Текст книги "Убить в себе жалость"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

34

Как и в прошлый раз, Тимофей Костерин получил от начальника краткий экскурс в предысторию клиента, его нынешние незначительные связи и подробную информацию о местожительстве, работе и передвижениях. Михаил Рожнов считал важным для своих бойцов, что работать с клиентом, имея представление о безликом образе – то бишь никакого представления, – труднее, нежели с человеком, чей образ хоть как-то вырисовывается. И неважно, с какой стороны, – положительной или отрицательной.

В этот раз клиентом был некий Евгений Саркитов, который вот уже на протяжении семи лет имеет самый прибыльный бизнес в Юрьеве, возглавляя одну из криминальных группировок. Основная сфера – наркобизнес. Курирует несколько частных организаций, государственные благоразумно обходит стороной.

– Про него говорят: "честный вор", – рассказывал Рожнов, – с немногочисленной бригадой Саркитова никогда не было разборок, – за исключением одной, о которой я скажу позже. Не признает грубого рэкета и мордобоя. Всю его бригаду, состоящую из десятка человек, может поколотить один спортсмен-браток. В какой-то степени Саркитов – консерватор, имея прибыльный бизнес, ездит на "Вольво", хотя мог бы пересесть на "шестисотый", численность бригады последние три года не меняется.

– Курочка – по зернышку, – заметил Костерин.

– Наверное, – кивая головой, подтвердил Рожнов, – наверное. Осторожно я поднял на него официальные данные, оказалось, что он был замешан в скандале, обещавшем как ему, так и руководителям ОПГ "киевская" немало проблем. Сопоставляя официальные данные и те, что я получил от клиента, на которого мы работаем, история вкратце такова. От управляющего крупным банком поступила информация: кто-то несанкционированно влез в банковский компьютер. Пропали бы деньги – не так страшно, дело поправимое, но злоумышленник мог скачать счета, опубликование которых грозило серьезными неприятностями и самому банку, подконтрольному "киевлянам", и собственно "крыше", – речь шла об отмывании денег. Аналитики Курлычкина оперативно установили, что в базу данных влез коммерсант с домашнего компьютера. Поднялся шум, так как "крышу" неопытному коммерсанту давал Саркитов. Что это было – любознательность, случайность, заказ – остается гадать.

– Насколько я понял, Саркитову такая информация не нужна – не его стиль работы.

– Да, ты прав. Заказ со стороны или работа газетчиков – но уж больно заурядная ситуация, кою не каждый редактор опубликует, – мягко говоря, не свежо. Не нам с тобой обсуждать, это ли послужило поводом к тому, что Саркитова "заказали".

– Прибирают к рукам его бизнес – и все, – высказался Тимофей. – Я удивляюсь, почему так поздно решили подмять Саркитова.

– Может быть. Однако если он поменял стиль, зачем ему подсиживать будущий бизнес? Такие люди без интереса не работают. К тому же эта история с банком годичной давности. Но деньги нам обещаны хорошие, – Рожнов улыбнулся кончиками губ, – очень хорошие. И данные на клиента, как всегда, исчерпывающие. Одним словом, плевое дело.

Костерин хмыкнул: "Конечно… Сам-то ты отсидишься в кабинете". Однако по ходу разговора Рожнов образно объяснил, что клиента "выведут на линию огня". Останется только нажать на спусковой крючок.

– Покрутитесь возле дома Саркитова, адрес я дам. Чем работать – вопрос, как мне кажется, не стоит.

– А что у нас в наличии?

– Ничего особенного предложить не могу: "вал" и специальный "Стечкин" на 18 патронов. Хотя пистолет вам вряд ли понадобится. Есть еще варианты, но с ними нам предстоит официальная работа.

Костерин удовлетворенно кивнул: автомат "вал", разработанный под специальный 9-миллиметровый патрон СП-5, очень даже особенное оружие, предназначенное для бесшумной стрельбы. Тимофею этот автомат был хорошо знаком, даже стрелку среднего класса точность стрельбы практически гарантирована; глушение звука выстрела обеспечивается за счет дозвуковой скорости пули плюс специального приспособления. Более бесшумное оружие представить себе сложно.

