Текст книги "Полное собрание сочинений в одной книге (СИ)"
Автор книги: Михаил Зощенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 208 (всего у книги 217 страниц)
Разведчики молча шли лесной дорогой. Мартовский снег не скрипел под ногами. Стояла необыкновенная тишина.
Вдруг где-то вдали послышался шум мотора. Видимо, шла машина.
Разведчики поспешно сошли с дороги и, выбрав удобную позицию, залегли в снег.
Показалась открытая трехтонка, груженная железными кроватями и матрацами. На матрацах, прикрыв спины одним байковым одеялом, сидели три солдата.
Партизаны открыли огонь, когда машина поравнялась с ними. Три солдата, как по команде, приподнялись с матрацев и тотчас упали вниз, сраженные пулями. Машина замедлила ход и, свернув в сторону, остановилась, ударившись о дерево.
Шофер выскочил из кабинки, пытаясь уйти. Но пуля настигла его. Он упал.
Прихватив с собой несколько матрацев, партизаны собрались уйти. Неожиданно за дорогой у дерева увидели еще одного солдата. Он стоял, подняв вверх руки. У его ног на снегу лежал автомат.
– Плен сдаюсь! – крикнул гитлеровец, когда партизаны увидели его.
Партизаны подошли к нему. Потрясая поднятыми руками, гитлеровец несколько раз повторил:
– Плен, плен сдаюсь…
Один из партизан, подняв свой револьвер, сказал:
– Да что с ним разговаривать…
Что-то удивительно жалкое было в просительном тоне фашиста и во всей его дрожащей фигуре с поднятыми вверх руками. Партизан опустил свой револьвер. Сказал врагу:
– Да ты откуда взялся-то, куроцап?
Не опуская рук, гитлеровец ответил:
– Я ехал машина.
– Да разве ты ехал в машине? – спросил партизан. – Вон твои четверо распластались на дороге, а пятого тебя мы не видели.
– Я ехал кабинка…
– Ах, ты сидел в кабинке рядом с шофером? И, значит, пулей выскочил наружу, когда мы открыли огонь?
Фашист молча кивнул головой и снова сказал:
– Плен сдаюсь русским товарища.
– Плен, плен, – сказали партизаны. – Ты пойми, садовая голова, мы же не регулярная армия. Не можем тебя в плену содержать.
Фашист тихо сказал:
– Буду ваши костюмы чинить, брюки гладить, сапоги чистить.
Партизаны рассмеялись:
– Вот ваксы-то мы забыли купить для твоей деятельности.
Один из партизан сказал:
– А верно, отведем его в отряд. Глядите, как жить просится.
Партизаны сказали:
– Возьми пару матрацев и иди вперед.
Фашист торопливо нагрузил на себя матрацы и, почтительно сторонясь, пошел с партизанами. Один из партизан спросил:
– А почему ты, фриц, не убежал от нас? Ты же отлично мог сховаться в лесу. А ты предпочел у дерева встать на виду у всех.
Фашист ответил:
– Я, товарищи, лес боюсь. Волки, природы боюсь. Я есть городской житель.
По дороге партизаны узнали у немца, что ему тридцать пять лет, что он имел небольшую сыроварню и жил неплохо.
В фашистской партии не состоит. Холост. Не женился потому, что последние десять лет со дня на день ждал войны.
На все вопросы фашист отвечал довольно чистенько по-русски, сказав, что он родился в Польше, где знают русский язык.
Фашиста привели в лагерь. Командир отряда с неудовольствием посмотрел на пленника. Сказал, нахмурившись:
– Ну на что вы его привели? Зачем это?
Фашист, вытянувшись в струнку и затаив дыхание, смотрел на командира. Вкрадчиво сказал ему, почтительно наклонив голову:
– Буду принести пользу. Буду шить, чинить, гладить, мыть…
Командир усмехнулся. Потом нахмурился:
– Ну зачем он тут…
Махнув рукой, отошел. Фашист провожал его глазами.
