Текст книги "Наследники"

Автор книги: Михаил Алексеев

Пичужка

«За Днепром встретил девушку-связистку. Все зовут ее Пичужка. Надо бы о ней написать в газету.

Ноябрь, 1943 г.»

Залитое солнцем поле полно звуков. Рокот тракторных моторов, резкий стрекот лобогреек, протяжные песни косарей, веселый говор девчат, крики перепелок сливались в один торжественный гимн колхозному труду. Груженные тяжелой янтарной пшеницей грузовики, вздымая клубы горячей пыли, взад и вперед сновали по степным дорогам. Была горячая пора уборки урожая.

Кто бы тогда мог подумать, что через год этот мирный край станет местом жесточайших сражений! Думала ли молодая колхозница Аня Печенежская, что руками, которыми она проворно и ловко вязала снопы, будет так же проворно и ловко среди грохота войны связывать концы оборванного телефонного кабеля, что ей, хрупкой девчонке, придется выносить вся тяготы самой большой, самой страшной и беспощадной войны!

…С запада надвигалась беда. Вскоре она докатилась и до села Новодоновка, что живописно раскинулось на берегу Северского Донца. Начались ужасные дни. Утром, пробегая по улице, Аня увидела на крыше сельского Совета флаг с той безобразной свастикой, похожей на огромного черного паука, которую когда-то рисовали в школе мальчишки, изображая фашиста. Вместо грузовиков с пшеницей по улице мчались черные машины, до отказа наполненные солдатами в плоских касках…

Самое страшное началось позже – это облава на девушек. И тогда Аня покинула родное село, убежала за Донец.

…Пятого июля 1943 года вздрогнул Донец от рева тысяч орудийных глоток: началась июльская битва.

Осколки снарядов и мин рвали телефонную линию. На нее то и дело выбегала девушка в выцветшей гимнастерке. Не обращая внимания на дикий вой осколков, она быстро бежала вдоль линии, находила повреждение. Загорелыми, огрубевшими, ободранными руками связывала концы проводов и так же быстро возвращалась обратно.

Это была Аня Печенежская. Вместе с Красной Армией прошла она весь длинный путь летнего наступления – от Северского Донца до Днепра. И темной сентябрьской ночью первой из девушек-связисток переплыла на западный берег Днепра. В эти дни ловкие руки девушки не знали усталости. Только разве ночью, в короткие часы передышки, они тихо ныли…

…Ночь. Рвутся недалеко снаряды, разбрасывая во все стороны жирные комья украинской земли. В хате чуть-чуть мерцает огонек. Накрывшись солдатскими шинелями, чутким сном спят подруги: они отдыхают после дежурства. Аня не спит. К ее ушам плотно прижаты телефонные трубки. Острый слух ловит тонкое, пчелиное гудение зуммера – «дззз… дззз…». Ни на минуту не смыкаются большие девичьи глаза: в любую секунду могут позвонить…

К утру ее сменяют. Не раздеваясь, она ложится отдыхать. Но назойливый зуммер еще долго гудит в ушах. Часто и во сне она говорит: «Включаю!.. Разговаривайте с «Сосной»…»

Неспокоен и короток солдатский сон.

Калмыковка

«Беда, кажется, непоправимая. Осколком бомбы разбило нашу «американку». Почему-то тяжелее всех переживает это горестное событие наш новый товарищ – хозяйский сын Иван. Отчего бы это?

24 января 1944 г.

С. Калмыковка Кировоградской области»

По прибытии в Калмыковку разместились, как обычно, в одном дворе. Печатная машина – в полуторке, а мы сами – в избе, вместе с ее хозяевами. У хозяев было два сына: старшему – лет пятнадцать, младшему – десять. Младший – любимец матери и отца. Те его баловали в ущерб старшему, и по этой причине «младшой» не был любим нами. При всяком удобном случае мы давали ему щелчка, а старшего угощали свиной тушенкой и консервированной колбасой. За это по ночам он добровольно сторожил наше «хозяйство».

