Текст книги "Убить в себе жалость"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

10

Ширяева еще раз оглядела зал, остановив взгляд на секретаре судебного заседания, которая была закреплена за ней и работала уже четыре года.

– Подсудимый, встаньте, – обратилась судья к Алексею Белоногову после определенных процедур. – Суд разъясняет вам ваши права, предусмотренные Уголовнопроцессуальным кодексом. Вы не хотите заявить отвод прокурору? Если суд признает ваш отвод обоснованным, он будет принят.

На этом этапе будет потеряно немного времени, если Белоногов заявит отвод, придется удалиться в совещательную комнату вместе с народными заседателями, так как самостоятельно такое решение Ширяева принять не могла. Даже голосовать ей приходилось в последнюю очередь, дабы не оказывать давления на народных заседателей.

– Нет, – ответил Белоногов, внимательно вглядываясь в лицо судьи: он узнал свою собеседницу из Дворца спорта. Так же, как и она его.

– Хорошо. Начинаем заседание. – Валентина надела очки, поправила мантию и перевернула несколько страниц дела. – Слово предоставляется обвинению.

Неожиданно со скамьи поднялся высокий парень с загипсованной рукой.

– Ваша Честь, я хочу сделать заявление. – У него был низкий красивый голос, правильной формы нос, тонкие губы, пострижен коротко, по последней моде.

– Сначала представьтесь, – Ширяева с любопытством посмотрела на пострадавшего.

– Осинцев Николай Михайлович.

Не задумываясь, опережая обвинителя, судья спросила адвоката:

– У защиты есть возражения?

– Нет, Ваша Честь, – бойко отозвался полноватый адвокат, поправляя очки и привставая со своего места.

– Я протестую, – с места встал прокурор.

Ширяева ждала продолжения, но обвинитель долго подыскивал слова.

– Я не могу принять ваш протест, не зная причины, – отрезала Ширяева.

– Нарушается ведение судебного заседания, – наконец пояснил прокурор, непрозрачно намекая на недавнее определение, вынесенное Ширяевой областным судом в деле Курлычкина.

– Протест отклонен, – в голосе Валентины прозвучала едва различимая насмешка. Однако обвинитель уловил ее.

– Почему, Ваша Честь?

– Мне ли объяснять вам, господин прокурор, что пострадавший представляет сторону обвинения.

После этих слов она знаком подозвала и прокурора, и адвоката и коротко поговорила с обоими. Находящиеся в зале ничего не смогли расслышать; также мало объяснили им красноречивые жесты прокурора. Наконец Валентина отпустила их и обратилась к Осинцеву:

– Суд готов выслушать ваше заявление. – Она подождала, пока недовольный собой и своим подопечным прокурор сядет на место, и поторопила Осинцева: – Пожалуйста, начинайте.

– Ваша Честь, – начал парень, – драка на площадке произошла по моей вине. Я сам спровоцировал ее и первым хотел ударить Алексея… то есть подсудимого. Он просто защищался. За дачу ложных показаний, не знаю, как правильно, я готов понести наказание.

– Слизняк! – старший тренер баскетбольной команды ожег сына взглядом и, ни на кого не глядя, покинул зал.

Ширяева, пряча грустную улыбку, вздохнула. Потом ее настроение резко изменилось: она не отработала денег, которые ей заплатили за процесс. Но как быстро, неожиданно и до некоторой степени трогательно произошел финал.

11

Сергей Белоногов поджидал Ширяеву возле здания суда. У него в руках тот же полиэтиленовый пакет, в котором лежат десять тысяч долларов. Он еще не верит, что все закончено, неприятности позади. Даже больше: Колька Осинцев… Кто бы мог подумать, что он может ослушаться своего всемогущего отца. Как ни странно, в поведении Николая он видел руку судьи Ширяевой. Кто знает, может быть, она поговорила с Осинцевым накануне. После окончания заседания Алексей отозвал брата в сторонку и сказал: «Вчера я видел судью во Дворце спорта. Я не знаю, что она там делала, но каким-то образом сумел побеседовать с ней».

