Текст книги "Дневники 1928-1929"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

Из всего этого выходит вовсе не то, что Гоголь выше Толстого, но что Толстой ближе мне. Не то, что я в самом деле себя равняю с Толстым, а что я сосед его, привык и как себя самого сужу по соседству, по-родственному. Напротив, Гоголь постигает мир по-иному, мне его постижение недоступно, я смертный, он – бог. В этом нет раболепства, а очень хорошее и нужное всем удивление. Вначале, пока я не расписался и не обрел себе среди писателей друзей, соседей, вообще не <1 нрзб.>в своем хозяйстве, я даже никогда <1 нрзб.>себя…

Ответ М. М. Пришвина Д. Л. Тальникову:

Дорогой Давид Лазаревич,

Мой рассказ «Медведи» поразил Вас своей поэтически неоправданной жестокостью потому, что в «Огоньке» Вы прочли только часть его. Во второй его части, где описывается весьма рискованное мое положение в борьбе со вторым медведем, оправдывается «расстройство» от первой части тем, что читатель вводится в цикл тех самых идей, которые возникли у Вас при чтении. Первая часть – это, в своем роде, «обнажение приема», предпринятое с тем, чтобы читатель с разбегу мог переварить серьезный материал второй части. Мне самому неудобно защищаться в художественной независимости рассказа от «эгоистических побуждений». Вы это сами увидите. Рассказ целиком будет печататься в ближайшем очередном сборнике «Перевала» и в «Охотничьей газете» Московского Союза.

Вы согласитесь со мной, что раз я обещаюсь Вам второй частью рассказа дать цельное художественное произведение, которое должно преодолеть и просветлить жестокость жизни, тем самым я даю Вам исчерпывающий ответ, потому что к жестокости мы приводимся своими страстями, и я лично не вижу иного средства борьбы с ними, как отдаваться им с тем, чтобы преобразить их изнутри и просветлить.

Вы говорите о Гамсуне, что он не жесток в своих произведениях, но Вы же отлично знаете по всем моим охотничьим и детским рассказам о животных, что и я не жесток. Охота вообще из страсти кажется наименее жестокой. Возьмите, например, любовь, которую так отлично описывает Кнут Гамсун. Какая это любовь без жестокости? И сколько несчастных детей, жертв нашей страсти, живет на земле исключительно только «грех наших ради». Вы доктор, Вам знакома генетика, и Вы знаете, что никакие законы наследственности наших пороков не останавливают людей от страсти любви и размножения.

Охота исчезающе маленькая, почти игрушечная страсть среди наших безумных страстей. Я лично являюсь врагом тех моралистов-аскетов, которые стоят за насильственное их прекращение. В моем понимании страсть является очагом нашей творческой преобразующей деятельности. Так семья с нежной, самозабвенной заботливостью родителей о детях является творческим преображением любви. То же самое делает своей жестокой страстью любви и поэт, вместо живых детей он дает нам свои нежные, написанные собственной кровью поэмы.

Скажите, что же делать мне со своей охотничьей страстью? Вот Вы, заступник животных, наверно даже и не знаете, что к этой весне мы, охотники, огромными многолетними усилиями так нажали на правительство, что оно запретило весеннюю охоту во всей стране. Мы, охотники, переживая свою страсть, как это ни странно, являемся в то же время и единственными, активными охранителями природы.

Миллионы людей в нашей стране сами собственными руками режут свою скотину, и только незначительная часть городской интеллигенции, воистину жестоких людей, освобождена от этой тяжкой обязанности, получая мясо из лавки. Я Вам скажу больше, не будь у нас в стране вдумчивых охотников-хозяев, вы бы, городские милые прекраснодушные люди, незаметно для себя всю природу съели бы в ресторанах.

<На полях>К следующей субботе заказать комнату.

4 Апреля.Продолжается чудесная весна света с легкими ночными морозами и солнечными днями. На избранных деревьях ночуют вместе грачи с галками. Грачи рано умолкают и спят, а галочки все разговаривают.