Однажды под вечер я возвращался из штаба армии, вез на подводе рулон бумаги. Повстречался с легковой машиной, ехавшей из Калмыковки. Увидел в ней нашего начальника политотдела, прислонившегося головой к шоферу.

«Уж не пьян ли полковник?» – мелькнула недобрая мысль.

Однако вскорости все разъяснилось. Оказывается, на Калмыковку немцы совершили массированный налет и основательно разбомбили ее. Начподив был сильно контужен, и теперь его везли в армейский госпиталь.

Пострадало и наше обычно веселое «хозяйство». Хата сгорела. Хозяева ходили по двору неприкаянные. Младший из сыновей ревел. Старший молча, как делал все свои дела, отбирал среди обгоревших стропил которые покрепче и складывал их в одном месте. Только сердито посапывал. Потом он оставил свои дела и совершенно неожиданно для нас спросил, обращаясь к Дубицкому, которого успел полюбить:

– А газета выйдет?

– Не выйдет, – сказал Дубицкий.

– Чому же вона не выйдет?

– Разбило осколком печатную машину.

Никогда прежде я не видел, чтобы лицо хлопчика так помрачнело.

– А как же… як же… зараз? – растерянно пробормотал он.

– Попробуем починить, – сказал Дубицкий неуверенно.

Попробовали, но у нас ничего не получилось.

Решили командировать меня в армейскую артмастерскую, находившуюся в только что освобожденном нами Кировограде.

Иван – так звали старшего хлопца – попросил:

– Возьмите и меня с собою.

Снабдили его бумагой, из которой следовало, что он наш сотрудник, и мы отправились.

Ехал я в мастерскую с большим сомнением: до нашей ли машины будет артиллерийским мастерам, когда так много поврежденных орудий, автоматов и пулеметов. Но я ошибся. К приятному моему удивлению, два самых лучших мастера, не дожидаясь указания начальников, отложили все свои дела и двое суток кряду, без смены и почти без отдыха, мудровали над старой «американкой». Иван помогал им, так ни разу и не прикорнув за эти двое суток.

А на третий день, когда вновь вышел в свет наш «Богатырь», Иван схватил несколько свежих номеров и обежал с ними всю Калмыковку.

Андрей Дубицкий был настолько счастлив, что в тот день не шпынял нас своими ядовитыми словесами.

Потом этот эпизод, как и многие другие, был надолго забыт мною. Блокнот же воскресил его.

Гвардии подполковник и гвардии рядовой

«Нас постигло большое горе. Несколько дней тому назад на Южном Буге погиб замечательный человек и талантливый командир полка – кавалер пяти орденов гвардии подполковник Игнат Федорович Попов. Похоронили в Семеновке. А уже за Бугом спустя неделю в кармане убитого солдата нашли стихотворение. Удивительно все это!

30 марта 1944 г.»

Он лежал в глубокой и сырой борозде в курящейся паром черноземной украинской степи. Санитары повернули его лицом вверх будто для того только, чтобы он в последний раз своими широко раскрытыми, но уже ничего не видящими глазами посмотрел в ясное по-весеннему, родное небо. Документов в карманах солдата не оказалось, так что трудно было установить его имя. Листок же, вырванный, очевидно, из тетрадки, был не подписан. На нем – стихотворение. Оно, конечно, далеко от высокой поэзии. Но я привожу его полностью:

 
Катится по шинели
Слеза, и горька, и тяжка…
Бесстрашный, любимый всеми,
Погиб командир полка.
 
 
Земля завертелась кругом,
В разрывах не слышно слов.
Но страшная весть над Бугом
Промчалась: убит Попов!
 
 
Попов, что не верил бедам,
Что храбрость вливал в сердца,
Что вел нас всегда к победам
У Волги и у Донца.
 
