Текст книги "Полное собрание сочинений в одной книге (СИ)"

Автор книги: Михаил Зощенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 214 (всего у книги 217 страниц)

Тут стоматолог снова подхватил своим зычным голосом:

– Да просто не случилось бы этой нелепой гибели, если б он остался в Москве. Ясно, это была его ошибка, а не судьба.

Должно быть, у стоматолога были какие-то моральные счеты с покойным художником, ибо он, обернувшись к жене, добавил:

– И вообще, Юлия, я тебе все время твержу, что твой Леонтий во многом ошибался. И в частности, сердись не сердись, он ошибался в своем искусстве. Для кого он писал свои картины? Для народа? Нет, милая, бредовые картины пишут для прожженных эстетов.

Поеживаясь, Юлия сказала мужу, положив руку на его ладонь:

– Смотря как подойти к творчеству Леонтия. Но вообще, Аркаша, ты отчасти прав, говоря, что его картины не совсем понятны народу.

Серафима с ужасом слушала все эти речи. Что случилось? Почему они так говорят о Леонтии Петровиче? Неужели все прежнее было ошибкой? Серафима встала из-за стола и, прислушиваясь к спорам гостей, медленно вышла из столовой.

Стоматолог снова сказал жене:

– Нет, Юлька, и твой Леонтий ошибался, да и ты не без греха. Ты вместе с сестрой восхваляла его творчество, разводила турусы на колесах. И этим еще больше запутала способного художника.

Скульптор Иван Семеныч громко, но далеко не твердым голосом, произнес, предварительно постучав ножом по тарелке:

– Леньку запутал его формализм. Он как публицист подходил к искусству. И этим запорол свой талант.

Тут Юлия, спохватившись, стала переводить разговор на иные темы. Отчасти ей удалось это сделать, но все же достойный тон собрания был окончательно сорван.

После обеда гости не пошли, как обычно, осматривать выставку картин Леонтия Петровича, а остались в столовой.

Подросток Кока вышел в сад, чтобы найти свою мать. Она сидела на скамье, поникнув головой. Сын никогда не видел ее в такой печали.

Он приложил свою щеку к ее щеке и тихо произнес:

– Мама, ты не сердись на меня, если я за столом сказал что-нибудь не так.

Слезы хлынули из глаз Серафимы. Она погладила голову сына и ничего не сказала. Но в этом ее молчании подросток услышал, что она вовсе не сердится на него и только ужасно страдает от какого-то горя, которое ему еще не понять.

Маленькая мама

В прошлое воскресенье к Ане Фроловой зашли две подруги.

Счастливая и сияющая Аня Фролова держала на руках своего крошечного сыночка.

Подружки спросили, как она назвала его, и Аня ответила:

– Я назвала его Сергеем в честь того мальчишечки, которого мы с вами, если помните, спасли в блокаду.

Девушки стали вспоминать эту историю, которая произошла в январе 1942 года в Ленинграде.

Комсомольский отряд, в котором тогда находились все эти три девушки, обходил квартиры, чтобы подать помощь тем, кто в этом нуждался. И вот в одной брошенной, разбитой квартире девушки нашли подростка лет 13 или 14.

Родители его погибли, и мальчик находился один во всей квартире – полузамерзший, почти в бреду, умирающий от голода.

Девушки подали ему первую помощь и записали его адрес с тем, чтобы сообщить в больницу.

И вот Аня Фролова, записывая его адрес, наклонилась к мальчику и спросила, как его имя и фамилия. В ответ мальчонка по-детски заплакал, назвал свое имя и, схватив руку Ани, сказал ей: «Мама, не уходи».

И тогда Аня, сама слабая и полуголодная, взяла его на руки и отнесла в больницу.

Что случилось с ним дальше, Аня не знала. Не было времени навестить его. И вот теперь, спустя восемь лет, Аня и ее подружки вспомнили эту историю. И Аня сказала:

– Интересно было бы узнать, что стало с этим парнишкой. Давайте, девушки, сходим в тот дом, где мы тогда нашли его.

Девушки не помнили точного адреса. Но все же пошли на улицу Маяковского. Нашли этот дом. И наугад отыскали квартиру в пятом этаже.

