Текст книги "Полное собрание сочинений в одной книге (СИ)"
Автор книги: Михаил Зощенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 172 (всего у книги 217 страниц)
Отец Тараса был крепостной помещика Энгельгардта.
Сам старик Энгельгардт, Василий Васильевич, был богатейший человек – у него имелись обширные земли на Украине.
Это был сановитый барин, племянник прославленного князя Потемкина.
Он был уже весьма стар. И жил на покое, вспоминая прошлые дни своей блистательной жизни.
Это и был теперешний хозяин и властелин Тараса.
Вернувшись из села Хлебновки в свою родную Кириллов-ку, Тарас стал расспрашивать своих односельчан, как он должен поступить для того, чтобы ему дали разрешение на учебу у маляра-живописца.
Что-то новое входило в жизнь четырнадцатилетнего мальчика. Он видел много – видел горе, слезы, лишения и побои. Но ему не приходилось еще выступать в жизни в качестве взрослого человека, который должен был обращаться к помещику с личной своей просьбой.
Впрочем, речь о помещике и не шла. По словам кирилловских крестьян, мальчику следовало обратиться всего лишь к управляющему имением, так как старый барин в такие дела не входит, и это слишком мелкое дело для того, чтобы тревожить покой самого Василия Васильевича.
Однако для Тараса и это дело казалось не таким уж простым и повседневным.
Не без робости отправился он в имение Ольшаны, где находилась контора.
Робость и застенчивость исчезли, когда Тарас заговорил о своем желании учиться малярному делу.
Теперь перед управляющим стоял смышленый и толковый подросток, который весьма деловито и обстоятельно излагал то, что ему нужно.
Эта деловитость и бойкость неожиданно понравились управляющему. Но в этом и таилась беда для Тараса.
Управляющий, еще раз внимательно оглядев Тараса, сказал, что вот как раз такой подросток, как Тарас, ему и нужен. Малярное искусство – это блажь и прихоть, а есть дела поважнее этого. Вот только что из Вильно пришел приказ от молодого барина, Павла Васильевича Энгельгардта, – набрать способных и толковых подростков, подучить их и прислать к нему для комнатных услуг, для кухни и для конюшни.
И теперь, глядя на Тараса, управляющий решил в своем уме – в числе прочих набранных подростков послать и Тараса.
Никакие просьбы Тараса делу не помогли.
Управляющий с неудовольствием смотрел на мальчишку, который, кажется, осмеливается высказывать свое мнение и даже, кажется, весьма резко, если не сказать грубо. Еще недоставало, чтоб крепостной паренек выражал свои претензии и изменял намерения управляющего. В таком случае надо будет его хорошенько обтесать, прежде чем послать молодому барину.
Управляющий сказал, что он пока что зачисляет Тараса на барскую кухню. Пусть там мальчишка подучится, как надо жить в господском доме. И пусть главный повар решит, есть ли у подростка способности к кухонному делу.
Тарас стоял перед управляющим, с трудом понимая, что происходит.
Он пришел за бумагой, за разрешением поступить в ученики к маляру, и вот теперь вместо этого его берут в число господской дворни и посылают на кухню.
Это был ужасный удар, даже катастрофа.
Первая мысль Тараса была бежать. Но он знал, что за это бывает. Он знал, что бежавших порют и посылают в тюрьму и в солдаты.
Кажется, впервые Тарас почувствовал свою неволю, свое рабство, свою беспомощность.
Управляющий не нашел нужным слишком долго беседовать с подростком. Он позвал главного повара и велел ему принять Тараса в качестве ученика, с тем чтобы хорошенько обтесать мальчишку и сделать из него человека, полезного для господского дома.
Тараса приодели, подстригли его волосы и приказали ему ходить бесшумной и приличной походкой без подскакивания и без размахивания руками. Громкие возгласы, крик, стук посудой или смех – все это было недозволено и считалось неприличным в господском доме.
Главный повар Павел, толстый и староватый человек, энергично приступил к воспитанию подростка.
Целые дни теперь Тарас проводил на кухне. Он мыл посуду, выносил помои, выгребал золу, чистил картошку и выполнял всякие мелкие поручения повара.