 
Смерть, коварная, злая!
Нашла же кого ты взять?
Ведь жизнь свою каждый, знаю,
Готов за него отдать!
 
 
Над трупом отца не плакал,
Не плакал от тяжких ран,
А, видишь, над ним заплакал
Суровый наш ветеран.
 
 
Так пусть содрогнутся гады,
Нам лозунгом будет: месть!
Прикажут: взять все преграды!
Ответим мы только: – Есть!
 
 
Товарищ, что в нашем слове?
К оружью! И выше стяг!
Потоками черной крови
Заплатит нам злобный враг!
 

Южный Буг, 27 марта 1944 г.

Не помню, по чьему предложению, но только похоронили того безвестного солдата в селе Семеновке рядом с могилой Игната Попова. Так и лежат они плечом к плечу: гвардии подполковник и гвардии рядовой – верные сыны России.

Незлая шутка

«Слаще ли редька хрена? Вот в чем вопрос!

5 апреля 1944 г.»

Помимо начальника политотдела полковника Денисова «Советский богатырь» имел как бы постоянного своего шефа, а точнее сказать – опекуна, в лице гвардии капитана Солдатова. Добрый по натуре, он был, однако, беспредельно строг и суров в смысле воинской дисциплины, которая в славном «хозяйстве первопечатника Ивана Федорова», как мы называли свою дивизионку, конечно же похрамывала на обе ноги. Капитан Солдатов, судя по всему, поставил перед собой заведомо неразрешимую задачу: подковать нас на эти самые две ноги. Устраивал нам ночные тревоги, марш-броски с полной боевой выкладкой, смотры нашей строевой выправки, при этом бедных наших хлопцев-наборщиков по часу заставлял стоять по команде «смирно». Мало того, самозванно взял на себя роль военного цензора и был столь скрупулезен по части сохранения тайны, что в пору хоть закрывать газету. «Н-ская дивизия», «Н-ский полк», «Н-ский батальон», даже «Н-ская рота» – вот любимая терминология капитана Солдатова. Однажды ради шутки мы набрали заметку, в которой было сказано буквально следующее:

«На днях в Н-ском полку солдат Н. первым ворвался в Н-ский населенный пункт, убил энное количество фрицев…», ну и так далее.

Солдатов внимательно прочел сие сочинение, поморщил лоб, соображая, и затем размашисто завизировал: «Разрешаю. Солдатов». При этом следует иметь в виду, что никто в его визе и не нуждался: у нас без него было кому позаботиться о сохранении военной тайны.

Про себя мы посмеивались над Солдатовым, понимали, что все его усердие продиктовано, в общем-то, самыми добрыми побуждениями, и все-таки очень обрадовались, когда узнали о переводе Солдатова в другую дивизию. Мы хоть и привыкли к нему, тем не менее вздохнули с облегчением: наконец-то! А через два дня узнали о новом нашем шефе. Фамилия его была… Солдатенко.

Бедный, он никак не мог понять, появившись в расположении нашего веселого «хозяйства», отчего вся наша братия встретила его дружным хохотом.

– Вот уж истинно сказано, хрен редьки не слаще, – шепнул мне Андрей Дубицкий. И закончил оптимистически: – А впрочем, поживем – увидим!

Вот, собственно, что должна означать несколько загадочная запись в моем блокноте, датированная 5 апреля 1944 года. К этому следует добавить еще одну, очень существенную деталь: капитан Солдатов выехал от нас первого апреля. Вспомни мы про нее в ту минуту, мы вероятно, не удивились бы так появлению капитана Солдатенко…

ЧП

«Такого еще в нашей дивизии не было. Самострел! Что может быть позорнее этого! Денисов… По-моему, начподив только так и должен был поступить с мерзавцем в таких сложных обстоятельствах.

5 октября 1944 г.

Тыргу-Муреш.»

