Текст книги "Полное собрание сочинений в одной книге (СИ)"

Автор книги: Михаил Зощенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 85 (всего у книги 217 страниц)

Грустная жизнь

В двадцать восьмом году я работал в одном из юмористических журналов под псевдонимом Гаврилыч.

Письма на этот псевдоним были, по большей части, шуточные и не стоящие внимания. Но одно письмо представляет, несомненно, большой интерес.

Я печатаю это письмо полностью и без исправлений. Мною только расставлены знаки препинания – их в письме (кроме тире) вовсе не было.

Автору письма 23 года.

18 мая, пятница, 1928 года

Здравствуйте. Слушайте, Гаврилыч, голубчик, я хочу Вам кое?что сказать. Помните, вы писали, что весна – это чепуха, ложь, нет, Гаврилыч, весна, солнце – это жизнь. Гаврилыч, вам много пишут писем – вам много говорят, но то, что я хочу сказать, будет не меньше.

Во–первых, мне тяжело, во–вторых, мне было тяжело, в третьих – мне будет еще тяжелее, если так будет продолжаться дело. Здесь, само собой разумеется, я плачу – нельзя не упустить такой минуты, надо порисоваться – человеку свойственно фиглярство. Я плачу, Гаврилыч, ах, как тяжело.

Но чтобы вам яснее было, я расскажу о себе: дочь крестьянина, сначала зажиточного, теперь нет, училась – семилетка. Так. Страшная обжора, которая каждое движение мысли определяла: надо поесть. Сидячая, читала много романов, пустых, Дюма и т. д. То целыми днями сидела за книгой, то срывалась в работу в деревню – страшная переоценка.

Не имея мускулов груди и живота, я при помощи ног бегала верст по 14 в день – работала. При таком образе жизни тоска была незапиваемая, как я ни пила чаю – и еды, чтобы заесть, желудок такой же, как у свиньи, дыхание ртом, телом развалина, лицо – немного симпатичное, зубов – ни одного.

Утомляя себя днем, вечером я не могла уснуть, чего?то хотелось. Если бы кто сказал, что легкие особенно просят для себя пищи – не поверила бы. И так дожила я лет до девятнадцати. Потом мне стали приходить мысли о физкультуре. Здесь я попадаю в обстановку неблагоприятную: конюшня и помойка. Здесь же живу, не понимаю, что где нет солнца – много бактерий. Я делаюсь боязливой от этого. Мне же кажется: я боюсь идти на улицу. До девятнадцати лет я была в Туле.

Починив зубы и сознав, что я калека, – решаюсь кончить жизнь, но не хватает совсем безумия – живу и, приехав в Москву, начинаю ходить разувши. А так как ходить я не умела, а идти такой слабой по улице спокойно – страшно, я бегала. Живот и грудь приводили всех в смущение – кто она? Спортсменка, решали некоторые.

Стала заниматься физкультурой. От конюшни не уйдешь – нельзя, приедут братья, а кто дома? Я ходила по двору. «Сумасшедшая», решили все. Долго я мучилась, но, наконец, я нашла способ – чтобы дать легким кислород, нужно делать физкультуру, но только животную, а именно – валяться.

Но здесь опять слезы, это, в конце концов, неважно.

Сначала я валялась дома, потом мне пришло в голову – ведь здесь нет солнца. На дворе. Но у нас и кооператив, и мальчишки, которые просто боялись меня, – это хорошо. Но старшие видели во мне похотницу – да, валяться при всех неосторожно, животное – и то не при всяком?то это будет делать. Теперь дальше. Мне тяжело стирать, мыть полы. Наши же смотрят: она лентяйка, строит юродивую – жиреет, замуж надо, разве девка долго может сохраниться – замуж.

