Текст книги "Убить в себе жалость"

Автор книги: Михаил Нестеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

52

Сипягин не сумел как следует рассмотреть гостью шефа, получив приказ, он из приемной связался с Мигуновым.

– Дело срочное, Иван… Не знаю, по-моему, предстоит работа. По твоей части… Я говорю: бросай все и приходи.

Только Сипягин положил трубку, как в приемной раздался новый звонок. Костя ответил сам и – тут же переменился в лице. Он сказал Ломакиной, чтобы та переключила звонок на кабинет шефа, и первым поспешил обрадовать его. Едва переступив порог, он выпалил:

– Стас! Максим звонит! Бери трубку.

Курлычкин впился глазами в Ширяеву, пытаясь угадать, что произойдет дальше. Он не верил, что звонок от сына не связан с визитом судьи. Нет, он так и так связан, но противоречил мотивам беседы. Этот звонок чудился ему пиком коварства Ширяевой; за ним виделась пока еще не ясная цель судьи; и ее план раскроется, когда он ответит сыну, выслушает его и положит трубку.

Он медлил с ответом, с недоумением смотрел на товарища Сипягин, лицо Ширяевой выражало смесь возбуждения и откровенного испуга. Курлычкину показалось: вот она, та грань, на которой балансирует судья. Сейчас откроется то, что не давало судье возможности проиграть в ее сомнительном, на первый взгляд, мероприятии. Основание – не безумный риск, которому она подвергалась, идя на встречу с Курлычкиным, а нечто большее. Что – он узнает, выслушав сына и признавая себя побежденным.

Он забил свою голову невероятно сложной головоломкой, где не осталось места довольно простому объяснению: сыну самому удалось освободиться. Но коварство и дерзость судьи не давали думать бесхитростно, она давила своей логикой, сумела залезть в самые отдаленные уголки души, вынесла на поверхность то, о чем он давно забыл. Завод… цех… скользкие масляные полы… грохочущий станок… водка, поделенная на троих, и радость: ему досталось больше, остальным – меньше. Радость – одна в двух лицах. Но не двойная, нет, не двойная, нет…

Откуда она об этом узнала? Читает по глазам? Но в них ничего этого нет.

Сумасшествие снова застучало в висках Курлычкина. Он медлил с ответом, боясь действительности.

Справа от него окно. За толстыми стеклами кипит жизнь: играют дети на школьной площадке, заканчивают ремонт строители. Жирный гимнаст-штукатур в нетерпении – он ждет перерыва, чтобы подойти к любимому снаряду:

"Давай, Илья!"

Стерва!

Что же ты задумала, гадина?

– Алло?

Бледность Ширяевой достигла какого-то критического состояния, последнего в ряду оттенков белого цвета. Но все же можно было заметить отличие: половина лица, обращенного к окну, еще носила признаки жизни, другая же половина казалась мертвой: грань, на которой балансировала судья.

– Алло, это ты, сын?

Быстрее, торопил он Максима, раз и навсегда покончить с этим делом. Он разговаривал с сыном, не сводя глаз с судьи.

– Почему не отвечает сотовый?.. Ах да, я отключил его на время беседы.

Несмотря на ленивую интонацию, в голосе Курлычкина чувствовалось невероятное напряжение. Казалось, его голос сейчас оборвется, как гитарная струна, и нисходящим звуком растворится в пространстве кабинета.

Только что вышел Сипягин – вероятно, пришел Мигунов. При салоне-магазине есть автосервис, с тыльной стороны, выходящей на пустырь, стоят три капитальных гаража и современный комплекс мойки, обслуживающий личные автомобили Курлычкина и его приближенных. В одном гараже имеется глубокий погреб, по сути – это подземный бетонированный мешок, по площади не уступающий самому гаражу.

– Да, я знаю, сын…

Подземная бетонированная коробка не пропускает звуков, там можно кричать во все горло, но никто не услышит, даже прижавшись ухом к металлической двери гаража. Мигунов получит приказ – как и где он найдет этих двух ублюдков, Курлычкина не волновало… Права, права Ширяева, давно пора с ними кончать. С юристом тоже. Глядишь, и не случилась бы эта история.