Война громыхала уже в Трансильванских Альпах; пушки гулко ухали высоко в горах, эхо разносило этот гром далеко по ущельям. Кудрявые шапки от разрывов бризантных снарядов висели на одном уровне с нежно-белыми, легкими облаками, местами пронзенными острыми шпилями Альп. Дивизия медленно, точно корабль, зажатый гигантскими торосами, пробирались средь горных стремнин, стараясь выйти на просторы Золотой Венгерской Долины. Каждый перевал приходилось преодолевать с жестокими боями.

Дивизионка между тем жила своей обычной хлопотливой жизнью. Вернувшиеся с передовой сотрудники писали заметки, наборщики быстро превращали их в гранки. Стучала, шлепала древняя старуха – «американка», и наутро свежая газета-малютка отправлялась в горы.

Помнится, полосы были уже сверстаны и печатник Обухов уже приправлял их, чтобы начать печатать, когда в редакцию позвонили из полка и сообщили о подвиге рядового К.

Будучи раненным, солдат не оставил поля боя, а смочил кровью нательную рубаху, привязал ее к палке и первым ворвался на гребень перевала, увлекая за собой всю роту. И только после этого его увезли в санчасть, а оттуда – в медсанбат.

– Иван, развинчивай первую полосу! – скомандовал обрадованный редактор. – Будем ставить новый материал!

Конечно, нужно было бы проверить это сообщение, отыскать самого героя, а также свидетелей его подвига, но разве можно упускать время! И вот на другой день «Советский богатырь» в самых возвышенных тонах поведал всему честному люду о геройских делах солдата К. А еще через день его подвиг расписала более подробно армейская газета. Днем позже о подвиге К. можно было прочесть обширную корреспонденцию во фронтовой газете. Снежный ком, оброненный где-то высоко в Альпах, катясь, стремительно обрастал, увеличивался до невероятных размеров и двигался уже шумным и грозным обвалом.

Шум этот вскоре дошел до капитана Нестеренко, дивизионного следователя. Он был занят расследованием редкого и неприятного дела – снимал допрос с самострела.

Капитана особенно беспокоило то, что имя и фамилия героя, о котором писали газеты, в точности совпадают с инициалами его подследственного. А потом, когда были получены новые материалы, стало совершенно ясно, что по какому-то жестокому недоразумению в герои зачислен презренный трус.

Нестеренко позвонил полковнику Денисову. Начальник политотдела через каких-нибудь десять минут был уже у следователя. Нестеренко сидел за небольшим столиком, а перед ним стоял с перебинтованной левой рукой солдат и тупо глядел в одну точку отрешенными от всего на свете глазами. Денисов, маленький, упругий, аккуратный, глянул на «героя» с беспредельной ненавистью и стал быстро ходить взад-вперед по комнате, напряженно думая. Потом резко остановился, повернулся лицом к солдату, но, обращаясь не к нему, а к следователю, сказал:

– Вот что, Нестеренко… Отправляй его к черту… в госпиталь отправляй. Судить не будем…

Очевидно, слова полковника каким-то образом проникли в затуманенное сознание преступника, в глазах его блеснуло что-то, он сделал короткое, почти неуловимое движение. Денисов заметил это.

– А ты, мерзавец, не думай, что мы тебя пощадили… – говорил он, бледнея и отворачиваясь от солдата. – Ты… ты не человек, ты гнида, мокрица… Тебя раздавить мало!.. Но мы не можем принести в жертву добрую славу и святое имя тысячи настоящих героев, на которых легла бы твоя позорная тень… Иди, подлец, без тебя довоюем. Иди и помни, что никого больше не интересует твоя ничтожная и никому не нужная жизнь. И если в тебе осталась хоть самая малая капля совести, она все равно не даст тебе жить спокойно, она раздавит тебя, как поганую тварь. Иди!

Вечером полковник Денисов сам писал объяснение начальнику политотдела армии в связи с этим чрезвычайным происшествием.

Что же касается нас, работников дивизионки, то все мы получили свои честно заработанные выговоры.