А там что – тоже. Идти замуж, не имея в мысли создать здоровое потомство, – лучше не надо. И в то же время – ведь мы живем, чтобы существовать. Но когда я иду гулять, мне говорят: думаешь только о себе – благодаря тому, что я была ниже среднего человека, который знает мерку – завтрак, обед, ужин. Я даже не понимала, что костюм – защитная окраска организма. Я надевала что придется. Теперь я сознаю это, но мне хочется сделать мое тело упругим, а тогда костюм. Но как же это? Надо организму быть в движении. Встав на рассвете – валяться, ходить, – устанешь – основательно поваляйся, опять ходи. Здесь, в Москве, идти куда?то в три, в четыре часа – куда? Хожу по улицам. Одна. В чулках (в башмаках вредно). Щенок – «Эй, гражданка, куда?» – Я не знаю, что сказать. Объясняю: «Доктор велел». Пусть бы так, но меня это раздражает. Когда я вижу человека с бельмом, я говорю: «Одна часть легких не в порядке. Ах, ему бы валяться!» Но сама – ходить. Зачем? И в то же время, когда я валюсь, мою мысль не оставляет: «Вот Шурка идет». И я рисую фигуру с новыми, энергичными чертами лица, с выпуклой грудной клеткой, крепкими мышцами груди, с почти полным отсутствием желудка, талия, широкие бедра, мышцы живота, маленькая ножка – и все это я могу достигнуть, стоит только захотеть, но вот именно – есть желание спать и спать. Я пробовала. Проводила такие дни и как я была довольна! Я благодарна, но вот горе: неправильные условия создали такие уродливые понятия, и хотя я говорю: полезно ходить, но сама сижу – вот пишу. И долго я не хотела сознаться, что у меня такие понятия, и только к двадцати двум годам я сознала. И какой же слабой я себя увидела! Какими же слабыми показались мне черты лица! Что делать? Подруг у меня нет. Была одна, которая думала о своей пользе, но потом мы расстались. Напишу ей письмо, как она себя чувствует.

Ну и вот, Гаврилыч, запала мысль мне в голову – помолодеть, почувствовать себя в крепком теле – ведь даже в шестнадцать лет, когда грудь моя наливалась, желудок и живот, и лопатки – все было слабо, и легкие, и сердце, и все. И думаю я иногда: если ложь, что если человек за день будет меньше терять, а больше приобретать, то долго будет молодым, я жить такой клячей не стану. Но… дни идут. Жить так, чтобы весь день ходить под солнцем и отдыхать, не приходится. Иногда потому, что люди мешают, иногда свои понятия – и человек старится. Знаете, Гаврилыч, это ужасно сознавать…

До 22 года у меня были желания – найти человека. Но, когда я говорила с «ним», я сказала ему, что я ищу не страстью опьяненного любовника, но человека. И когда он ушел, я скучала и думала, что не хватает человека. А Шурке не хватало солнца и кислороду. Теперь я это сознаю, но вместо того, чтобы встать утром в четыре часа, я сплю до восьми часов. Желала бы я, Гаврилыч, теперь испробовать, как живет человек в здоровых условиях. Но не придется мне, Гаврилыч. Здоров может быть каждый, независимо от климата. Если вы не знаете этого, попробуйте: встав от сна, валяйтесь. И вы почувствуете, Гаврилыч, сколько силы у вас и вместе с тем – сколько веры. Вам, Гаврилыч, это особенно нужно. Судя по тону ваших речей, вы человек невинный, вы не знаете, что когда мы сидим или кушаем, что и какие мысли в голове. Многое вы не знаете.

Уже вечер – начала днем, кончаю вечером. Встану ли завтра я в четыре часа – не знаю.

Еще вот что, Гаврилыч, – у меня есть дневник, и интересен он потому, что не скрывала я самых черных мыслей и дел. Голубчик: посоветуйте мне его разорвать. Он дорог мне, как дневник. Ну, дорого только то, как рос организм в нездоровых условиях и как он боролся и не мог с ними, но не могу я его разорвать. Никаких там гонораров мне не нужно, но ведь в этот век, век бумаги, пишут и читают все. Если интересно, я могу перебросить его вам. А если это не стоит, ничего не пишите мне.

Сосу конфеты по копейке, фруктовые, и думаю: завтра встать и ходить со щенком. Я не сплю теперь днем, а он глупый, не понимает – возьмет ляжет, слушается, а потом лежит без движения и уснет. И как я ни валяю Чарли, он не просыпается – бедное маленькое животное, мне жаль его, хоть бы прибор такой придумать, чтобы он не спал!

Нет, не могу.