По идее, для левых заданий проблемы с оружием должен был решать Костерин или его напарник, дабы не засветился на довольно простой операции сам начальник. Но Рожнов не хотел отдавать подчиненным надежный канал с прочными связями; а налаживание другого канала или усложнение прежних посредством третьего лица или посредника, также не сулили ничего хорошего. Хотя в том же Юрьеве в двух-трех точках можно было без труда приобрести практически любое огнестрельное оружие. Рожнов на сто процентов был уверен, что каждый в отряде имеет личное оружие, но доискиваться до истины не собирался.

Костерин еще раз уточнил данные на Саркитова, и они с Рожновым попрощались.

Тимофею хватило одного дня, чтобы изучить место проведения операции. Задание не виделось сложным, как всегда, важен был отход, поэтому время было определено на поздний вечер, когда в огнях сотен машин потеряется та, которую будут разыскивать. Опять же исходя из легкости задания, вряд ли возможна погоня.

Костерин оставил себе "вал", или "винторез", как еще называли этот автомат, передавая товарищу пистолет Стечкина. Тимофей считал, что стрелковым оружием владеет лучше, и автомат в его руках был предпочтительней. Напарник молча согласился.

В комплекте со "Стечкиным" шли два ствола и магазины под девятимиллиметровые патроны "Макарова" и "Парабеллум", но Рожнов оставил их у себя, сохраняя "Стечкин" в базовой, что ли, модификации – под патрон 7,62 миллиметра. В дальнейшем "чистый" комплект стволов мог пригодиться применительно к другому оружию. Практичность Рожнова виделась жадностью последнего. "Как бы не погорел полковник на замене стволов", – думал Костерин.

Они один раз проехали мимо коттеджа Саркитова, расположенного в поселке Кирзавод, чтобы убедиться, что ни во дворе, ни рядом нет запаркованных автомобилей, – следующий заход будет последним.

Поселок находился в черте города, а статус загородного населенного пункта пошел от обилия частных застроек, в основном из облицовочного кирпича.

Двухэтажный дом принадлежал не Саркитову и не мог принадлежать ему: исходя из здравого смысла, учитывая специфику его деятельности, дом был оформлен на сожительницу.

Данные на Саркитова говорили о том, что он редко выезжает из дома, не придерживается системы, срубовую баню, стоящую особняком, топит, когда вздумается. Окна дома зарешечены, входная дверь металлическая, вместо обычного глазка – круглое смотровое окошко; уверенность, с которой Саркитов подходил к оконцу, говорила о крепости и надежности стекла.

Мой дом – моя крепость. Если внутри здания Саркитов был неуязвим, то во дворе становился беспомощным. Так же, наверное, неуверенно чувствовал себя в собственной машине.

Нельзя полностью обезопасить себя, но даже малая часть влияла на всю ситуацию в целом соответственным образом. Это уже сложившаяся психология. Можно окружить себя плотным кольцом телохранителей, однако выстрел кумулятивной гранатой решит все проблемы. Коли тебя заказали, не спасут никакие стены.

В задачи Костерика не входило выманивать клиента из дома. В одиннадцать часов вечера Саркитов откроет дверь, чтобы впустить человека, пришедшего по рекомендации своего знакомого – это именно тот момент, который порадовал Рожнова.

Костерин нажал на кнопку звонка, расположенного рядом с калиткой. Калитка была решетчатой, в человеческий рост, из дома через нее хорошо просматривался небольшой участок улицы и собственно звонивший. Ворота же были массивные, из листового железа, лишь верх венчало ажурное хитросплетение армированных прутков.

Плотные шторы не выдали передвижений хозяина, темным же осталось и смотровое оконце. Но вот оно вспыхнуло светом: открывая дверь, хозяин зажег свет в прихожей.