"Да, – продолжил размышления Сергей, – Ширяева сумела убедить Николая выступить в суде с заявлением. Как ей это удалось, непонятно. Как бы то ни было, деньги она заработала честно". Сергей любил это слово, сам всегда честно отрабатывал деньги.

И ничего не понял, когда Ширяева, выйдя из здания суда, открыто подошла к нему и предложила немного пройтись. Сергей не смог не оглянуться на окна здания. Ширяева разобралась в его взгляде и посмотрела на часы.

– Не беспокойтесь. Сережа, вот уже семь с половиной минут я больше не судья, а только вхожу в некое тайное сообщество.

Парень не ожидал, что такая серьезная дама, как Ширяева, способна шутить. Он промолчал, продолжая идти с судьей в ногу.

– Не знаю, как мне поступить… – задумчиво проговорила женщина. – Одно знаю твердо: денег ваших я не отработала. Но не по вине Осинцева, а по своей, потому что позволила ему взять слово. Нужно было дать выступить прокурору, потом защите и уже самой поставить в этом деле заключительную точку.

Она остановилась и взяла парня за руку.

– Сережа, сейчас мне очень нужны деньги. Если я верну их, мне ни за что не завершить одного дела – дела чести. Один человек потерял свою дочь, ее зверски замучили, он должен узнать всю правду. Я докажу, чего бы мне это ни стоило.

Валентина надела темные очки, скрывая навернувшиеся на глаза слезы, и посмотрела на коммерческий киоск, пестревший богатым выбором спиртного.

– Я одна… Мне некому поделиться своим горем. Вы славный человек, Сережа, пойдемте ко мне, выпьем, меня всю жжет изнутри.

Вместе с Сергеем Белоноговым в суд пришел его командир Олег Шустов. Олег в недоумении посмотрел вслед удаляющейся паре и последовал за ними. Вместе пришли, вместе и уйдем, подумал он.

Двигаясь на некотором отдалении, он дошел до дома судьи, нахмурившись, проводил глазами своего подчиненного, вошедшего вслед за судьей в подъезд. Он присел на скамейку и прикурил.

12

Ширяева не рассчитывала, что Сергей Белоногов примет предложение составить ей компанию на сегодняшний вечер. Может, подумал, почему она решила пооткровенничать не с подругой, к примеру, или с родственником, а с почти незнакомым человеком. Молодой еще, не знает, что довериться порой легче незнакомому. А у Валентины просто не было выбора и времени: тоска резанула ее внезапно, выбивая из глаз слезы.

По дороге домой она твердо решила, что сегодня должна "перебрать", хоть раз напиться, дать волю чувствам и словам, а не держать их придушенными в груди, постоянно ощущая эфемерное состояние нехватки воздуха. Она боялась, что Сергей вдруг передумает, проводит ее до подъезда и попрощается. Но вот они поднялись на второй этаж, и снова беспокойство, как ни странно, не ослабевающее: он откланяется возле двери. И облегченно вздохнула, когда Белоногов перешагнул порог ее дома.

В определенный момент Валентина поймала себя на мысли, что начинает суетиться, совсем необязательно предлагая гостю завалявшуюся в кухонном шкафу салфетку, советуя закусить шоколадом, а не карамелью – дескать букет станет более осязаем. В связи с этим довольно глупым замечанием вспомнила, что букет – это сочетание вкусовых качеств и аромата. Сказала, выпив первую рюмку: "Ты меня не слушай". А сама принуждала гостя внимать, все больше распахивая перед ним душу. В какой-то момент ей захотелось переменить тему, расспросить гостя о том, где он работает и кем. Вместо этого захмелевшая хозяйка потянула парня за собой и встала за спинкой кресла, стоящего посреди комнаты. Склонив голову, красными от слез глазами посмотрела на телевизор.

– Это было любимое место сына. Когда оканчивалась его любимая вечерняя передача, отсюда он уходил в спальню. Если б ты знал, Сережа, как я жалела его… Я неверующая – как говорят, только всуе поминаю имя Господа, – наверное, оттого посылала в адрес Бога столько проклятий, что в конце концов он наказал меня. И я еще больше возненавидела Бога, потому что он… не знаю, как сказать… Одним словом, он стал ассоциироваться с Курлычкиным, этим подонком, полубогом в криминальном мире.

