Текст книги "Дневники 1928-1929"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

М. М. Пришвин
Дневники

1928

<Сергиев Посад>

Без даты.Гениальность проявляется тем, что человек отдается своему делу, как в обыкновенной жизни отдаются между собой люди друг другу, рождая детей для будущей жизни; гениальность обходит природу жизни людей настоящего и чертит план будущего: гениальные люди не обязаны рождать живых детенышей и посвящать себя заботе о их существовании и воспитании. Жизнь гениального человека лично пуста и вся целиком распределяется в деле для будущего.

Но был один гениальный человек с таким мучительным сознанием своей пустоты в настоящем, что всю свою гениальность направил к восстановлению священного рода, как в Библии, и прославил свой личный семейный очаг, как идею (Розанов).

О Горьком

Дорогой Илья Александрович ^{1} , в юбилейный сборник о Горьком оказалось написать что-нибудь связное мне невозможно. Меня сплющивает слава Горького.

1 Января.Окна не только в морозных узорах, но кроме того снизу, с наружных подоконников, поднялся на стеклах снег, подбило окна снизу снегом и еще стало уютнее, намекая на возможность совсем скрыться под снегом и так остаться в своем тепле до весны.

<На полях>Уважаемый тов. Сергеев, обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой поручить Вашей канцелярии выписать на мое имя: Сергиев, Комсомольская, 85 все охотничьи журналы СССР на 1928 год.

Послано Пекину.

2 Января.Валит снег.

3 Января.Тепленько, тихо, солнце показалось. Прекрасно в засыпанных лесах, в саженом ельнике каждое дерево стоит, как на скатерти. Князь пошел на охоту ^{2} . У меня грипп, я не могу.

4 Января.Новый год мой начался хворью. Роман мой трещит по всем швам ^{3} .

Во время переписи где-то в тундрах на севере Восточной Сибири застрелился некий Гиршфельд. Я его видел один раз в редакции: очень некрасивый, рыженький, в сильных веснушках еврей. Он дал мне несколько номеров журнала «Охотник», просил прочитать и ответить ему, есть ли у него талант…

Однажды в редакции большого журнала ко мне подошел очень невзрачный рыженький, весь покрытый веснушками еврей и просил прочесть меня его очерк в журнале «Охотник» и сказать, есть ли у него талант. Я взял журнал, положил на диван для чтения после обеда, но кто-то спихнул его за диван, и я прочитал очерки только месяца через два, когда журнал появился из-под дивана. Один очерк поразил меня проникновенным описанием леса и жизни северных охотников. Я разгадал секрет его влияния на читателя: автор открывал кусочек своей страдающей души и брал действительный лес, действительных людей так, будто они выросли все на его собственной крови. Но так ведь и нужно писать! Скорее только надо укрепить автора в огромной важности его дела, чтобы он, истекая кровью, получил восстановление сил и равновесие. Тут, может быть, надо одно только движение, одно слово участия. Я спешил, но автор куда-то исчез. Через день я тоже остыл и все забыл, только оставался в памяти таежный лес, где не было никаких птиц, кроме дятлов: лес дятлов-плотников, без перерыву стучащих сильными носами о дерево. Только раз в темноте во время ночевки в этом лесу дятлов странник при свете костра увидел одну ель, и она была та самая, знакомая, родная… Больше ничего не было близко ему, и тайга выступала резко, отчетливо в очерке только потому, что была очень холодна и автор очень горяч.

Прошел, кажется, год. Возле меня рассказывали о самоубийстве какого-то еврея на крайнем севере Восточной Сибири во время переписи населения. Это было очень странно слышать о самоубийстве еврея в тайге, я вспомнил описание тайги с дятлами, и мне мелькнуло: это он! И оказалось, да – это он, тот самый, искавший во мне сочувствия. Я скоро разыскал бывшего при переписи с этим евреем его товарища, русского юношу-богатыря, и он мне сказал, что его товарищ застрелился, вообразив себе, будто заразился сифилисом. Но после смерти доктор установил: это не был сифилис, это был прыщик. Много рассказывал мне юноша-богатырь о страшных подробностях кончины его товарища, как потом он остался совершенно один среди дикарей в тундре с казенными деньгами, как он мчал труп на оленях триста верст в ближайший городок. В заключение рассказа юноша вспомнил, что сделал копию с посмертной записки. «В ней ничего особенного», – сказал юноша, ленясь разыскивать ее среди своих вещей. Но я настоял, и богатырь принес мне этот листок:

«Борис, прости, что оставляю тебя одного, не знаю, как ты справишься со всей работой, но я не могу жить: я заразился сифилисом. Теперь в этой записке я хочу дать некоторые поручения, которые, надеюсь, исполнишь. Так уж принято, чтобы товарищей просить об этих, может быть, и нестоящих делах в случаях самоубийств. Чувствую, что сбивчиво пишу – ну, да ты поймешь.

Здесь, прежде чем просить тебя об этих делах, я хочу исповедоваться. Хочу, чтобы знали, что самоубийство мое не простая случайность, а подготовлено всей моей жизнью.

Я родился двойным: душой я был русский, полюбил, когда стал сознавать окружающее – природу, деревню; рос я в городе, был евреем. Нехорошо открещиваться от своей жизни, но что я мог поделать – все мне было чуждо в моей обстановке, в которой я рос. Я называл себя евреем и не был им.

С самого раннего детства я мечтал о любви в том виде, в котором она редка. Но я был некрасив и потому не мог надеяться, что сбудется, о чем я думал. Когда пришло это – затянулся большой роман с огромными письмами и самокопательством. И, конечно, та давала мне обещания и, конечно, стала женой другого. Мало кто знал о том, что я пережил. Тогда меня вылечил гипнотизер Каптерев. Теперь мое призвание: я страшно метался в нем. Я был одарен от природы: немного литературой, немного живописью, немного музыкой, немного наблюдательностью. И я метался <1 нрзб.>, что во мне превалирует – то одно, то другое. И не потому что был непостоянен (нет, я скорей упрям), но потому что не знал, кто же я, наконец, и я стал путешественником, так и не зная, что я по существу.

Если бы я жил (т. е. в теперешнем возрасте) в начале 900-х годов – я, может, был бы небольшим Андреевым, писал бы рассказы в духе его «Мысли». А так что, разве не правы будут марксистские критики, если облаят меня с перепевами Андреева, который тоже копался в себе и торговал этим копательством. Напр.: я натуралист, материалист, марксист и т. д. – это от ума, а душа – опять мистика, фатализм, вера в бессмертие (оно и помогает мне в эти последние часы). Опять двойственность: черт ее знает от чего – наследственность, что ли, вырождение, или еще что? Я, например, был уверен много лет назад, что застрелюсь именно по этому поводу, который явился теперь. Незачем лгать перед смертью. Но что это все-таки – чертовщина, вырождение, человеческое ничтожество. Почему случилось то, что случилось? Потому что я к каждой женщине подходил с идеальным представлением о ней, потому что я хотел, чтобы она была той, которую я себе создал. Потому я хотел верить. И я фатально должен был встретиться, наконец, с этой. Странное спокойствие у меня сейчас. Я верю, что, умирая, я освобождаю место другим, хотя бы тебе, Борис, ты более сильный, более здоровый, и физически и нравственно, несмотря на то, что ты более реакционно настроен, чем я. Таким, как ты, принадлежит будущее. Я был революционер, даже анархист в теории, не в жизни, и в дальнейшей жизни я был бы тормозом, а потому ухожу из жизни с верой в прекрасное человечество, я спокоен.

Я не могу изложить здесь свои заглядывания в будущее: слишком оно жестоко. Но если не как мистик, то как натуралист, материалист, я могу надеяться, что те атомы и молекулы, из которых я состоял, дадут в будущем лучшие комбинации, лучшего человека, животное, или неорганическое.

Передай от меня привет всем нашим товарищам по переписи… <Следуют поручения>».

В этой исповеди Гиршфельда все очень похоже на Алпатова, но одного звена нет (в котором Алпатов приходит к единству).

Дело в том, что марксизм-материализм не должен являться предметом веры, а только знания. Русский марксизм как смесь знания и веры несет в себе при развитии личности яд, которым отравляются и знание и вера.