Саркитов оказался худым, высокого роста, в какой-то степени его облик подходил к образу жизни затворника; его походка показалась Тимофею нервной, тому способствовали два-три взгляда, которыми хозяин окинул двор, и голос, которым тот прикрикнул на овчарку, беснующуюся возле калитки.

Люминесцентная лампа на столбе хорошо освещала все пространство двора, несколько хуже – Костерина, стоящего к калитке вполоборота. Когда хозяин протянул руку к задвижке, Тимофей высвободил из-за спины автомат и быстрым движением просунул массивный ствол между прутьями.

Первые пять-семь пуль прошили Саркитову живот. Его отбросило от калитки, и Костерин, тщательно прицелившись, разрядил магазин, рассчитанный на двадцать патронов, в грудь и голову хозяину.

Попало и собаке, бросившейся на защиту своего хозяина. Она лежала у него в ногах и дергала лапами. Судя по всему, долго не протянет.

Тимофей перебросил автомат через забор и поспешил сесть в машину.

Левый заказ пришелся как нельзя кстати. Костерин поиздержался, купив иномарку, его товарищ также сидел на бобах.

Хорошая работа, платят вовремя, когда совсем прижмет – можно попросить у начальника аванс. Но это касалось только двух человек из группы Шустова.

Часто Костерин думал: насколько больше берет себе Рожнов? Если бы на раздаче стоял Тимофей, половину оставлял бы себе, а другую половину делил между боевиками. Наверное, полковник так и делает.

35

– Что вы хотите сделать со мной?! – истерично выкрикнул парень.

– Деликатеса из тебя не получится, – спокойно ответила Валентина Ширяева. – Я воспользуюсь рецептом твоего папаши. Вначале я отделю твое мясо от кости, потом проверну через мясорубку. И уж постараюсь продать фарш на рынке твоему отцу. Звучит заманчиво, правда?

Парень был близок к истерике. Эта женщина несла абсолютную чушь, но ему сделалось страшно. Очень страшно. Чем дольше он глядел на Валентину, тем больше убеждался, что она запросто может осуществить свои планы.

Кто она – маньячка, сумасшедшая? И то и другое не сулило ничего хорошего.

Он попробовал освободится от наручников, но те еще крепче сжали его запястья, почти прекращая доступ крови. И ему тотчас захотелось посмотреть на свои обескровленные, посиневшие руки. Отчаянное желание было настолько велико, что он, непостижимо вывернув голову, пытался заглянуть себе за спину.

Вдруг его страх на время отступил, погружая в тревожное состояние, неожиданно он понял, что знает эту женщину, во всяком случае видел ее раньше, слышал ее начальственный голос, не требующий возражений. Кто она? Мысли метались, как ни странно, принося ему все большее облегчение. Нужно только вспомнить ее, вспомнить, и этот кошмар прекратится.

Кто она?.. Мать той сучки, из-за которой он угодил в тюрьму?.. Он ни разу не видел ее, наверное, это она, мстит ему за свою дочь.

– Я знаю, кто вы! – выкрикнул он и неожиданно рассмеялся. – Вы ее мать!

Валентина от этих слов побледнела. Она еще не сняла темных очков, и на ее лице они виделись черным провалом.

Она подошла к парню, вплотную приблизив свое лицо, и раздельно произнесла:

– Да, я мать.

Он ждал, что ее признание принесет ему облегчение, полное облегчение, но сжался, словно увидел перед собой Смерть. И уже шепотом, едва ворочая языком, повторился:

– Чего вы хотите?. Я… Я могу попросить прощения. Ведь вы этого хотите?

Валентина отошла от него, бросив через плечо:

– И этого тоже. Только прощения ты будешь просить не у меня.

– Тогда приведите ее, я… Вы понимаете, что я хочу сказать.

Не оборачиваясь, Ширяева кивнула.

– Понимаю. За всю свою никчемную жизнь ты произнес это слово только один раз. Оно для тебя чужое, во второй раз ты даже не осмелился произнести его.