Последние слова были сказаны жестко, Валентина надолго замолчала и продолжила уже мягким голосом:

– Илья был добрым мальчиком, ласковым. Ты не поверишь, он был тактичным. Когда к нам приходила Света Михайлова, Илья уступал ей свое место, а сам садился рядом, на стул. Он любил порядок. Не знаю, почему ему нравилось протирать полированные поверхности шкафов. Он часто вооружался салфеткой, дышал на полировку и доводил ее до идеального блеска. До таких мелочей у меня не доходили руки, может быть, потому, что я не очень усердная хозяйка. А может, уставала на работе. Я могла оставить после себя грязную посуду в раковине, порой заметала мусор в угол и оставляла там, если под рукой не было совка. Мелочь, о которой не стоит говорить, но мне было лень идти за совком. А скорее всего это от подавленного состояния. Меня изматывала работа, тревога за сына, вина перед ним.

Стоять у плиты для меня – сущее наказание. Большую часть своей жизни я питалась в столовых или перехватывала что-нибудь в буфете. А дома, словно у меня была большая семья, варила щи в огромной кастрюле. Мы с Ильей съедали по чашке, две; на следующее утро оказывалось, что щи прокисли – опять же по моей вине: забыла поставить в холодильник либо оставила в кастрюле половник. Один раз Илья наелся прокисших щей, пришлось даже вызывать "скорую помощь". Врач сделал ему промывание желудка, заставляя пить воду в огромных количествах. Илья противился, ему казалось, что его хотят убить. Хотя он выразился по-другому: захлебнуть. А на таблетки активированного угля смотрел чуть ли не с ужасом.

В тот вечер я больше не давала ему никаких лекарств, отпаивала горячим молоком, проклиная себя за беспечность и неряшливость. Я не знаю, Сережа, почему рассказываю тебе это. Меня действительно всю жжет изнутри.

– Я понимаю вас, Валентина Петровна, – посочувствовал Сергей. На миг показалось, что его сострадание неуместно. Даже едва заметно пожал плечами, отвечая на собственные мысли.

– Да, да, спасибо…

Хозяйка скрылась на кухне, Сергей предположил: для того, чтобы выпить очередную рюмку. Валентина уже была заметно пьяна, часто и необязательно облизывала ярко красные губы.

Вернулась она через минуту, хрустя конфетой, и возобновила разговор:

– Я проклинала не только Бога, а еще и своего отца-алкоголика, мне казалось, что это он виновен в том, что Илья родился инвалидом. Отец пил по-страшному, бил маму, и мне доставалось, когда я вступалась за нее. Я молчала на вопросы учителей, почему постоянно хожу в школу с синяками, – не говорить же, что меня бьет собственный отец. К тому же я начала рано курить – я была самой толстой в классе, думала, что поможет, – и учителя, воротя нос от моей прокуренной одежды, в конце концов махнули на меня рукой. Хотя, по идее, должны были "бороться" за меня. И наверное, в классе восьмом или седьмом, сейчас точно не помню, я решила, что стану работать в милиции, защищать и мать, и себя. Мать, конечно, в первую очередь. Нет, наверное, такое решение пришло ко мне раньше, классе в пятом. Это мой любящий папаша подвигнул меня к такому решению. Пока я не получила юридического образования, так и называла его пренебрежительно: папаша. Потом злость и обида на него как-то сами собой прошли, может быть, оттого, что я стала взрослой, а мой отец – старым. Он уже давно стал пить меньше, но голова его совсем перестала соображать. Когда у меня родился Илья, отец уже начал мочиться под себя. Если раньше он требовал водку у матери, то после просто канючил и надоедал еще больше. Так доставал своим нытьем и запахом, который исходил от него, что мать выставляла перед ним бутылку: "На, пей! Чтоб ты захлебнулся!" – обычные разговоры, к которым я привыкла.