Начиная с другого дня, фашист стал ревностно помогать партизанам в их хозяйственных делах. Ходил за водой. Колол дрова. Собирал хворост. Убирал и чистил землянки. Работал до вечера не покладая рук. При этом вытягивался в струнку перед каждым, кто появлялся, отдавал честь. Делал он это необыкновенно торжественно – корпус его замирал в неподвижной позе, а голова его медленно вращалась вслед идущему. Он, как говорится, «ел глазами начальника».
Тянулся он перед всеми, даже перед связным Федюшкой, которому было тринадцать лет. И Федюшка этот, вкусив сладость почета, не смог уже в дальнейшем перебороть своих искушений – он то и дело показывался, чтоб получить должное.
Но особый ритуал фашист устраивал, когда появлялся командир. Тогда он настолько замирал и так подавлял в себе всякое дыхание, что казалось, не солдат стоит, а каменное изваяние, готовое, впрочем, рассыпаться в прах от одного взгляда.
Командир всякий раз хмурился и старался избежать такой встречи. Но он не смог избежать забот и внимания фашиста. Тот с особым старанием убирал площадку перед землянкой командира. Посыпал песком дорожку. И елочками украшал вход в землянку.
А в свободное время подходил к землянке командира и, приняв неподвижную позу, простаивал так некоторое время, выражая этим свои трепетные чувства к высокому начальнику.
Собрав однажды первые подснежники, фашист поставил их в консервную банку и попросил связного Федюшку отнести эти цветы в землянку командира.
Командир пришел в уныние, получив эти цветы. Сказал своим товарищам:
– Изнемогаю от этого гитлеровца. Он буквально побивает меня своей угодливостью. И этим портит людей. Взгляните на Федюшку. Это был тихий подросток. А теперь он стал дерзить. И каждую минуту жаждет, чтоб гитлеровец отдал ему честь. Нет, вот придет самолет, и я отошлю этого нациста в тыл. Пусть он идет к черту на рога. Мне он здесь не требуется.
Проходя однажды мимо пленного, командир остановился и сказал ему:
– Вот твой преподобный Гитлер объявил всему миру, что вы раса господ. А разве в тебе есть хоть капля этого мирового господства? Ведь ты склоняешься перед каждым, кто стал твоим хозяином, перед каждым согласен как угодно унижаться, чтобы этим сохранить свою драгоценную жизнь.
Что-то дернулось в лице нациста. Отрывисто он сказал командиру:
– Я не унижаюсь, я подчиняюсь обстоятельствам. Кто не умеет подчиняться, тот не умеет повелевать.
Усмехнувшись, командир сказал:
– Смотря какое подчинение. А твое подчинение – это, понимаешь, стремление к рабству. Вот в чем сказался твой характер гитлеровского солдата, а не в господстве, о котором раззвонили на весь мир.
Фашист почтительно молчал. Командир сказал ему:
– Ну хоть рассердись на меня, куроцап. Покажи, что у тебя еще теплится человеческое достоинство, которое должно быть выше, чем многое другое.
Гитлеровец молчал. Махнув рукой, командир ушел.
Дня через два самолет приземлился недалеко от лагеря партизан. Привез различные грузы. И захватил с собой одного тяжелобольного и двух раненых.
Командир сказал пилоту, показав на фашиста:
– Прихватите еще одного пассажира, а то он сильно мешает мне.
Перед тем как сесть в самолет, гитлеровец протянул вперед свои руки и сказал:
– Завязайте мне руки.
– Зачем? – спросили партизаны.
Гитлеровец сказал:
– Когда враг связан, летчик спокойно летит.
Партизаны рассмеялись. Связали бечевкой руки нацисту. Когда самолет улетел, командир сказал:
– Фу, как-то легче стало.
Консервную банку с подснежниками командир выбросил из землянки. И ударил по этой банке ногой, как по футбольному мячу.