Позвонили. Зашли. Спросили – не проживает ли тут некто Сергей, фамилию которого они не помнят.

Женщина, открывшая дверь девушкам, сказала, что тут в квартире проживает один человек по имени Сергей. И с этими словами она постучала в дверь его комнаты.

Вышел высокий молодой человек лет двадцати двух. Увидев Аню Фролову, он сказал ей с удивлением:

– Анна Васильевна, какими судьбами вы здесь?

И тут Аня Фролова увидела, что перед ней ее сослуживец по заводу – фрезеровщик Сергей С, с которым она несколько лет работала в одном цехе.

Аня Фролова сказала:

– Позвольте, Сергей Николаевич, да не вы ли тот самый подросток, которого мы перенесли в больницу в сорок втором году?

Фрезеровщик Сергей воскликнул:

– Так, значит, это были вы та маленькая мама, которая несла меня на руках?!

Аня смотрела на этого здорового, цветущего парня и никак не могла увидеть в нем то слабое и жалкое существо, которое по-детски плакало в этой комнате.

Сели. Сергей Николаевич приготовил чай. И за чаем снова стали вспоминать эту историю, всматриваясь друг в друга.

Сергей Николаевич сказал Ане:

– А ведь я все эти годы думал о вас, не представляя, что это именно вы. Досадно.

– Почему же досадно? – спросила Аня.

Смутившись, Сергей Николаевич ответил:

– Да уж если говорить откровенно, я и не женился только потому, что хотел встретить именно вас.

Девушки засмеялись. И Аня засмеялась. Она сказала:

– Опоздали, мой друг. Я замужем, и у меня ребенок, которого я назвала Сергеем.

Тут все посмеялись. Потом еще немного поговорили. И вскоре разошлись с тем, чтобы иной раз встречаться и быть друзьями.

В больнице

Два санитара в белых халатах ввели в приемную больницы пожилую женщину, закутанную в байковый платок.

Санитары бережно поддерживали ее под руки, а она, едва передвигая ноги, медленно плелась. При этом громко охала и стонала.

Позади в дверях показался шофер машины с пустыми носилками в руках. Немного постояв, он, махнув рукой, ушел.

Один из санитаров сочувственно сказал стонущей женщине:

– Советовал я вам, гражданка, лечь на носилки. Так нет, отказались. А теперь испытываете такие муки.

Больная сквозь стоны пробормотала:

– Не лягу, не лягу на носилки… Ой, тошнехонько…

Второй санитар бодрым тоном сказал:

– Уже отпала речь о носилках. Дошли.

Санитары посадили больную на белый деревянный лежак и, передав дежурной сестре какие-то бумаги, ушли.

Молоденькая дежурная сестра торопливо подошла к больной, но та, увидев ее, застонала еще сильней и значительней. Дежурная сестра ласково сказала ей:

– Да вы лягте с ногами. Склоните свою голову на подушечку. Вам сразу полегче станет.

Больная послушно легла, но продолжала стонать и охать.

Дежурная вернулась к столу и, внимательно просматривая полученные бумаги, стала записывать сведения в больничную книгу.

Возле стола на деревянном диване сидел пожилой мужчина, сильно обросший седой щетиной. На коленях он держал свою засаленную кепку и синее непромокаемое пальто. Поглядывая на дежурную сестру, он с любопытством спросил:

– Интересно знать, сестрица, какая у нее болезнь? Записывая сведения, дежурная охотно ответила:

– У них одностороннее воспаление легких.

Пожилой мужчина, усмехнувшись, негромко сказал:

– Уж не настолько тяжелая болезнь, чтобы так стонать.

Дежурная сестра проговорила врачебным тоном:

– Эта болезнь нередко сопровождается высокой температурой, что, в свою очередь, усиливает внутренние страдании заболевшего.

Встряхнув градусник, дежурная сестра подала его больной, и та, громко застонав, стала прилаживать градусник под свои многочисленные одежки. Сестра снова ласково сказала ей:

– Сейчас я велю для вас койку приготовить. И тогда вам будет совсем хорошо и уютно.