Нет, с ним ничего не случится. Он уловил в интонации женщины усталость. Подбадривая себя, сделал вывод, что ее голос прозвучал мягко. Она добрая. И ее можно понять: Да, можно. Просто необходимо. Нужно… переосмыслить.

Непривычное слово, чужое. Когда он сидел в камере, отец что-то выговаривал ему, непривычно бросаясь такими вот словами. Год от года отец, словно изучая словарь, делал запас новых слов, забывая старые; начиная от рядового бандита с нехитрым словарным запасом, он поднимался, меняя выражения, но не меняя морального облика. Где-то в прошлом остались классические спортивные костюмы "Адидас" и широкие зеленые штаны, им на смену пришел строгий костюм с галстуком и свежая белоснежная сорочка, под которой уже нет килограммовой цепи из драгоценного металла, а только тонкая золотая ниточка с кулоном в виде знака зодиака. И где грубая печатка с вензелями? Также осталась в прошлом. Сейчас безымянный палец лидера "киевлян" скупо, но с достоинством украшает простенькое обручальное колечко.

В тюрьме отец перемежевывал новые слова и старые, иначе не мог, потому что на него вдруг подействовала забытая атмосфера камеры. Он не раздвоился, не стал самим собой, сбросив показуху, а только наполовину вылез из строгого костюма, под которым оказался спортивный "Адидас". А все вместе это казалось нарядом скомороха.

Переосмыслить…

Максим остался один. Женщина, не сказав больше ни слова, покинула комнату. На какое-то время он даже забыл о занемевших руках. Он старался понять эту женщину, но не мог, что-то не давало сделать этого. Но не то, что он сам причинил ей боль, что-то совсем другое. Может, причина в том, что они совершенно разные люди? Другое сословие?

Он был близок к пониманию, когда его размышления прервал приход женщины. И он снова ощутил животный страх: в руках у нее был пистолет.

Она спокойно приблизилась к нему, опустив руку с оружием. Он снова вывернул голову, когда она зашла ему за спину, сильно оттолкнулся ногами и упал на пол, опрокинутый стул ударил его по голове. Он перевернулся на спину и, помогая себе ногами, пополз к двери, не сводя глаз с пистолета.

– Остановись и перевернись на живот, – приказала Валентина. И ухмыльнулась: парень напомнил ей извивающегося червя, которого насаживают на рыболовный крючок.

Он не слышал ее, продолжая отступать. Когда его голова коснулась стены, он неожиданно обмяк, понимая, что ему все равно не уйти. Если ему суждено умереть, он умрет.

Им овладела апатия, хотя, по идее, с пеной у рта он должен был выкрикивать проклятия в лицо этой женщине.

Тело его стало безвольным, он не противился, когда Валентина твердой рукой взяла его за плечо и перевернула на живот. Затем отомкнула на одной руке наручники.

Трубы водяного отопления проходили по обе стороны дома, и Валентина не долго выбирала место. А точнее, не выбирала совсем, приковав пленника к трубе там, где он лежал. При этом она ни на миг не расслаблялась, держа палец на спусковом крючке. Она прекрасно разобралась в том, что парень сильно напуган, до некоторой степени потерял координацию, стал вялым. Она не ставила перед собой цель довести пленника до подобного состояния, у нее были совсем другие планы. А этот парень поначалу вызвал у нее чувство гадливости, затем – жалости. Он – инструмент в ее руках, но также должен понести наказание, но не такое суровое, что ждет его отца. Оба подвергнутся мучениям, но муки одного будут выглядеть ничтожными по сравнению с муками другого.

Валентина поставила перед парнем пластиковую бутылку с водой и погасила в комнате свет.

Ей еще многое предстоит сделать, она только в начале пути. Решающий шаг сделан, отступать некуда. Для мести ей не нужен был допинг, перед глазами постоянно стояла жуткая картина окровавленных тел. Не притупилось и самое, пожалуй, ужасающее: пинок в гроб, и покойник, упавший лицом на асфальт. А тремя днями раньше отрывистый и злобный голос врача: "Все… Покиньте палату"; резкие движения рук, и игла системы грубо выдернута из локтевой вены покойника.