– Повтори, Максим, я не расслышал, что ты сказал…

Увлекся, утонул, погряз в процессе, который Ширяева назвала легализацией бизнеса, занялся совместительством, отбросив непреложную истину: нельзя заниматься честным бизнесом и откровенным беспределом. Вот и выпустил контроль из своих рук…

Но причина уважительная: задушила злоба на судью. И, как следствие, очередная ошибка: не тому отдал приказ. Хотя именно злоба и мстительность подсказали: выбери Ивана Мигунова.

Теперь просто необходимо хоть что-то исправить, избавиться от тех, кто становится поперек дороги уже сейчас.

– Я плохо слышу тебя, Максим… Откуда ты звонишь?

Хорошо, что Ширяева появилась вовремя… и ее сын, и девочка из многодетной семьи, и Мигунов, и Максим… Все были на своих местах…

Курлычкин прекратил самобичевание, от которого терял вес в собственных глазах и перед Ширяевой. Подумать только: почти час он покорно слушал эту бабу! Он допустил ошибку, согласившись принять судью у себя в кабинете, стоило поручить это дело Косте Сипягину, и остался бы спокоен, не дергался, не выслушивал наставительных и обвинительных, речей судьи, а ждал, когда Сипягин окончит разговор с ней в гараже. И мужественно принял бы даже плохие новости.

Чему быть, того не миновать. Она хочет увидеть трупы – увидит, он лично втолкнет ее в гараж, ткнет ее, как блудливую кошку, носом в кровяную лужу и спросит: "Этого? Этого ты хотела, стерва? Чем ты лучше меня, гнида?" Нет, она никогда не выйдет из гаража… А как же Максим?

Вот сука неряшливая!

– Звонишь с почты?.. Поселок Марево?.. Нет, не знаю…

Он снова вспомнил Ширяеву, сидящую в своем кабинете, она не успела снять с себя черную судейскую мантию, с которой контрастировал ослепительно белый подворотничок. Суровое лицо, строгое одеяние, а под ним рыхлое тело, уже в ту пору носившее синие трупные пятна. "Стерва, ты еще пожалеешь об этом". В ту пору он угрожал живому трупу.

– Что?! Что ты сказал, Максим?!

* * *

Минута разговора с сыном затянулась надолго. Курлычкин, избегая взгляда судьи, положил трубку и вызвал Сипягина.

– Костя, – усталым, надломленным голосом спросил он, – ты уже вызвал Мигуна?

Сипягин кивнул.

– Да, с минуты на минуту он будет здесь.

– Вот и хорошо. Для него найдется работа, – глаза с красными прожилками казались измученными, теперь они не мигая смотрели на судью. – Это как раз тот человек, Валентина Петровна, которого вы хотели видеть. Сожалею, но придется потерпеть.

Действительно, его речь больше подходила крупному бизнесмену, нежели лидеру преступной группировки и выкресту… из рабочей семьи.

Валентина не знала, что случилось, как и откуда мог позвонить Максим, но поняла одно: она проиграла. Во время телефонного разговора она, собрав все самообладание, сумела подумать о том, что разговор липовый: Курлычкин бросает в молчащую трубку короткие вопросы, а в паузах, хмуря лоб, что-то вспоминает. Несомненно, он способен владеть собой, но вот управлять собственным кровообращением никому не под силу, а Валентина видела, как отхлынула с его лица кровь: "Что?! Что ты сказал, Максим?!"

Она мужественно встретила почти безразличный взгляд своего врага, равнодушно подумав о пистолете, оставленном Маргелову, и твердо произнесла:

– Да, я проиграла.

Но мысленно звала Маргелова: "Вася! Скорее!", понимая, что помощи ждать неоткуда. Маргелов отказался, и она не винила его.

Все не так, как на бумаге, реальность действительно пугала неотвратимостью, хотя какие-то минуты назад страха не было.

"Успокойся, успокойся, – уговаривала она себя, – не дай этому ублюдку увидеть, что тебе страшно. Очень страшно… Света, девочка, как же ты страдала…" И только потом перед глазами возник родной образ сына.

Судья подумала и про Грачевского, он не знает, что Валентина пошла к Курлычкину, что пленнику удалось сбежать. Курлычкин не дурак, давно догадался, что она действует не одна, к тому же, судя по всему, Максим скоро будет здесь, в объятиях своего папаши, и вот тогда за Грачом устроят настоящую охоту, поджидая его в Мареве.