Сказав это, сестра торопливо вышла из помещения.

Больная перестала стонать и теперь с любопытством принялась осматривать приемную комнату. Однако, увидев на диване пожилого мужчину, негромко застонала, опустив голову на подушку.

Пожилой мужчина, придавая своему голосу не слишком большую заинтересованность, спросил:

– Или уже так тяжко чувствуете себя, хозяюшка?

– Тяжко чувствую себя, – в тон ему ответила женщина. – На работе захворала. Доски на берегу разгружали. Простыла на ветру.

Усмехнувшись, мужчина сказал:

– Нет, хозяюшка, я вас о другом спрашиваю. Вот, говорю, дежурная сестрица вышла за дверь, а вы и стонать перестали. Перерыв устроили. С чего бы это?

Приподнявшись на локте, больная сердито сказала:

– А что ты пристал ко мне? Что тебе от меня надо?

Мужчина добродушно воскликнул:

– Ай, нет, вы же не поняли меня, хозяюшка! Ровным счетом мне от вас ничего не надо. И, вообще говоря, я даже не из здешней администрации. Меня единственно интересует, почему вы испускаете стоны.

Сделав небольшую паузу, мужчина добавил:

– Каждую мелочь понимаю и ко всему нахожу свое объяснение, а тут, вижу, напоролся на непонятное. И поэтому задаю вам вопрос, не желая, конечно, понапрасну обидеть вас.

Эти слова успокоили больную, и она, еще более приподнявшись на локте, доверительно сказала:

– Так ведь я и сама не знаю, почему у меня так выходит. Но вот теперь, после твоих слов думаю и действительно вижу, что стоны у меня не по болезни идут.

– Ас чего бы они у вас? – вкрадчиво спросил мужчина.

– Так ведь как тебе сказать, милый человек, – задумчиво ответила женщина. – Мне, главное, самой неловко, что я отымаю время у занятых людей. Не настолько я дурно чувствую себя, чтобы они за мной так ходили.

Пожилой мужчина молча пожал плечами.

– В свое время я тифом хворала, – продолжала женщина. – И то ничего. Хозяйничала и воду из колодца носила. А тут они по пустяшной болезни проявляют такую заботу. Так уж пусть они думают, что я тяжко хвораю. Не так им будет обидно затрачивать на меня свое драгоценное время.

– Ах, вот почему вы стонете, – пробормотал мужчина.

– Я до больницы шесть раз пешком могу дойти, – снова продолжала женщина. – Так нет, молоденькая докторша вызвала «скорую помощь». Роскошную машину подали к самым воротам. Люди нарочно поднялись за мной. Любезно предложили на носилки лечь. Потом под локти взяли. Ведут, как шамаханскую царицу…

Перебив больную, пожилой мужчина сказал:

– Всецело вас понимаю, хозяюшка. Я и сам в первый раз стеснялся в «скорой помощи» ехать. А потом – ничего. Раз мне полагается, так уж будьте любезны…

И тут, перебив самого себя, мужчина торжественно заявил:

– Все это, уважаемая хозяюшка, вам полагается! И уход, и забота, и такая ласка. Все это бесплатно и от всей души предоставляет нам советское государство. Лично я привык к этому. И даже я так скажу – каждый миг приподнят в своем значении. Разговариваю с ними, как со своими близкими родственниками.

Больная молча кивала головой в такт его словам. Пожилой мужчина с восторгом продолжал:

– Месяц назад я к ним в поликлинику с пузырями на ногах пришел. Проколите, говорю, мне пузыри…

Рассказчик замолчал, так как в приемную снова вошла дежурная сестра. Взяв градусник от больной, она сказала:

– Вот и хорошо. Температура невысокая. Тридцать семь и три.

Больная, неестественно застонав, пробормотала:

– Ой, тошнехонько тем не менее…

Пожилой мужчина, усмехнувшись, отвел глаза в сторону. Дежурная сестра, озабоченно посматривая на больную, вышла из помещения.

Снова приподнявшись на локте, больная с интересом спросила пожилого мужчину:

– Так, говоришь, с пузырями в поликлинику явился?

