Текст книги "Убить в себе жалость"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

75

Окна офиса юриста М.К. Рожнова находились невысоко над землей. Архипова привстала на цыпочки и постучала в освещенное окно. Пластинка жалюзи приподнялась, Ирина приветственно помахала рукой, затем кивком головы указала на дверь.

Михаил Константинович не обрадовался приходу помощницы, подумав, что пришла она поздновато.

Настырная, тихо ругался Рожнов, направляясь к двери. Ему с большим трудом удалось избежать обычного контакта с Ириной, а судя по ее виду, с каким она в начале седьмого появилась в его кабинете, настроена была решительно. Первым делом она выключила радио, лишив Рожнова возможности дослушать передачу, потом, поглядывая на начальника, закрутила жалюзи.

Несколько дней назад Ирина удивительным образом почувствовала его настроение, извинилась, сказав, что сегодня не лучший день.

Рожнов понял ее, только не лучший день был именно у него.

И вот сейчас с удивительной напористостью самки она возобновила попытку, заявившись… Рожнов отметил время… заявившись без четверти одиннадцати. Как раз то время, когда он ждал от Белоногова долгожданное сообщение.

От женщины исходил тонкий аромат духов. Пропуская Ирину в офис, Рожнов стоял так, что она не могла не коснуться его.

Он хотел закрыть дверь, но Ирина остановила его.

– Я не одна.

Оттесняя полковника, в офис один за другим вошли четыре человека в штатском.

Глядя в глаза начальнику, Ирина сказала:

– Миша, ты арестован.

Рожнов был тем человеком, которому не нужно объяснять дважды. В первую очередь он подумал, что прокололся Белоногов, но визит Архиповой показал, что ошибку совершил он. Грубость, с которой была запущена дезинформация, была запланированной, ему просто не оставили ни одного шанса, он проигрывал даже в случае полного бездействия.

– Да, я недооценил Шустова, – проговорил Рожнов, давая замкнуть на запястьях наручники. Он бы утешился одной мыслью, но и этому не суждено было сбыться. На вопрос: "Что с Олегом?", Архипова ответила, что ничего особенного: "Наверное, помогает соскабливать с асфальта мозги Белоногова. А Костерин еще может давать показания".

Михаилу нетрудно было представить, что произошло в кафе. Он отбросил вариант, что на подстраховке работал один Оганесян, скорее всего в кафе находились такие же угрюмые оперативники, которые выводили его из офиса.

Пожалуй, у полковника был шанс поквитаться с собственной жизнью до прихода Архиповой, на пейджер пришло сообщение без подписи, которое Рожнов посчитал чьей-то шуткой. Сейчас уверенно мог предположить, что этот шанс давала ему Ирина.

Да, он совершил непростительную ошибку, когда руками своих боевиков убил Свету Михайлову, подставляя под это преступление сына судьи. Но кто знал, что эта женщина окажется такой сильной. И слабой одновременно.

Давая Михаилу шанс, полчаса назад Ирина Архипова сбросила ему на пейджер сообщение: "Не вари козленка в молоке его матери".

76

Неделю спустя.

Владимир Тетерин проснулся в своей кровати, когда Грачевский подъезжал к его подъезду. Кроме адреса Мигунова, Ширяева с Грачевским сумели выявить еще один, принадлежащий Тетерину, второму и последнему человеку, которого видел Грач в своем дворе. Если Мигунов появился на горизонте неожиданно, даже чуть несвоевременно, то Тетерина выявили путем слежки за автосалоном. Случилось это на третий или четвертый день их совместной работы. Тогда Грачевский сидел за рулем "восьмерки", и сейчас он терпеливо поджидал Тетерина в той же самой машине.

Голова Тетерина раскалывалась с похмелья, однако он не собирался похмеляться. Выпив ледяного соку, он вернулся в постель к подруге, с которой они жили вот уже около месяца. Сам Тетерин удивлялся: так и привыкнуть можно.

Он лег на спину и тут же уснул. Ровно полминуты его дыхание было ровным, почти неслышным, но вот в его носоглотке словно что-то сломалось, и из нее стал вырываться громкий храп.

В первую или во вторую ночь сожительница разбудила его:

– Вов, ты храпишь. Перевернись на бок.