6 Января.Рождественский Сочельник.

Эти дни было мягко. Летел снег. Сегодня под утро выпала хорошая пороша. Петя сегодня вечером идет на охоту ^{4} .

У меня продолжается грипп. Смотрю в окно. Каждое <утро> ровно <в> 9 за решеткой палисадника появляется кот, выкапывает ямку в снегу около самого вчерашнего места, садится, потрясая хвостом, и «делает». Потом, осмотрев сделанное, зарывает в снег и удаляется. Я его прозвал «Японец» и, когда он появляется, кричу ребятам: «Идите, скорее, Японец садится!» Сегодня это услышала Ефр. Павл., бросилась и начала стучать коту в окно и прогонять, хотя он сидел за пределами наших владений. Все объясняется бессознательной яростью, в которую впадает всякая хозяйка, видя потрясающего хвостом кота.

<На полях>По этому сюжету написан детский рассказ «Японец» ^{5} .

Петя ушел. Лунная ночь. Городок завален снегом.

Отправлена спешным Груздеву статья о Горьком «Мятежный наказ».

Совершенно закончено с копией звено «Юный Фауст». Приступаю к следующему.

7 Января.Рождество.

Мягкий день, только не тает. Самый счастливый теперь Петя. Я стоял у окна на рассвете, смотрел в лес и, когда стало видно, сказал себе: «вот сейчас Петя пустил Соловья». Я не могу охотиться, но мне приятно, что охотится Петя, вроде как бы взамен меня: значит, время не пропадает. Буду иметь наслаждение выслушать вечером его рассказ.

Петя явился поздно, потому что не мог отозвать Соловья, который гонял долго при луне, причем замечательно, что вечером, когда следов не было видно, он гонял без скола, вероятно, в оттепель чутье его было очень сильно. Снег уже выше колена, но рыхлый, трудно ходить, но еще можно, на лыжах совершенно нельзя. Убил двух беляков, из которых один был наш «невозможный» (см. 26 Дек.) ^{6} .

Здоровье улучшается, но по ночам еще есть жар. Плохо спалось. Снег. Луна.

Не выходит из головы самоубийство еврея Гиршфельда: так чудовищно сближается в нем любовь к Недоступной Даме и сифилис.

До 40 лет, благодаря чистой моей Павловне, я не понимал обращения с «женщиной». Явилась эта дама ^{7} и все мне показала. Испытав, я возвратился к Павловне, питая равнодушие к той даме, и если она приближалась – отвращение. Но я представил себе, что она меня любит, как я любил когда-то «невесту» ^{8} и 20 лет ей надоедаю собой. Дело в том, что в любви нет молитвы, которую можно читать утром, вечером, ночью и через это достигнуть желанного сближения: никаким трудом, никаким талантом не возьмешь свою возлюбленную, если только ей самой не захочется сблизиться. Впустую будут все мои молитвы, самые усердные, даже и до кровавого пота, молитвы, с которыми за жизнь можно бы <1 нрзб.>железным буравчиком высокую каменную гору, в любви не шевельнут волоса и, что ужаснее всего, никогда и не дойдут до нее даже во сне: в любви нет молитвы, ничего нельзя прибавить к ней и от себя и от Бога: что есть, то есть!

<На полях>Лева уехал, дано ему за комнату с 15 дек. по 15 января – 22 руб.

на дорогу 2 р.

телеграмма 1 р.

харчи неделя 7 р.

32 р.

8 Января.Мягкий, тихий день, летит снежок. Я все еще выдерживаю, сижу дома. Вечером созвал гостей, были Трубецкие и Лопухин.

Олифа.

Охот, лыжи в оттепель, говорят, надо смазать олифой, и снег не пристает совершенно.

Теория Дарвина.

Лопухин рассказывал об известном тульском самоварном мастере Баташове, который был еще и любителем куроводства. Он вывел свою особенную Баташовскую породу кур, чрезвычайно уродливых. Эти куры были в Туле на выставке, и под клетками было написано: «Теория Дарвина. Труды Баташова».