После рождения Ильи наша семья пребывала в подавленном настроении. Я начала жалеть, что выучилась на юриста, мне бы больше подошли курсы профессиональных убийц. Отец пьяно орал на меня: "Нагуляла урода!" Во время его выступлений я подходила к нему вплотную, хватала за шиворот, кричала матери, чтобы та принесла веревку. Отец совсем спился, был слабым, не мог сопротивляться мне. Его настроение резко менялось, он плакал, просил, чтобы его не вешали, представляешь? Мне бы на ум не пришло повесить его. Я связывала его по рукам и ногам и оставляла в таком состоянии, пока он окончательно не протрезвеет.

Когда Илье исполнилось семь лет, отец умер. К тому времени у меня уже была собственная квартира, мать сошлась с одиноким соседом по даче, которого я почти не знала, лет на десять старше ее. Отчим никогда мне не нравился, за глаза я называла его язвенником-трезвенником. Наверное, потому, что привыкла к пьяным оргиям, устоявшемуся перегару в квартире. Одним словом, чего-то недоставало, складывалось такое ощущение, что чего-то жизненно важного. В квартире отчима все было по-другому: чистота и порядок, какой-то стерильный воздух, навевающий мысли о реанимационной палате, три пары домашних тапочек (одна – для меня), которые мы носили время от времени, предпочитая ходить в квартире босиком или в носках. Наконец, как я уже говорила, трезвая физиономия отчима, похожая на мордочку хорька. И мой дом в один миг перестал быть моим родным. Даже мать показалась мне неродной. Она стала разговаривать каким-то противоестественным голосом, в котором слышались заискивающие ноты, она буквально обхаживала мужа, и я правильно поняла, что она долго не выдержит. И точно: через год культурный и обходительный хорек исчез из дома, который вмиг стал снова моим. В нем все еще царила стерильность и хотелось отпросить на денек-другой отца с того света, чтобы тот привел все в норму. Глупо, конечно, это все, смешно, но такие мысли были, не скрою.

Потом мать вышла замуж в третий раз, поменяла нашу двухкомнатную и однокомнатную квартиру нового мужа на трехкомнатную. Когда мать умерла, отчим пришел ко мне, чтобы выяснить, как мы будем делить квартиру: мне полагалась равная с отчимом доля. Он что-то говорил о том, что обмен произошел при совместном браке и тому подобное. Я отказалась от наследства в его пользу, хотя в наше время так почти никто не поступает, и мы с ним с тех пор не виделись.

Илья часто спрашивал, почему больше не приходит бабушка, вначале я отвечала, что она уехала, потом сказала ему правду. Господи, эта правда стоила мне дорого. Я ответила на столько вопросов мальчика, что сама заблудилась в своих объяснениях, и лучше бы мне этого не делать. Не знаю, насколько правильно понял меня Илья, но однажды раз и навсегда успокоился и не стал больше задавать вопросов. Я поняла, что для него бабушка действительно умерла. Не знаю, как он усвоил это, но мне больно было думать – в основном за него, а не за себя. Главное заключалось в том, что он справился с этой сложнейшей для него задачей. Он учился жить; порой мне казалось, что он сумеет преодолеть недуг, – то были бредовые мысли. Однако Илья все чаще заставлял меня задумываться над тем, что однажды болезнь отступит; она оставит его внешность прежней, но мысли его станут ясные.

Илья любил новые вещи. А еще, я не знаю, как сказать, любил обновление, что ли. Радовался новой зубной щетке, подолгу держал на коленях, рассматривая новые брюки или рубашку, поглаживал непослушными пальцами, словно исполнял одному только ему ведомый ритуал. У нас была рижская стенка, в прошлом году я продала ее и купила новую: Илья целую неделю не выходил из дома, распределяя вещи по шкафам и ящикам. Ему помогала Света. Я помню, она расставляла книги на полках. А когда она ушла, Илья снял их и расставил по-своему, сообразно своему представлению, а не руководствуясь чем-то иным. Если девочка подбирала книги по размеру и корешкам, то Илья мог разделить собрание сочинений какого-нибудь автора, вставив между томами книгу другого писателя. Да, у него был свой порядок, свое представление, и получилось даже красиво, необычно. Я назвала это громко – авангардом.