Трубецкой 5 лет играл в кино на виолончели и кормился этим. Он все пять лет был в профсоюзе, хотя все пять лет был лишен избирательного голоса. Теперь как лишенца его исключили из профсоюза, и тем самым он не может играть в кино. Все пять лет игравшие с ним музыканты, пианист и скрипач, отказались играть без Трубецкого, и трио, пять лет веселившее город, распалось.

Политическая атмосфера сгущается до крайности.

Стрельба лонгами

На 108 шагов в 3″ круг. Две зоны поражения, верхняя и нижняя, разделение приблизительно диаметром круга в 3″.

<На полях>Опыт назавтра. Продержать ружье сухим до завтра. Стрелять по 2 пули, каждый раз прочищая очень сильно сухой марлей.

Предполагаю влияние масла. Делаю многие опыты, большинство показывало на влияние масла. Установил было (мишень № 1), что по мере сжигания масла пули затруднялись нагаром спускаться. Против этого опыт на мишени № 2. После чистки с маслом и плохого его стирания пули с прицелом под самое яблоко, все 5 в яблоко. После того стираю нагар чисто-начисто без масла, пули идут в верхнюю зону.

5 Апреля.На восходе очень сильный мороз в тишине, но солнце выходит такое сильное, что непременно днем подкиснет дорога. А снег лежит нетронутый, наст скипелся, путь, как по асфальту.

Мой тетерев на восходе волнуется и копается, токовать начинает после восхода.

Кента по обыкновению своему переживает мартовское воображаемое материнство, только в этот раз в сильнейшей степени. Задние сосцы у нее очень заметно припухли. Со двора сейчас же просится домой, ноет, бросается в свою корзину и ложится. В доме, когда позовешь ее из кухни, ноет, ищет щенят под кроватями и диваном.

В общественной жизни готовимся к серьезному посту. В кооперативах теперь уже нет ничего, нельзя купить без книжки калоши и чулки, а по книжке дают на 5 человек одну пару калош. Где-то в глухих подпольях неистребимые торговцы ведут свою работу, наверно, предусматривая весь опыт прошлого. Вероятно, жизнь тут уже чисто волчья: злость, ловкость, внешний страх и внутренняя ночная отвага. Почему я не занимаюсь ими? Еще надо сходить в Параклитский коллектив.

Кончилась «передышка» Ленина. Начинается сталинское наступление.

Комсомольцы в Сергиеве объявили весеннюю организацию в посевной кампании с начальником штаба и т. п. С одной стороны, вспоминается федоровское применение военных сил в борьбе с природой, с другой – аракчеевские военные поселения.

Обнажение приема. На этом месте работа моя по восстановлению пережитого на Дубне в поисках раскрытия очень волнующего меня смысла существования реликта ледниковой эпохи, этой необыкновенной Клавдофоры, внезапно оборвалась: меня вызвали для заключения договора на второе издание собрания моих сочинений. Я воспользовался случаем, собрал крупнейших писателей и прочитал им всю «Журавлиную родину» главу за главой от юбилея Максима Горького до плеса Ленина. Чтение заняло почти три часа, но слушали меня очень внимательно. Мне хорошо читалось, и я уже начал было про себя понимать это внимание в пользу моей работы, как вдруг что-то случилось в то время, когда я от глав, посвященных самоисследованию в творчестве, перешел к движению своей экспедиции для исследования края, и шарообразная изумрудно-зеленая таинственная Клавдофора напомнила всем книгу сказочного моего путешествия по Северу за колобком. Начиная с главы «Константиновская долина» читать мне стало не только легко, а волшебно приятно, как будто после езды на недурной, впрочем, телеге с железным ходом и по недурному шоссе я сел в мягкую кабину аэроплана и полетел. В этот момент я понял, что вниманием к тем длинным, предшествующим действию главам я обязан был исключительной культурности писательского общества. Червячок сомнения, конечно, гложет меня и относительно успеха второй части; показалось, конечно, гораздо лучше, чем есть, потому что сравнительное облегчение чтения всем напомнило близость всегда отличного ужина в доме нашего хозяина, тоже как Заболотское озеро свою Клавдофору, сохранившего в реликтовом порядке все очарование древнерусского простодушного и щедрого гостеприимства.