<На полях>Это годится к рассказу о клычковских гусях. Под конец: я <1 нрзб.>, но на какой-то выставке встретил уродливых кур с надписью: «Теория Дарвина. Труды Клычкова».

13 января. Сочельник Нов<ого> года.Читал книгу «Смертобожничество», в которой автор, примыкая к Федорову ^{9} , говорит, что истинная христианская идея – это победа человеком смерти, тогда как обычная <1 нрзб.>религий это, наоборот, обожествление смерти.

Горский говорит, что острое отношение Толстого к смерти явилось у него через Федорова. И еще, что уход Толстого есть очень сложное явление, до сих пор не разгаданное. Этим уходом Толстой будто бы зачеркивал все свое толстовство.

Тарасиха сказала: «Умрем-то, конечно, уж мы все, это никого не обойдет». Горский сквозь зубы: «Все ли?» Тарасиха странно посмотрела на него и продолжала: «Я себе место дешево купила в Лавре. Кто вам его охранять будет? – спрашивают меня. – Сама, – говорю. И правда, что мне стоит <1 нрзб.>, а дешево. Вот бы теперь, когда дешево продаются места, всем бы…» – Горский сквозь зубы: «Всем ли это нужно?» Тарасиха вздрогнула: «Всем, батюшка, всем это». – «Всем ли?» – «Да в уме ли вы?»

Говорили о смерти Розанова, что перед смертью голодал человек, хотя возле него были три взрослые дочери. Никто из дочерей не хотел унижаться и выпрашивать пайка.

– Кому хочется унижаться, – сказал я, – иногда бывают обе стороны правы: и те, кто унижался, и кто, наоборот, оставался на своем посту и не унизился.

Я сказал об одном упрямом профессоре, который не хотел принимать академического пайка ни за что: лучше, сказал он жене, я умру, а от них не возьму. И, получив бумагу о назначении ему пайка, действительно, написал отказ, и, сам больной, попросил жену отнести бумагу начальству. Жена его, еврейка, рассудила по-своему, бумагу с отказом уничтожила и паек получила, и потом получала его и потихоньку кормила им профессора до смерти. И он умер, не зная сделки, умер величественно, с чистой совестью, как немногие.

– Всякая ли женщина должна так поступать? – спросил я.

Тарасиха с азартом ответила:

– Всякая хорошая женщина.

И рассказала о себе, как она тоже обманула своего старика. «Вот извольте видеть, привели нам на двор мужики жеребенка, молоденький, жирный сосунок, ну прелесть что такое! Я сдуру-то и скажи это мужу. Он это на меня: «Умру с голоду, а не стану есть жеребенка!» Что тут делать? – заплакала я и отказалась. Вскоре после того приводят кобылу. Ну, говорю себе: не будь дурой, Авдотья Тарасовна, не захотел есть жеребенка, поест кобылятины. А знаете, это все от жены, такое устроит, что муж и кобылятину съест за телятину. Всю кобылу он у меня съел, и только уже через четыре года узнал от меня, что он ел, и когда узнал, благодарил.

Позвольте, милые! вот еще было с калошами. Дозналась я, что пришли калоши, всего пар двадцать, не больше. Мыслимое ли дело рассчитывать, что мужу моему дадут калоши из двадцати-то пар! Я же все-таки иду, день стою, прошу – и не смотрит, другой стою – досадно ему, кричит: «Сказал вам нет – и уходите». Я не ухожу. На третий он мне окончательно говорит: «Я вам сейчас все объясню, а потом, извините, я вас выгоню помелом. Желаете?» – «Хорошо, говорю, объясните!» И объяснил он мне все, что калош всего двадцать пар… Я его перебила и говорю: «Да я у вас этих калош и не прошу, я прошу вас подписать мне на одну калошу». А такие были калоши по одной, разрозненные. «Их берут, – говорит он, – на починку. Зачем же вам одна калоша?» – «Да ты, голубчик, мне на одну подпиши, и я уж как-нибудь найду другую, ты мне только дай на одну». Он и подписал мне ордер на одну калошу. Выхожу я веселая, три дня стояла для своего мужа и добилась, подписал, а уж на одну подписал, там-то я получу, только бы подписал. И действительно получила две пары калош из новых, и мужу и себе.

