Текст книги "Полное собрание сочинений в одной книге (СИ)"
Автор книги: Михаил Зощенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 170 (всего у книги 217 страниц)
Почти сутки Керенский провел на радиостанции. Реальных результатов, впрочем, от этого никаких не было.
За сутки силы Краснова несколько увеличились лишь за счет захваченного блиндированного поезда и нескольких орудий.
Итак, к вечеру 29 октября Краснов имел девять сотен казаков, восемнадцать конных орудий и блиндированный поезд.
Казаки стали отказываться идти в столицу без поддержки пехоты.
Но тут из Луги пришло сообщение, что 1-й Осадный полк погрузился на эшелоны и направился к Царскому Селу для поддержки Временного правительства.
Казаки, узнав об этом, решили продолжать наступление.
Однако в пути 1-й Осадный полк, обстрелянный небольшим отрядом матросов, разбежался. И к Краснову подошли лишь незначительные группы солдат.
Поздно вечером 29 октября Краснов все же двинул свои войска по направлению к Пулкову.
Всю ночь казачьи заставы перестреливались с матросами у станции Александровская.
Ранним утром 30 октября с точностью определилась боевая обстановка.
На окраине деревни Редкое Кузьмине залегли казаки. Матросы же и красногвардейцы окопались на склоне Пулковской горы, – красногвардейцы в центре, матросы по флангам. Справа от них – Красное Село.
Между позициями – глубокий овраг, по дну которого течет река Славянка. Эта река отделяет казаков от большевиков.
Краснов посылает сотню казаков на деревню Большое Кузьмине с целью обойти матросов. Другую сотню направляет на Красное Село, на деревню Сузи. Но силы казаков слишком малы, и посланные отряды возвращаются.
Краснов отдает приказ артиллерии открыть частый огонь по окопам большевиков.
Но большевики стойко держатся и не отступают. Особенно мужественно ведут себя кронштадтские матросы.
Керенский, узнав о начавшемся сражении, собрался уже выехать из Гатчины на позиции, чтобы своим личным присутствием вдохновлять войска, но к нему неожиданно явилась делегация во главе с Савинковым и просила его не появляться на фронте, так как это (как сам не без наивности пишет Керенский) «может нежелательно отразиться на психологии линейных казаков».
Другими словами, Керенского попросили ни во что не вмешиваться, так как даже один вид премьера раздражал казаков.
Керенский начинал сознавать свое положение.
Еще вчера неприятным образом его поразил резкий и даже грубый тон Краснова. Керенский не без горечи пишет: «Вчерашнее поведение Краснова и его штаба создали во мне убеждение, что я здесь совсем лишний».
Слова Савинкова и его делегации еще в большей степени убедили премьера, что ему тут делать нечего.
Но он, склонный к поверхностным суждениям, сосчитал это «корниловщиной», офицерскими происками и, может быть, даже завистью Краснова к его популярности.
Так или иначе, он остался в Гатчине, переходя из дворца в поезд и обратно.
Между тем бой на реке Славянке разгорался все сильней.
Три броневика красногвардейцев вышли на шоссе и стали обстреливать деревню Редкое Кузьмине Матросы перешли в наступление.
Штаб Краснова находился на передовой линии позиции, в деревне Редкое Кузьмине Туда же прибыл Савинков и, как пишет Краснов, «рисовался своим нахождением в цепях».
Краснов понял, что одной артиллерией невозможно заставить большевиков отступить.
Он послал пулеметчиков в наступление на левый фланг и стал теснить большевиков к деревне Сузи.
Броневой поезд Краснова медленно продвигался по Варшавской ветке по направлению к Петрограду.
Сотня казаков Оренбургского полка, развернувшись лавой, ринулась на деревню Сузи, занятую матросами.
Матросы продолжали стойко держаться, осыпая конницу градом пуль.
Вдруг казаки, не достигнув деревни, неожиданно наткнулись на болото. Лошади стали вязнуть. Атака приостановилась. Сотня, спешившись, бросилась назад под пулеметным огнем матросов.
