмыльнулся, помянув горячность Яцкевича: это положительное качество или отрицательное?

Рожнов, как и предвидел, узнал многое о бойцах своего подразделения. При всем желании он не узнал бы больше даже в доверительной беседе с глазу на глаз. Да, откровенный разговор не дал бы большего результата.

И еще одна деталь, которая не могла не порадовать полковника: никто из бойцов и словом не упомянул о том, в каком подразделении ранее он проходил службу, ни одного намека на спецподразделение. Хотя тот же Яцкевич, чья кровь была не намного холоднее, чем у Оганесяна, мог написать, что во время боевой операции в составе спецназа особо отличился и был представлен к правительственной награде. А Тимофей Костерин мог похвастаться пятью годами заключения в колонии усиленного режима, куда попал после полутора лет службы в военно-десантном подразделении.

Однако они не хвалились, а довольно четко выполнили распоряжение начальника, отметив свои качества. Если честно, то это было главным в замысле Рожнова.

Полковник снова вернулся к работе Яцкевича и нашел то место, где Андрей перечисляет свои боевые навыки. Проанализировав запись, он пришел к выводу, что, беря в расчет сложность задания и специфику создаваемого подразделения, об этом невозможно было не упомянуть. В какой-то степени виделось в этом доверие к полковнику; а с другой стороны, просматривался маленький упрек в его адрес.

Как бы то ни было, Рожнов работой бойцов остался доволен, перенеся часть "радости" на свою личную персону. Он уже управлял особой группой, а те, в свою очередь, дали понять о полном взаимодействии с начальником.

Полковник отметил двух человек, которым в скором будущем намеревался сделать не совсем обычное предложение. Ему показалось, что оба не откажутся.

* * *

А бойцы возвращались в Юрьев на машине Яцкевича, «девятке» с тонированными стеклами и мятым передним крылом; пока по просьбе полковника и с согласия Шустова на первых порах все остановились в трехкомнатной квартире командира. За исключением Шустова и Белоногова остальные были коренные москвичи.