А еще было с зонтиком. Пришло в город штук десять шелковых зонтиков, и дали на район по одному. Муж мой был районным, дали нам один зонтик, и вижу – прекрасный! Иду опять и прошу. «Ваш муж районный, – отвечают мне. – Вот и горе, – отвечаю, – я ему жена, сами знаете, жена, значит, скажу ему, и он мне зонтик отдаст. А я не хочу этого: что скажут о нас граждане в районе?» Ведь урезонила и зонтик получила <2 нрзб.>прекраснейший.

После того мы вернулись к разговору о тех трех дочерях знаменитого писателя (Розанов), которые по гордости не хотели кланяться в исполкоме. Я сказал:

– Отцом ли они своим гордились, ведь он был непримиримый; что, если они не хотели выходить из его воли? Позвольте, позвольте! Если эти девушки сошлись с отцом в одно, и что он желает, то и они, если воля его для них священная, и они по этой гордости…

– Будет вам нести ахинею! – воскликнула бабушка, – никакой гордости у них за отца не было и никакой такой священной гордости не бывает: есть гордость просто своя. Если бы у них за отца гордость была, так им бы и унижения не было для него пищу достать, гордость бывает только своя, а потом люди наворачивают на нее качества.

Начало рассказа: я надумал у себя в саду баньку срубить, небольшую, шесть на семь, и пошел посоветоваться к Авдотье Тарасовне. Люблю я с ней советоваться, мне лет порядочно, в бороде седина, но Авдотья Тарасовна с мужем встречают меня, как молоденького.

– Молодой человек, – сказала старушка, выслушав мой рассказ о бане, – не советую, сейчас у вас сил много, а подумайте-ка, что будет лет через двадцать пять: вам будет трудно в сад ходить в баню, а жене вашей того труднее: топить, прибирать.

– Бог с вами, Авдотья Тарасовна, к тому времени у меня будет прислуга.

– Не рассчитывайте, к тому времени с прислугами еще будет хуже… нет, устраивайте себе в кухне ванну, это и дешевле.

Подумав, я принял совет и т. д.

«Профессор» – 90 лет. Леонтьев у него тоже в большевиках через Илью Муромца.

А в общем это рассказ о жене. Ведь патентованные черносотенцы от Совета паек получали и теперь получают на Музей дрова, деньги…

Однажды в лесу на облаве зверей я поймал себя самого. Со стороны острова, откуда с напряженным вниманием ожидал я волка, послышался рев, и над поляной в высоте показался аэроплан. Волк не вышел, машина улетела и оставила во мне обычное неприязненное чувство. Но в этот раз я стал раздумывать о происхождении своего чувства неприязни и спросил себя: «А что если <бы> у тебя был собственный аэроплан?» Вот тут-то я поймал себя самого: оказалось, при условии личного обладания аэропланом раздражение мое проходило, и я находил, что летать хорошо. Потом я представил себе, что если бы в большом городе мне удалось бы устроиться с теми удобствами, какие нужны мне для моего труда, то очень возможно и большой город перестал бы меня раздражать, как аэроплан. В конце концов я вообразил себе при каких-то условиях возможность встречать каждое научное открытие и приспособление его к жизни человека с таким же восторгом, как я встречаю весной прилетающих птиц, первые цветы, вскрытие рек и восход солнца. Сравнивая мои радости в природе с радостями от научных открытий, при наших условиях, я пришел, наконец, к окончательному выводу, что радость в природе вызывает потребность любовного общения с людьми, тогда как при научных открытиях радость вскоре омрачается воспоминанием прежнего опыта: новое изобретение достается не сразу всем, а когда оно делается всем доступным, то уже не сопровождается радостью. Я вспомнил мои восторги в лесу и на воде при чтении книги природы, всегда после этого я находил в себе нечто, к чему я много раз возвращался и радостно обновлялся душой. Но, вспоминая свои восторги при чтении книг о каких-нибудь новых открытиях, через некоторое время я не находил ничего: думая о великом изобретении паровоза, в действительной жизни я видел железнодорожную кассу и себя в очереди за билетом.

