Текст книги "Полное собрание сочинений в одной книге (СИ)"

Автор книги: Михаил Зощенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 116 (всего у книги 217 страниц)

Рогулька

Утром над нашим пароходом стали кружиться самолеты противника.

Первые шесть бомб упали в воду. Седьмая бомба попала в корму. И наш пароход загорелся.

И тогда все пассажиры стали кидаться в воду.

Не помню, на что я рассчитывал, когда бросился за борт, не умея плавать. Но я тоже бросился в воду. И сразу погрузился на дно.

Не знаю, какие там бывают у вас химические или физические законы, но только при полном неумении плавать я выплыл наружу.

Выплыл наружу и сразу же ухватился рукой за какую-то рогульку, которая торчала из-под воды.

Держусь за эту рогульку и уже не выпускаю ее из рук. Благословляю небо, что остался в живых и что в море понатыканы такие рогульки для указания мели и так далее.

Вот держусь за эту рогульку и вдруг вижу – кто-то еще подплывает ко мне. Вижу – какой-то штатский вроде меня. Прилично одетый – в пиджаке песочного цвета и в длинных брюках.

Я показал ему на рогульку. И он тоже ухватился за нее.

И вот мы держимся за эту рогульку. И молчим. Потому что говорить не о чем.

Впрочем, я его спросил – где он служит, но он ничего не ответил. Он только выплюнул воду изо рта и пожал плечами. И тогда я понял всю нетактичность моего вопроса, заданного в воде.

И хотя меня интересовало знать – с учреждением ли он плыл на пароходе, как я, или один, – тем не менее я не спросил его об этом.

Но вот держимся мы за эту рогульку и молчим. Час молчим. Три часа ничего не говорим. Наконец мой собеседник произносит:

– Катер идет…

Действительно, видим: идет спасательный катер и подбирает людей, которые еще держатся на воде.

Стали мы с моим собеседником кричать, махать руками, чтоб с катера нас заметили. Но нас почему-то не замечают. И не подплывают к нам.

Тогда я скинул с себя пиджак и рубашку и стал махать этой рубашкой: дескать, вот мы тут, сюда, будьте любезны, подъезжайте.

Но катер не подъезжает.

Из последних сил я машу рубашкой: дескать, войдите в положение, погибаем, спасите наши души.

Наконец с катера кто-то высовывается и кричит нам в рупор:

– Эй вы, трамтарарам, за что, обалдели, держитесь – за мину!

Мой собеседник как услышал эти слова, так сразу шарахнулся в сторону. И, гляжу, поплыл к катеру…

Инстинктивно я тоже выпустил из рук рогульку. Но как только выпустил, так сразу же с головкой погрузился в воду.

Снова ухватился за рогульку и уже не выпускаю ее из рук.

С катера в рупор кричат:

– Эй ты, трамтарарам, не трогай мину!

– Братцы, кричу, без мины я как без рук! Потону же сразу! Войдите в положение! Плывите сюда, будьте так великодушны!

В рупор кричат:

– Не можем подплыть, дура-голова, – подорвемся на мине. Плыви сюда. Или мы уйдем сию минуту.

Думаю: «Хорошенькое дело – плыть при полном неумении плавать». И сам держусь за рогульку так, что даже при желании меня не оторвать.

Кричу:

– Братцы, моряки! Уважаемые флотские товарищи! Придумайте что-нибудь для спасения ценной человеческой жизни!

Тут кто-то из команды кидает мне канат. При этом в рупор и без рупора кричат:

– Не вертись, чтоб ты сдох, взорвется мина!

Думаю: «Сами нервируют криками. Лучше бы, думаю, я не знал, что это мина, я бы вел себя ровней. А тут, конечно, дергаюсь – боюсь. И мины боюсь, и без мины еще того больше боюсь».

Наконец ухватился за канат. Осторожно обвязал себя за пояс.

Кричу:

– Тяните, ну вас к черту… Орут, орут, прямо надоело…

Стали они меня тянуть. Вижу, канат не помогает. Вижу – вместе с канатом, вопреки своему желанию, опускаюсь на дно.

Уже ручками достаю морское дно. Вдруг чувствую – тянут кверху, поднимают.