Тетерин поиграл желваками, прикидывая, попросить эту наглую телку убраться из квартиры или лично выкинуть? Но ограничился лишь коротким замечанием:

– Еще раз разбудишь, получишь по тыкве, поняла?

Она слушала храп приятеля и подгоняла стрелки часов: скорее бы он проснулся и… убрался из квартиры.

Слава богу, у него нет физиологической привычки заниматься сексом по утрам, только вечерами, когда он выпивал и затаскивал ее в постель. И работал, словно таскал мешки с сахаром, заставлял ее кричать в кульминационные моменты, сам вскрикивал в голос, минуту-другую отдыхал, потом жал на кнопки пульта многоканального ресивера, отыскивая спортивные передачи. И снова пил, теперь уже не обращая на подругу никакого внимания, разве что принести чего-нибудь.

Наконец Тетерин проснулся окончательно. Уходя из дома, подхватил со стола барсетку, бросил взгляд на девушку: пожалуй, пора ее выгонять, чем-то она уже начала раздражать хозяина квартиры. Он так и не определил чем, скорее всего тем, что уже освоилась в его квартире, чувствуя себя хозяйкой. Один раз даже попыталась поцеловать его, когда он уходил. Вроде бы ничего особенного, но забота от обычной шлюхи его покоробила.

Живот под майкой колыхался, когда Тетерин сбегал по ступенькам. Яркое солнце брызнуло в него, он надел темные очки и провел рукой по волосам – от затылка ко лбу, чтобы короткие волосы встали ершиком.

Путь его был недолог, в пятидесяти метрах от подъезда стоял кирпичный гараж.

Тетерин прошел мимо вишневой "восьмерки", стоявшей в двадцати метрах от гаража, и открыл первый замок – творение слесаря шестого разряда. На вид замок – так себе, но вот подобрать к нему ключ практически невозможно.

Сам Тетерин, конечно, отдавал себе отчет, что на его гараже достаточно одной защелки, чтобы дверь не открыло ветром, – какой дурак сунется угонять его машину?

Он выбрал из связки ключ от навесного замка и оглянулся, услышав за спиной шум приближающейся машины.

Грач всегда пристегивался ремнем безопасности, а сейчас это было просто необходимо. Он почувствовал несильную боль в груди, когда его машина врезалась под колени Тетерину и припечатала к гаражу.

Прежде чем сдать назад, Грач несколько секунд смотрел на бандита, извивающегося на капоте. Тот дико орал, дергая телом из стороны в сторону, тщетно пытаясь высвободить раздробленные ноги. Какое-то время Грач мог наблюдать его глаза, кричащие от боли широко раскрытым зрачком.

Он оторвал от него взгляд, включил заднюю передачу и, полуобернувшись в кресле, сдал назад.

Грач не видел, как повалился на асфальт Тетерин. Очевидно ожидая повторного наезда, он перевернулся на живот и, помогая себе только руками, старался отползти в сторону. С одной стороны, он поступал правильно – второй удар о металлические двери будет последним, его просто-напросто расплющит. С другой стороны, продвигаясь вдоль дверей, его голова так или иначе окажется за углом.

Грача устраивали оба варианта. Он газовал на выжатом сцеплении, выжидая подходящий момент и неотрывно наблюдая за движениями бандита.

Все происходило быстро, у Тетерина не было времени подумать о том, кто может сидеть за рулем "Жигулей". Не было мыслей и о мщении – пока что открыто стоял вопрос жизни и смерти, и он полз так быстро, насколько позволяли перебитые ноги и собственная комплекция.

Грач все рассчитал очень точно: он набрал скорость и, задевая правой стороной об угол гаража, передним, а затем и задним колесом проехал по голове "киевлянина". Не меняя положения руля, прокатился назад. Потом вышел и склонился над распростертым телом.

Тетерин был еще жив и в сознании, хотя его живот неприятно дергался, издавая булькающие звуки. Когда "Жигули" проехали по нему, левую руку прижало к асфальту, сейчас на нее из раздробленного черепа лилась кровь.

Именно сейчас Грач не был уверен, что поступил правильно. Он действовал по инерции, которая почти иссякла, но все же ее хватило на то, чтобы самому поставить точку в этой истории. И он был последним человеком, способным на это.

Он никогда не был героем и не помышлял стать им, разве что в детском возрасте грезил он, как и все его сверстники, доблестными поступками.