Поражение было очевидным.
Этот эпизод отразился на всем ходе сражения. Казаки пали духом. А матросы, установив на Пулковской горе дальнобойное морское орудие, стали энергично бить по тылу.
Их снаряды ложились вдоль шоссе по коноводам, которые начали создавать в тылу панику.
Некоторые снаряды достигали Царского Села, и это еще более усилило панику.
Царскосельский гарнизон, державший до сего времени нейтралитет, снова пришел в волнение и вынес резолюцию – тотчас прекратить бой, иначе гарнизон выйдет казакам в тыл.
Между тем у Краснова снаряды подходили к концу, и он не смог даже заставить замолчать морское орудие.
Артиллерийский бой стал затихать. Наступал вечер.
Батарея Краснова, без приказа, стала отходить назад.
Матросы снова перешли в наступление. Они, как пишет сам Краснов, с большим искусством стали накапливаться на обоих флангах и стремительным натиском бросились к Царскому Селу, заходя в тыл Краснова.
Краснов спешно стал оттягивать своих казаков к полотну Варшавской дороги.
Матросы теснили отступающие казачьи цепи. Надвигалась ночь, стало темно, и большевики, заняв деревню Редкое Кузьмино и подойдя к станции Александровской, прекратили наступление.
Поражение Краснова было полным.
Краснов, оставив цепь казаков охранять Гатчину, привел туда остатки своего отряда.
Штаб Краснова стал обсуждать, каким образом заключить перемирие с большевиками. Необходимо было вьшграть время, так как новая кучка телеграмм извещала о движении эшелонов к Гатчине для поддержки правительства.
Но шли они медленно и, видимо, в пути задерживались.
Керенский был взволнован и потрясен. Не скрывая своего огорчения, он спросил Краснова, что тот намерен делать.
Краснов сказал, что в случае наступления большевиков он будет с боем отступать на Дон.
Керенский стал умолять Краснова продержаться хотя бы два дня в Гатчине.
Он сказал:
– Генерал, если ожидаемые эшелоны не подойдут, я обращусь за помощью к полякам. Вчера командир польского корпуса Довбор-Мусницкий мне лично обещал поддержку.
Во время этого разговора к Краснову подошел взволнованный его адъютант и доложил, что казаки больше не охраняют Гатчину. Их цепь самовольно ушла в казармы. И посланные заставы отказались взять с собой патроны, говоря, что по своим они стрелять больше не будут.
Тогда Краснов послал на заставы только что прибывшую свежую казачью сотню, которая еще не ознакомилась с настроением здешнего отряда.
Эти казаки перекопали шоссе, чтобы броневые автомобили матросов не могли подойти, и выслали вперед заставы.
Савинков был назначен начальником обороны Гатчины.
Наступало утро 31 октября.
Всюду в аллеях парка, на улицах и у ворот казарм шли митинги.
Казаки были взволнованы и возбуждены. Слышались крики и угрозы по адресу Керенского, который «заварил кашу».
Большевистские агитаторы почти открыто вели пропаганду, разъясняя обстановку и общее положение. Раздавались возгласы:
– Помещики снова хотят вернуть свою власть… Генералы превращают вас в жандармов…
Встав утром и подойдя к окну, Керенский был ошеломлен картинами развала красновского отряда. Дисциплина была забыта. С папахами, лихо сдвинутыми на затылок, с трубками в зубах казаки тут же, перед дворцом, оживленно беседовали, крича, бранясь и жестикулируя.
Бледный, в полном душевном смятении, Керенский вызвал к себе адъютантов и четырех офицеров своего штаба.
Подойдя к окну и показав рукой на казаков, он сказал, что большевики, кажется, и тут испортили ему дело, и если это так, то положение следует считать почти безнадежным. И если сегодня не придут свежие войска, то пусть каждый из офицеров сам позаботится о своей судьбе.
Офицеры ответили, что они разделяют его точку зрения и при первом удобном случае покинут дворец.