Вытянули на поверхность. Ругают – сил нет. Уже без рупора кричат:

– С одного тебя такая длинная канитель, чтоб ты сдох… Хватаешься за мину во время войны… Вдобавок не можешь плыть… Лучше бы ты взорвался на этой мине – обезвредил бы ее и себя…

Конечно, молчу. Ничего им не отвечаю. Поскольку – что можно ответить людям, которые меня спасли. Тем более сам чувствую свою недоразвитость в вопросах войны, недопонимание техники, неумение отличить простую рогульку от бог знает чего.

Вытащили они меня на борт. Лежу. Обступили.

Вижу – и собеседник мой тут. И тоже меня отчитывает, бранится – зачем, дескать, я указал ему схватиться за мину. Дескать, это морское хулиганство с моей стороны. Дескать, за это надо посылать на подводные работы от трех до пяти лет. Собеседнику я тоже ничего не ответил, поскольку у меня испортилось настроение, когда я вдруг обнаружил, что нет со мной рубашки. Пиджак тут, при мне, а рубашки нету.

Хотел попросить капитана – сделать круг на ихнем катере, чтоб осмотреться, где моя рубашка, нет ли ее на воде. Но, увидев суровое лицо капитана, не решился его об этом просить.

Скорей всего рубашку я на мине оставил. Если это так, то, конечно, пропала моя рубашка.

После спасения я дал себе торжественное обещание изучить военное дело. Иначе нельзя. Отставать от других в этих вопросах не полагается.

Нашел, что искал

У Дарьи Васильевны была дочка Валя. Интересная девушка. Она была очень хороша собой. Цветущая, здоровая. Настоящая русская красавица.

Когда немцы подходили к их городу, многие жители бежали.

Дарья Васильевна тоже хотела покинуть город. Уже она собрала в узелок некоторые свои вещички, чтобы с ними уйти. Но в последний момент у нее опустились руки. И она, эта недалекая женщина, не понимающая, что такое родина, сказала своей дочке:

– Нет, никуда не пойдем. Жаль оставить домик, мебель, кастрюли. Пущай будет, что будет. Может быть, не все немцы такие чудовища, как их описывают. Может, они нас помилуют – не убьют и не пошлют на каторгу. А то я затрудняюсь пешком идти. У меня, в довершение всего, астма. Я буду в пути задыхаться. Лучше останемся здесь.

Валя, тревожась за свою мать, не стала настаивать. И они остались.

И вот гитлеровцы вошли в город. Ну, и конечно, было то, что бывает: убийства, грабежи, насилия и так далее.

Дарья Васильевна закрылась в своем домике.

И сказала своей дочке:

– Кажется, напрасно мы остались.

На четвертый день раздался стук в дверь.

Вошли четыре немца, из которых один был обер-лейтенант. Гитлеровцы осмотрели помещение. Но, к счастью, оно не понравилось им, и они направились к выходу.

Но когда они уходили, обер-лейтенант увидел Валю.

Он увидел Валю и задержался у двери, настолько девушка ему понравилась.

И Дарья Васильевна задрожала от страха, думая, что немец сейчас схватит девушку и уведет ее с собой.

И Валя подумала то же самое.

Каково же было их удивление, когда обер-лейтенант мило улыбнулся Вале, приложив руку к своему сердцу.

И Валя потупила свои очи и, нахмурившись, отвернулась. Обер-лейтенант сказал:

– Ах, как вы обидели меня тем, что отвернулись. Мадмазель, мы, немцы, далеко не чудовища. Мы способны иметь самые нежные чувства, самые тонкие переживания и самые пылкие намерения.

И услышав эти слова, Дарья Васильевна оживилась и хотела сервировать чай, чтоб угостить немца. Но он, снова поклонившись, ушел.

Каково было их удивление, когда вечером обер-лейтенант вновь посетил их. В руках у него был букетик. И этот букетик он преподнес Вале.

Дарья Васильевна шепнула своей дочке:

– Ты понравилась этому немцу. Смотри, не хмурься, не отворачивайся, не груби. Этим ты спасешь себя от неволи и каторги.

И тогда Дарья Васильевна поставила чайник на плиту и дрожащими руками накрыла стол, чтобы достойным образом угостить немца.

С этих пор обер-лейтенант ежедневно посещал Валю.

Наконец однажды он сказал Дарье Васильевне:

– Фрау Дарья Васильевна, в вашем доме я нашел то, что искал. И от этого я безмерно счастлив. Я полюбил вашу дочь. И нет, я не оставлю ее здесь, в России. Иначе я буду страшиться за ее судьбу. В качестве моей невесты я направлю ее в Германию, в город Дармштадт, где ей будет исключительно хорошо в лоне моей семьи. Я направлю ее к моим родителям с личным письмом. А по окончании войны и вы, фрау Дарья Васильевна, можете свободно приехать к нам погостить в качестве ее любимой мамаши.