Когда чтение кончилось, милая женщина, соединившая чудесным образом в себе даровитого поэта, заботливую мать и отличную хозяйку, пригласила нас в столовую. И вот, когда мы утолили голод и жажду, один очень опытный литератор (создавший некогда влиятельный кружок «Серапионовы братья») высказал первую мысль о моей работе:

– Это обнажение приема.

Я был уязвлен и поражен. Моим побуждением к работе были непорядки в творчестве родной страны, жестокая обида за обвинение в жречестве и заговоре молчания, мною руководил отличный задор превратить свою защитительную речь в художественное произведение. И после всего этого, оказывается, я только поработал для формального метода! Я был так наивен, что сказал формалисту:

– Честное слово, я не читал Шкловского и работал своими собственными приемами!

– Честного слова нет у художника, – ответил формалист, очень умело скрывая тончайшую улыбку, – вернее, оно есть, но тоже, как прием. И что вы волнуетесь, у вас вышло очень недурно, после живых рассуждений о творчестве, так теперь всех интересующих, этой доли современности, обрыв в Константиновскую долину с этим озером и Клавдофорой, в гущу народа, в трактир, вышел прямо блестящим. Несомненно, так удалось благодаря обнажению приема. Лет пять тому назад я сам пробовал использовать этот превосходный прием в одной повести…

Пришло время и мне подумать о своих усах, чтобы не очень дрогнули от улыбки: насколько я все-таки понимал формальный метод, чтобы его раскрытие приемов ценить за невозможность их использования, за стимул искания своего, совершенно нового.

После формалиста сказал блестящий драматург, благодаря своему большому свободному таланту наверно никогда не думавший о приемах:

– Я признаю твою вещь очень хорошей, но только с тех страниц, когда начинается действие, а все эти рассуждения о творчестве… это не искусство.

<На полях>Эта неделя: прислуга 14 р., хозяйство 16 руб., хозяйство 10 руб. <2 нрзб.>30. Поездка в Москву 10 р.

7 Апреля.Благовещение.

С утра субботы и до утра Благовещенья валил валом снег небывалой за зиму силы, крутила метель. Думали все: вот это переворот, завтра после метели пойдет дружно вода. А вышло, после метели жиганул мороз, и в Благовещенье солнце просияло над такими свежими, нетронутыми снегами, что смотреть вокруг себя не было возможности…

Скопленная сила гневной ярости у меня так велика, что если упереться пяткой во что-нибудь и брехнуть, так от одного бреха враги полетели <бы>, как дым от дыхания, но пятке моей не во что упереться – скользко! и от силы своей я сам еду по грязи назад.

В Москве провел равнодействующую провинциальной злобы и столичной «разумной действительности», получилось убеждение в незыблемых основах бытия нашего. Больше всех успокоил меня П., объяснивший все как обычный «зигзаг»: «мы зигзагами движемся».

До того ясно стало положение, что можно его сформулировать. Наша творческая слабость получается от стирания особенностей всякого таланта, инициативы, позиций личности, добытых любовью и усердием к труду. Из всего этого, однако, получается как бы желатин для питания положительных бактерий…

Трио. Скрипач, пианист и виолончелист Трубецкой, выступая в кино постоянно и часто на всяких вечерах, за пять лет завоевали сердца Сергиевской публики. Даже старушки приходили послушать трио и, роняя слезы при нежных мелодиях, говорили о Трубецком: «Самому царю князь играл, а теперь кому?» На простой дудочке князь Трубецкой с аккомпанементом пианиста и второй скрипки играл так очаровательно, что раз даже начальник милиции не выдержал, послал музыкантам записку, и Трубецкой объявил свой номер: «По требованию начальника милиции будет исполнено «Не искушай!».