Гаврилыч, не обращайте внимания на грязь – это от воды брызги. Можете не писать мне – хотя я не знаю, попадет ли письмо вам в руки. Дождусь воскресенья, почитаю ваших речей, Гаврилыч.

Если смотреть на человека, как на продукт условий – то есть сна, пищи и, главное, провождения дня, то незавидные условия пишут вам – мало солнца в них, но все в них гнило. Ах, Гаврилыч, если бы мне пожить в таких условиях, но не могу я. Если дадут вам отдых на месяц, то пользуйтесь им, как я говорю, а там увидите, каковы результаты.

Пока все. До субботы. Спокойной ночи.

Человек, который пишет, значит, сидит много и этим близок мне по условиям провождения дня.

19–го, суббота

Встала, ходила, сидела, лежала, все?таки жила. Была под солнцем, загар. Ах, ноги ноют! Но если бы завтра так. А в лесу лежать я боюсь – жутко, чуть сегодня не искусилась. О, Гаврилыч, я верю, что вы сочувствуете мне, если поняли.

Спокойной ночи, человек, который много истратил в жизни – то есть пожилой. Я так думаю о вас, но ведь и я – «пожилая», а это ничему не мешает.

20 мая, воскресенье

Ах, Гаврилыч, что я переживаю. Кошмар. Я уничтожила переоценку мускулов ног, при помощи которых я бегала, я стала тихо ходить. Но сегодня, в воскресенье, я поздно встала, в девять часов, я думала – лучше так, но как я ошиблась. Я и так тихо ходила, а теперь этой спячкой и вчерашним сидением в цирюльне я ослабила их – и я хожу так неуверенно. А люди думают – я их боюсь, и им так неприятно смотреть, я это чувствую. И в то же время, если ходить – то я не пропала. Но если я останусь дома сидеть, я буду еще слабее.

Ах, уйти, уйти в лес – пусть там бродяги, порочные люди, но они не так осудят меня и не так страшно будет мне на солнце.

Ну, читаю ваш журнал, ваши слова. Идут пионеры, все чистенькие, хоть они и не так идут и не развиты, но они стремятся к чему?то, к новой жизни. А я лежу в сарае, вернее, встала и смотрю. Слезы, мне скучно, Гаврилыч, и вас нет в журналах, почему?

Идти одной, щенок спит, ах, Гаврилыч, это скучно, скучно!

Сестра уезжает в Тулу, я одна буду стирать, стряпать. Гуляю с Чарли. Дома пью, ем, лежу тихо, слезы. Валяться бы надо, но я не могу. Я сегодня говорила с одной деткой, ей шестнадцать лет, она тоже не знает, как жить. Здоровье потеряно в науке – и в то же время не совсем калека, как я, например.

Гаврилыч, почему вы не писали в № 21? Мне приходит в голову – отчего ты пишешь? В чем имеешь нужду? В деньгах? В климате? В чем же тогда? В понятиях, то есть в советах? А разве словами переделаешь твои понятия? Нет, создавай себе условия, меньше сиди, пиши и читай, меньше спи.

Ну, ладно, пусть не напишет письмо Гаврилыч, все?таки отрадно сознавать, что далеко, далеко живет Гаврилыч и что он слушает Шурку, хотя так много говорить очень вредно.

Пишу адрес – в ожидании ответа я буду больше ходить, а собака моя спит. Говорю: не спи. Машет хвостом – дескать, я сама понимаю, не тронь. Бедное животное!

Шурка.

Стихи, несозвучные эпохе

Посвящается М. Зощенко

Быть может, я беден снаружи, —

Но сам я, как Бог и Царь,

И сонмы неземных оружий

Хранят мой престол и алтарь.

И тех, кого полюблю я, —

Заключу я в оковы темниц, —

И за восторг поцелуя, —

В пурпур и гордость цариц.

Но тот, кто в меня верит,

Должен пойти за мной,

И ему откроются двери

Для жизни иной.

Г.

Душа, верните этот подлинник. Понимаете, захотел написать для Вас.

Задушевная переписка

Однажды пришло письмо из Киева. В одном конверте было два листочка. Пишут две подружки. Письмо разукрашено цветочками и сердцем, пронзенным стрелой.

Вот это письмо:

Август 1930

Товаришу Зошченко.