Валентина безбоязненно вошла утром в свою квартиру: это единственное место в городе, где ее не будут искать. Прежде чем закрыться, она сказала Грачу, что хочет побыть одна и добавила, что ему следует остаться в городе, а она уедет в Марево.

– Я приготовлю кое-что из белья, захватишь с собой, ладно?

Грачевский кивнул.

Валентина подошла к столу.

– Оставлю вещи здесь, сегодня вечером и заберешь. А в Марево приедешь завтра утром. Через десять минут я ухожу, прощаться не будем.

Сосед оставил ее одну, а Валентина села за стол и написала ему записку, в которой не упомянула ни одного имени, и выложила на стол все оставшиеся у нее деньги.

"Я благодарна тебе за твою помощь. Извини, что не сказала тебе всей правды в глаза. Прошу тебя – ничего не предпринимай, живи тихо и мирно, любой самый продуманный шаг будет стоить тебе жизни. Поняла, что не смогу наказать главного негодяя, но все же что-то сделать сумею. Скажу еще одно: я устала. Смертельно устала".

53

Курлычкин продержал Валентину в своем кабинете, пока не приехал Максим. Прежде чем обнять отца, парень резко шагнул к женщине и сильно ударил ее, метя в лицо. Но Валентина сумела повернуть голову, и удар пришелся по затылку. Некоторое время перед глазами плавали расплывчатые пятна, голос бежавшего узника был приглушен, женщина могла различать только короткие фразы:

– …издевались надо мной… пристегивали к трубе… били через подушку по почкам… только на пять-десять минут выводили из погреба, остальное время я проводил в темноте… есть только раз в сутки… вместо туалета яма в погребе, которую вырыл одной рукой… сегодня обещали убить меня…

У Валентины язык не повернулся остановить парня. Имело место похищение и содержание в наручниках, остальное зависит только от фантазии и настроения и особого значения для нее уже не имеет.

Максим хотел еще раз ударить ее, но его остановил отец.

– Не надо! – Он обнял Максима. – Ты уже взрослый, сын, я хочу уберечь тебя от необдуманных поступков. Посмотри на эту женщину – она сошла с ума, предъявила мне обвинения в убийстве своего сына и какой-то девочки. И она пришла ко мне! Это ли не сумасшествие! Надеюсь, ты не поверил, что она тебе наговорила.

– Она действительно ненормальная.

– Костя, – позвал Курлычкин, – проводи госпожу Ширяеву на выход. И чтоб ноги ее здесь больше не было!

Валентина скривилась, посылая последний взгляд на Максима: мальчик действительно поверил в этот бред.

Повинуясь немому распоряжению Сипягина, она встала.

* * *

Свою «Волгу» Василий поставил достаточно грамотно, он мог видеть салон-магазин целиком, через высокие стекла просматривалась часть просторного холла и первый пролет лестничного марша, ведущего на второй этаж; справа открывался обзор на проезжую часть, слева взгляд упирался в сетчатый забор автостоянки.

Маргелов невольно покосился на здание школы. Сейчас там никого не было. А недавно…

Следователь покачал головой, в очередной раз осуждая Валентину.

Он пробовал поставить себя на ее место, но усматривал только рациональные поступки и ничего неразумного. Он мыслил трезво, мозг не был воспален болью, в какой-то степени навязчивой идеей. Чтобы действительно оказаться на месте Валентины, необходимо пережить то, что выпало на ее долю. И то появятся сомнения: стоит ли, вправе ли – вот в чем вопрос.