Засмеявшись, сказал:
– Нет, верно, как-то легче стало, проще, не так душно.
25. Федот, да не тотУже с конца сорок третьего года население приходило в партизанский отряд как в свое советское учреждение, находящееся в тылу у немцев.
Приходили люди по многим своим делам. И даже, не страшась немцев, везли на санях больных – лечиться.
Врач в отряде был совсем молоденький человек, и многим он казался из недоучившихся, однако он имел диплом и вполне порядочно лечил людей. И тем самым он еще в большей степени усилил популярность отряда.
Помимо лечения люди приходили за газетами, за справками и с жалобами на те или иные непорядки. Много жалоб поступало на старост, на немецких комендантов и на всякого рода прохвостов, желающих погреть руки на человеческом горе.
Между прочим, в отряд пришел один гитлеровец, солдат, служивший в комендатуре, при волости. Пришел он с жалобой на своего коменданта, который побил его по лицу.
Командир отряда сказал фашисту:
– То, что тебя смазали по харе, это, конечно, нехорошо. Хотя нам-то какое дело, кто кого у вас бьет. Это уж, так сказать, ваши внутренние дела. Мы-то при чем?
Фашист ответил командиру, что он желает вступить в партизанский отряд, чтоб сражаться против коменданта. Командир сказал:
– В отряд я тебя принять не могу, однако отправлю в штаб бригады, пусть там рассудят твою судьбу. Кстати, как фамилия твоего подлеца коменданта?
– Обер-лейтенант Трюммер.
Командир воскликнул:
– У нас на этого коменданта уже три жалобы имеются. Ладно, учтем и твою, поскольку ты обратился к нам за справедливостью.
Вскоре после этой истории в отряд явилась пожилая женщина. Она тоже принесла свою жалобу на этого коменданта. С плачем рассказала свою грустную историю.
Оказывается, этот комендант приказал дать ей двадцать пять розог. И вот за что. У нее было два постояльца, два солдата, которых поместили в ее избе. Но это были не немцы, а, по ее мнению, испанцы. Так эти два испанца украли у нее теленка, согнали его со двора и продали его.
Женщина обратилась с жалобой в комендатуру. Причем заодно пожаловалась и на фашистов, которые ранее этого перебили у нее всех кур и гусей и взяли из сундука все ее тряпки и костюм ее мужа.
Комендант прогнал эту женщину. Но она была настойчивая. Она еще раз пришла в комендатуру и сказала, что она дойдет до высшего начальства, если ей не покроют убытков. Тогда комендант велел дать ей двадцать пять плетей за ее настойчивое домогательство.
Рассказывая это, женщина плакала. Сказала:
– Меня, советскую женщину, наказали плетьми. Теперь я людям стыжусь в глаза глядеть.
Командир успокоил ее, сказал ей:
– Ну, это дело переполнило чашу моего терпения. Одного коменданта мы в свое время уже убрали, уберем и этого, снимем его с должности. Будьте спокойны и всецело положитесь на нас. И, главное, не плачьте, не горюйте, мамаша. Злодей будет наказан.
Командир послал в волость одного опытного разведчика выяснить обстановку.
Вернувшись, разведчик доложил, что при комендатуре этот комендант не проживает. От страха перед разведчиками он живет в уездном центре, а в волость приезжает лишь по служебным делам. Причем в волости имеется большой немецкий гарнизон и крупный полицейский отряд. Так что убрать коменданта в самом управлении не представляется возможным без значительного риска.
Командир сказал:
– В таком случае придется нам выставить заставу где-нибудь на дороге и при следовании коменданта кинуть в машину связку гранат, чтоб тем самым облегчить ему путешествие на небо.
Вскоре выяснили, по какой дороге ходит машина. И в укромном месте поставили заставу.
Заставе не пришлось долго ждать. Операция удалась в первый же день. Гранаты были кинуты удачно. Машина почти развалилась на куски, и седоки получили то, что заслужили.