15 Января.Ефр. Павловна прожила со мной 25 лет и все считает «неверующим», потому что, по ее понятию, верующим можно назвать при непременном условии исполнения обряда. То же самое и Тарасиха. На самом деле истинный христиан даже кота не должен бы называть совершенным невером. Меня это навело на мысль о возможности пришествия Христа: пожалуй, эти добрые люди, вполне христиане-церковники, не узнали бы Его. И еще я думал: представить себе такое лицо, кто узнал бы и встретил со светильником (напр., беру…). И еще: Христос ходит по людям и бывает у всех, но не все Его узнают. И есть много таких, кто узнал Его и принял, но так себя дальше повел, что в другой раз уж больше не узнавал…

Рассказы:

1) Перелет гусей (охотничий).

2) Хутор Клычкова («теория Дарвина»).

3) Шинели (убийца).

4) Прапорщик (рассказ вестового Морохина).

5) Скорняк Григорий.

6) Ильин день.

7) Радиоприемник: Григорий Игнатов: она встречалась с ним в Германии, и страна эта ей стала прекрасной; у нее радиоприемник; по радио слышит нем. язык, пение и вспоминает, встречает его на улице, приглашает. Он (инженер) садится поправлять аппарат, и весь этот вечер посвящается исправлению приемника.

16 Января.Считаю смешным сочинять, то есть описывать воображаемую жизнь, если имеешь у себя материалы жизни действительной.

Занятно выписать из Диккенса «Крошка Доррит» (часть II, стр. 271), напр., такое рассуждение-отступление, совершенно похожее на мои: «Но он сам удивлялся не тому, что вспоминает о ней, а тому, что эти воспоминания показывали ему, какое благотворное влияние она имела на его личные поступки. Никто из нас обыкновенно не дает себе отчета, кому или чему он обязан таким влиянием, пока внезапная остановка неугомонного колеса жизни не заставит нас одуматься и оглянуться на свою прошлую жизнь. Это бывает в болезни, в горе, в случае утраты любимого существа – вообще это почти всегдашний результат несчастья».

<На полях>Сегодня я прочитал у Диккенса слово в слово так же, как пишу и думаю сам.

18 Января.Показал нос в Москву, и сразу огорошили: Полонского нет уже в «Новом мире». Разгром оппозиции. Едут в Сибирь. Легенда о Троцком: будто бы народ собрался на рельсах и не дал ходу поезду с Троцким. Но потом на квартире «12 чекистов» связали Троцкого (и всю его семью), посадили в автомобиль и увезли. В литературе теперь у нас нет ни Воронского, ни Полонского («без всяких эдаких глупостей» (из Диккенса)).

Обедал с Клычковым. Дали кашу. Клычкову захотелось сливочного масла. Барышня ответила: «Купите марку». – «После куплю, – ответил Клычков, – дайте масла, а то каша остынет». Барышня доверилась. Когда кончили обед, подошла барышня. «Марку купите!» – сказала барышня. К. встал, будто бы за маркой идти, и вышел совсем. Все произошло так неожиданно, что я только на улице понял всю мерзость. Клычков получает гонорар тысячами, барышня 30 руб. в месяц и притом она ему доверилась. Эта черта самая характерная для Клычкова. Он такой…

В вагоне какой-то молоденький паршивец сидел и около него стоял за неимением мест старик весь белый с розовыми щечками. Паршивец сказал: «Вон какой гриб!» Старик услыхал и ответил: «Бывает гриб молодой, да червивый, а старый, да чистый. Я могу «документ» показать, а у тебя не «документ», а червяк».

Так оказалось, что в доказательство молодости духа нужно иметь крепкий Fallos.

<19 Января>.

От 9 по 14 Января.Мягкие дни, снежные, переходящие в оттепель. Сегодня даже был дождь, очень мелкий.

С 16-го начинает усиливаться мороз и сегодня, 19 (Крещение), настоящий, большой. День яркий.

Вчера 18-го был в Москве и проговорил два часа с Александр. Александр. Чумаковым о натаске собак. Познакомился с другом Чумакова, страстным охотником и дрессировщиком: доктор Николай Арсеньевич Проселков (Б. Сухаревская пл., уг. Понкратьевского пер., д. 10/12, кв. 1. Тел. 5–65-60 (от 2–6 ч.). Он знаком с Менделеевой ^{10} , обещается свести меня с ней и сам приедет.