Если разговор Валентины с Курлычкиным окончится не в ее пользу, в чем Маргелов был уверен больше, то ее могут вывести через автосервис, примыкающий к магазину, и он этого, конечно же, не увидит. В голове следователь держал информацию (так до конца и не проверенную) о том, что один из трех гаражей возле автомойки "киевляне" приспособили под что-то наподобие камеры пыток. Это, конечно, сильно сказано, но как знать…

Последнее время "киевляне" вели себя достаточно тихо, если и обработали какого-нибудь несговорчивого бизнесмена, то правоохранительным органом ничего об этом известно не было. Последний случай, когда в милицию обратился коммерсант, имел место полгода назад. Он не мог точно определить, где его содержали двое суток, но зато красиво изложил ситуацию, при которой его "взяли". Нет, он не отказывался платить и иметь "крышу", но твердо настаивал, чтобы проценты с него брали после того, как он честно заплатит все налоги. За двое суток он многое понял, хотя на стенах подвального помещения агитационных плакатов не было. Факт "наезда" выглядел настолько прозрачным, что в управлении по борьбе с оргпреступностью посоветовали ему подождать следующей стычки с братвой. Примерно такой же разговор с Валентиной провел Юрий Апраксин.

Маргелов отвлекся от мыслей, связанных с гаражом, его внимание привлекла четвертая модель "Жигулей", остановившаяся в десятке метров от его "Волги"… Нет, ошибиться он не мог: парень, выскочивший из машины, был не кто иной, как Максим Курлычкин.

В голове тут же, оперативно возникло множество вопросов и ответов на них: сломали Валентину и она рассказала, где находится Максим? – ничего удивительного, он предупреждал ее; может быть, сам освободился парень? – тогда Валентине хана. Но она говорила, что держит пленника далеко от города, примерно час езды на машине. Так, сколько она находится в офисе?.. Туда-обратно – два часа… Нет, не получается по времени. Если притянуть за уши, то выходит, что Ширяева "сломалась" в первую же минуту.

Максим тем временем быстрым шагом направлялся к застекленным дверям салона-магазина. Вот он победно, как показалось следователю, задержал взгляд на окнах; но кабинет отца выходит окнами на другую сторону, стало быть, не видит его.

Водитель "четверки" – мужчина лет сорока – вышел ив машины. Маргелов с одного взгляда определил, что глаза у мужика настороженные, и смотрят они вслед парню.

Следователь не стал мешкать. Он прошел холл, но у лестницы его задержал охранник.

Маргелов раскрыл удостоверение. Охранник внимательно изучил его.

– Я созвонюсь со Станиславом Сергеевичем, – пообещал он и вытащил мобильный телефон.

– Плохо со зрением? – спросил Маргелов, сощурившись. – Я из прокуратуры.

– Шефа может не оказаться на месте, и вы зря проделаете…

Страж старался выглядеть лениво-предупредительным и мягким, Маргелову ничего другого не оставалось, как ответить в строгой, даже грубой форме.

– Слушай, придурок, я без особой надобности и стука вхожу в федеральные министерства и ведомства. А в ваш дерьмовый салон забрел по нужде. Уйди с дороги, иначе тобой займутся опера. Они приедут быстрее, чем ты сообразишь, что нажил большие неприятности. Очень большие.

Он отстранил охранника плечом и взбежал по лестнице.

54

Маргелов успел вовремя. Вначале, не сориентировавшись – его сбила с толку лестница в три пролета, а не в два, как обычно, – следователь устремился в противоположную от кабинета Курлычкина сторону. Пройдя коридором, который заканчивался туалетами, он повернул обратно. Ему навстречу, перекидывая через плечо сумочку, шла девушка. «Вышла из приемной», – определился Маргелов, толкая дверь.

Приемная была пуста. Следователь закрыл за собой дверь и без стука смело вошел в кабинет. Первым делом посмотрел на Ширяеву. Валентина словно надела на себя маску. Если в прокуратуре он видел на ее щеках лихорадочный румянец, то сейчас лицо женщины выглядело безжизненным, обреченным. Она даже не поняла, что к ней пришло спасение. Может быть, эта реакция была следствием ее пусть запоздалого, но все же анализа.

Маргелов многое прочел по ее лицу; ему показалось, что вместе со слезами, дрожащими в глазах Валентины, он увидел раскаяние.

Он показал удостоверение только для трех молодых людей, среди которых своей бледностью выделялся Максим. Курлычкин, поднявшийся из-за стола, мгновенно понял, кто перед ним. Он ждал этого человека, про которого сообщил охранник, связавшись с шефом по телефону.

– Вы уже закончили разговор? – спросил Василий.

Ему никто не ответил. Молчала и Валентина.