Однако через день выяснилось, что в машине ехал не комендант, а его помощник.
Партизаны не без смущения доложили об этом командиру. Сказали, разведя руками:
– Федот, да не тот, товарищ командир. Ошиблись.
На это командир ответил:
– Печаль, конечно, не велика, что ошиблись. В конце концов и того, и другого, и третьего, и всех их надлежит убрать. Но все-таки хлопот нам прибавится. Дело так не оставим. Дожмем до конца. Уберем мошенника с его пути. Настигнем его, хотя бы он был уже в раю.
Вскоре партизаны повторили свою операцию. Но и на этот раз в машине был не комендант. Это был какой-то их калькулятор, ехал в комендантской машине.
Партизаны сказали командиру:
– Все они, товарищ командир, исключительно похожи друг на друга. Все они на одно лицо – белые, одутловатые и в машине держатся неподвижно. Не приходится удивляться, что мы опять ошиблись.
Стали выяснять, где же в таком случае комендант. Оказалось, что он захворал брюшным тифом и лежит в больнице. И вот почему два удара миновали его.
Стали уточнять, где же лежит этот комендант – в каком здании, в какой палате и какая у него температура.
Наконец узнали, что комендант уже скончался. Так сказать, поторопился от лишних неприятностей уйти в иной мир.
Когда командиру доложили об этом происшествии, он сказал:
– Жаль, конечно, что он ушел от наказания, но что же сделать. Естественный его конец нас тоже до некоторой степени устраивает.
26. Падающего толкниЗначительный партизанский отряд стоял в тылу у немцев всего лишь в двадцати пяти километрах от их переднего края.
Штаб партизанского движения подтянул этот отряд к фронту, чтоб здесь, в непосредственной близости от позиций, тревожить немцев.
Здесь гитлеровцы чувствовали дыхание партизан за своей спиной. Любой, даже небольшой удар, который наносили здесь партизаны, нервировал немцев и казался им устрашающим.
Немцы перестали ходить в одиночку в своем тылу. И любая телега шла у них под охраной. Однако это не избавляло немцев от неожиданностей. То и дело на воздух взлетали грузовики со снарядами, походные кухни, легковые машины.
Нервозность немцев достигла предела, когда партизаны совершили ночной налет на штаб немецкой бригады. Тогда немцы поняли, что они не в силах избавиться от партизан, не в силах бороться с ними.
Непосредственная близость отряда к позициям создала партизанам немало трудностей. То, что раньше доставлял самолет – людей, боеприпасы, – теперь приходилось доставлять обычным земным маршрутом.
Этот «обычный маршрут» проходил сквозь немецкие позиции.
Нелегко представить себе, как люди проходили через фронт, тем не менее они проходили и доставляли отряду то, что требовалось.
Такой переход через линию фронта требовал, помимо отваги, огромного уменья и даже искусства ориентироваться в любых условиях. Такой переход требовал тщательного изучения местности. Позиции немцев не тянулись сплошной цепью. Цепь эта прерывалась природными преградами и теми пространствами, которые немцы легко могли простреливать своим пулеметным огнем. Вот здесь партизаны и проходили фронт противника и, миновав нейтральную зону, появлялись в советских окопах.
Необыкновенным таким умением проходить сквозь позиции отличалась молодая восемнадцатилетняя партизанка Г.
Она делала буквально чудеса. В любую ночь она, не задумываясь, шла тем путем, который тщательно изучила.
Здесь риск был на каждом шагу. И в особенности небезопасно было идти нейтральной зоной. Советские бойцы предупреждались заранее о переходе и поэтому не стреляли. Но немецкие пулеметы и сверкающие ракеты нередко заставляли ложиться на землю и выжидать.
Однажды командир отряда приказал разведчице Г. перейти через фронт, с тем чтобы доставить в отряд одного партизана Н., который по делам отряда находился на советской территории.
В двенадцать часов ночи разведчица Г. благополучно перешла на советскую сторону. Партизан Н. с нетерпением ожидал ее. Тотчас они двинулись в путь.