Солдатка

«Солдат Сергей Смирнов. Его обидное письмо жене. О, как много тугих узелков завязывает война!

12 декабря 1944 г.»

Анна Михайловна Смирнова пришла с работы поздно. Дети вернулись из детского сада и, не дождавшись матери, заснули где попало. Пятилетний Ленька, раскинувшись, лежал на соломе, приготовленной матерью еще с утра для топки печи. Его сестра Тоня забралась на печку и спала там, обняв пухленькими ручонками большого кота Ваську.

Анна отнесла Тоню на кровать и вернулась за Ленькой. Когда она наклонилась над сыном, что-то больно и сладко кольнуло ее сердце.

– Вылитый Сергей…

Большая прозрачная слеза скатилась из ее глаз и упала на розовую щечку сына. Женщина долго стояла на коленях возле Леньки. Какая-то невидимая сила притягивала ее к этому маленькому существу, так напоминавшему ей мужа, который был теперь далеко от нее, на чужой стороне.

Анна почувствовала, что может разрыдаться. Она быстро и осторожно, как может делать только мать, подняла на руки сына и унесла его в другую комнату.

Сама она долго еще не ложилась спать. Надо было подоить корову, перемыть посуду, наколоть дров.

А когда легла, ей не спалось. Широко раскрытыми неподвижными глазами смотрела она в потолок и видела его, своего Сергея, его голубые глаза, нос, волосы… Из ее груди вырвался тихий стон. Ей показалось, что вот сейчас подойдет муж, и его сильные руки возьмут ее за плечи, и она почувствует на своей шее долгий и горячий поцелуй его больших, теплых губ. Так часто было раньше, до войны.

Но муж не приходил, и женщина продолжала лежать с открытыми глазами до тех пор, пока усталость властно не опрокинула ее в короткий и беспокойный сон.

Поднималась она рано, до рассвета. Доила корову, топила печь. Потом, разбудив сына и дочь, кормила их и отводила в детский сад. Затем шла на работу.

Как-то возвратившись с общего колхозного собрания, где ее премировали поросенком, Анна увидела на окне синий конверт. Взяла его и дрожащими пальцами быстро извлекла письмо.

Прочла один раз, другой, третий… Сначала все, что было написано в письме, не доходило до нее, не укладывалось в голове. С минуту она стояла неподвижно, будто в недоумении. Вдруг почувствовала, как что-то оборвалось у нее внутри. Земля медленно начала уходить в сторону, ноги дрогнули, и она бессильно опустилась на стул…

Пришла соседка.

– Аннушка, что с тобой? – спросила она.

Анна не могла говорить, только показала на письмо.

«У моего товарища, – писал Сергей, – жена вышла замуж за другого. И все вы, женщины, такие. Мы тут воюем, а вы… Вот теперь я и тебе не верю. Пишешь одно, а делаешь, наверное, другое».

Несколько дней Анна не знала, что ей делать со своим горем. Мысли носились в голове – их нельзя было поймать и оформить.

Значит, труд, ее любовь, ожидания – все было напрасно. Он ничему не верит!..

Горькая досада на мужа тяжелым камнем легла на сердце.

– Как он смел, как он смел!.. Ведь я мать, – повторяла она. – Мать двух его детей!..

Анна ежедневно выходила на работу. Там ей было легче. Однажды ей даже показалась, что Сергей стал для нее далеким и чужим. Но стоило прийти домой и взглянуть на сына, как муж вновь становился прежним, бесконечно близким и родным.

Она взяла Леньку на руки и стала жадно и страстно целовать его в крутой лобик, в глаза, в рот, в этот маленький нос, так напоминавший ей любимого человека, безжалостно обидевшего ее.

Тоня, следившая за матерью большими, широко открытыми глазами, спросила:

– Мама, а зачем у тебя слезы?