Маргелову хотелось остаться с Курлычкиным наедине, объясниться, поговорить начистоту, но он только пристально посмотрел на "киевлянина" и покачал головой, вкладывая в этот простой жест определенный смысл: "Не надо. Все закончилось. Посмотри на нее, больнее ей уже не сделаешь".

Казалось, Курлычкин понял его. Он еще немного постоял и опустился в кресло.

– Как ты? – спросил Маргелов, обращаясь к Максиму. Парень, прежде чем утвердительно кивнуть, посмотрел на отца.

– Вот и отлично, – констатировал следователь, подавая Валентине руку. И уже от двери: – Только без обиды, мужики.

* * *

Уже давно покинула кабинет бывшая судья, ушел Сипягин, успел надоесть сын, который что-то талдычил про каких-то мужиков: один на «четверке», а другой на каком-то «муравье»; одному положено дать денег, другому уже обещаны «Жигули»…

Нет рядом Ширяевой, и голова удивительным образом освобождается от диких мыслей, которые судья умудрилась привить ему, словно была опытным гипнотизером. И чем дальше…

– Какой еще муравей?! – не вытерпел Курлычкин. Надоедливый голос сына начинал действовать ему на нервы. Господи, как хорошо было, когда он сидел в погребе и давал о себе знать, позируя перед видеокамерой. – Какой муравей, я спрашиваю?

– Мотороллер.

– И что?..

Максим обидчиво пожал плечами и промолчал. Нет, не тот прием, на который он рассчитывал, ему оказали. Хотя начало было довольно теплым.

– Подай водку из холодильника, – потребовал отец, недовольный, что оборвались его размышления.

Конечно же, он думал о судье, не мог о ней не думать. И об исполнителях, чей срок службы, по-видимому, еще не вышел. Но и гарантии на таких дебилов также никто не выдал. Спросить бы об этом Гену Черного… Интересно, как он себя чувствовал, когда его заливали горячим цементом?

Максим мысленно телеграфировал отцу подавиться, глядя, как тот медленно тянет водку, запрокидывая голову. Маленькое приключение, которое он запомнит на всю жизнь, закончилось. Он недолго пробыл в героях, сейчас даже пожалел о своей несдержанности. Он не хотел бить Валентину Ширяеву, просто подумал, что так нужно. Так положено: не от него ли несет потом, сыростью погреба и вот следы от наручников. Просто обязан был ударить ее.

Раскаяние…

Только кому оно нужно? Себе – нет, тут поскорее бы избавиться от этого чувства, которое все больше щемило грудь. Для отца тоже все прошло: расслабился, успокоился. А волновался ли он?.. Глядя на него, подумаешь, что не очень. Для него важнее была встреча с Ширяевой. И даже не интересно, сама она пришла к отцу или ее попросили. Скорее сама, приглашение ей выписали бы совсем в другое место.

Пусто на душе, одиноко. Стоило тогда торопить водителя, понукать его, как скаковую лошадь, обещать денег и душить в себе желание поведать о своих злоключениях постороннему человеку? Наверное, нет. Но это было и останется. Как некоторое время будет давать знать о себе розовый след на запястье.

Когда он вбежал в кабинет и ударил Ширяеву, не подумал о том, что ее присутствие является доказательством того, что она говорила правду. Все было: и зверски замученная девочка, и умерший в муках больной сын судьи.

Максим заблудился в противоречиях, отчетливо понял, что совсем не знает ни себя, ни жизни. Хотя несколько дней назад считал себя самостоятельным, достаточно повидавшим на своем веку человеком. Оказывается, нет. Тогда где и у кого искать поддержки? Кто даст правильный ответ – тот, который нужен ему, а не другой, который выгоден другому?

Другому…

Другой – это отец.

Нет, это несправедливо по отношению к отцу.

Бесполезно мучить мозги и болезненно ковыряться в душе, – что он знает о ней? Только то, что она иногда болит.

Собираясь уходить, Максим спросил:

– Пап, это правда?

Отец долго смотрел на сына, словно не понял, о чем говорит Максим.

"Извини, детка, сейчас я немного занят".

Нет, это из другой оперы, звучит со слабым фоном телефонной связи.

– Пошел вон отсюда!