Все это было до крайности скучным и однообразным. Все валилось из рук Тараса. Его охватывала невыносимая тоска, когда он думал, что это будет и впредь так продолжаться.
Повар был сердитый и раздражительный. Шекспир говорил, что не надо бояться толстых людей. Но этот повар составлял, видимо, исключение. Он драл Тараса за уши и награждал его затрещинами. Его раздражал нерадивый ученик, который то и дело давал стрекача, убегая то в сад, то в поле.
Была весна. Зеленели поля. Позвякивая колокольчиками, шли коровы. Пастушок хлопал длинным бичом.
Как много дал бы теперь Тарас, чтобы снова быть таким пастухом, чтобы снова шляться по полям, чтоб не слышать рассудительных речей на кухне и сердитых окриков повара.
Правда, жизнь Тараса немного скрашивалась тем, что он сумел тут набрать всякого рода картинок и карточек. У него собралась теперь целая коллекция лубочных рисунков. И это доставляло ему радость и удовольствие.
Воспользовавшись свободной минутой, он убегал в глухой уголок господского сада и там, на сучках деревьев, устраивал выставку, вывешивая свои рисунки и карточки.
Повар пожаловался на Тараса. Он сказал управляющему, что присланный на кухню мальчишка есть в высшей степени лодырь и бездельник, что вряд ли вообще имеется какое-либо дело, к которому подросток будет способным, и что на кухне он не только не нужен, но даже он там является помехой и главной причиной ухудшения здоровья повара.
Неизвестно, как сложилось бы дело, если б молодой барин не запросил в срочном порядке прислать нужных ему подростков.
Молодой барин проживал в Вильно. Для дворянской его жизни ему требовалась вышколенная дворня – расторопные лакеи, казачки для комнатных услуг, красивые горничные и лихие кучера. Вышколить такую дворню можно лишь в городе. И вот почему подростков надлежало отправить в Вильно.
Управляющий Дмитренко спешным порядком собрал молодую гвардию и со списком отправил ее в Вильно.
В этом списке числился и Тарас, против фамилии которого стояло примечание: «Способен к малярству».
Подействовали слова повара на Дмитренко, или сам Тарас просил управляющего и этим смягчил его сердце – остается неизвестным. Известно только то, что Тарас отправлен был в Вильно не в качестве поваренка, а в качестве будущего маляра или живописца.
Молодой барин Павел Васильевич был (незаконный) сын престарелого помещика Энгельгардта.
Он состоял адъютантом у фельдмаршала Римского-Корсакова, который был в то время виленским губернатором.
В свои тридцать лет он был уже полковником лейб-гвардии Уланского полка.
Его блистательная карьера была создана меньше всего его способностями. Он преуспевал в жизни благодаря своему родству, фамилии и богатству. Весьма энергичный и властный человек, карьерист и коммерсант, он уверенно шагал по дороге жизни.
Это и был новый неограниченный властитель, к которому направлялся подросток Тарас Шевченко, «способный к малярству».
Многочисленная дворня молодого полковника ютилась во дворе, в хибарках, позади роскошного дворянского особняка.
Всей дворней командовал управляющий делами – домоправитель полковника, – человек весьма энергичный, распорядительный, рабски преданный своему господину.
Приняв список и осмотрев прибывших, он тотчас распределил обязанности каждого. Тараса он назначил комнатным казачком. На отметку в списке управляющий просто не обратил внимания. Ни о каком, конечно, возражении не могло быть и речи.
Несколько дней Тараса приводили в «христианский вид». Его одели в синюю поддевку с красным поясом. И обучили несложным его обязанностям. Тарас должен был сидеть в передней на диване. По первому зову барина ему следовало бесшумно войти в комнату и ждать приказаний.
Приказания были немногочисленные – главным образом подать халат, туфли или трубку. Остальные обязанности также были несложны – доложить о пришедших, принять сброшенную с плеч барина офицерскую шинель и так далее.
Впрочем, главнейшая обязанность была самая нелегкая, это – безмолвно сидеть на диване.