Но в эту ночь немецкие солдаты настроены были удивительно нервозно. Их пулеметы и автоматы стреляли почти непрерывно. Иной раз в дело вступали шестиствольные минометы. Ночь была необыкновенно темная. Трассирующие пули резали воздух почти во всех направлениях.
Партизан Н. шел позади своей спутницы, стараясь ни на шаг не отстать от нее.
Благополучно миновали первую треть нейтральной зоны. Далее путь лежал через овраг, заросший кустарником. Обычно это место было наиболее спокойным для перехода. Но именно это место на этот раз и оказалось самым тяжелым. Немцы усиленно простреливали овраг, страшась, вероятно, русского наступления.
Неожиданно партизан Н. упал. Он был ранен в правую руку выше локтя. Рана была тяжелая, пуля разбила кость.
Перевязали рану общими усилиями. Двинулись дальше. Однако огонь усилился. Пришлось снова лечь. Лежали долго. А когда пошли, то оказалось, что силы изменили раненому. Он был настолько слаб, что качался. Не мог идти. Лег отдохнуть. Но долго лежать нельзя было – часа через полтора начинался рассвет.
Разведчица сказала раненому:
– Я тебя понесу на плече. Ты потерял столько крови, что не можешь идти.
Эта маленькая и хрупкая девушка взвалила на свое плечо раненого, понесла его.
Огонь не ослабевал. И вернуться назад не представлялось возможным, так как немцы обрушили артиллерийский и минометный огонь на советские позиции. Многие снаряды, не долетая до переднего края, рвались совсем близко от идущих.
Раненый сказал девушке, которая, изнемогая, опустилась на землю со своей ношей:
– Оставь меня тут. Иди одна. Ты этим сохранишь себя для пользы дела. Иначе мы тут оба погибнем.
Девушка сказала ему:
– Зачем ты так говоришь? Неужели ты мог подумать, что я брошу тебя? За кого ты меня принимаешь – за фашистку или за советскую комсомолку?
Снова, взвалив раненого на плечо, девушка пошла и снова, пройдя немного, остановилась.
Раненый, почти теряя сознание, сказал ей:
– Я требую, чтоб ты оставила меня тут. Приказываю тебе. А нет, так я…
С этими словами раненый выхватил свой револьвер и выстрелил в себя. Он хотел выстрелить в висок, но он стрелял левой рукой, и рука его дрожала. Пуля пробила его щеку и, поцарапав язык, вышла в другую щеку.
От обиды и горя девушка заплакала. Как куль с мукой, она взяла раненого на плечо и понесла его не останавливаясь. Как будто то, что случилось, придало ей необыкновенные силы.
Шесть километров она несла раненого, ни разу не опустившись на землю.
Уже давно миновала передний край немцев. И шла теперь лесом, почти не сгибаясь под тяжестью.
Командир отряда, беспокоясь, что так долго нет разведчицы и ее спутника, послал вперед разведку выяснить, что же случилось.
Разведчики на лесной дороге встретили девушку с ее ношей.
Только тогда, увидев своих партизан, девушка опустилась на землю. И долгое время не могла снова подняться.
Командир отряда, узнав обо всем, поблагодарил разведчицу за ее благородный поступок. На это девушка ответила:
– Товарищ командир, я не вижу, в чем тут мое благородство. Поступила нормально, и каждый сделал бы одинаково на моем месте.
Командир отряда сказал:
– Это-то верно. У фашистов имеется свой лозунг – падающего толкни. А для нас это неприемлемо ни при каких обстоятельствах. И поэтому я удивлен, почему твой спутник просил тебя оставить его под огнем.
Девушка сказала:
– Он был в бреду. Не понимал, что говорит и что делает.
27. У счастья много друзейЕще задолго до разгрома немцев под Ленинградом к партизанам стали являться всякого сорта люди. Они бродили по лесу с надеждой повстречать партизан, а то и просто приходили на заставу.