Все пять лет Трубецкой был за происхождение («з.п.» зепе) лишен избирательного голоса, но по простоте начальства состоял членом профессионального союза работников искусств. В нынешнем году его как лишенца разъяснили и уволили из членов Всерабиса. Вместе с этим, как не состоящий в союзе, он автоматически был уволен из кино. Скрипачу и пианисту предложили взять себе сотрудника из Москвы, но по сочувствию к Трубецкому, по любви к своему искусству они отказались играть с неизвестным московским музыкантом, и «трио» распалось.

Вот эта безумная уверенность, что всякого работника, со всякого места в любое время можно снять и заменить совершенно таким же со стороны качества труда, и разрушает всякое творчество жизни. Самое худшее, что тут не в логике дело, не в разуме, а в такой же, как в Бога вере в арифметическое правило: «от перемены мест производителей произведение не меняется». При этом еще замечательно, что если случай, подобный «трио», дойдет до сведения любого коммуниста, то всякий из них непременно скажет одно и то же слово: «головотяпство», так что зло, расстройство жизни с их точки зрения происходит не от их хорошей, прекрасной веры, а от остатков предрассудков самодержавия.

Молодежь всегда жестокая, беднота в массе всегда завистливая и злобная, даже и понятия не имея в арифметике, легко усваивает себе веру в формулу «от перемены мест» и, считая себя по невежеству лучшим производителем, становится на место тех опытных работников, под строгим руководством которых они бы только и могли работать.

Естественный путь самого творчества требует учителя, и потому тот из молодых, кто в силу своего таланта вступил на творческий путь, непременно теряет и веру в разрушительную формулу. В искусстве это все видно насквозь и уже понято и приняты суровые цензурные меры.

Сейчас склонны все понимать то, что я называю «верой», просто выгодой для сидящих у власти, но, конечно, это они следствия принимают за причину.

Надо на очередь: проследить со всей добросовестностью и уважением эту веру и добраться до первоисточников.

Первый материал: самодержавие породило бюрократию, революция разбила бюрократию и вместо чиновника и традиции поставила запрос на живую личность. Отсюда заградительные отряды для «волка в овечьей шкуре». С этой точки <зрения> наше время надо понимать как запрос на действительную, живую личность, могущую преодолеть все рогатки. Притом учтен опыт Бонапарта и многое другое.

<На полях>Вернадский – Биосфера.

Олеша – Зависть.

Сегодня мне стало до крайности ясно, что и необходимо, и могу я взять себя в руки как в отношении: 1) строгой экономии в расходовании своей рабочей силы, 2) так и в неуклонном внимании к своему домашнему хозяйству, 3) установлению личины для дураков и 4) предусмотрительной охране себя при независящих обстоятельствах, напр., головной боли, внезапных вторжениях всякого рода «врагов».

Меня остановила от решения такого одна мысль, что с чего-то начать надо совершенно материального, чувствительного, напр., бросить курить и, что раз я этого не могу, то и ничего не могу, и все только блажь.

Что же, в чем дело?

Хорошо, решаюсь. Вместо куренья буду стрелять: 10 руб. в месяц на куренье = 200 <1 нрзб.>патрон, т. е. в день 7 штук. Возня с патронами, их набивкой, стрельбой, уходом за винтовкой наполнит пустоту.

Начать с того, чтобы 1) истребить в доме все запасы папирос и табаку, 2) ни в коем случае дома не говорить об этом, пусть заметят сами, что не курит, 3) немедленно после истребления пойти пострелять из винтовки, потом идти в город за конфетками разными: ландрин, мятные лепешки. При работе так считать, что пока первая работа состоит в отучении себя от табаку и, если не будет писаться, немедленно выходить на воздух, бродить. Даю себе срок до 8 часов, ровно в 8 закуриваю последнюю и тем кончаю.

8 часов, все истреблено, даже коробочки египетские, привезенные Левой с Сахалина, полетели в сортир. Закурена последняя. Прощай, друг мой, табак, навсегда, подписан договор с самим Господом Богом! Благодарю тебя, табак, за школу смирения и милостивого отношения к человеческим слабостям, принимаю завет твой и оговариваю его в договоре с Господом никогда никого не учить своей личной моралью, словами без дел. Папироса кончается, втыкаю окурок в пепельницу. Конец! Ключ и Замок.