На вопросы Тарасу надлежало отвечать отрывисто и кратко: так точно-с, никак нет-с и не могу знать. Все остальные слова запрещались или не рекомендовались.
Итак, у Тараса началась новая жизнь – комнатного казачка.
Для подвижного характера Тараса такая должность была мучительной. Но барин, к счастью, редко сидел дома. Балы, вечера и банкеты бывали чуть не ежедневно. И Тарас, оставаясь один, мог заниматься чем ему вздумается.
Новый казачок не то чтобы понравился молодому полковнику, скорее – он даже и не замечал его, для него это был, в сущности, не человек, не живая душа, а попросту – предмет комнатного обихода, к которому можно привыкнуть или, наоборот, выкинуть его, если он непригоден.
Так вот, к этой вещи, к этому предмету комнатных услуг полковник привык. И был к нему до некоторой степени милостив: он позволял крепостному казачку прикасаться губами к своей выхоленной руке благодетеля, как это требовалось по неписаным законам крепостного права.
Натура полковника была весьма деятельной. Он нередко уезжал в Варшаву или в Петербург или на дворянские выборы в Киев. В свои путешествия он стал брать Тараса. И это вносило разнообразие в жизнь казачка.
Но Тарасу наибольше всего нравилось, когда он оставался один, когда барин уезжал на балы или в гости. Тогда Тарас со спокойной душой шлялся по барским комнатам, свистел, пел украинские песни и занимался рисованием, к чему он не остыл, а, напротив того, с каждым днем чувствовал все большую склонность.
«Коллекция картин» Тараса возросла. Теперь в его коллекции появились всякого рода лубочные рисунки, которые Тарас не стесняясь брал на постоялых дворах и где придется.
В отсутствие барина Тарас располагался за его столом и срисовывал в свой альбом картины и рисунки, висящие на стенах комнаты.
Однажды барин, вернувшись в полночь из гостей, застал Тараса на месте преступления. Тарас, увлекшись рисованием, не услышал, как подкатила коляска к дому, как барин хлопнул дверью, как он поднялся по лестнице во второй этаж и как он вошел в комнату.
Тарас, расположившись в кресле, растушевывал свою копию с картины «Атаман Платов».
Скрип половицы вернул художника к действительности. Тарас вскочил с кресла. Перед ним, в двух шагах, стоял полковник, разгневанный и взбешенный.
Огарок сальной свечки освещал эту сцену.
От гнева и раздражения полковник сначала остолбенел. Мало того, что этот скот не встретил его в передней, он еще посмел сидеть за его столом, он посмел жечь свечку, от которой мог сгореть его дом.
Полковник несколько раз ударил Тараса по лицу и, схватив за ухо, выкинул казачка в переднюю.
Утром полковник не остыл от своего гнева. Он отдал управляющему распоряжение – выдрать Тараса на конюшне, чтоб этому пареньку хорошенько запомнилось, кто он такой и каковы его прямые обязанности.
Тотчас Тараса отвели на конюшню. Три кучера совершали экзекуцию. Один сидел на ногах Тараса, другой – на плечах, третий кучер стегал розгами.
Тарас выдержал наказание без слез и без стонов, хотя кровь текла по его обнаженному телу.
Это считалось – поучить человека, чтоб он не увлекался несбыточными фантазиями.
Тарас ожидал перемены судьбы. Он ожидал, что барин отошлет его в деревню или переведет на другую должность. Но этого не случилось. Через несколько дней Тарас снова занял место в передней. И барин как ни в чем не бывало звал Тараса для услуг.
Однако управляющему полковник сказал, показав на рисунки Тараса, что мальчишку, пожалуй, надо было бы отдать в науку к живописцу, что, судя по рисункам, он выказывает большие способности и что не следовало бы забывать, что цена крепостного совершенно иная, если он в чем-либо достиг какого-нибудь совершенства. Сейчас Тарас стоит от силы, ну, рублей триста, а если его обучить, то он будет стоить не менее тысячи, а то и больше. Надо уметь поднимать цену на каждую крепостную душу тем хозяйственным способом, который в их распоряжении. В наш коммерческий век это совершенно необходимо. Это своего рода биржа. Этим надо пользоваться. И этим можно умножить состояние.