Кто знает, где болтались эти люди в начале войны. Теперь они являлись с пылким желанием принести посильную пользу своей родине.
Приходили и полицейские (или «полицаи», как их называли). По большей части это были молодые ребята, завербованные немцами для несения полицейской службы в деревне. Впрочем, были среди них и пожилые крестьяне, вольно или невольно помогавшие немцам.
Перед Новым годом явился на заставу целый полицейский отряд из десяти человек. Сняв шапки, полицаи стояли перед партизанами, прося им помочь организоваться в самостоятельный отряд по борьбе с немецкими оккупантами.
– О чем же вы раньше-то думали, красавцы? – спросили их партизаны. – Ведь уже конец войны близок.
Грустно вздыхая, полицаи молчали.
Прибыл на заставу и один казак. Этот приехал верхом на лошади. При оружии, в немецкой шинели. И вдобавок привел он с собой немца, связанного по рукам. Он где-то заарканил его и вот доставил этот свой «дар» как некоторый, что ли, знак своей боевой мощи.
Казак полагал, что его встретят с распростертыми объятиями, но этого не случилось. Казака и его пленника отправили в штаб бригады.
Но вот в середине января сорок четвертого года произошло событие, о котором мы и собираемся вам рассказать.
К партизанам пришел пожилой человек, по облику похожий на Чехова или на какого-нибудь интеллигента прежней, дореволюционной формации. Длинные волосы и бородка подчеркивали это сходство. Недоставало лишь старомодного пенсне со шнурком. Впрочем, именно такое пенсне и оказалось у него в кармане.
Что-то удивительно неспокойное было во всем облике этого человека. Свои руки он то потирал, то прятал их в карманы, с тем чтобы через минуту вынуть их и снова потирать, потирать тем жестом, который обнаруживал непрерывную душевную тревогу.
Нервный тик ежеминутно передергивал его лицо.
Одет он был в худое осеннее пальто. Шея и уши были заболтаны теплым, длинным кашне.
Человек этот ухитрился пройти через все охранение. И партизаны обнаружили его вблизи своей стоянки, почти у самых землянок. Он шел по глубокому снегу, с трудом передвигая ноги.
Партизаны отвели его к комиссару отряда, и тот стал допрашивать его. Однако незнакомец так промерз, что не в силах был отвечать на вопросы. Комиссар налил полстакана водки и подал незнакомцу, назвав его почему-то «профессором».
– Вы, профессор, выпейте это. Отойдете сразу, – сказал комиссар.
«Профессор» отпил небольшой глоточек и отставил стакан в сторону. Однако глоток оживил его. Он стал рассказывать свою биографию. Оказалось, что он пенсионер, инвалид, экономист по образованию, – Константин Сергеевич У. Проживал он в городе Пушкине, откуда немцы эвакуировали его.
– С какой же целью вы явились к нам? – спросил его комиссар.
– Я пришел поговорить с вами, – ответил У. – Поговорить обо всем, что я передумал за эти военные годы.
Комиссар с удивлением посмотрел на него, сказал:
– Ну, знаете, для этого у меня нет ни времени, ни охоты.
– Но это очень важно для меня, – с волнением сказал «профессор». – Я прошу вас об этом, как о драгоценном даре.
«Профессор» говорил витиевато, непросто, приподнятым тоном. Комиссар не без досады глядел на этого старомодного человека, откуда-то выкинутого военной бурей на поверхность жизни.
Волнуясь и дергаясь, «профессор» сказал комиссару:
– Я пришел сказать вам о своем духовном и моральном перерождении. У меня нет больше колебаний и нет больше сомнений. Я теперь целиком ваш.
Несколько раздражаясь, комиссар сказал:
– Я ничего не понимаю. Говорите более толково. Какие колебания? И что значит «я ваш»? А до этого в качестве кого же вы были?