Звините што я пишу до Вас. Я неписала бы до вас письма бо я есьт простой чиловек, а Вы есьт чиловек нетолька што нипростой а даже чиловек висщий лытературы, а Все ж таки я сила и пишу До Вас. Дужи много я про Вас наслухалась, а що билше я Вас начиталася. Дужи харошо Вы розписуите усяки случай из жiзни чиловеческой.

Ищо напишу про сваю жiсть. Я служу у домашьних работницях у Кайиве жiсть нелехкая потому–што я есьт пралитарский чиловек и нет у меня ничого и никого, а толькы одна людина ридна брат мой. Он служить рабочим и в ниго своя симя.

И прошу я Вас Товариш Зошченко напишите нам как Вы животе и напишите напамят, пiсни а мы будемо их виспивувути и згадувати Вас. А мы Вам отпишим наши пiсни какие ни скочите.

Мы Вас дужи полюбили и хочимо з Вами рознакомитца хоч на писмах. Пришлите карточку Вашу нам наспоминь и мы сваи пришлем. Звиняйте за писмо, емеете сожаления до нашего чувствия.

Жду писма как соловейко лета красного. Поклон Ваший Мамаше.

Катря…

Писмо писано увечери iшеснощотого августа 19030 году.

Любий Михайло Зощенко.

Дуже звиняюсь що турбую вас. Мине сказали шо вам можна писати. Ото де килька paзвiв у нас у клубi расказувели ваши розказув ой i смишно було. Ми iз Катькою надумали писати. Ми хочемо по бачите вас який ви чи такий. Чиво вы до нас не приездити? В нас дуже хорошо много кранормеицiв i миiлiцiнерiв грает музика що вечера. Учора прочитала оповидания про що пел соловii i бивает таке за комода счасте потераеца. В нас жизнь ничиво себе тольки хлiба мало. Ми ходим у гiмназiю до шверсету вчиця.

Приижаите товарищ Зощенко. Пiшiт до нас про себе. Ми будимо читати ваши книжки як що достанемо.

Коли напишите пiсмо напишiтi конвертi адресу Киев…

До побачения остаюся

Нина.

Я, конечно, ответил на эти удивительно милые письма. При всей неграмотности и ужасной наивности от них веет какой?то необычайной чистотой и прелестью.

Переписка завязалась.

Следующее письмо опять было разукрашено цветочками и птичками.

Уважаемый товарищу Зощенко.

Как бы Вы знали как мы зрадили коли получили од Вас писмо. Ми iз Нинкою спивали вдвох з радостi как усе одно соловейкi у гаю. И я знала ото Вы з нас нинасмиетеся и окажете униманя по мере сил своих. И как мы рады то мы i сказать ни можем. Типер якбы нам мати Вашу карточку то мыб сидели сшвали и дожидали коли мы зустршемся iз Вами. Мы пидем зниматця на карточку i Вам одправим карточку.

Товарищ Зощенко a чi Вы знакомые из Чехавым. Вин теж книжки пишить. Я узяла читати соби чехава так и его написано смишно и интересна. А у вас нам ще бiлше подобаетця. Я читала у Чехова про сапожника як вин продав душу чорту так и я подумала што краще прожить вильно и дыхати як тоби схочется и любити як тоби схочется. Яе наикраще у жизни слобода товарищу Зощенко. Или тилки жалько робитця коли што я родилася у простому семействе и через це уся моя жисть нещасная. А як би я була людиною не простою я бы ни так жила на цим свите. Товарищу Зощенко пришлите меш книжку з Вашими расказами и Отоб там було писано про таких людей як мы з Нинкою. А я ра–дилася коло Киеву у сели Гнидын. А у Киеви дуже гарно приезжайте побачите. Пришлите мени писмецо на Нинкин адрест бо у мени хозяйка уредна хто зна яка i листи розкриваеть.

А типер до свиданя товарищу Зощенко и батаю Вам усего кращого.

Катря.

Писмо з Киева.

Драстуйте Михайло Михайлович.