20 Января.

Леве комната: 20 янв. – 20 февр. – 22 руб.

Харчи 20–26 февр. 30 руб.

52 руб.

21 Января.Очень сильный мороз, иней и необыкновенная яркость света. Близкий к этому день был в Крещенье, но сегодня исключительно ярко и заметно.

22 Января.Пасмурно и довольно мягко.

23 Января.Звездная ночь и сильный мороз. Роскошная заря весны света. В 9 у. я писал в большой комнате, и меня отвлекло от бумаг какое-то сверкание в окне другой комнаты. Это сверкало почти как Марс, переливая из цвета в цвет. Я разобрал, это вот из чего выходило. Когда ребята ставили антенну в саду, кто-то из них задел внешнюю раму шестом и выбил из стекла уголок. И потому морозный воздух, входя в отверстие, подхватывал падающие на перекладины рамы капли от нагрева изнутри комнаты, и так на перекладине рамы повисли сосульки. Но в сегодняшнее утро солнце так нагрело стекло, что сосульки стали таять и капли медленно падали синие, зеленые, красные. Я смотрел на них и писал свою весну света…

24 Января.Вчера прибежала Таня Розанова: «Варин муж умер». Это Владимир Гордин. Варя убежала к Тане, а покойник один. Введенский (хозяин дома) потребовал, чтобы покойника убрали, а то у него крысы и могут повредить. Таня к Тарасихе, а Тарасиха не берет к себе: они будут Татьянин день справлять. Таня сбегала к Кожевникову узнать, был ли он верующий или неверующий. Кожевников сказал, что Гордин об этом не говорил ничего. Таня обрадовалась: если ничего не говорил, значит, можно считать за верующего. И бросилась ко мне занимать деньги на похороны, уверяя меня, что у них его шуба и деньги вернутся. Я дал 50 руб. Сегодня вдруг явилась другая жена Гордина, с деньгами, настоящего вида женщина, и будто бы сказала: «Будет вам побираться, я вам всем нос утру: я буду хоронить, вы не знаете: за ним как за малым дитем надо ходить». И сразу все вошло в колею. Введенский предоставил свою квартиру. Тарасиха рассылала к людям – звать к выносу.

У Григорьева дочь умерла, и будто бы с ним удар. Пришли, дочь-то умерла, но удара не было.

25 Января.Радиоволны ничего не имеют общего с живыми нашими чувствами и мыслями, сходящимися в личностях; радиоволны безличны, но подобие этих волн с нашим внутренним так велико, что когда-нибудь, углубляя наши знания внешнего нам мира, мы о себе самих вдруг догадаемся, и тогда во всей своей наивности откроется весь наш исследовательский путь и навсегда будет прославлена слепая доверчивость лысых аскетов науки, потому что люди тогда будут сознательно управлять силами природы…

Человек-дикарь, кричащий в аппарат: «алло!» мужику, объясняющий ему, сам ничего не понимал о радио. И мужик-дикарь с удивлением и верой в сверхъестественную силу.

Сверхъестественная сила несомненно существует, это сила нашей человеческой личности: она сверхъестественна в своем творчестве, она создает такое, чего не бывало в природе: это не радио, это не аэроплан – все это есть, в природе есть…

Похороны Влад. Ник. Гордина. Вечером две жены, Челнокова и Розанова сошлись у меня. Челнокова рисовала силуэт Розановой, вероятно, чтобы заглушить злобу. Розанова пришла вызывающая…

Вещи. Очень возможно, что эти роскошные вещи, какие-то гобелены и мебель ампирная (что еще?) были приманкой для женщин, и этот красивый и нежный еврей казался породистым барином. Они его содержали и приучили к легкомыслию в отношении труда по добыванию средств существования.