Ширяева заварила крепкий чай, прислушиваясь к мерному дыханию пленника. Дверь в комнату была открыта, и она видела ноги, обутые в кроссовки. Парень спал. Он пережил настоящий шок. Но теперь женщина не будет нагружать его до такого состояния.

Она вернулась в комнату, зажгла верхний свет и, наклонившись над пленником, еще раз вгляделась в его лицо. Осмотр ее удовлетворил: бледность еще не сошла с лица парня.

Валентина приготовила видеокамеру к съемке, надеясь на приличную цветопередачу, которую гарантировали производители камеры "Сони". Немного помогли лампы дневного света.

Она долго разбиралась, читая инструкцию, прежде чем сумела присоединить кабелями видеокамеру и телевизор.

То что нужно, подумала она, теперь уже на экране всматриваясь в известкового цвета лицо пленника.

Короткий сюжет был незамысловат – крупным планом изможденное лицо, затем медленно камера сместилась к его плечу, потом чуть правее, пока в кадре не блеснули наручники. Обратное движение камеры, бледный лик пленника, плечо, наручники… Словно плавное покачивание на волнах: лицо – плечо – наручники…

36

Когда запись, сделанная неизвестным, закончилась, Курлычкин откинулся на спинку мягкого кресла. Вся его физиология кричала, что нужно немедленно действовать, бежать, разыскивать, рвать зубами, чувствуя на губах кровь, до боли в ногах пинать чьи-то тела… Вместо этого он остался неподвижен, напрасно пытаясь проанализировать ситуацию.

Пока было ясно одно: кто-то похитил его сына и держит в плену. Требований о выкупе не поступило. Дальше этого Курлычкин не продвинулся ни на шаг. Он представлял, что будет вслед за тем. Не пройдет и пяти минут, как он буквально взорвется, разгромит весь офис. Потом… успокоится.

Пока еще ничего не ясно, а он уже разрабатывал план возмездия, причем с конца – с ужасной смерти неизвестного похитителя, у которого не было лица, а только бесформенное белесое пятно в обрамлении черных, как смоль, волос. Затем – в том же обратном порядке: встреча с ним, долгая погоня на машинах, оперативная работа всех без исключения людей его группировки, инструкции, внезапно накатившее бешенство, которому способствовало получение пленки.

Все, он прошел от конца до начала и – взорвался, отбросив сильной рукой кресло и срывая с окна офиса жалюзи. Оно некрасиво растянулось, походя на меха гармошки.

В кабинет заглянул обеспокоенный, пожалуй, самый преданный друг Костя Сипягин. В течение минуты он созерцал взбесившегося друга, не смея раскрыть рот.

– Зайди, ну! – Курлычкин дышал тяжело, побагровевшая шея, стянутая наглухо застегнутым воротничком рубашки и галстуком, бугрилась вздувшимися венами. Он рванул галстук и отбросил его, другой рукой расстегивая пуговицу. – Кто передал тебе эту кассету?

– Пришла по почте ценной бандеролью. – Секунду поколебавшись, Сипягин добавил: – Оценена в сто рублей.

– Я не спрашивал, сколько она стоит!.. Ну, чего ты стоишь в дверях? Зайди, спроси, что случилось… – Курлычкин твердым шагом подошел к магнитофону и перемотал пленку.

Сипягин увидел на экране телевизора Максима, которого не могли найти в течение полутора суток.

– Весело? – спросил Курлычкин, наливая в стакан водку. Выпив одним духом, он извлек из холодильника лимон, острым ножом разрезал его надвое и выдавил в рот сок. Сморщившись, делая судорожные движения горлом, поднял кресло. Запись тем временем закончилась.

– И все? – в полном недоумении спросил Сипягин.

– Тебе этого мало?!

– Ну… – замялся Костя, – обычно в таких случаях наговаривают условия выкупа. – И без паузы продолжил: – Думаешь, это чеченцы?