Казалось, Максим ждал именно этого ответа. Не попрощавшись, он вышел.

55

Маргелов отвез Валентину домой. Всю дорогу они молчали. Так же, не говоря ни слова, женщина поблагодарила Василия прикосновением руки.

– Вася, я попрошу тебя еще об одном одолжении. Сделаешь?

– Да, да, – быстро ответил следователь.

– В Мареве сейчас переполох, наверное. Не съездишь туда соседей успокоить?

– Сделаю.

Они вошли в подъезд, не обращая внимания на соседей, которые притихли при их появлении. Подойдя к двери своей квартиры, Валентина равнодушно подумала, что оставила в кабинете Курлычкина сумочку. Ну и черт с ней, что бы там ни находилось: косметичка, зеркало, расческа, сигареты, ключи от квартиры, документы… Нет, документы она благоразумно оставила дома.

Она позвонила в квартиру Грачевского. Он открыл быстро, словно стоял за дверью и поджидал соседку. Бросив взгляд на незнакомого мужчину, Грач поздоровался:

– Здравствуйте, Валентина Петровна.

– Здравствуй, Володь. Я вам свой ключ от квартиры оставляла, не посмотришь?

– Сейчас, – скрывшись за дверью, Грачевский скривился. Выждав, вынул из кармана ключи.

Маргелов задержался у Валентины минут на десять, за это время успел заварить чай. Ширяева достала из-за тумбочки оставшиеся деньги и протянула следователю.

– У меня к тебе просьба, Василь: сохрани, пожалуйста.

Следователь нерешительно принял деньги.

– Вообще-то без проблем… Себе на жизнь-то хоть оставила?

– На жизнь… – женщина провела ладонью по лицу. – Вась, ты еще помнишь наш уговор?.. Если что, позаботься о моем соседе – ты только что его видел. Это он мне помогал. – Дождавшись утвердительного ответа, она поторопила следователя: – Езжай, Вася.

Только за Маргеловым закрылась дверь, на пороге вырос Грачевский.

– Ты где была?

Валентина нашла в себе силы улыбнуться.

– На свидании.

– Я, наверное, беспокоюсь за тебя.

– Хорошо, хорошо… Зайди через часок, Володь, ладно? Мне нужно привести себя в порядок. Не в службу, а в дружбу: сгоняй за бутылочкой.

Первым делом она сожгла записку, оставленную Грачевскому. Прикурив сигарету, посмотрела на часы и подошла к окну. Приблизительно в это время с работы возвращался Николай Михайлов. И она увидела его: ссутулившись больше обычного, он шагал к дому, в руках мятый полиэтиленовый пакет, из него торчат перья зеленого лука. От толпы подростков отделился парень лет шестнадцати и пошел навстречу: старший сын Михайлова. Еще один мальчик присоединился к отцу, потом девочка: заглянула в пакет.

Ничего Валентина не смогла сделать, столько усилий пошло насмарку. Усталая, выжатая утомительным и неравным поединком с Курлычкиным, она невольно пересматривала свои позиции. Сейчас все казалось грубым, несправедливым, грязным, до конца дней своих не отмыться.

Что же дальше делать, жить так, словно ничего не случилось? Кто подскажет? Может быть, Коля Михайлов? Остановить его на площадке и, не жалея себя и его, в упор спросить: "Коля, я совершила глупость – такую же откровенную, как и ты, когда опрокинул гроб с моим сыном, – скажи мне, пожалуйста, ты остановился или хочешь большего, например, пойти на кладбище и своротить памятник Илье? Нет?.. Спасибо тебе, Коля… А я… я своротила".

Она бросила недокуренную сигарету в пепельницу и, не отдавая себе отчета, кинулась в прихожую.

Михайлов остановился, в недоумении глядя на Ширяеву. Женщина молчала, губы ее подрагивали. Часто моргая, Валентина еле слышно сказала:

– Здравствуй.

Он опустил глаза. Его обступили дети; младшая дочь, глядя на Валентину, жевала зеленый лук, старший переводил беспокойный взгляд с отца на Валентину.

Подняв голову, сосед ответил на приветствие, впервые после того рокового дня:

– Здравствуйте.

И зашагал по лестнице.

Не в силах сдерживать слезы, женщина расплакалась.