7 вечера. Скоро 12 часов пройдет с тех пор, как я бросил курить. На улице встретился доктор Кочерыгин, говорит, что раз он месяц не курил и думал, ломать будет, а ничего, дня через два и забыл. «Зачем же, – спрашиваю, – теперь курите?» – «А жизнь-то какая? – отвечает он, – я не пью, весь день работаю, чем мне побаловаться, а так без всего, как рабочая скотина, жить невозможно».

Правда, бросить гораздо легче, чем кажется. Но, конечно, вначале легкость объясняется некоторым подъемом, в сущности, постоянно о папиросе думаешь, и недостаток компенсируется сознанием чего-то необходимо нужного, чего достигаешь по собственной воле. Мало-помалу нравственная сторона отпадает, и во время работы будет прямо тянуть. Сегодня работать остерегаюсь, но беллетристика отлично читается.

От Полонского телеграмма о «Журавлиной родине»: «рукопись наборе». Посланный попросил папиросу. Я сказал: «Нету». – «Как, нету? – бросилась Павловна, – как ты мог все покурить». Я растерялся было, но успел справиться и потихоньку сказал: «Не дам, а то разболтается, так скорей уйдет». Чрезвычайно интересно, когда же она догадается, что я не курю. Постоянно жаловалась на табак, видела меня только с папиросой, и вот не курю, а она рядом со мной и не знает.

<На полях>Гиз: Март – 500 р.

«Жур. Родина» – 1000 р.

«Огонек» – 300 р.

«Звезда» – 200 р.

«Нива» – 100 р.

______________

2100 р.

Долги 1800 – налог

«Раб. газ.» 600

______________

2400 руб.

Итак, я в долгу: 300 руб.

С 20-го Апреля по 20 Мая:

Билет на 3-х 100 руб.

+ 100

______________

Весь месяц 300

Деньги

Налог 1800 руб.

Долг «Раб. газ.»: 600 руб.

________________________

2400 руб.

Взамен налога

15 Мая – 600–200 = 800

15 Июля – 600 – «Раб. газ.» 200 = 800

15 Июля – 600–200 = 800

Август – 200 = 200

До 1-го Августа с Марта от

Гиза 2500 руб., т. е. все это и нужно

На жизнь – «Жур. Родина» – 1000 р. 4 месяца

<1 нрзб.>– 500

_______________

1500

От «Звезды» получено 200 р.

Выдано на хозяйство 20 р.

Антенна 3 р.

Марки, спешные письма 3 р.

Леве за квартиру —

<1 нрзб.>

Телеск. Между Е и К – т. е. правый рожок делит дугу пополам. Это на верхнюю зону: из 5 пуль после чистки 3 в цель, 2 последние спустились.

10 Апреля.Вчерашний день с утра до ночи шел снег. Сегодня мороз и солнце встает во всей славе.

Труден был вчера день без курения! Сегодня встал гораздо более бодрым, в эту ночь, хотя и не совсем нормально, а все-таки спал. Пробую даже работать. В этом все и есть: научиться работать без табаку.

11 Апреля.Вчера Ефрос. Павловна сказала: «Что это, собака тут была, или опять папиросы такие вонючие?» – «Скорей всего, папиросы», – ответил я, очень обрадованный, что она все еще не замечает. Так и пройдет мое мученье незаметно для нее, как иной раз обои в комнате: проводишь дни и ночи в своей комнате, а спроси, что на обоях изображено, – не скажешь. Видеть человека постоянно перед собой, значит, и не видеть его. «Старик еще жив?» – «Должно жив: показывается».

Тетерев токует ровно в полдень и по-самому настоящему. Я сегодня долго разглядывал, звук – «круты перья» получается при закрытом клюве, потом он открывает рот, набирает воздух и тогда при закрытом клюве издает самый сильный звук. Я очень долго наблюдал, Ефрос. Павловна мне крикнула снизу: «Захвати себе папиросу».