Керенский остался с одним адъютантом, который не пожелал его покинуть.
Вспомнив о поляках, Керенский велел адъютанту спешно пригласить к себе Краснова.
Явился Краснов, видимо, с большой неохотой. Он застал верховного главнокомандующего в мрачном и расслабленном состоянии.
– Генерал, – сказал Керенский, – как дела? Как поляки – согласны?
Краснов сквозь зубы доложил, что командир польского корпуса, действительно, подтвердил свое согласие прислать в помощь несколько полков. Но так как приход поляков может произойти только не ранее вечера завтрашнего дня, то он, Краснов, считает положение крайне тяжелым – казаки больше, чем он думал, поддаются большевистской пропаганде. И поэтому необходимо срочно заключить перемирие с большевиками, чтобы оттянуть время до прихода эшелонов.
– Ну, а если эти эшелоны придут, – добавил Краснов, – то мы, Александр Федорович, это перемирие побоку и, извините за грубое слово, – покажем им кузькину мать. В сущности, наше перемирие – маленькая военная хитрость.
Керенский выдавил на своем лице улыбку.
– Я бы не хотел, – сказал он, – заключать перемирие с большевиками. Нельзя ли, генерал, без этого хотя бы два дня как-нибудь продержаться?
Краснов неожиданно вспылил.
– Извините меня, – сказал он, еле сдерживаясь, – но вы рассуждаете, как профан в военном деле. Чем продержаться? Вашими молитвами?.. Вы главковерх. Дайте мне армию, и я продержусь хоть два года. А сейчас, когда у вас один дым, а не армия, – то слуга покорный… да и придут ли еще ваши эшелоны – большой вопрос. Что вы в них так уверены?
– Что значит уверен, – ответил Керенский. – А вы, генерал, уверены в своих казаках, которые на ваших глазах цацкаются с большевиками?
Генерал побагровел.
– При чем тут мои казаки, – сказал он. – Мои казаки, благодаря вашей революционной фантазии, были разбросаны по всему фронту. Ваша революция растлила их. И в этом менее всего я повинен, Александр Федорович.
– Это намек, генерал? – надменно спросил Керенский.
– Намек, если хотите, – ответил Краснов, – намек на то, что вы перед Россией в ответе за содеянное вами и вашими прочими анархистами.
Керенский встал, желая показать, что беседа кончена. Краснов сказал:
– Прикажите созвать военный совет. В конце концов не время нам тут с вами пикироваться. Мне пятьдесят семь лет, и вы меня не переубедите, Александр Федорович, своим революционным красноречием.
Теперь два командарма стояли друг против друга, пылая ненавистью. Краснов был умней и значительней Керенского. Он вдруг понял свою мизерную роль во всем ходе событий. И теперь, не скрывая бешеной злобы, смотрел на этого штатского человека, на которого он имел глупость понадеяться.
Созвав военный совет, Керенский доложил собравшимся офицерам о критической обстановке.
Большинство высказалось за немедленное перемирие.
Керенский и Савинков остались с меньшинством.
Керенский, не глядя в сторону Краснова, заявил, что он против перемирия, что перемирие с большевиками создаст в дальнейшем новое правительство, в которое, несомненно, войдут большевики. Но это равносильно краху, так как содружество с большевиками он считает немыслимым и ни под каким видом не стал бы с ними работать. Он считает более правильным поторопить командира польского корпуса, уже обещавшего поддержку.
Савинков настаивал на продолжении военных действий.
Однако пришлось подчиниться решению большинства.
Краснов составил текст мирного предложения, в котором говорилось, что большевики должны тотчас прекратить бой в Петрограде и дать полную амнистию всем офицерам и юнкерам. Лигово и Пулково должны быть нейтральными, и ни та, ни другая сторона не может перейти эту линию впредь до окончания соглашения между правительствами.
Керенский, не согласившись с этим текстом, выработал свой особый текст, оставшийся неизвестным истории.
Снова начались обсуждения.