– Я ничего не думаю, – Курлычкин снова покинул свое место и возбужденно прошелся по кабинету. – Я не в состоянии соображать. Но я найду ту гадину!.. – Поскрежетав зубами, он спросил: – Кроме кассеты, должна быть квитанция, она сохранилась?

– Найду, – неопределенно ответил Сипягин.

– Передай ее и кассету нашим долбозвонам из аналитического центра, пускай немедленно включаются в работу. – Лидер выругался, перенося злобу на сына. – Сколько раз предупреждал засранца! Ведь только на днях из тюрьмы вытащил!

– Скорее всего это дело рук чеченцев, – снова высказался Сипягин.

Курлычкин покачал головой, надолго задумавшись.

– Нет, тут что-то другое, нутром чую. Максима снимал на пленку какой-то изощренный тип, камерой водил туда-сюда, заметил?

Сипягин кивнул. Он стоял напротив телевизора, глядя в черный экран.

– Мне непонятно, – повторился Костя, – почему нет никакого сообщения?

– Еще сообщат.

От этого предположения Курлычкину стало еще хуже, и он твердо уверился, что на следующей кассете, которая, судя по всему, также придет по почте, услышит еще и уведомление. Но хоть что-нибудь услышать, хорошее или плохое, порой между ними нет большой разницы. Хуже всего жить в безвестности. Курлычкин неоправданно торопил время: скорее бы уж пришла очередная кассета. Он отвергал то, что пленка, полученная сегодня, может оказаться последней.

– Вот что, Костя, поднимай всех на ноги. Дело может оказаться куда серьезнее, чем я думаю. Аналитикам делать запросы аккуратно. Я понимаю, что шила в мешке не утаишь, ребята поднимут весь город на ноги. Если нам не удастся вернуть Максима к завтрашнему дню, придется сказать, что он уехал, не предупредив: в деревню, за границу, к черту. Это прежде всего для ментов – чтобы потом они не отобрали у меня аппетитный кусок. Я зубами порву тех, кто поднял на моего сына руку.

Вчера он не дозвонился сыну ни домой, ни на дачу и послал к нему водителя Женю Епанчинцева. Тому пришлось возвращаться в офис, чтобы взять у Курлычкина ключи от квартиры, так как на звонки никто не отвечал. Босс передал ему также ключи от дачи. Ни дома, ни на даче Максима не было.

Поначалу пришло только легкое беспокойство и раздражение: опять загулял и спит сейчас у какой-нибудь телки. Ближе к вечеру, когда о Максиме не поступило никаких известий, беспокойство усилилось, а раздражение постепенно переросло в злобу. Ночь прошла в тревоге и ожидании. Уже под утро Курлычкин сподобился позвонить бывшей жене, матери Максима. Но нет, у нее он тоже не появлялся. Она спросила, что случилось с Максимом. Он ответил, что ничего, все в порядке.

Сипягин ушел, сейчас люди Курлычкина будут проверять места возможного нахождения сына, расспрашивать всех, кто мог его видеть ближайшим вечером и ночью, соберут всех проституток в городе и с каждой потолкуют отдельно, навестят бывших однокурсников из университета и множество других действий.

Просто не верится, что среди тысяч показаний, ответов и совершенно необоснованных оправданий, рожденных страхом перед лидером преступной группировки, не прозвучит нужная информация о Максиме.

В голове слегка зашумело. Курлычкин давно не пил водку стаканами, особенно с утра. Да и стакан был особенным – тончайшего, прозрачного, как воздух, стекла, он привез его из Чехии в качестве сувенира. Повыше середины проходил тонкий золотистый ободок, до которого обычно наливают пиво в пивных барах, – он соответствовал тремстам миллилитрам. Остальная часть предназначалась для пены, чтобы не переваливалась она безобразно через край, а красиво контрастировала с напитком прямо в стакане.

Курлычкин, наливая водку и находясь, как говорят врачи, в критическом состоянии, машинально отмерил триста грамм.