Я сегодня сказал, что очень сильно закуриваюсь, хочу немного меньше курить и вместо папирос есть соленые сухарики. Она мне сделала сухарики, и с ними стало много легче. Вообще сегодня полегчало, реже вспоминается и не так больно, работаю почти нормально.

Бывает, мелькнет: «Вот сейчас разденусь, сяду отдохнуть, покурю» и прямо вспомнишь с болью, что никогда больше не покуришь. Очень мне это напоминает время влюбленности, когда убедился, что не любит она меня и нужно все бросить. Так вот было тогда тоже, чуть забудешься от боли, но всегда затем острейшей силой возвращается: «Никогда!», то, что у всех есть, каждому дано, как доступная всем радость, тебе – нет, и не будет никогда!

Доклад о журнале.

1) Литературно-краеведческий отдел. Очерк.

2) Жестокость, в которой обвиняют охотников со стороны, присуща не охоте как таковой, а возрасту охотника.

В наше время —

3) Существуют журналы – среднее учебное заведение, а нужен ВУЗ.

12 Апреля.Продолжается весна света с нетронутыми снегами.

Сегодня я убедился, что вполне могу отвыкнуть курить, потому что отлично работал, если же работа вдет, то все остальное мало-помалу и <1 нрзб.>, согласно работе. Уже сегодня при воспоминании о куреве я не чувствую той острой утраты «никогда», как вчера, вспомнишь, съешь соленый сухарик, и ничего. Сказать, что очень расстроены нервы, не могу, но мало сплю, и явилось никогда не бывалое: проспишь 5–10 минут, вдруг просыпаешься, кажется, долго спал и вовсе выспался, глянешь на часы, не поверишь, пощупаешь их – идут! посмотришь стенные – то же самое. Это чуть-чуть беспокоит.

Ружье, как обыкновенно, вычищенное, пронесло две пули в цель, а потом спустило и стало бить ниже вправо (нижнюю зону). Я вычистил его без масла – било по-прежнему, вычистил с маслом – било по-прежнему. Но у меня установлено, что бьет вверх непременно после прочистки. Вспомнилось, что прочистка дома обыкновенно бывает с отнятием ствола. Я отнял ствол, – ружье ударило вверх, когда спустило, я опять отнял – не повлияло; потом отнял и прочистил – взяло опять вверх. Удивительно, как это раньше мне не приходило в голову. Почти нет сомнения, что перемена происходит не от чистки, а от разбора ружья.

15 Апреля.В ночь с субботы на воскресенье мороза не было, и за вчерашний день сильно продвинулась весна. Сегодня серое утро после ночного дождя, по-видимому, приходит последний конец весны света.

Субботу я провел в Москве и ночевал у Б. М. Новикова. Полонский наговорил много хорошего о «Журавлиной родине». Начали охотничий журнал.

<На полях>Борис Николаевич Скворцов 2.10.15. Б. Афанасьевский, 15, кв. 6 (военный – пристрелка Саведж). Труд. = давление жизни. Если я строю здание и вдруг дерево падает, и я говорю: «поддержи» – это его работа считается за «труд», а у меня что?

16 Апреля.Вчера мороз подхватил, и опять остановилась весна. В лесу снег и не тронут… В поле наст, и можно идти без лыж во все стороны.

Сон не возвращается. Просыпаюсь в 3 у., днем хорошо, если удается соснуть час. Нервы расстроены. Не работается. Вероятно, все сошлось вместе, и влияние раннего света, как было всегда, и самолишение табаку. Но надо иметь в виду, что при всяком расстройстве вина будет ложиться на табак.

Накопление темы: лес, медведь и ребенок.

Читаю с большой пользой «Биосферу» Вернадского. «Эмпирическое обобщение» (система элементов Менделеева) – это значит найти факт, установить и ничего не говорить за него, так сделать, чтобы открыть и не говорить, а чтобы само открытие о себе говорило. Это будет самая чистая вера и святой подвиг…

<На полях>Не кризис, а <1 нрзб.>. Раскрыть: творец играл и забыл игрушку <1 нрзб.>, а «в поте лица»…

Лес в Завондошье: в Сергиеве.