Явившиеся казаки сообщили, что если перемирие не будет сегодня же заключено, то они сами, помимо господ офицеров, войдут в переговоры с большевиками.
Тотчас делегация казаков была послана к большевикам с текстом мирного предложения, выработанного Красновым.
Свой текст Керенский послал отдельно.
Независимо от этого, казаки, как стало в дальнейшем известно, послали к большевикам собственную делегацию. Тревожный день подходил к концу.
Об эшелонах ничего не было слышно. Поляки также молчали.
Неожиданно пришло сообщение, что эшелоны, отправленные через Лугу в Гатчину, задержаны в пути.
Вечером Савинков выехал на место происшествия с тем, чтобы лично привести эшелоны. При этом Савинков сказал, что если ему не удастся это сделать, то он тотчас отправится за помощью к командиру польского корпуса.
В 8 часов из ставки прибыл французский генерал Ниссель. После короткой «вдохновенной» речи Керенского и сообщения Краснова он, ничего не сказав, поспешно отбыл в ставку.
Вечер в комнатах Керенского прошел неожиданно спокойно и даже мирно.
Обстановка изменилась, и офицеры, кроме лейтенанта Кованько, остались во дворце.
Посланное большевикам мирное предложение как будто бы сулило отдых и передышку.
Четыре офицера, адъютант и сам Керенский собрались за чаем. И, по словам свидетелей, они, как сговорившись, за весь вечер не произнесли ни слова о создавшемся положении.
Весь вечер, как сообщает тот же свидетель, Керенский вспоминал о своем счастливом прошлом присяжного поверенного.
Он весьма оживился, шутил и передавал офицерам содержание своих речей, рассказывал о том сильном впечатлении, которое они производили на судей.
Офицеры никогда еще не видели премьера в таком веселом и шутливом настроении. И это свое душевное равновесие Керенский не потерял вплоть до другого дня.
Между тем все обитатели Гатчинского дворца, кроме Керенского, были настроены в ту ночь весьма тревожно и даже панически. Никто не знал, как большевики отнесутся к мирному предложению, и никто не был уверен, что завтра придут свежие подкрепления, которые позволят говорить с большевиками иным тоном.
Спали не раздеваясь. Казаки, находясь в коридорах дворца, следили за офицерами. Офицеры не были уверены в казаках и каждую минуту ожидали какой-либо вспышки.
Всюду громко и открыто раздавались угрозы и брань по адресу Керенского.
Рано утром 1 ноября в Гатчину вернулись посланные к большевикам парламентеры с подписанным мирным договором. Вместе с парламентерами прибыли два матроса – представители большевиков.
Узнав, что Керенский здесь, матросы приказали поставить у входа усиленный караул и никого из дворца не выпускать.
Дежурный офицер хотел было арестовать прибывших, но матросы сказали:
– Если вы послали вашу делегацию для того, чтобы захватить нас как заложников, то вы за это дорого заплатите и не достигнете своей цели.
Подошедшая группа казаков попросила господина офицера не препятствовать представителю большевиков.
Матросы обошли дворец и, приказав в еще большей степени усилить караул, пошли в казармы, чтобы разъяснить казакам истинную обстановку.
Офицер для поручений поручик Виннер, разбудив Керенского, доложил ему, что казаки никого из дворца не выпускают.
Действительно, у подъезда, вместо караула, стояла теперь толпа казаков, которые возбужденно обсуждали события. Некоторые из офицеров пробовали покинуть дворец, но казаки преградили им путь, сказав, что выпускать никого не велено.
Во дворце началось замешательство. Начали искать иных выходов. Но дворец, построенный в виде замкнутого прямоугольника, имел всего лишь один выход, занятый казаками.
Поручик Виннер, обежав дворец по круглому коридору, вернулся с грустным известием, что выхода нет.
Началась паника.
На счастье, шофер Керенского находился еще во дворце. И Керенский ему отдал распоряжение приготовить машину и ждать его за парком.