Мать, встрепенувшись, ответила:

– Это оттого, доченька, что я очень тебя люблю. Ленька, ревновавший мать к сестре, надул губы, готовясь зареветь.

– А меня? – уже вздрагивающим голосом спросил он.

– И тебя, сынок… Я вас обоих люблю!..

– А тятьку? – неожиданно спросил Ленька.

Мать пристально посмотрела в глаза сына, и комок подкатил к ее горлу. Она едва проговорила:

– И тятьку…

* * *

Однажды ефрейтора Сергея Смирнова вызвали к начальнику штаба полка майору Афанасьеву.

Не без робости подходил Сергей к блиндажу командира. Он знал строгий нрав майора и тщетно пытался вспомнить, в чем, собственно, провинился.

Смирнов тихо постучал в дверь и, получив разрешение, вошел в блиндаж. Первое, что он увидел, – это большой синий конверт в руках начальника штаба, конверт, в котором Сергей отправил последнее письмо жене.

Смирнов посмотрел на майора, еще раз – на конверт и все понял.

– Зачем ты ей написал это? – после некоторой паузы спросил начальник штаба, указывая на письмо. – Ты что, был уверен во всем, что писал?

Сергей молчал. Конечно, он не был уверен в этом. Все как-то само собой пришло ему в голову. Она молодая, красивая… Его три года нет дома… Сколько можно ждать?

Майор долго беседовал с солдатом и, только когда стало темнеть, отпустил его в роту.

Всю ночь Сергей не мог заснуть. Он думал о своей солдатке, которую так обидел. Думал и знал, что там, далеко-далеко, в родном его селе, вот так же, не смыкая глаз, лежит на своей постели его жена, и все мысли ее о нем.

Слуга народа

«В дивизионке узнали об удивительной встрече солдата-избирателя со своим депутатом. Случается же такое!

Декабрь, 1944 г.»

Алексей Круглов ждал. Одна минута, другая, третья… Вот уже тридцать минут длится артподготовка. Полчаса земля дрожит как в лихорадке; впереди, в двухстах метрах, бушует море разрывов. В груди учащенно бьется сердце… Еще несколько минут – и в воздух со свистом взовьется ракета, раздастся команда «Вперед!».

Алексей посмотрел вправо. Коренастый пехотинец, его сосед, уже наполовину вылез из окопа и, вцепившись пальцами в мерзлую насыпь, готовился выпрыгнуть. Шапка упала с его головы, но он не замечал этого.

– Эй, товарищ, шапку топчешь! – крикнул ему Круглов, который только накануне наступления прибыл в роту и которому очень хотелось хоть с кем-нибудь завести знакомство.

– Шапка, говорю, упала! – повторил он повернувшемуся к нему пехотинцу.

Но как раз в этот миг в воздух взвилась ракета. Сосед вскочил и с громким «ура», то и дело спотыкаясь, побежал вперед. Алексей подтянулся и перевалил через бруствер. Вскочив на ноги, он помчался вслед за пехотинцем.

Он бежал, тяжело дыша. Немецкие траншеи были уже совсем близко. «Еще немного, еще немного…» Вдруг что-то страшно треснуло рядом с Алексеем, земля качнулась и стала переворачиваться, уходя куда-то кверху.

Алексею показалось, что он сейчас провалится в пропасть, и он судорожно схватился за траву. «Помогите!» – хотел крикнуть Алексей, но не смог. Руки его ослабели, выпустили траву, и он неудержимо покатился в черную бездну…

Но что это? Он не разбился. Лежит на чем-то холодном и сыром. И кто это трясет его за плечи?.. Алексей с трудом раскрыл глаза и сквозь туман увидел склонившегося над ним человека.

– Жив? – ласково спрашивал он, поднося к дрожащим губам Круглова флягу с водой. – Не бойся… Выпей… вот так…

Лицо человека показалось Алексею знакомым. «Где я видел его?» – спрашивал он себя, пытаясь вспомнить. Но тут же потерял сознание.