Дарья Васильевна, потерявшая от всех этих дел ум и разум, не нашлась что ответить. Она только всплакнула от неожиданности и стала собирать наилучшие вещи в приданое для Валечки.

В январе сего года, как известно, доблестная Красная армия снова прорвала немецкий фронт. И немцы оставили город Н., в котором обер-лейтенант нашел свое счастье, нашел то, что искал.

Под нажимом наших войск гитлеровцы так поспешно отступили, что герр обер-лейтенант не успел попрощаться со своей невестой.

Все прошло, как сон. И в руках невесты осталось только лишь письмо, с которым она предполагала ехать в Дармштадт. Беседуя с одним знакомым командиром, девушка поведала ему эту свою историю. Причем всплакнула, говоря, что она вовсе не полюбила этого немца, но он просто подкупил ее своим хорошим отношением.

Тогда командир попросил девушку показать то письмо, которое у нее осталось.

Зная отлично немецкий язык, командир прочитал это письмо.

Обер-лейтенант писал своим родным, что вместе с этим письмом он посылает им здоровую русскую девку, именно такую, как они хотели иметь для домашних услуг. И что в скором времени он надеется прислать им еще двух-трех девок для полевых работ.

В конце письма нежный сын сделал приписку: «Держите ее покрепче в руках, не щадите: тут этого добра достаточно».

Услышав этот перевод, фрау Дарья Васильевна затряслась от гнева и так воскликнула:

– Ах, злодей. Ах, он сукин сын. Я думала, что это особенный фриц, исключительный. А он даже хуже других. Ну нет, господа, я больше не намерена о них думать, что это люди…

Валя всплакнула от обиды, но потом, вытерев свои глаза, разорвала письмо и так сказала:

– Боже, как я была глупа и наивна. Но теперь я окончательно все поняла.

Берегитесь!

Нечуткий человек наш управдом. У нас была мечта превратить наш дворик в парк. Но управдом отклонил наш проект. Он сказал:

– После войны делайте с моим двором что хотите. Хоть пересыпьте его в карманы. А сейчас я вам не позволю лопатой его копать. Тут не окопы. Тут дом. Значение которого ноль в масштабе современной войны.

Нет, конечно, парк бы у нас не получился. Но садик бы вышел. С грядками, с клумбами, с киоском для продажи в дальнейшем воды.

И это было бы благоустройством, о котором сейчас говорят.

Этот управдом, скажу кстати, – не только нечуткий человек. Он грубый. Людей не любит. И вдобавок пессимист. Он не позволил Дарье Федоровой из 7-го номера вынести свою кровать во двор, чтоб ошпарить ее там кипятком.

Он сказал:

– Если вынести эту кровать во двор, то все, что в кровати, разбежится по другим квартирам. Нет уж, пусть она дрыхнет на неошпаренной кровати.

Этими словами он довел бедную жилицу до дурноты. Она еле поднялась в свой этаж. Где и слегла, невзирая на свою кровать.

Со мной же этот управдом вообще избегает разговаривать. Стоит мне прийти в контору, как он убегает.

Дошло до того, что в прошлую пятницу, когда я вошел в помещение конторы, он выпрыгнул из окна, чтоб не беседовать по вопросам дома.

Все жильцы, и я в том числе, сожалели, что контора у нас находится не в седьмом этаже, а в первом. В силу чего наш управдом до сего времени здравствует и продолжает свой земной путь.

На другой день я все же захватил бюрократа в конторе. Он беседовал по телефону. И по этой причине он не смог сразу уйти, когда я вошел.

Я вошел, имея в руках письменный перечень претензий квартирантов. Тут были претензии и насчет хлама во дворе, и насчет сломанных перил, и насчет грязи на лестницах, и даже насчет водопровода. Понимаете: в другой раз откроешь кран – и вдруг вместо воды из него почему-то дым идет. Едкий такой дым, угар. Как он попадает в трубы – неясно. Жильцы просили меня выяснить, откуда этот дым. Зачем он? Для чего?

Когда я подошел к управдому со своей бумагой, тот нарочно упал на стул и застонал, говоря:

– Отвяжитесь. Мне не до этого. У меня есть дела поважней, чем ваш паршивый дом.