Управляющий почтительно кланялся, слушая эти слова барина.
Полковник сказал, что он, пожалуй, сам поговорит с одним художником, и если тот найдет у Тараса способности, то судьба Тараса решена – он будет учиться живописи.
Коммерческий зуд заставил полковника поспешить с этим делом. Он побывал у профессора живописи, который преподавал в Виленском университете. И показал ему рисунки крепостного казачка.
Профессор живописи одобрительно отнесся к рисункам Тараса и посоветовал отдать мальчика в учение.
Полковник велел своему управляющему подыскать для Тараса учителя.
Однако фантазия управляющего дальше малярного дела не пошла, и он, договорившись с одним маляром, отдал Тараса в учебу.
Но спустя месяц маляр явился к самому полковнику и доложил, что с таким отличным учеником он, простой маляр, не считает возможным заниматься, что этот ученик может быть его учителем, а не наоборот. И пусть он, маляр, теряет на этом деньги за уроки, но он считает своей обязанностью доложить барину о великих способностях Тараса.
Слова честного маляра нашли живейший отклик в коммерческой душе полковника. В самом деле – надо будет отдать Тараса к какому-нибудь хорошему живописцу. И если
Тарас будет художником, то плата за учебу будет с лихвой оправдана.
Полковник вызвал к себе одного знакомого портретиста. И тот согласился давать уроки.
Но, едва начатые, уроки вскоре были прекращены. Польское восстание (1830 год) заставило полковника убраться из Вильно.
Отъезд полковника был так стремителен, что он не захватил с собой дворни. Даже Тарас, с которым он не расставался в путешествиях, был оставлен в Вильно.
Полковник прибыл в Петербург и уже оттуда отдал распоряжение выслать ему его челядь этапным порядком.
В начале 1831 года Тарас вместе со всей дворней был доставлен в Петербург.
Барин, понюхавший пороху в Польше, был не совсем в себе. Надо было снова налаживать связи. Надо было искать достойную должность для его высокой особы. Такую должность он нашел – он стал адъютантом у принца Виртенбергского.
Тарас же снова остался у него казачком.
Но теперь, всякий раз, когда барин, довольный своими делами, милостиво заговаривал с казачком, Тарас неизменно сводил речь на учебу. Больше ждать было нельзя. Ему восемнадцать лет. И дальше откладывать – будет поздно.
Барин снова согласился отдать Тараса к живописцу. Но снова управляющий отдал Тараса не к художнику, а к простому маляру.
Правда, этот маляр считался опытным мастером, однако для Тараса, который брал уроки у портретиста, это была не наука. Но маляр брал за учебу немного, художник же заломил бы цену значительную, – видимо, это обстоятельство сыграло решающую роль. Тем более, что Тарас и без того прилично писал портреты, так зачем же еще переплачивать деньги за какое-то совершенствование, которого может и не быть.
В общем, Тараса отдали в учебу к «разных живописных дел цеховому мастеру Ширяеву».
Причем с этим цеховым мастером был заключен договор на четыре года учебы.
Маляр Ширяев был человек крайне скупой, свирепый, грубый и неотесанный. Он в «страхе божьем» держал своих учеников, которых у него было до десяти человек. Он посылал их на работы в качестве обыкновенных маляров. Его ученики занимались главным образом тем, что красили крыши, заборы и полы.
В общем, Ширяев ни в какой степени не был желанным или даже каким-нибудь учителем для Тараса. Это был попросту кулак, предприниматель, эксплуатирующий «подручных молодцов».
Он заставлял их работать по двенадцать и по шестнадцать часов в сутки. Держал их впроголодь и, при случае, дрался, давая пинки, зуботычины и оплеухи.
Снова Тарас стал ходить грязный и оборванный. Он бегал на работу босой, в халате, без шапки. Снова жизнь была полна лишений, огорчений и невзгод.
Но Шевченко не упал духом. И он не оставил своей мысли стать художником. Пользуясь свободной минутой, он рисовал. Но для этого занятия ему надо было теперь выкраивать время. Занятый с утра до вечера, он мог рисовать только лишь на рассвете или поздно вечером.