Сейчас во рту от подступившей тошноты стало кисло, и он так же неосознанно выжал в рот вторую половинку лимона. Снова поморщился, но дурнота мгновенно пропала; лишь зубы с невидимым налетом лимонной кислоты показались ему грубо сделанными протезами. В голове всплыло давно забытое слово "оскомина".

Обычно его завтрак приходился на двенадцать часов дня, сейчас часы показывали десять, и голод обрушился на него, затмевая серьезную проблему с сыном. Курлычкин ел жадно, руки покрылись слоем жира; с кусков жареной красной рыбы он съедал только брюшную часть, остальное бросал в корзину для бумаг.

Потянувшись к очередному куску, раздумал и налил в стакан водки. Выпил, долго не закусывая, часто облизывая жирные губы.

В кабинете он был один. Сторонний наблюдатель сделал бы вывод, что этого человека долго держали взаперти – без пищи и воды. И вот он вырвался на свободу и с лихвой, торопясь, наверстывает упущенное.

Спиртное подействовало в этот раз как свежий бодрящий воздух после душной комнаты. Неожиданно для себя Курлычкин сделал вывод, что поиски Максима силами своих боевиков ничего не дадут, разве что наделают шума, и каждый в городе будет знать о похищении. Добавят масла в огонь запросы аналитиков, которые приходили в свой офис действительно как на работу, честно отсиживая за компьютерным оборудованием положенные восемь часов, семь из которых резались в игры.

Работы у них мало, но то – заслуга самого Курлычкина, чей авторитет не допускал чрезвычайных ситуаций, – практически аналитики были нужны на крайний случай, не считая деловых запросов о той или иной фирме, о том или другом человеке, которым мог заинтересоваться лидер "киевлян". Они отрабатывали любую информацию в короткие сроки, используя свои связи в правоохранительных органах, в некоторых случаях пользовались системой перехвата радиосообщений.

Впрочем, это их проблемы, как и чем пользоваться, главное – оперативно и в срок.

Пока он решил не связываться с силовыми ведомствами Юрьева, может быть, его люди своими силами смогут выйти на след похитителей. А потом, после определенных мероприятий, представить дело о похищении в другом свете, красном, под сиянием которого забыл о любящем отце Максим в объятиях проститутки.

В голове всплыли слова: "Ты что, такой неуемный в плане секса?" – их он произнес в тюрьме, когда отчитывал сына. А что если его похищение напрямую связано с делом об изнасиловании? Об этом Курлычкин подумал только сейчас, хотя мог бы сообразить сразу. Тем более что потерпевшую не нашли ни он, ни следователь, ведущий это дело. Действительно, как в воду канули.

Он снял трубку телефона и позвонил аналитикам, высказав свою версию.

Противник всегда видится либо сильнее, либо слабее, равенства тут не может быть. Очень часто, почти всегда, в фильмах про войну советские режиссеры показывали гитлеровцев абсолютными идиотами, и на этом фоне русский солдат или разведчик всегда выглядел героем. Такое отношение к делу, вернее подход, невольно передался и на нового противника – современного русского бандита: с тяжелым затылком, пустым черепом, нависшими над глазами надбровными дугами и неосмысленным угрожающим мычанием вместо хотя бы примитивной речи.

Курлычкин, его приближенные, даже рядовые члены бригад, за редким исключением, не были приматами. В лидере "киевлян" успешно сочетались жестокость и трезвый ум, хладнокровие, которое с непостижимой быстротой могло превратиться в откровенную несдержанность, что сегодня проявилось довольно наглядно, и многое другое.

В преступных сообществах существуют четкие разграничения, а на виду, как правило, оказываются именно те, кто так похож на примата, отсюда и суждение о новорусских братках. Именно их посылают в офис фирм, начальники которых от природы или по незнанию оказывались строптивыми. Братки громили бейсбольными битами оборудование, компьютерную и множительную технику, не нанося в первый раз вреда самому хозяину и его подчиненным.