Валентина подвела Сергея к книжному шкафу. На верхней полке вперемежку с художественной литературой находились юридические тома: законы, указы, юридические справочники; двухтомник "Сказки народов России" был разделен Уголовным кодексом Российской Федерации и далеко выступающей вперед книгой о лесных лекарственных растениях.

Действительно, трудно представить, чем руководствовался больной паренек, расставляя книги. Но у него, несомненно, была своя логика, понять которую невозможно. Сергея посетила мысль: а если бы на полку с книгами взглянул человек с болезнью Дауна, смог бы он разобраться в этом? Что в таком случае – одобрил, поправил? Ведь должен же быть какой-то своеобразный язык общения между такими больными. Они могли соглашаться или нет, спорить, обмениваться взглядами, понятными только им, и многое другое.

На средней полке в ряд стояли тонкие книги с толстыми корками. Сергей, взглядом спросив у хозяйки: "Можно?" – открыл шкаф и вынул одну книгу. Текст в ней был набран крупным шрифтом, на каждой странице красочные картинки, в основном персонажи из сказок. Парень вытянул книгу наугад, но она оказалось именно той, где было нарушено шитье и виднелся каптал из-за вырванной страницы.

Сергей поставил книгу на место. Валентина, наблюдавшая за ним, пояснила:

– Эту страницу вырвал Илья. Как-то Света Михайлова помимо воли обидела Илью, сказав ему, что он неуклюжий медведь. По-моему, в то время они играли во дворе, и от неловкого движения Ильи сломалась постройка из песка. У Ильи была прекрасная память, он пришел домой, достал эту книгу и вырвал страницу. На ней был нарисован медведь, влезающий в теремок, и зверушки, которые в ужасе разбегались в разные стороны.

– Он плакал? – неожиданно для самого себя спросил Сергей.

Ширяева отрицательно покачала головой, казалось, ничуть не удивленная вопросом гостя. Несмотря на хмель в голове, отметила еще одну странность в лице гостя: анфас не вязался с его профилем. Глядя на его выступающий подбородок и орлиный нос сбоку, невозможно было представить, что лицо у него круглое. При повороте головы оно словно трансформировалось, вызывая неприятное ощущение, переносица будто проваливалась, а подбородок становился безвольным.

– Нет… – ответила она. – Илья вообще редко плакал… Дети помладше относились к нему хорошо, но доставалось от сверстников. Те были более чем жестоки. Что удивляет, девушки его возраста ни разу не прошли мимо, чтобы не поддеть его какой-нибудь плоской шуткой.

Валентина замолчала. Заполняя паузу, Сергей сказал:

– Нелегко ему было…

Хозяйка не ответила. Вздохнув, подбадривая себя и гостя, она улыбнулась:

– Ах, Сережа, если б ты видел, как Илья улыбается!.. Ни один ребенок в мире не способен на такую улыбку. – Настроение судьи снова резко переменилось. – И вот один мерзавец потушил ее навсегда. В голове не укладывается, каким способом он сделал это. Я дважды была у следователя, который ведет это дело. Не знаю, мне показалось, что "сверху" на него оказывается давление. Реально есть все основания выдвинуть еще одну версию, но следователь ограничился одной, той, что выгодна прокурору и сыщикам из районного управления внутренних дел. Заодно и самому следователю прокуратуры. Я понимаю его, сама много лет была в его шкуре. Винить его не собираюсь – не те времена, именно из-за них, а не из-за денег предстала в свое время перед квалификационной коллегией судей.

Профессия судьи сделала свое дело: Ширяева говорила без запинки, словно читала с листа. И это несмотря на то, что была пьяна.

Валентина позвала Сергея за собой в комнату Ильи.

– Вот здесь убили Свету Михайлову. Здесь же ее отец нанес смертельные увечья моему сыну. Не нужно долгое время работать следователем, чтобы представить себе, что же тут произошло на самом деле. Убийц было по крайней мере двое, один держал девочку, слегка придушив ее, второй терзал ее тело. Вчера я случайно зашла в хозяйственный магазин и увидела там терку для нарезки овощей – точь-в-точь как у меня. Универсальная терка. Цена шестьдесят семь рублей тридцать копеек. Я куплю ее – позже, без нее мне никак не обойтись.

– Что вы собираетесь делать, Валентина Петровна?