Однако никто не был уверен, что шоферу удастся это сделать. Но шофер благополучно миновал охрану и вывел свою машину со двора.
Керенский и офицеры стали снова обдумывать, каким образом им покинуть дворец. Но выхода, действительно, не было.
Один из служащих дворца сказал, что тут имеется потайной ход, построенный еще Павлом I.
Этот подземный коридор выходит в парк за стенами дворца-крепости. Но входную дверь этого тайника нельзя сейчас открыть, так как поблизости в коридорах находятся казаки. И это будет тотчас замечено. Служащий сказал, что раньше наступления темноты он не берется открыть тайник.
Обитатели Гатчинского дворца оказались в плену.
Керенский послал своего адъютанта к Краснову с просьбой заменить казачий караул юнкерами с тем, чтобы дать возможность офицерам Керенского и ему самому уйти.
Краснов резко ответил, что это теперь не в его власти, что казаки под давлением большевистских агитаторов крайне возбуждены, и в особенности возбуждены против самого Керенского, которого они считают виновником всех дел.
В казармах, между тем, шел митинг. Казаки весьма слабо разбирались в событиях. Напичканные всякими вздорными слухами и неверными сведениями, они теперь, в особенности после вчерашних агитаторов, слушали слова матросов с огромным вниманием. Один из матросов, взобравшись на нары, стал говорить о предательстве Временного правительства, которое согласно даже сдать страну немцам, лишь бы сам народ не оказался у власти. Временное правительство гонит на фронт тысячи молодых крестьян и рабочих ради интересов помещиков и фабрикантов. Советская же власть ставит перед собой задачу добиться справедливого мира, прекращения войны, передачи земли крестьянам, отмены смертной казни на фронте и полного уничтожения эксплоатации. Керенский – враг народа, потому что он выражает интересы буржуазии. Казаков же он мечтает превратить в жандармов и тем самым возбудить против них всеобщую народную ненависть и преследование.
Митинг затягивается. Офицеры и юнкера, находящиеся в казарме, начинают выступать против, требуя, чтобы казаки выгнали большевистских агитаторов.
Наступает критический момент. Часть казаков поддерживает офицеров. Но большая часть казаков переходит на сторону большевиков.
Представитель большевиков предлагает прекратить войну и арестовать Керенского, после чего казаки могут свободно возвратиться к себе на Дон.
Казаки согласны арестовать Керенского, но просят согласовать арест Керенского с казачьим комитетом.
Матросы идут во дворец, где помещается казачий комитет, почти целиком состоящий из офицеров и юнкеров. Площадь дворца забита казаками. Матросы начинают с ними беседовать. Казачий комитет выходит на площадь, и тут происходит сцена весьма удивительная.
Матросы предлагают казакам переизбрать казачий комитет, так как, по их мнению, в комитет должны входить на равных основаниях и казаки.
Раздаются крики: «правильно»! Тут же казаки называют своих кандидатов. И вскоре комитет переизбран.
Пользуясь невниманием караула, несколько офицеров Керенского пытаются бежать из дворца, но задерживаются впредь до выяснения обстановки.
Вместе с комитетом матросы идут во дворец.
Офицеры с нескрываемым удивлением взирают на непрошенных гостей. Все ожидали сумрачных большевиков, глядящих исподлобья, – суровых и грубых представителей «черни». Но перед ними были веселые и смеющиеся люди, бесстрашно пришедшие в стан врагов.
Начинается, между тем, заседание вновь избранного казачьего комитета, на котором большевики снова ставят вопрос о выдаче и аресте Керенского.
Казаки согласны выдать Керенского, но юнкера и часть офицеров – решительно возражают. Заседание затягивается.
Тем временем казаки по собственной инициативе поставили многочисленный караул у дверей квартиры Керенского.
Керенский, бегающий из угла в угол комнаты, был поражен и взволнован этим «новым актом насилия».
Смертельно бледный и взволнованный, он попросил к себе генерала Краснова. Он гневно сказал ему:
– Генерал, вы предали меня. Тут ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут большевикам.