Я iздила до дому и тiлько учора прiихала знаiшла вашого писма. Воно дуже долго лежало пока я була у дома. Ми були такii радш што ей нам написали шо и гулят не пiишли а все сидiли i про вас розговарювали. Як шо пришлете книжку будемо дужi вдячнi. Ми силно любимо читати усякi книжки, я отчитала книжку як кохалиса красноармеец iз туркенею, дуже iнтересно – така вже наша доля, женоча. Ото коли почетаеш трохи то единственне вдовольствие у нашей жистi ще любимо ми ходити у кiно дуже це ентиресно показуеця у кiнi у тiятерi теж були дуже воно там дилiкатно усе всi у якiхтос вбранях чудних жiнки маiжи голi, а чоловiки у сподницях, i все спiвают i коли плачуть спивають i коли вмирают i де то так люди живут мабуть горя не знають. Преiжайти у Киiев тут дуже добре iз голоду не помроте, усе можна купити як есть гроши, хоч Вам iз вашою делiкацiею i невдобно на базар ходити та якось еже увстроiтiс.

Пiшите нам ще, пiшите мiнi на той самий адрис Кшв…

Ждемо книжок карточек та вас самих як ми i з Каткою знимемось удвох на потрете пришлемо вам на спомiн. До побачения остаюся Нина…

Я послал карточку и книжку своим землячкам. Повторяю: при всей их ужасающей дремучести я вижу в них прекрасное сердце, настоящий чистый голос и ту прелестную женственность, которая почти потеряна у наших «интеллигентских» женщин.

Вот следующие письма.

Драстуте товарищ Зощенко.

Даждалиса ми Ваших карточек. Велика Вам поляка за те що сполнюете наши мичты. Мы були такие радые поглядетця на Вас, який Вы есть веселый чиловек и дуже Вы душевный видать чиловек. Оце нам радость велика из Ваших патретив. Ища хачу написать Вам писню на спомiн.

Ой та пiд грушою пiд зеленою

Там зустриласа пара голубив

Де ни узявся орел из хмары злетiв

Разбив розраяв пару голубив.

Голубя убив голубку зловив

Тай узяв пид полу принiс до дому.

Насыпав пшинца аж поколшца

Наливав водицi аж по крилiцi.

Голубка не ист. Голубка не пье

Та все под грушу плаката iде.

Голубка моя сизокрилая

Чому ж ти смутна не веселая

Ой як же менi веселой бути

Кого любила треба забути.

Ой у мене есть сiм пара голубив

Лети выбирай кращий буде теий

Ой еже летала еже вибирала

Нема кращого як я втеряла.

Оцю писню ми з Ниною удвох спiваемо и дуже вона нас у жалiсть кидае. Напишите чи Вам подобаетця ця писня.

Досвидания. Пишите скорище.

Катря.

Драствуйте Михайло Михайлович.

Дужи ми Вам благодарствени за ваши картачки, дужи вони нам подобаюця. Мы еже снялися на партрет и пришлемо вам. Коли це ви прищете. Ми iздили працювати на бураки на село. У мене е один знайомий красноармеец вiн дуже добре пише стихи я вам напишу одну теню шо вин написав менi а ви напешiть чи вам подобаеця.

Уж давно еще девочкой

Вас я узнал и с тех пор

Вдарило сильно в упор

И душу готов я отдать.

Песнь я петь не умею

Но и писать не могу

Но и полюбить навряд сумею

Девочку милу другу…

Вин ще богато пише стiхiв. Нашшите коли вы приiдете. Спасiба вам за пожелания дуже вони нас втишши. Я ваш партрет повесю на стiнку.

Пишiть ще нам.

До свидане остаюся Нина.

Посылаемо карточки.

Пришлiт нам книжку вашу.

В одном из писем я получил фотографическую карточку. Обе подружки снялись вместе, обнявшись.

На карточке надпись: «Мiхаилу Зощенко вiд ево землячок на памнять. Катря и Нина».

Переписка продолжается.

Поет и пишет

23 октября 1930

Здравствуйте, Мих. Мих. Зощенко.

Как здравствует лучший из юмористов, мною обожаемый? Прошу большое извенение, что побеспокою ваши глоза с умным выражением. Надеюсь, они в очках.