Последний отрезок его жизни был насыщенный, активный, он чувствовал, что нужен Валентине, помогал ей, хотя в душе не совсем соглашался с ней, думая, что зря она затеяла опасную игру. У нее практически не было шансов выйти победителем; и разве сама она не знала об этом? Знала, но на то у нее были причины, а Грачу оставалось лишь сочувствовать ей и жалеть Свету Михайлову.

Теперь он сделал свой выбор – так же, как выбирал когда-то между зоной и волей, обворовывая чью-то квартиру. Наверное, это было в крови у Грачевского.

Он еще ближе склонился над телом бандита, спиной чувствуя десятки устремленных на него глаз, но не оборачивался.

Тетерин умирал долго, делая короткие вздохи и выдохи. Грач продолжал сидеть на корточках, не сводя глаз с умирающего.

Толпа зевак росла на глазах, они все ближе подступали к гаражу, кто-то сказал, что уже вызвали "Скорую" и милицию. Прибывший во главе наряда милиции старший лейтенант, оглядев место происшествия, спросил:

– Что случилось?

– Не справился с управлением, – отозвался Грач. – Права только недавно купил.

Милиционер усмехнулся.

– Вы знакомы? – спросил он Грачевского, наклоняясь над трупом.

– Близкие друзья. – Он бросил взгляд на врача из подъехавшей "Скорой помощи". Тот пощупал сонную артерию на шее Тетерина, приоткрыл веко, определяясь по зрачку, и отрицательно покачал головой, посылая этот жест старшему наряда.

– Понятно, – констатировал тот и перевел проницательный взгляд на Грачевского: – Похоже, ваша дружба закончилась.

Грач улыбнулся одной половиной лица.

* * *

Громко лязгнул замок. Насколько позволял стопор, открылась дверь камеры.

– Грачевский Владимир Иванович, – выкрикнул продольный, – на выход.

Грач поднялся со шконки и вышел в тюремный коридор. Не дожидаясь приказа, встал лицом к стене, заложив руки за спину, и простоял так, пока контролер закрывал дверь и на скорую руку обыскивал.

– Прямо, – поигрывая ключами, служащий тюрьмы в погонах старшего сержанта и в возрасте генерал-полковника шел в шаге от обвиняемого. – Стой.

Грачевский остановился у двери, ведущей на лестничный марш. Он верно предположил, что его ведут на допрос к следователю: камеры для этих целей находились на первом этаже следственного изолятора, самая паршивая – примыкающая к отстойнику, в ней постоянно воняло мочой.

В камере, где вторые сутки парился Грачевский, содержалось сорок подследственных – на тридцать коек это приемлемо. Дежурный помощник начальника следственного изолятора, проработавший в этом заведении около пятнадцати лет, два дня назад встретил Грачевского как родного.

– Ба, Грачик собственной персоной! А я смотрю – ты или не ты. Надолго к нам?

– Пока не надоем, – откликнулся Грач, пожимая руку дежурному.

– Ну, значит, сидеть будешь вечно. – ДПНСИ проводил подопечного в привратку, а сам занял место за столом. Поглядывая на Грача, наклонившегося к зарешеченной амбразуре привратки, порылся в журнале. – Володь, люксовых номеров нет, устрою тебя в шестьдесят восьмую, там человек сорок, не больше. Ну, как там на воле? – тюремщик мастерски изобразил на лице тоску. Казалось, еще немного, и он натурально заплачет.

Они проговорили минут десять, после чего Грача, на сей раз минуя отстойник, отконвоировали в "шесть-восемь".

– … Вперед, – они прошли пролет и остановились у очередной двери. Снова прямой коридор, справа – служебные помещения, камеры для допросов, выход на тюремный двор, а слева – караульное помещение, комната для свиданий и контрольно-пропускной пункт, для простоты называемый проходной. – Налево… Стой. К стене.

Грач не ожидал, что его проведут в комнату для свиданий – рановато пока, и он думал, кто бы это мог быть… Мать вряд ли пустят.

Его провели в конец длинного стола, где в ряд стояли шесть телефонных аппаратов. Заключенных от посетителей отделяла стена из толстого плексигласа.

Грачевский сел на стул, осматривая посетителей.