Сестры. Таня содержит Варю, Таня – монахиня, Варя – блудница. Приходится спать на одной кровати. И самая страшная для Тани мысль, что они близки друг другу. Действительно близки, как совершенные противо-полюсы. И так монахиня узнает в себе блудницу. Еще близкое обеим сестрам, – это гениальность отца (<он> единственный в своем роде: и это до конца отстаивают) обе дочери унаследовали в полной мере. Таня сумела свою исключительную индивидуальность посвятить Богу и научилась трудом с грехом пополам укрываться от людей. Варя осталась «язычницей» и даже не замечает, что живет на чужой счет, она – властелин.

Спор из-за вещей. Вещи Гордина остались у Челноковой, которая много ухаживала за ним, больным, и жила 10 лет с ним. Розанова жила 2 месяца, и теперь ей засело в голову, что вещи эти ее: он весь ее, значит, и вещи. К этому присоединилось, что Таня ухитрилась (все эта Таня!) устроить формальности брака (хотя и не обвенчаны, но все-таки хоть «записались»). А Челнокова жила свободно. Вот почему Варя, когда вошли ко мне, громко сказала: «Вы не были знакомы с моим мужем». Еще: Челнокова ухитрилась под каким-то предлогом выманить у Вари документ с записью о браке. По всей вероятности, этот документ нужен был ей как вещь «его» (набрала всякую дрянь, тряпье его: «для помощи»), но Розановой, естественно, представилось, что документ взят был, чтобы лишить ее возможности отобрать вещи.

<На полях>– «Надо, Варя, работать!» – Я буду, если ты мне об этом не будешь говорить. – «Ты не женщина!»

Величайшее оскорбление для Вари, если ей скажут, что она похожа на Таню.

Похороны легли, конечно, на Таню. Ив. Ив. Введенский, ссылаясь на крыс, требовал, чтобы Таня взяла к себе гроб. «Я советская служащая!» Муки Тани были в том, что… Варя денег не попросила. Таня загадала: попросит – дам, нет – нет. И оказалось, она три дня голодала (вспоминая голодного отца Вас. Вас).

Идиллия. Все союзы Гордина кончались <тем>, что женщины попрекали его своим трудом. Наконец, явилась Варя, такая же, как и он, не рабочая. Истерзанный попреками всех женщин, он нашел, наконец, такую, которая тоже ненавидела труд. Под конец он даже стал добывать немного для нее: достанет когда рубль, когда два. Обедали в «Коммунаре» (вдвоем 1-е блюдо). Последние 3 дня, кажется, ничего не ели. Но это было счастье.

29 Января.Вчера приехал Пяст и рассказывал о Гордине, что это действительно была артистическая натура, он редактировал одно время журнал «Вершинин», в котором участвовал и Блок и другие. Как еврей, он там где-то у них добывал деньги и не всегда был на содержании женщин. Скупал мебель красного дерева, имел большую квартиру.

<На полях>Такие похороны, а Таня и этому рада: «Был добрый человек, вот его Господь и помиловал».

К похоронам: коммуниста (муж. <1 нрзб.>) послали за свечами. Другой мужчина был сторож турок Мемет Асадович Меметов.

В ночь на 26-е ночью ненастье, и на другой день, 27-го, стало теплеть, и 28-го дошло до нуля, валил снег. 29-го тоже все тепло (но не оттепель), и так все ровно мягко ежедневно, так что кругом говорят о хорошей мягкой, но не гнилой зиме.

31 Января.За исключением случайностей, без которых и правила не бывает, можно приготовиться к своей собственной смерти и почти совершенно примириться с ее неизбежностью. Можно постепенно прийти к такому сознанию, что своя смерть явится как бы и своим делом, вроде путешествия: я-то уехал и что-то лишнее оставил после себя, и это лишнее, мне ненужное, люди принимают за меня самого. Но если так хорошо приготовиться к своей собственной смерти, то к смерти любимого человека, ребенка нельзя приготовиться хорошо и совсем нельзя к смерти неизвестного прекрасного существа, которого завтра, может быть, на улице на глазах убьют…

Нахал из нахалов Натан Венгров прислал небрежное приглашение на организационное заседание по делу детского журнала «Еж». Я ничего не ответил и с удивлением увидел в газетах себя в числе сотрудников. Оказалось, под списком сотрудников напечатано: «Привлекаются к участию следующие писатели»… (Стиль «социального приказа»).