Не делайте удивленного лица, не надо, не удивляйтесь, что прошу так просто, я не училась в гимназии и правела не знаю. Я хотя живу в СССР., но ваша поклонеца, т. е. рассказов ваших, веселых и простых слов. Правда, теперишнюю поэзию я презираю и не навижу слог, хотя напр. Мояковского – не в рифму, но ваши обожаю и читаю с большим интересом, хотя у ваших рассказов много слов, как сказать, вульгарных, но теперешняя молодежь это любит. Я, конечно не имею права писать, что плохо, что хорошо, но ничего, извените. Но увы, мое не счастье у нас в г. Сталино мало книжных магазинов и я не могу достать ваши книги библиотека у нас нищенская хорошего нет если хотишь познакомиться хорошо с литературой то нельзя. Но с большими трудами достала ваши 2–ое книг «Над кем смеетесь» и «Уважаемые граждане». Четая эти книги я убедилась, хотя вы человек и нервный но сдоброй душой.

Я незнаю почему пишу вам письмо не испытываю ни какого страха, не смотря что пишу известности поэту юмористу Зощенко и пишу так смело как будто пишу брату, но когда я писала Горькому я боялась испытывала страх. Я посылала ему нелепые расказишки он их похвалил. Не думайте, что я хвалюсь.

Горькой писал мне, что нужно заняться литературой серьезно. Тогда я не знала ваши произведения и когда прочла ваши – «Баню», «Арестократку» – бросила всю эту скучную поэзию. Вы преставить не можете как мне нравится ваш язык, ваши восклицания – «Вот, братцы мои». – Но беда в том, что вас я не где не видала ни фотографии, ни рисунка но ничего как не билась и не могла, чего вашего портрета нет в ваших книгах. Простите за нагальство, что взяв на себя прошу выслать мне хотя завалящий ваш портрет. Вы скажете: «Сколько их и каждая по портретику. Ого сколько!» – Но хотя не фотографию так не счите за трут взять ножницы и вырезать из журнала хотя. Умоляю хочу видеть, с гораю от нетепрения не ужели вы такой веселый и интересный как ваши рассказы. Но не думайте, что я как лиса выманиваю сыр у вороны – нет просто я вас представляю толстеньким, в средний рост фигурой, с чорной вьющейся с проседью шапкой волос с голубыми вечно смеющимися глазами и вообще с добрым нежным лицом. Наверно вашей супруге весело с вами – вечно шутите. Простите за нелепое письмо но я молода и поделится мне не с кем, хотя Горькой и писал мне, что нужно серьезно заняться литературой. Он мне преслал рассказы которые счел нужным для меня. Я послала блогодорение, но их книги положила они не имеют веселья, а ваши веселы. И поэтому я стала писать маленькие рассказики на вашу тему. Меня среди моих друзей, которые очень вами увлечены, называют – подражатель Зощенко. Но дайте совет, что мне делать я обладаю хорошим голосом и учусь на курсах у нас в техникуме, которым очень мой голос нравится и дают путевку в консерваторюю. Но что мне делать? Кто даст совет. Быть мне поэтом или актрисой и я решила вам написать, как вы человек боле знающий. И то и другое мне нравится, но чем занятся серьезно не знаю. Пока и то и другое – и пою и пишу, но нужно чем то одним. Горькой мне иногда присылает тему и я должна ее обработать и ему послать, но не могу – сижу над ней уже 6 месяцев и мало, что сделала потаму не знаю что делать – за двумя зайцами погонишься но не одного не поймаешь. Кто советует одно, кто другое и я решила вам написать. Простите за все простите, что решилась вам писать длинное нелепое письмо, но вы не арестократ, а рабочего типа поэт, а посему прошу простить и не отказать моей прозьбе выслать фотографию и дать совет. Как я буду рада всему, что вы дадите ответ и я тогда верьте не буду вам надоедать, после совета пришлю вам свои рассказики если вы разрешите, а как только достану денег то выпишу еще ваши книги для материала.

Но к сожалению они – т. е. деньги не скоро будут я живу у брата а он ужасно скуп насчет денег, но ничего может как улажу.

Простите и извените, что чушь написала.

Если изволите писать ответ то мой адрис…

Ну что я мог ответить на это письмо? Я ничего не ответил. Иной раз лучше промолчать, чем ответить. Тем более в данном случае пришлось бы посоветовать – петь. Но если она так же поет, как и пишет, то уж лучше писать, чем петь.