Завидев его, напротив сел представительный мужчина лет сорока и взял в руки трубку. Кивая, он поздоровался и обнадежил Грача:

– Не бойся, я не кусаюсь.

– Да и я не лаю, – отозвался Грачевский, зная уже, с кем разговаривает.

– Это ты припечатал моего парня к гаражу?

– Понравился отпечаток? – Грач с видимым превосходством и пренебрежением смотрел на человека, который считал себя вором в законе.

– Понравился, – невесело усмехнулся Курлычкин и подозвал к себе парня, которого Грач узнал с первого взгляда. – Посмотри, Максим: этот человек помогал Ширяевой?

Максим подошел ближе, хотя и на расстоянии узнал Грачевского. Они недолго смотрели друг на друга, отрицательно покачав головой, Максим ответил отцу:

– Нет, это не он.

Не он…

Пожалуй, другого ответа от сына Курлычкин и не ожидал. Да и не пошел бы лично выяснять, если бы не Максим, единственный человек, который мог опознать помощника Ширяевой. Да еще понятия перед своими же обязывали проявить инициативу и заботу, отдать что-то наподобие предпоследней дани ушедшему товарищу. Даже предварительно все было готово в тюрьме: карцер для Грача, в котором он проведет последний в своей жизни день, и люди Курлычкина в "люксовой" камере уже предупреждены и наготове…

– Пап… – Максим тронул отца за плечо. – На два слова.

Они отошли в сторонку, Курлычкин дал знать сопровождающему, что свидание еще не закончено.

– Пап… Я знаю, ты многое можешь, сделай для меня одну вещь.

Они проговорили около двух минут, Грач не сводил с Максима глаз, вспоминая, как брали они его с Валентиной, везли в деревню, сажали в погреб…

Курлычкин так и не вернулся к телефону: сделав знак капитану, они вышли из комнаты. На пороге Максим обернулся и отрицательно покачал головой. "Я сделал все, что смог", – говорили его глаза.

Курлычкин не стал разжевывать сыну, что он не один, у него друзья-товарищи, его не поймут и так далее. Можно объяснить его поведение с судьей – по большому счету, это его личное дело, но вот что касается других…

Сам он в короткий срок мог не только вытащить помощника Ширяевой из тюрьмы, но и замять это дело, не доводя до суда. Подумал о том, что стал мягкотелым, виной тому усталость, самое время отправиться на отдых, провести месяц-другой на морском побережье. Поможет – по себе знал.

Избегая ненужного ропота в бригаде, необходимо стать самим собой, забыть все, что было до этого дня.

И Максим забудет. Достаточно поверхностного анализа, чтобы понять следующее: оставь в живых Грачевского, и Максим с чувством пресытившегося человека будет помнить о нем дольше, нежели о мертвом. Для этого необходимо сказать сыну правду, что у помощника Ширяевой остались считанные часы. Однако оставил все как есть – просто отказал сыну в просьбе. Может быть, до Максима дойдет слух о том, что Грачевский повесился в камере, но опять же пройдет время. И вообще, не стоит забивать этим голову.

* * *

Грача перевели в карцер, перед этим он в полном одиночестве около часа провел в прогулочном дворике.

Карцер представляется многим тесным помещением. Во многом это соответствует действительности, но в карцере есть откидной стол, нары, умывальник, унитаз, есть и место, чтобы сделать от стены до стены пару-тройку шагов. Порой в такое помещение сажают для профилактики до двадцати человек – на час-полтора, больше в непереносимой духоте не выдержать.

Грач гнал от себя ненавистный образ Курлычкина, старался думать о матери. Он догадывался, почему его не отвели обратно в камеру, а посадили в карцер, предварительно, как собаку, выгуляв во дворике.

Он ждал своего конца с минуты на минуту, вздрагивая при каждом звуке. Невозможно настроиться на смерть; а тесное помещение, в котором он содержался, виделось ему камерой смертников.

Он чувствовал, что где-то совсем рядом готовы к работе люди Курлычкина. После полуночи продольный откроет им дверь и впустит в карцер. В своей камере "киевляне" гадить не станут – это святое. Продольный мог поступить "официально", например, подсадить в карцер к Грачевскому пару "разбушевавшихся" заключенных, однако постарается избежать лишнего шума и проводит подследственных "киевлян" тихо.