В светлые петербургские ночи он, возвращаясь с работы, не раз заходил в Летний сад и там делал рисунки и наброски в своей тетради.
Никто не мешал ему здесь. Летний сад открыт был круглые сутки. Ночной публики было мало. Гуляки шли в трактиры и ресторации. Любовные парочки сами избегали встреч. И Тарас, оставаясь в одиночестве, делал зарисовки мраморных богинь и купидонов.
Тарас достиг в своем искусстве больших успехов. Его рисунки уже не были дилетантскими и ученическими. Это уже были смелые произведения, самостоятельные и оригинальные.
Эти часы, проведенные в Летнем саду, были для Тараса всегда вдохновенными. Тарас стал даже писать там стихи. Но он еще не знал, как это делается. И он без всякого уменья записывал на бумагу свои чувства и свои мысли и ту музыку, какая у него была на душе.
Более трех лет Шевченко провел в «учениках» у маляра Ширяева.
Это были тягостные годы. О каком-нибудь серьезном учении не могло быть и речи. Шевченко попросту попал к предприимчивому мастеру, который за кусок хлеба заставлял учеников работать на себя.
Но Шевченко не падал духом. С удивительным упорством и настойчивостью он продолжал заниматься своим рисованием.
Однажды, поздно вечером возвращаясь с работы, двадцатидвухлетний Шевченко зашел, по обыкновению, в Летний сад.
Шевченко был босой, без шапки, в коричневом халате. В руках у него были малярная кисть и ведро от краски.
Шевченко прошел по аллеям сада, разглядывая мраморные статуи.
Перед одной из статуй Шевченко задержался. Он сел на свое перевернутое ведро и стал срисовывать в свою тетрадь контуры мраморной богини.
Был поздний майский вечер. Белая петербургская ночь не мешала работать.
Один из прохожих остановился позади Шевченко и с любопытством стал смотреть на его работу.
Рисунок выходил отлично. Это было удивительно – смотреть на оборванного паренька, который так искусно и так уверенно рисовал.
Прохожий разговорился с Шевченко. Он оказался земляком Тараса. Это был молодой художник Сошенко. Он недавно приехал в Петербург для занятий в Академии художеств.
Сошенко с любопытством стал расспрашивать Тараса об его жизни. Он похвалил его рисунки. И сказал, что ему надо учиться и что, сколько он понимает, из него выйдет большой толк.
Сошенко дал Тарасу свой адрес и просил его зайти в воскресенье.
Шевченко был взволнован встречей. Он бормотал слова благодарности. Он так мало видел внимания к себе. Он не привык к участию или даже к какому-нибудь человеческому отношению.
И теперь он с чувством признательности смотрел на незнакомого художника, который обещал сделать для него все, что будет возможно.
В воскресенье Шевченко пришел к художнику на Четвертую линию Васильевского острова.
Тарас принес с собой связку своих рисунков.
Художник Сошенко стал внимательно рассматривать рисунки, хваля их и удивляясь необыкновенному мастерству маляра.
Сошенко не мог оказать Тарасу немедленную помощь. Он и сам ничего не имел. Он без копейки денег приехал в Петербург и только что устроился. Но ему чрезвычайно хотелось сделать для Тараса что-нибудь полезное.
Он решил показать рисунки в Академии и познакомить Тараса с теми людьми, которые могли бы оказать влияние на судьбу бедного маляра.
Через некоторое время Сошенко познакомил Тараса с известным писателем Гребенкой.
Гребенка с большим вниманием и добротой отнесся к своему земляку. Он помог ему приодеться и познакомил его с видными людьми. В частности, он познакомил его с секретарем Академии В. И. Григоровичем.
Этот секретарь был весьма влиятельный господин, преподававший в Академии «теорию изящного». Он был в приятельских отношениях с художником К. Брюлловым, слава которого в то время была велика и даже ослепительна. Об его картинах писались статьи. Общественное мнение и критика превозносили его до небес. Его последняя картина «Гибель Помпеи» прошумела на выставках Европы.