40 руб. Петя увез. Взял из кассы 100 р. 22 руб. на дрова, 20 руб. керосинка.

17 <Апреля>.Солнечно-морозный тихий день. Прекрасная прогулка по линии: сухо, тепло, а по сторонам горы снега.

18 <Апреля>.Солнечно – морозно – ветрено.

19 <Апреля>.Весь день летит мокрый снег.

<На полях>На третью ночь «так» <5 строк нрзб.>.

Глава «Утро свободы». Как человек я завоевал себе свободу быта: я могу жить одинаково в хижине и дворце, с головной болью, при переходе от одного к другому не более как в течение двух-трех дней. Но это пустое завоевание, главная тревога и настоящее мученье в моей молодости было, что я живу в духовно низшей среде с суконными рылами, а где-то есть калачный ряд, и мне с моим суконным рылом в калачный ряд никогда не пролезть. И мое главное завоевание теперь состоит в глубоком убеждении, что калачный ряд, хотя и существует, но совершенно не зависит ни от класса, ни от образования, богатства, бедности: как новые биологи утверждают всюдность жизни, так и я убежден, что близкие мне люди находятся почти в равном числе во всякой среде. Не робеть во дворце после хижины, не стесняться хижины после дворца – это все пустяки. Но быть убежденным во всюдности жизни, в том, что нигде ты не будешь один, везде одинаково явится к тебе равный человек, – это завоевание, это счастье человеческое, и я им обладаю.

Как писатель я отличаюсь от многих писателей только тем, что завоевал себе свободу в отношении к материалам: мне совсем не нужно ни книг, ни быта, все это приходит само собой в помощь к чему-то главному. Быт и книги в моем понимании – это ответы, а ценное – это рождающиеся в себе вопросы, большие, с которыми постоянно живешь, и бесчисленные малые. Вот это сознание, что никакая книга, никакой мудрец, никакая среда не прибавят тебе ничего, если внутри тебя не поставлен вопрос и если есть вопрос, убеждение, что на всяком месте можешь ты найти ответ. Так мало-помалу я стал вместо библиотеки посещать поле и лес, и оказалось, что там читать можно так же, как и в библиотеке.

Лесные догадки и после них.

Одну книжку, однако, я с собой всегда беру, но отношусь к ней особенно: я читаю ее постоянно все лето. В нынешнем году такая книга у меня «Биосфера» Вернадского. В ней говорится такое, о чем все мы, обладающие чувством природы и поэзии, сами знаем, и до нас знали египтяне, и до них тоже наверно это знание сопровождало всех и навсегда. Это знание до того много раз повторялось, долбилось в стихах бесчисленных поэтов, в учебниках, хрестоматиях, что перестало нас дивить, мы встречаем его как азбучную истину и сами не думаем. Это знание состоит в том, что мы – дети солнца. Вернадский в своей книге доказывает это, как он говорит, путем эмпирических обобщений и, благодаря этому, непривычному подходу, избитое в поэзии место становится новым: чувство новым бурным потоком мчится в берегах, созданных знанием. С этой мыслью брожу я среди цветов, что-то вспоминаю и думаю. Я не смел бы никогда признаться, как я думал о солнце, если бы не книга ученого, он доказывает это «эмпирически», я же хочу доказать по себе…

Начало предшествующей главы:

То прекрасное, доброе и полезное, что создано революцией, находится не на всяком месте и доступно не всякому глазу. Может ли мой глаз это видеть? Я думаю, может, но только не здесь, не в этом болотном краю. Я, напрягая всего себя, чтобы увидеть новое лучшее, готовлюсь стоять за него, воевать, но древний крестьянин, осужденный в поте лица обрабатывать землю, и крестьянин-ребенок, дитя с удивленными глазами… встают передо мной и в этом краю совсем заслоняют то, во что я всматриваюсь…

20 Апреля.Теплое и серое утро, потом дождь на весь день и первая гроза.

23 Апреля.День 20-го оказался случайным. 21-го шел мокрый снег, 22-го замерзло, и сегодня утром опять «весна света» – морозное ярко-солнечное утро.