Хозяйка невесело ухмыльнулась и пожала плечами. В очередной раз встретившись с гостем взглядом, ответила:

– Думаю, для начала мне придется проверить нервы Курлычкина на прочность. Он совершил ряд ошибок, и я найду их. Знаешь, Сергей… Кстати, ты не обижаешься, что я на "ты"?

– Нет.

– Ну и молодец. Так вот, Сережа, каждая ошибка имеет фамилию, имя и отчество – я это знаю наверняка.

Почти то же самое она выскажет следователю городской прокуратуры Василию Маргелову, когда после непродолжительного разговора и ознакомления с делом будет покидать его кабинет. А сейчас она позвала гостя на кухню и, переливая через край рюмки, налила себе коньяку; рюмка Сергея была наполовину пуста.

– Вздрогнем, – предложила Валентина. – И пусть кого-то перекорежит в этот миг.

Они выпили. Валентина потянулась к конфетам, другой рукой указывая на бутылку.

– Я не должна оправдываться перед тобой, но поверь, это временно. Уже завтра я займусь делом и надолго забуду вкус спиртного.

Сергей не представлял себе, что собирается предпринять эта женщина. Глядя на нее, ему с трудом верилось, что она сможет доказать невиновность своего сына, так как доказательства можно было добыть только путем активных действий. Может быть, продолжил размышления Сергей, у нее найдутся помощники, хотя, судя по разговору, она была одна. На деньги, которые она получила за процесс над Алексеем, можно найти человека, способного нажать на спусковой крючок пистолета, но обычно такое мероприятие требует суммы в десятки раз больше – это Сергей знал точно. Наверное, у Курлычкина есть "доброжелатели, грезившие радужными картинами, на которых белыми пятнами выделялись тапочки лидера "киевлян", но даже они не в силах осуществить подобную акцию. Тут присутствует все: и мощная охрана, и собственно авторитет лидера преступной группировки, которого не так давно хотели короновать в воры в законе, – по нынешним меркам, ничего удивительного, но лет пять-шесть назад пропуск в воровскую элиту Курлычкину был бы заказан. А сейчас уже никого не удивляло стремление лидера "киевлян" создать себе политический имидж, войти в один из блоков бесчисленных политических движений страны; наконец, коммерция, которой не гнушались бригады "киевлян", а это явно противоречило принципам вора. Настоящий вор в законе не имеет права иметь семью, собственный дом, а у Курлычкина было и то и другое не только в России, но и за рубежом.

Возвращаясь к опасной теме, затронутой Ширяевой, Сергей подумал, что дело еще и в ответственности: позволить себе устранить лидера преступной группировки мог, например, человек, имеющий вес в криминальном мире. Пока правоохранительные органы будут разбираться, кто "заказал" лидера, в криминальных кругах автора очень быстро вычислят и вынесут решение: прав он или нет. Если не прав и принадлежит к криминальному миру, его не тронут, такие разборки редко имеют продолжение. Во всяком случае, пройдет время, прежде чем виновнику аукнется.

Так что шансы поквитаться с Курлычкиным у Ширяевой были ничтожны. На фоне бригады "киевлян" она выглядела смешно. Сюда можно добавить кое-кого из высокопоставленных чинов, к примеру, городской прокуратуры, получивших в свое время определенные инструкции на ее счет, и если судья активизируется и проявит себя, на нее навалятся с двух сторон и раздавят.

Честно говоря, Сергею не верилось, что женщина с мутными от спиртного глазами, роняющая пепел на платье, по ее заверениям, завтра вдруг резко преобразится. Самое достойное применение ее денег – это прожечь их, спившись окончательно, как спился когда-то ее отец, на это денег хватит как раз. Наверное, все-таки правы врачи, утверждая, что алкоголизм передается по наследству. В этом нетрудно убедиться, взглянув на Ширяеву. Все подтверждалось в ее откровениях: грязная, оставленная с вечера посуда в раковине, крошки хлеба на полу, которые она сметет в угол и поленится сходить за совком; не хватит сил и на то, чтобы отмыть с пола коричневатое пятно под холодильником, полить увядающие цветы на подоконнике, снять паутину в углу кухни…

Неприятно видеть перед собой человека, который еще вчера был личностью, а сегодня катится по наклонной. Можно сколько угодно уважать его желания, одно из главных – остановиться, стать трезвым и вернуться к нормальной жизни, – без него все остальное видится пустыми словами. Оправданий не так много, но они более чем весомые, Ширяева осталась одна, практически ее раздавили, нанеся сильную душевную травму. И она, думая, что залечивает ее, на самом деле топит себя в спиртном, лелея мысли о мщении.