Симбиоз воровских понятий и коммерческих, сдобренных чисто боевыми качествами, – это и есть сущность современной преступной организации. У "киевлян" был даже совет директоров, который возглавлял Курлычкин; недавно, как на политическом Олимпе страны, произошел передел власти, и наверху остались только сам лидер, его помощник Костя Сипягин да финансовый директор Аркадий Барковский. На палубе ниже классом, но не за бортом, конечно, расположились люди, курировавшие работу ряда банков и страховых фирм. Их группа целомудренно именовалась Ассоциацией экономического взаимодействия.

Еще ниже находились риэлтерские группы, подавляющая часть которых занималась обычным рэкетом, заодно не забывая о коммерческих рынках и частниках.

И, наконец, последнее сословие, которое даже лидеру "киевлян" представлялось неприкасаемыми: собственно боевики, которые по мере надобности привлекались любой из вышестоящих групп и, с ростом авторитета преступного сообщества, по большому счету служили в качестве устрашения. В какой-то степени именно они стали "торговой" маркой – как кролик, изображая половую активность, стал символом журнала "Плэйбой".

Отдельным звеном можно было назвать тех, кто специализировался на междоусобных разборках, не давая зарасти бурьяном лучшие места городского погоста, и аналитический отдел – бывших офицеров правоохранительных органов, принявших предложение работать на преступников.

И вся эта армия сейчас работала, пытаясь выйти на след похитителей сына лидера ОПГ "Киевская".

Когда злоумышленников найдут, к работе подключится Иван Мигунов, так удачно разработавший план возмездия над судьей Ширяевой, редкие воспоминания о которой продолжали вызывать в Курлычкине чувство омерзения. Затем Мигунов уступит место другим – они отлично справились с заданием: дни, которые Богом были отпущены Ширяевой, она проведет в муках.

Все было взаимосвязано в этом деле: поиски изнасилованной девушки, пропавшей вместе с родителями, так или иначе были связаны с судьей Октябрьского народного суда, которая неосмотрительно оставила решение следователя в силе. Если бы Курлычкин пошел чуть дальше, преодолевая отвращение к судье и еще раз вспоминая ее, в нем бы зародились дополнительные сомнения, усилилась бы тревога.

Он уже давно перестал интересоваться судьбой Валентины Ширяевой, в последний раз его интерес достиг пика, когда он лично побывал во дворе ее дома. Он задержался ровно настолько, чтобы только встретиться с ее глазами.

Одним взглядом он все растолковал ей, определил ее место и в жизни, и в обществе. Даже произошла своеобразная демонстрация проделанной им работы, когда ее сын вонючим мешком вывалился из гроба.

Он верил в свою силу, меньше – в удачу и считал даже не часы, а минуты, когда снова встретится с сыном. Будет все при встрече: радость, гнев, потоки нравоучений, упреки, горестное покачивание наполовину поседевшей головой, глубокие затяжки сигаретой, неоправданные дозы спиртного…

Верил. Но все больше хмурился, посылая взгляд на неработающий телевизор. Перед глазами бледное лицо сына, его плечо, запястье, скованное наручниками… И пожалуй, верное, подсознательно рожденное во время разговора с Костей Сипягиным мнение об изощренности похитителя.

Но кем бы ни был он, с его мозгами явно не все в порядке – бросать вызов лидеру мощной группировки! Даже если предположение Сипягина окажется верным и Максим действительно находится в руках чеченцев, это ровным счетом ничего не значит, – Курлычкин один раз показал, кто хозяин в городе, постреляв, как куропаток, чернобровых гостей, заявивших права на автомобильный бизнес. Прошло с тех пор много лет, однако чеченцы признали права Курлычкина. Он не банкир, не крупный бизнесмен. С такими людьми не разговаривают на языке ультиматума, просто так не принято. Стало быть, Сипягин не прав.

Однако этот, казалось бы, успокаивающий вывод не обнадежил Курлычкина, но и не внес большей сумятицы. Ему бы утихомириться. Только мысли сосредоточились на сыне, не желая менять направления.