«Море лесов» – это не плохо, только немного обидно за лес: море морем, а лес сам по себе не хуже, по мне, так и лучше моря. Я не могу долго созерцать море и лес и если не вправду разгуляться, то хотя бы вообразить, поласкать себя возможностью принять личное участие в этой великой картине. Но море мне недоступно, корабль – это большая сложность, да притом еще держится на поверхности. А лес, такой же большой, как и море, вон там внизу начинается, и ты можешь спуститься туда без всего, прямо идти по компасу, сколько лишь ноги выдержать могут. Лес меньше обманывает, чем море, а между тем, если смотреть с высоты на великие уймы леса до самого горизонта, заманивают они к себе не меньше, чем море. Острова и елани, <1 нрзб.>, поляны, болотная проредь в низинах и еловая густель в нагорьях издали сливаются в сплошной темный лес, и он уходит, синея все больше и больше вдаль. А там далеко где-нибудь есть же холмы выше наших? Непременно есть такие большие разбросанные холмы. Вдали они как бы сходятся, и оттого за нашей первой темно синеющей грядой где-то далеко возвышается другая легкая лиловая гряда. А в хороший прозрачный день случается, за лиловой грядой видишь еще, но какая она, невозможно сказать, какая хорошая, самая любимая моя даль.

Чуть голубеет окно с намерзлыми, сходящими за день веточками утренника. Но голубым кажется мне, обрадованному, отблеск красной зари, но тут же я вспоминаю, что окно мое выходит на запад, и понимаю: это на голубое, расшитое кружевами окно падают лучи уличного электрического фонаря. Пока в другой комнате вскипает для чая вода, я убираюсь, одеваюсь и умываюсь. Чай настоялся. Наливаю, ищу глазами по столу – нет молока. Тихонечко спрашиваю мать, и она приученная детьми слышать во сне, отвечает: «Сегодня нет молока». Все переменилось. Рассчитывая на чай с молоком, я хотел напиться в столовой и затем идти в кабинет писать свою большую тяжелую вещь. Но чай без молока я несу прямо в кабинет, пью <2 нрзб.>, изредка прихлебывая, и начинаю рабочий день легкими записями в свой <1 нрзб.>дневник.

Из научных книг интересны те, которые отвергают что-нибудь общепризнанное, так если, например, в книге отлично будет доказываться вращение Земли вокруг Солнца, – мы не только не станем читать ее, но от одного вида такой книги явится позыв на тошноту; если же в книге будет сухо, скучно и пусть даже совсем непонятно доказываться обратное, вращение Солнца вокруг Земли, мы с наслаждением станем читать эту книгу.

<На полях>За сапоги доплачено 40 руб. Леве сегодня 3 р. Сегодня Павловне на хозяйство 30 руб.

25 Апреля.Замошкину:

до 5-го Мая новый материал представить не могу, пусть разделят и <1 нрзб.>май – июнь. К первому июля будет дано 4 листа.

<На полях>Дано Пете на билеты и проч. 50 руб.

Паспорт в милиции.

То ясно, то пасмурно, и морозы непременно каждую ночь. Поверх льда в малых речках бежит черная вода, а берега белые, даже на южных склонах очень мало проталин. Леса по-прежнему завалены снегом. Вчера утром мы услышали жаворонка и потом скоро его рассмотрели: он не вился над землей, а пролетал, может быть, он откуда-то с юга всю ночь летел – трудился, и утром ему стало хорошо на солнце: «все равно, – сказал он себе, – хотя и снега внизу, и мне, может быть, еще долго лететь, за <1 нрзб.>попробую». И так он с песней летел над снегами, пролетая <2 нрзб.>пел и пел…

Потом с той же стороны показалась стайка чаек, они летели низко над нашими грязными задворками и так прекрасны были, что соседка Дуня вскрикнула, а ее работники стояли некоторое время с раскрытыми ртами. Вечером я слышал трескотню дроздов-рябинников.

26 Апреля.Утренник был, но день вышел серый, после обеда был дождь маленький, вечером расчистило, чтобы назавтра опять дать место утреннему морозу.