– Да, – ответил генерал Краснов, – разговоры об этом идут. И я удивляюсь, что вы об этом только сейчас узнали.
– Но неужели и ваши офицеры – предатели? Неужели же небольшая кучка матросов (а их было всего два матроса) может им навязывать свои приказы?
– Мои офицеры, – ответил Краснов, – еще в большей степени, чем казаки, настроены против вас.
– Что же мне делать, генерал? Может быть, покончить с собой… Как вы думаете?
– Я думаю, – ответил Краснов, – что вы, как глава правительства, должны поехать в Петроград и там явитесь в этот самый ваш Революционный комитет. Там в кругу своих революционеров и побеседуйте на ваши темы. Вы, сударь, вели большую игру – вот и извольте теперь отвечать.
Керенский был крайне смущен этим предложением и этими жесткими словами.
– Как же это сделать? – бормотал он. – Сами посудите… я не знаю… Но ведь на улице… может быть даже самосуд… Чернь не знает, что такое благородство… Как же я поеду?
– Я вам дам надежную охрану, – сказал Краснов. – Возьмите в крайнем случае белый флаг. Может быть, тогда они вас и не тронут.
– Ну да, разве что белый флаг… Тогда дайте мне понадежней охрану… Иначе я не поеду…
– Если хотите, – ответил Краснов, – я попрошу матросов поехать с вами.
– Нет, не надо, – воскликнул Керенский. – Я с матросами категорически не поеду…
Керенский задумался.
– Нет, – сказал он вдруг решительно, – я не могу сдаться большевикам… Я предпочту что угодно… Я прошу вас, генерал, увести хотя бы казаков от моих дверей. Их разговоры и топот ног меня нервируют… Я должен обдумать…
Краснов открыл дверь и, выйдя в коридор, сказал казакам:
– Казаки, пусть большевики сами как хотят поступают с этим Керенским. Не нам судить его и не нам его караулить.
Я надеюсь, что он со временем даст ответ царю и России.
Керенский, полуоткрыв дверь, слушал слова Краснова.
– Станичники… – глухим и дрожащим голосом сказал он.
Казаки, увидев Керенского, заволновались. Краснов махнул рукой, чтоб тот удалился. И, когда Керенский ушел, Краснов снова обратился к казакам, говоря, что поставленный у самых дверей караул оскорбляет этого господина, что он еще не арестован, и самочинный арест во всех отношениях незаконен и неправилен.
Казаки нехотя удалились от дверей и, спустившись вниз, расположились у входа.
Керенский стоял теперь у окна. Вся площадь перед дворцом кишела казаками. Решительно не было никакой возможности отсюда уйти. Глава правительства и верховный главнокомандующий, «вождь революционной России», кумир толпы и вчерашний властелин, был обречен, и каждая секунда приближала его к последнему ответу.
Смерть или позорный плен – вот, кажется, неизбежный конец…
Вялость и безразличие сковали его, и он, почти безучастно, стоял теперь у окна.
Прапорщик Миллер со слезами смотрел на своего господина.
Офицер для поручений поручик Виннер спросил – пришло ли время застрелиться.
Вдруг глаза Керенского зажглись гневом и бешенством.
– Надо бежать, – сказал он глухо. – Машина ждет меня за парком… Надо найти выход… Ни о каком плене не может быть и речи. Ах, если бы можно было, господа, достать сейчас хоть какой-нибудь костюм.
Поручик Виннер подал Керенскому дорожные очки, взятые им на всякий случай у шофера.
Оставалось дело за небольшим – надо было найти какой-нибудь костюм.
– Если бы можно было достать костюм матроса, – сказал Керенский, бегая по комнате.
Но как это сделать? Нет сомнения, что тут матросского костюма не достать. Да и спасет ли он Керенского?
Напротив, все обратят внимание на вышедшего из дворца матроса. Очки вряд ли помогут делу.
Офицеры выбежали из комнаты, с тем, чтобы подыскать что-нибудь подходящее.