Брюллов с участием отнесся к Шевченко. Он похвалил его рисунки и познакомил его с придворным живописцем Венециановым.
И Венецианов, в свою очередь, рассказал поэту Жуковскому о несчастной судьбе талантливого маляра.
И вот бедным, доселе неведомым маляром заинтересовались столь влиятельные люди, что, казалось, перемена судьбы для Шевченко уже близка.
Брюллов хотел было зачислить Шевченко в ученики Академии, но, узнав, что он крепостной, пришел в уныние. По закону крепостной не мог состоять в учениках Академии даже при согласии помещика.
Надо было выкупить Тараса, либо уговорить помещика дать ему вольную. Но для этого необходимо было время и деньги. Дело явно затягивалось.
Художник Сошенко сходил к Ширяеву и упросил последнего дать Тарасу временный отпуск для того, чтобы тот мог посещать занятия в зале Общества поощрения художеств.
Ширяев неожиданно согласился, хотя сказал, что это блажь и напрасная затея.
Шевченко стал ходить на временные занятия по живописи.
Между тем Жуковский, близкий ко двору, в разговоре с государыней обрисовал ужасное положение талантливого юноши, который закрепощен и в силу этого не может стать художником.
Но что могла сделать супруга императора? Помещик – полновластный хозяин своих крепостных. Было бы неприлично вмешиваться государыне в то, что освящено царем и законом.
Оставались два пути: купить Тараса у помещика или склонить помещика к филантропическому шагу – дать Тарасу освобождение.
Жуковский просил Брюллова заняться этим делом.
И вот Брюллов отправился к полковнику Энгельгардту для переговоров.
Неизвестно, каков был разговор помещика с Брюлловым. Известно только то, что Брюллов вернулся от Энгельгардта взбешенный до последней степени.
«Это самая большая свинья из всех свиней, каких только мне приходилось видеть», – сказал Брюллов в ответ на расспросы о результатах переговоров.
Шевченко, узнав о неудаче, пришел в такое отчаяние, что хотел покончить с собой.
Брюллов утешал его. Жуковский, узнав об отчаянии молодого человека, написал ему успокоительную записку.
Решено было снова обратиться к Энгельгардту с просьбой назначить цену на крепостную душу Тараса.
Сошенко вызвался было пойти к помещику для переговоров. Но появление бедного художника у блестящего офицера могло бы сорвать дело. И по этой причине для переговоров попросили пойти придворного живописца Венецианова. Быть может, он, близкий ко двору человек, имеющий генеральский чин, сумеет задеть чувствительные струны сердца помещика, и тот пойдет на филантропию или же назначит «божескую» цену за крепостную душу.
Полковник Энгельгардт был раздражен назойливостью художников.
Он целый час выдержал придворного живописца в своей передней. И когда принял его – разразился упреками. Он сказал:
«Что вы, собственно говоря, хотите от меня вместе с вашим Брюлловым? О какой филантропии вы изволите говорить? В этого крепостного я вложил изрядные деньги, для того чтобы он был тем, каким вы его видите. Я решительно прошу вас не говорить мне о какой-либо благотворительности или филантропии. В наш коммерческий век это, сударь, просто смешно слышать. Моя крайняя и решительная цена за крепостного Тараса – две с половиной тысячи рублей ассигнациями. Если вам будет угодно теперь об этом предмете говорить – давайте будем говорить».
Сконфуженный и растерянный придворный живописец вернулся от помещика.
Жуковскому пришла мысль собрать деньги для того, чтобы выкупить Шевченко. Это он берется сделать в кругу придворных людей.
Но Брюллов сказал, что будет, пожалуй, лучше, если он напишет, скажем, портрет Жуковского, и этот портрет они за две с половиною тысячи разыграют в лотерею.
Так и было сделано.
Брюллов написал портрет Жуковского. И вскоре деньги были собраны.
Придворный живописец Венецианов снова отправился к Энгельгардту.
Помещик, несколько поломавшись и поговорив о том, что Шевченко стоит значительно дороже, чем он за него спросил, дал отпускную.
Это был знаменательный день для Шевченко – 22 апреля 1838 года.