Сергей попрощался с Ширяевой на кухне, Валентина не встала, чтобы проводить его до двери, лишь приподняла тяжелую хмельную голову и заплетающимся языком поблагодарила парня – за то, что она напилась в его присутствии, за деньги, за его участие. Затем ему пришлось переспросить ее, так как ее последние слова он не расслышал.

– Захлопни дверь, – повторила она и приподняла палец, привлекая внимание Сергея. – В день убийства дверь была закрыта на защелку. А Илья всегда закрывался на два оборота.

И эти слова она скажет старшему следователю по особо важным делам Василию Маргелову.

Сергей прошел узким коридором и остановился возле закрытой комнаты, где была убита девочка. Вчера он торопливо миновал ее, а сейчас неслышно отворил, устремив взгляд на кровать Ильи.

"…их было по крайней мере два человека".

И напоследок, выходя из квартиры и захлопывая дверь, он вспомнил начало затянувшегося разговора, состоявшегося у здания суда. "Один человек потерял свою дочь, ее зверски замучили, он должен узнать всю правду. Я докажу, чего бы мне это ни стоило". Тогда Сергей ничего не понял, зато сейчас смысл сказанных Ширяевой слов обрел реальные очертания. До того четкие, что просматривался кровавый финал. Ибо судья вознамерилась не только отомстить, а доказать вину Курлычкина.

Он подавил в себе желание поинтересоваться у Валентины, когда она сумела встретиться с Николаем Осинцевым и каким образом смогла убедить его выступить на суде с заявлением. Теперь такая возможность скорее всего не представится, а Осинцев, в силу определенных причин, об этом рассказать не пожелает. Хотя как знать: Колька, в общем-то, парень простой и ходить в "героях" не в его натуре. Это с одной стороны. А с другой – нет смысла трезвонить о частном разговоре с судьей.

* * *

Шустов уже устал ждать Сергея и собрался уходить, когда увидел его, выходящего из подъезда.

Олег выругался.

– Я думал, ты заночуешь, – злобно процедил он.

– Извини, Олег.

– Извини… – Шустов вгляделся в товарища более внимательно, уловил исходящий от него запах спиртного. – О чем вы говорили?

Белоногов ухмыльнулся.

– О жизни.

– Много выпили?

– В основном пила Ширяева. Я посоветовал ей подольше оставаться в хмельном угаре: может натворить дел по глупости.

– А ну, рассказывай, – потребовал Олег. – Я и так за тебя втык получил. Мне не в кайф нравоучения Рожнова, – повысил он голос.

Сергей пожал плечами и на ходу передал беседу с подвыпившей судьей.

Из всего сказанного Шустов уяснил для себя главное: Сергей распустил сопли, сочувствовал судье – продажной судье. Ему так и так докладывать Михаилу Константиновичу о результатах судебного слушания, заодно расскажет про "сопли" Белоногова – часть воспитательной работы, но прежде сам проведет профилактику.

* * *

– Спать, только спать…

Ширяева с трудом дошла до ванной комнаты, достала из аптечки упаковку фенозепама и выпила две таблетки. Оглядев себя в зеркале, подмигнула отражению:

– До завтра.

И вышла из ванной.

Как и накануне, она не стала раскладывать диван, а улеглась на покрывало. Снотворное еще не начало действовать, а она уже спала.

Если Белоногов сомневался в том, что на следующее утро судья внезапно переменится, то Валентина на этот счет не колебалась: она испытает только кратковременный дискомфорт, который исчезнет с первой чашкой крепкого кофе и холодного душа. Тут Сергей был не прав: природа отдыхала на дочери алкоголика.