У. сказал:
– До этого меня иной раз подавляли сомнения. Нет, я никогда не был врагом нашей жизни. Я отдавал народу свои силы и знания. Но некоторые колебания не давали мне возможности сосредоточить всю свою духовную мощь на чем-то одном. О, я бы мог много сделать, если б не это.
Комиссар сказал:
– Значит, война застала вас в этих колебаниях, и вы перекинулись к немцам?
– О нет! – ответил У. – Я долго колебался – оставаться ли мне в Пушкине или уйти, но фронт слишком быстро придвинулся, и я был лишен возможности покинуть город. Я был эвакуирован немцами. И я должен сказать, что эти годы были крайне полезны для меня. Я воочию увидел немцев. Я многое передумал, пересмотрел. Понял, что историческая справедливость нашего времени бесспорна. Народ, который выигрывает такие битвы, – великий народ, которому я бы хотел отдать последние свои годы и мою жизнь.
Комиссар сказал:
– Значит, я вас так понимаю – война духовно переродила вас, и вы пришли к нам, к партизанам, чтоб предложить нам… Что именно вы хотите предложить? Ну, конкретно? Ну? План захвата штаба немецкой дивизии? Или что?
«Профессор» от души рассмеялся. Сказал:
– Нет, я пришел просто поговорить. Я давно собирался поговорить именно с партизанами, с отважными людьми, которые так мужественно и так героически борются с чудовищной силой, хотя их никто не понуждает к этому. И это обстоятельство всегда поражало меня. Людей никто не заставляет, а они сами… Это тоже сыграло немалую роль в моем духовном перерождении. И я счастлив, что остались позади годы моих колебаний.
Комиссар, улыбаясь, сказал:
– Миленькую, однако, жизнь вы прожили.
– Да, да! – воскликнул У. – Прожил жизнь, полную сомнений, тревог. Я всегда был честен с самим собой. Мне не хотелось ошибиться перед собой, перед историей, перед моим народом. Это было главной причиной моих колебаний, которые…
«Профессор» не договорил. Он вздохнул, поник головой и устало закрыл свои глаза.
В землянку вошел радист. Это был молодой человек – студент третьего курса Института связи – Виктор Р. Он пришел с улицы. Пришел в одной гимнастерке, в высоких сапогах, без фуражки. Сияние молодости и здоровья освещало его спокойное лицо, чуть тронутое легким румянцем.
– Радиограмма, – сказал радист, подавая комиссару листок бумаги. – Прикажете подождать ответа?
– Присядьте, Виктор Николаевич, – сказал комиссар радисту. – Сейчас напишу ответ.
Комиссар стал писать. На минуту задумался. Рассеянно взглянул на радиста. Потом перевел взгляд на «профессора». Отложил бумагу в сторону. Еще раз посмотрел на радиста и снова на У. Какой поразительный контраст. Два мира перед ним. Старый, ушедший мир, мир хмурых, мятущихся людей, когда-то описанных Чеховым. И новый мир – спокойный, уверенный в своих силах, точно знающий, что надо делать для того, чтобы жить.
Комиссар окликнул «профессора», глаза которого были сомкнуты:
– Ну а в своей молодости, профессор, вы же не были таким, как сейчас?
У. открыл глаза. Кротко взглянул на комиссара. Сказал:
– В молодости? Нет, пожалуй, это был наиболее трудный период в моей жизни – молодость. Хотелось для себя решить вопрос о смысле жизни, об отношении к смерти…
Радист с удивлением посмотрел на У. Отвернулся, желая скрыть улыбку, которая пробежала по его губам. Сказал, обращаясь к комиссару:
– Эти вопросы, товарищ комиссар, мы практически разрешаем на войне и в тылу.
Комиссар снова углубился в свою бумагу. Написав, подал радисту, сказал:
– Так вот, Виктор Николаевич, радируйте этот ответ.
Радист вышел из землянки. Комиссар взглянул на «профессора». Тот, облокотившись на стол, спал, подперев свою голову рукой.