Тогда, черт возьми, я тоже упал на другой стул. Но стонать не стал. Я просто закрыл глаза, как бы потеряв сознание.

Лежу и думаю: посмотрим, кто кого перекроет.

Увидев, что я упал, управдом заволновался. Он вскочил со стула. Подбежал ко мне. Начал суетиться. Стал хватать меня за пульс. И, увидев, что я не прихожу в сознание, приложил свое ухо к моей груди, чтоб узнать, дышу ли я или уже загнулся.

Но скрозь пальто он не услышал мое сердцебиение. И от этого еще больше заволновался. Стал нервно бегать по конторе. Увидев его такую чувствительность, нервность и гуманное поведение, я уже хотел вскочить на ноги, чтоб обнять и расцеловать человека, проявившего некоторую чуткость к временно ослабшему жильцу. Но тут управдом, схватив телефонную трубку, стал куда-то названивать.

Я думал, что он вызывает неотложную помощь. И от этого почувствовал еще больший прилив нежности к нему. Но он вдруг сказал в трубку:

– Сеня! Хлопочи скорей бумаги, ордер. По-моему, в на шем доме освободилась комната. Тут один мой квартирант, кажется, загнулся.

Услышав эти слова, я вскочил на ноги.

– Н-ну нет! – сказал я. – Ошибаетесь, уважаемый! Отныне я только начинаю жить. Только начинаю вести борьбу против таких людей, как вы. Берегитесь!

Телефонная трубка выпала из рук управдома.

Закрыв глаза, он упал в кресло.

Но я не стал суетиться. Я спокойно поднялся в свой этаж, чтоб в письменном виде заклеймить поступки этого человека.

И вот эта статья перед вами.

Итак, берегитесь таких людей, уважаемые. Одергивайте их. Привет и лучшие пожелания. Кланяйтесь вашей мамаше.

Фокин-мокин

Давеча я зашел в одну артель. К коммерческому директору. Надо было схлопотать одно дельце для нашего учреждения. Один заказ.

Все наши сотрудники бесцельно ходили к этому неуловимому директору. И вот наконец послали меня.

Заведующий мне сказал:

– Человек вы нервный, солидный. Сходите. Может, вам посчастливится поймать его.

Вообще-то я не любитель ходить по учреждениям. Какого-то такого морального удовлетворения не испытываешь, как, например, от посещения кино. Но раз такое дело – пришлось пойти.

Прихожу в эту артель. Спрашиваю, где этот Фокин – коммерческий директор. Уборщица отвечает:

– Фокина нет.

Я говорю:

– Подожду вашего Фокина. Проведите меня в его кабинет.

Сначала уборщица не хотела даже указывать, где его кабинет.

А надо сказать, я человек крайне нервный. Немножко понервничаю – у меня уже голос дрожит, и руки дрожат, и сам весь дрожу.

Недавно на врачебной комиссии доктор велел мне положить ногу на ногу, и по коленке он ударил молоточком, чтоб посмотреть, какой я нервный. Так нога у меня так подскочила, что разбежался весь медицинский персонал. И врач сказал: «Нет, я больше не буду вас испытывать, а то вы мне тут весь персонал изувечите».

Так вот, увидев, что я такой нервный, уборщица провела меня в кабинет к этому Фокину. И я там сел за его стол.

И решил не сходить с места, пока не появится сам директор.

И вот скрутил папиросочку и сижу за этим столом. Мечтаю, чтоб кто-нибудь дал мне огонька закурить.

Открывается дверь. И в кабинет заглядывает какой-то посетитель. Вежливо кланяется мне и улыбается.

Увидев его такую любезность, я говорю:

– Нет ли спичечки закурить? Посетитель говорит:

– Для вас не только спичку – все не пожалею отдать.

И с этими словами он вынимает из кармана зажигалочку. Чиркает. И дает мне прикурить.

Невольно я любуюсь этой зажигалочкой. А посетитель говорит:

– Прямо буду счастлив, если примете от меня эту зажигалочку!

Я говорю:

– Ну что вы! Постороннему, чужому человеку вы вдруг будете дарить такую хорошенькую зажигалочку! Я прямо не осмелюсь взять.

Тот говорит:

– Составьте мое счастье. Возьмите! Слов нет – я вас увидел впервые, но сразу почувствовал к вам глубокую симпатию.