…Через два месяца Круглов возвратился из госпиталя. За это время батальон ушел далеко на запад от того места, где был ранен Алексей. Мысль, которая беспокоила Круглова все эти два месяца, не оставляла его и сейчас. «Увижу ли я еще раз человека, который спас меня? И почему его лицо показалось мне знакомым?»

С этими мыслями он открыл дверь указанного ему блиндажа и… ахнул. Перед ним за небольшим столом сидел человек, вынесший его с поля боя.

– Что вы хотели… – начал было он, вставая из-за стола, но, узнав Круглова, тоже запнулся. Алексей стоял перед ним, радостный, сияющий, устремив на него восторженный и благодарный взгляд, нетерпеливо комкая в руках шапку.

Теперь Круглов вспомнил, где он видел этого человека. Память быстро перенесла его на несколько лет назад, и он отчетливо представил маленький городок на Волге, залитую солнцем городскую площадь, украшенную цветами и флагами трибуну. На трибуне, рядом с секретарем райкома, стоит высокий человек с орденом Ленина на левой стороне груди. Это знатный комбайнер страны. Его выдвинули кандидатом в депутаты. Он приехал в этот маленький городок, чтобы встретиться со своими избирателями.

Алексей, которому тогда только сравнялось восемнадцать лет и которого еще не покидало детское любопытство, протиснулся к самой трибуне и не отрывал восторженных глаз от знаменитого человека, за которого он отдаст свой первый голос.

Сергей Федорович Алаторцев – так звали кандидата – говорил немного. Он кратко рассказал о себе, поблагодарил избирателей за высокое доверие, которое они ему оказывали, и поклялся его оправдать.

Больше Круглов не видел Алаторцева вплоть до этой удивительной встречи.

И вот сейчас они стояли друг против друга – депутат и его избиратель…

– Я… я вас знаю, – наконец заговорил Алексей срывающимся голосом. – Вы наш депутат, я голосовал за вас…

И он стал торопливо рассказывать про тот солнечный, праздничный день, который он сейчас вспомнил, глядя на Алаторцева.

Алаторцев пристально смотрел на Круглова, удивленно вскинув густые черные брови. Его суровое лицо стало ласковым, в глазах засветилась теплота. Он порывисто шагнул к Алексею, сжал его в объятиях, крепко поцеловал и почему-то прошептал: «Спасибо, друг…» Ватная куртка на нем распахнулась, и Круглов увидел на его груди орден Ленина, а рядом с ним, совсем новенькие, орден Красного Знамени и медаль «За оборону Сталинграда».

Потом депутат быстро отвернулся, словно стыдясь своей слабости.

– Да… да… это здорово… ей-богу! – твердил он в большом волнении.

* * *

Эту удивительную и в то же время самую обыкновенную историю мы услышали совсем недавно. И рассказал нам ее гвардии старший сержант Алексей Круглов.

– А где же сейчас Алаторцев? – почти одновременно спросили мы.

От этого вопроса Алексей сразу как-то помрачнел и низко опустил голову.

– Нету… больше Алаторцева, – с трудом выдавил он, и губы его дрогнули. – Погиб… в Будапеште… Королевский дворец штурмовал. Пять раз водил нас в атаку, потом немецкая пуля прямо в грудь ему попала. Только и успел проговорить: «Вперед, ребята!»

Вдруг старший сержант засуетился, стал что-то искать в вещевом мешке. Через минуту вынул оттуда большой сверток старых писем.

Это его переписка с избирателями. Они и на фронт ему писали, просили помощи, совета… Целые ночи, бывало, сидит, все ответы составляет… Мы ведь с ним после той встречи больше не расставались…

Мы вздохнули и надолго замолчали.

– Слуга народа, – словно отвечая на свои мысли, прошептал кто-то.

– Да, это был настоящий слуга народа! – взволнованно проговорили мы все сразу.