Мужчина задумчиво ответил:

– В прежнее буржуазное время, хозяюшка, меня ссыпали бы с лестницы вместе с пузырями. А нынче любезно прокололи их. Смазали. И дали медицинский совет – не ходить в просторной обуви.

Встав с дивана, мужчина с воодушевлением сказал:

– Теперь я намерен лечь к ним в больницу на пару недель.

– А чем хвораешь-то? – спросила женщина.

– Ничем особенным не хвораю, – ответил мужчина, – однако хочу полечиться, чтобы подольше жить. Красивые возможности, хозяюшка, открываются перед нами. Неохота преждевременно помереть, не испытавши всей прелести отношения.

В приемную торопливо вошел дежурный врач в сопровождении сестры. Пожилой мужчина шепнул больной женщине:

– Ну вот – достонались. Они лечить вас пришли. Отныне не стесняйтесь больше и, чуть что, требуйте все, что вам полагается, – теплые ванны, припарки и самое нежное обслуживание.

Подойдя к больной, дежурный врач спросил:

– Что с вами, милая? Неважно чувствуете себя?

Больная торопливо ответила:

– Да уж теперь ничего. Немного как будто полегче стало. Спасибо вам, доктор.

Распорядившись относительно койки, дежурный врач направился к выходу. Пожилой мужчина остановил его у дверей и стал что-то убедительно нашептывать. Терпеливо выслушав его, врач сказал:

– Но ведь у нас не санаторий, не дом отдыха!

Продолжая что-то доказывать, пожилой мужчина вышел из помещения вслед за дежурным врачом.

Между тем в приемную вошли две молоденькие санитарки. Они бережно взяли больную под руки и медленно повели ее в палату. С тихим стоном больная следовала за ними.

За столом

Случайно я попал в гости к малознакомым людям. Вернее, я знал только хозяина дома – мастера мебельной фабрики.

Приглашая меня на день своего рождения, он сказал, что общество у него будет небольшое, только свои. Но когда я с некоторым опозданием пришел к нему, гостей оказалось множество.

Усаживая меня за стол, хозяин негромко объяснил мне причину такой неожиданности:

– Позвал всех жильцов нашей квартиры. Подумал: не дело обижать людей, с которыми свыше тридцати лет путешествую в едином ковчеге. Дружески присаживайтесь к моим пассажирам и будьте как дома.

За столом шли чинные разговоры о том о сем – о телевизорах, о погоде и о спортивных рекордах.

Слева от меня сидела немолодая женщина. Из краткого разговора с ней выяснилось, что она учительница географии и уже более тридцати лет проживает в этой квартире.

По правую мою руку восседал крупный плечистый мужчина с белокурой бородкой. Серый костюм и розовая рубашка с голубым галстуком придавали ему (при его бороде) исключительный вид. Он был похож на сельского ветврача, который приоделся к празднику, выиграв по займу пять тысяч рублей.

Хозяин дома, желая привлечь к общему разговору моего нарядного соседа, сказал ему:

– А ведь до войны, Андрюша, и у тебя, кажется, был какой-то рекордик по поднятию тяжестей?

Низким, почти рокочущим басом мой сосед ответил:

– Да нет, Василий Палыч, я не дотянул тогда пару килограммов. Мало тренировался. Увлекся другим спортом.

– Ах, помню, помню! – воскликнул хозяин. – Ты увлекся тогда мотоциклом. Мечтал о всесоюзном рекорде.

Продолжая кушать, мой молодой сосед сказал:

– За руль мотоцикла я сподобился сесть несколько позже – по окончании школы. А до этого, если помните, я искал удачи на ринге.

Я хотел было спросить учительницу географии о профессии моего соседа, но тут один из гостей (как потом оказалось – заведующий пошивочной мастерской) энергично захлопав в ладоши, громко воскликнул:

– Предлагаю каждому из присутствующих высказать свое пожелание дорогому нашему имениннику в день его славного шестидесятилетия!

Гости стали произносить краткие речи. Однако почти все говорили на один лад и этим не внесли особого оживления в медлительное течение вечера.