Обижать мне его не хотелось. Я взял зажигалочку. И крепко пожал руку добродушному посетителю. Уходя из кабинета, он сказал:

– Кстати, товарищ Фокин, я завтра к вам зайду по одному дельцу.

Я говорю:

– Слушайте, никакой я не Фокин. Я сам Фокина жду.

Не скрою от вас, посетитель зашатался и с бранью стал вынимать зажигалку из моего кармана.

Нет, я бы отдал ему сразу то, что получил. Но меня задела его нетактичность.

Как это можно совать руки в чужие карманы? И вдобавок хватать за плечи!

В момент нашей борьбы открывается дверь, и в кабинет входит еще один незнакомец.

Увидев, что меня трясут за плечи, незнакомец, вместо того чтоб подать мне помощь, сам кидается ко мне и тоже начинает трясти.

– Я, кричит, давно до тебя добирался, Фокин-Мокин!

Не скрою от вас, я поднял крик.

Прибежала уборщица. Она сказала:

– Прекратите возню. Сейчас товарищ Фокин приедет.

Тут мы сели на диван. И стали ждать Фокина.

Мы три часа его ждали. Но он не приехал. Вежливо попрощавшись, мы разошлись. Хорошенькую зажигалку мне все же пришлось отдать симпатичному владельцу.

Горькие размышления

В город Горький прибыл один уважаемый товарищ М.

Он прибыл с фронта. Его командировали в Горький по делам службы.

Туда же прибыла и знакомая этого человека. Его невеста Катя.

Они любили друг друга, эти люди. Два года не видались.

И вот теперь, воспользовавшись случаем, встретились в городе Горьком, приехав туда из разных географических точек нашей обширной страны.

Нет сомнения, это была великолепная, радостная, трогательная встреча. Это было счастье.

Шапку сними, уважаемый читатель, если ты читаешь эти строчки в головном уборе.

В тот же день молодые поспешили в загс. Они давно мечтали записаться, давно хотели оформить свою любовь. И вот настал этот торжественный день – молодые люди на пороге загса. Сейчас они подойдут к столу, положат свои документы и, взявшись за руки, будут взирать на несложный канцелярский процесс, отныне соединяющий их вместе.

Нет, наверно, после войны этот процесс будет обставлен более торжественно. С цветами. С музыкой. На столе загса, может быть, будут стоять коробки с конфетами или там с мармеладом. И, скажем, каждый желающий может подойти и что-нибудь там скушать. Ну, не каждый, конечно, желающий. Но жениху-то уж определенно это будет полагаться. И, конечно, невесте. Но та вряд ли воспользуется этим, поскольку мысли у нее будут в небесах.

Из-за стола поднимется почтенного вида человек, похожий на профессора. Произнеся краткую, но прочувствованную речь о счастье на земле, профессор зарегистрирует пришедших под звуки симфонического оркестра.

Наверно, так и будет. И, наверно, жених будет стоять в отутюженных брюках. И у невесты, наверно, будет в руках веер вместо «авоськи».

Нет, сейчас, конечно, не до этого. Война. Все помыслы наши в ином. И нет ни у кого огорчения, что все происходит проще, чем хотелось бы…

Короче говоря, наши молодые люди явились в загс. Сурового вида женщина, осмотрев документы жениха и невесты, сказала:

– Ничего не получится. Еще невесту я зарегистрировать могу. Но что касается жениха, то вот с женихом у меня что-то ничего не получается.

Дрожащим голосом жених попросил растолковать ему значение этих слов.

Регистрирующая браки сказала:

– Сами взгляните, какое у вас командировочное удостоверение. Оно маленькое. И мне там некуда штамп поставить. А без штампа какой же брак? Нет, я отказываюсь регистрировать вас.

Жених хотел встать на колени, чтоб упросить регистраторшу, но, увидев ее суровое, непреклонное лицо, не сделал этого.

В полном смятении жених и невеста вышли из загса.

Жених, наверно, снова на фронте. Катя уехала в Новосибирск.

С печалью во взоре мы описываем это маленькое происшествие.

Ну еще понятно, когда война, когда танки разъединяют любящие сердца. Но чтобы, черт возьми, куцая бумага разъединяла, – это уж, как говорится, сверхдосадно.

Конечно, понимаем: штамп надо поставить. Но если его некуда поставить, то можно поставить на обороте. Или в крайнем случае выдать жениху особое приложение, справку: дескать, так и так, жених, извиняюсь, зарегистрирован, но у него подгуляло удостоверение и мы ему, страдальцу, выдаем отдельную бумажку, чтоб не нарушать его индивидуального счастья.