Он не ошибался: двое из шести подследственных были готовы к работе и ждали двух часов ночи, когда на смену заступит свой контролер.

Незаметно для себя Грачевский уснул, проснулся от лязга замка. Он напрасно настраивал себя на то, что сможет встретить убийц достаточно спокойно, – сердце готово было выпрыгнуть из груди, и Грача крупно трясло. Он не мигая смотрел на открывшуюся дверь. И ничего не понял, когда продольный громко скомандовал:

– На выход!

Возле привратки их встретил знакомый ДПНСИ.

– Здорово, Грачик! Такое чувство, что я тебя выгоняю.

Из рук в руки подследственного передали двум бойцам, одетым в униформу спецназа и вооруженным автоматами. Не церемонясь, те замкнули на запястьях Грача наручники и подтолкнули к выходу. Наклонив голову, втиснули в легковую машину. Сами уселись в другую.

Грачевского все еще колотило, когда он глянул на соседа. Лет двадцати пяти парень показался ему знакомым.

Юрий Апраксин отомкнул наручники и велел водителю трогать.

С переднего сиденья на Грача обернулся Маргелов.

– Ты под моей опекой, – туманно высказался он. – Посидишь пока в следственном изоляторе ГУБОПа. Устраивает тебя такой вариант?

– И ничего не бойся, – не дав ответить, добавил бывший помощник следователя. – Как только Курлычкин узнает, кто выдернул тебя из СИЗО, постарается забыть раз и навсегда. Эй!.. – Открытой ладонью Апраксин помахал возле лица Грачевского. – Воды? – пошутил он.

Грач наконец-то сумел расслабиться. Он вспомнил и начальника следственного отдела по борьбе с оргпреступностью, и человека, которого видел однажды в сопровождении Валентины, – следователя прокуратуры Маргелова.

– Не дрейфь, – еще раз успокоил Апраксин, – дело твое я принял, выткем тебе трешку с отсрочкой приговора.

Сам же думал об обещанных Маргеловым пяти тысячах "зелени". Пока Апраксин не определился, брать или помочь бывшему начальнику по дружбе.

Принять дело Грачевского следователю ГУБОПа труда не составило, последнее время Апраксин не был загружен работой, а для начальства хватило несколько грамотно истолкованных фраз: потерпевший состоял в криминальной группировке "киевская", подозреваемый неоднократно судим, выявление причин, по которым… в дальнейшем могут оказаться полезными для оперативной работы… и так далее.

Апраксин понимал, что спасает Грачевского, но то, что они с Маргеловым вытащили помощника Ширяевой с того света, представить не мог.

Для Грача все было иначе. В своей жизни он видел десятки камер и не в одну из них не стремился. Сейчас же, как о тихой гавани, думал о камере следственного изолятора ГУБОПа, рассеянно слушая непринужденную болтовню молодого следователя о кормежке по высшему разряду, спецобслуживании… затем снова о минимальном сроке, о гарантиях, словах и ветре – для Грачевского – вольном ветре.

А Маргелову не давало покоя вчерашнее покушение на Мусу Калтыгова и его помощника Лечо Маргатова. Оба были убиты в гостинице "Олимпия". Одному из стрелявших удалось скрыться с места происшествия, второй был смертельно ранен открывшими огонь телохранителями.

Дело под свой контроль тут же взяла ФСБ. По обрывочным данным, была выдвинута версия о междоусобных разборках. Так как все убитые, включая нападавшего, были лицами кавказской национальности.

Чутье редко подводило Василия, и он на чисто интуитивном уровне связал скрывшегося с места происшествия с Олегом Шустовым.

А скорее всего, ему просто хотелось, чтобы тем скрывшимся человеком, с которым он провел не лучшие часы своей жизни, был именно Олег. С Олегом он хотел встретиться еще раз, чтобы обсудить детали одного дела. Если даже Апраксин примет предложенные ему деньги, то все равно останется достаточная сумма, чтобы заинтересовать ею Олега. Василию казалось, что тот не откажется.

И тут вот какая проблема. Практически Сергей Белоногов дал Валентине Ширяевой те деньги, которые ему заплатили за убийство Светы Михайловой. С одной стороны – это грязные деньги Курлычкина, с другой – долг. И долг нужно возвратить.