Речь самого заведующего также не отличалась блеском. Склонив голову набок, он выкрикивал:

– Вы… тот… этот… который… претворяя в жизнь… несли предпосылки… Всемерно пожелаем успехов…

Но вот очередь дошла до моего соседа. Он встал со своего места и, зычно откашлявшись, сказал имениннику:

– Уж и не знаю, чего тебе пожелать, любезный ты мой Василий Палыч? Благополучия в труде? Оно и без того у тебя с избытком имеется!.. Здоровья? За сим делом сам господь бог следит неустанно… Деньжонок? Сии последние со временем отомрут, как предсказывает марксистская наука. Но пока они отомрут – не худо бы иметь некоторый их достаток. Так пожелаю же тебе, Василий Палыч, деньжонок, пока они вовсе не отомрут.

Гости засмеялись. Хозяин сухо поблагодарил оратора и с помощью своих соседей возобновил первоначальные разговоры о телевидении.

Теперь мое любопытство к соседу удвоилось, и я напрямик спросил его о профессии. Он кратко ответил:

– Дьяконом состою при храме Христа Спасителя.

Сказав это, он вновь принялся за еду, не желая, видимо, беседовать на предложенную тему.

Учительница географии негромко сказала мне, указывая глазами на дьякона:

– У него очень сильный голос. Ему предсказывали блестящее будущее. Но на экзамене в оперном театре он почему-то срезался. И вот пошел в дьяконы.

Какой-то весьма престарелый сослуживец хозяина поспешно добавил к ее словам:

– Чудесный голосище у нашего отца дьякона Ондрея! Человек я неверующий, антирелигиозный, однако всякое воскресенье аккуратно посещаю его храм, чтоб послушать, как он красиво и звучно ведет службу.

Дьякон услышал нашу негромкую беседу. Улыбка радости зажглась на его лице. Обернувшись к нам, он сказал:

– Да, многие посещают нашу церковь, чтобы послушать меня. Скажу, господа, без ложной скромности – голосиной бог меня не обидел. Иной раз, когда я в ударе, так громыхну, что силой моего голоса буквально сотрясаю лампады.

Откинувшись на спинку стула, дьякон набрал воздуха в грудь и с громоподобной мощью провозгласил:

– Благослови, владыко-о!

Гости заулыбались. Хозяин, вздрогнув, укоризненно сказал:

– Ну можно ли так зверски рявкать, Андрюша?

Дьякон сконфуженно извинился. Заведующий пошивочной мастерской, сгорая от любопытства, спросил его:

– Скажите, уважаемый, а как оплачивается ваше творчество?

Мой сосед нахмурился и, ничего не ответив, снова углубился в тарелку. Престарелый сослуживец хозяина, желая сгладить нетактичный вопрос, сказал заведующему ателье:

– При чем тут оплата, товарищ? Не ради оплаты человек избрал свой путь.

Я тихо спросил мою соседку о прежней профессии дьякона. Учительница географии охотно ответила:

– У него не было профессии. Он подростком приехал сюда из колхоза. Учился в школе. Хотел поступить в физкультурный техникум. Но в сорок первом году его мобилизовали, и он до конца военных действий служил во флоте. А после войны готовился стать певцом, но провалился при испытании голоса.

Учительница говорила совсем тихо, но тонкий слух дьякона уловил сказанное. Снова обернувшись к нам, он сказал:

– Не то чтобы я совсем провалился, но принят не был. Уж и не знаю – что им, собственно говоря, нужно. Восьмой год состою дьяконом при храме Спасителя и прямо скажу – публика ломится к нам. Многие приходят за час до начала, чтобы занять удобное место. И стоят, не уходят до самого конца. Следует, правда, учесть, что работаем мы сейчас в темпе – все богослужение ведем за час сорок минут.

Впервые за вечер хозяин засмеялся. Спросил моего соседа:

– Это как же, Андрюша, «в темпе» работаете? Быстрей, что ли, слова произносите?

Мой сосед солидно ответил:

– Темп ведем за счет сокращения текстов и песнопений. Нам не велено утомлять трудящихся верующих.