Нет, в дальнейшем, наверно, так и будет. Наверно, будут делать некоторые поблажки женихам.

А пока, как говорится, бракосочетание не состоялось.

Шапку надень, читатель, если ты снял свой головной убор, сдуру полагая, что ты присутствуешь свидетелем счастья двух любящих сердец.

А ну вас, ей-богу! Какую чепуху разводите в столь несложном деле.

Наступает зима

Прошлую зиму я провел в городе Н.

Чудесный маленький город. Тишина. Стрельбы нет. Затемнения нет. Водопровод отсутствует.

В этом городе я буквально отдохнул душой и телом. Правда, знакомые при встрече со мной ахают.

– Что это, говорят, с вами? Такое впечатление, будто по вас тяжелый танк прошел.

– Не знаю. Чувствую себя довольно прилично. Вероятно, зима меня немного сломила.

Зимой у нас в Н. не было топлива. Нет, нельзя сказать, что вовсе не было топлива. Наоборот, топлива было много. Но оно лежало за городом.

По подсчету научных сил, там имелось топлива минимум на сорок лет.

Это может радовать население, что имеются такие запасы. Все-таки не так холодно на душе, когда знаешь, что столько припасли.

Был бы транспорт – и, как говорится, дело было бы в шляпе. При наличии транспорта, я так думаю, это топливо непременно стали бы вывозить. И тогда что-нибудь и перепало бы населению.

В декабре жильцы нашего дома сходили в горсовет. Обратились к председателю. Сказали ему: дескать, топливо за городом, лежит себе, мокнет; разрешите, дескать, на саночках вывезти малую толику для своих низменных потребностей.

Председатель на нас рассердился. Он сказал:

– Или вы очумели, или я не знаю, что с вами! Где это видано – расхватывать топливо неорганизованным порядком?! В настоящее время мы печатаем ордера на получение дров. Через неделю мы вам выдадим эти ордера. И по ним вы получайте дрова, когда мы их подвезем.

Один из жильцов, малодушно вздохнув, сказал:

– А если не подвезете?

Председатель сказал:

– Если не подвезем, тогда имейте мужество с достоинством нести невзгоды во время войны.

В конце декабря население города стало сносить заборы. Стало заборами топить печки.

Председатель горсовета прямо ахнул, когда увидел такую картину.

И он отдал распоряжение – разобрать все заборы, сложить их в кучу на пустыре с тем, чтоб весной снова опоясать сады заборами.

Две недели разбирали заборы. Сложили их в кучу на пустыре. И поставили охрану.

Однако население не растерялось. Перестроив свои ряды, население стало топить печки деревьями.

Чудные деревья исчезали с бульваров и с улиц, спиленные по ночам неизвестной преступной рукой.

Председатель горсовета прямо схватился руками за голову, увидев гибель панорамы чудесного города.

Он сказал:

– С этим злом будем бороться со всей энергией.

Усилили охрану. И патрули стали ходить по городу.

В первую же ночь задержано было на месте преступления сто шестьдесят граждан.

Среди них оказался городской судья, спиливший дерево перед зданием суда.

На суде судья сказал:

– У меня годовалый ребенок. Он топливо себе требует. Без этого разве я стал бы пилить это дерево?

Тогда еще больше усилили охрану. И пилка деревьев почти прекратилась.

Однако население и тут не растерялось. Стали разбирать лестницы, сараи, общественные уборные и так далее.

Боже мой! Что было бы, если б зима продолжалась бы год подряд?!

Но тут ударила весна. И председатель горсовета вздохнул свободно.

На вечере у одних знакомых я встретил этого председателя. Все поднимали бокалы за его здоровье.

Скромно улыбаясь, он произнес ответную речь. Он сказал:

– Зима была чертовски трудная, но мы с честью вышли из положения. Поработали неплохо.

Чокнувшись с председателем, я сказал:

– Поработали вы действительно немало. Интересно знать: что было бы, если б всю эту работу, всю энергию и волю, все рабочие руки: всех сторожей и судей, наборщиков и председателей – направить на одно дело – на перевозку топлива?

Пожав плечами, председатель отвернулся от меня, ничего не сказав.

Наступает новая зима.

Нет, я не хотел бы вернуться в этот маленький чудесный город Н., где председателем горсовета Н. Н.