Хозяин снова засмеялся и даже от смеха склонил свою голову на стол. Заведующий пошивочной мастерской что-то шепнул своей соседке, и та, усмехнувшись, бойко спросила дьякона:

– Все-таки скажите, если не секрет, какую зарплату вы получаете?

Этот вопрос еще более усилил смех хозяина. Сквозь смех он едва сумел произнести:

– Давай, Андрюшка, докладывай публике – сколько ты собираешь и с живых и с мертвых.

Дьякон с неудовольствием ответил:

– Я же тебе говорил, Василий Палыч, – две тысячи в месяц.

– Врешь! – смеялся хозяин. – А за свадьбы, крестины, панихиды? Сам рассказывал мне, как ты, задрав рясу, удирал от фининспектора через все кладбище.

Нахмурившись, дьякон ответил:

– Панихиды и свадьбы не так уж много дают. Ведь с нас взимают чувствительный налог за эту халтуру.

Кто-то из гостей деловито спросил дьякона:

– А ты удрал тогда от фининспектора или попался?

Усмехнувшись, дьякон ответил:

– Ну, где же ему за мной гнаться! Сначала-то, конечно, он погнался, потом стал кричать вслед: «Постойте, батюшка! Минуточку! Уморили!» А я ему издали шиш показываю. Так он после этого сел на чью-то могилку и уж дальше не побежал. Только рукой мне махнул – ладно, мол, беги к богу в рай, твое счастье.

Гости дружно смеялись. Дьякон тихонько и добродушно пофыркивал, вспоминая, должно быть, подробности погони. Хозяин, сотрясаясь от хохота, приговаривал: «Ой… фу… ну тебя». Но вдруг, перестав смеяться, строгим тоном сказал:

– Нет, Андрей, я не над твоим саном смеюсь. Такой насмешки я себе не позволю, поскольку многие пастыри зарекомендовали себя как отважные борцы за мир. А смеюсь я, Андрюша, над биографией твоей жизни. Смеюсь и при этом думаю: «Ох, глаз и глаз нужен при воспитании молодого человека! Иначе…»

И тут хозяин, не найдя нужных слов, молча развел руками. Заведующий пошивочной мастерской тотчас заполнил паузу, которая возникла на полминуты. Поглядывая на дьякона, он едко сказал:

– Иначе человек потеряется для трудовой советской семьи.

Дьякон метнул более чем суровый взгляд на заведующего. Хозяин же, помолчав, задумчиво продолжал:

– Сразу не охватишь умом, Андрюха, что произошло в твоей жизни? И, главное, не понять – почему товарищи не оберегли тебя от культа религиозной личности? Ведь ты же свой парень, простой мужик, крестьянин. Вдобавок – матрос военного времени! И вдруг – здравствуйте, я ваша тетя, – поп!

Погасив улыбку на своем лице, мой сосед сказал:

– Да какой же я поп, Василий Палыч? Я – дьякон. Дьяк. В прошлых столетиях, при патриархах, так про нас и говорили: «певческий дьяк».

– Врешь, Андрюшка! – снова засмеялся хозяин. – За годы твоего жительства в нашей коммунальной квартире я немного пригляделся к твоим церковным делам, знаю, дьякон – это первый помощник священника. Вот в какое поднебесье тебя, несчастного, занесло! И все от жадности, а? Или от самолюбия? Обиделся, что тебя в оперетку не приняли?

Дьякон собрался что-то ответить, но тут заведующий пошивочной мастерской довольно явственно шепнул своей бойкой соседке:

– Ясно, от жадности. Погнался за длинным рублем.

Дьякон негромко пробормотал, взглянув на заведующего:

– Вот погоди, я тебе сегодня морду побью.

Престарелый сослуживец хозяина, желая успокоить дьякона, попросил его спеть. Тот с величайшей готовностью согласился на это. Он встал из-за стола, вытер свое запотевшее лицо шелковым голубым платком и сильным, громыхающим голосом запел «Застольную» Бетховена.

Он пел поразительно громко, но – увы! – более чем посредственно. И, слушая моего соседа, я понял, что карьера дьякона была далеко не худшей карьерой при его скромном артистическом даровании.

Однако для матросского достоинства эта карьера, надо полагать, была наихудшей.