Текст книги "Дневники 1928-1929"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

Мы приближались к озимому полю своего Переславища уже почти в темноте. Вдруг на одной полосе перед нами сверкнул огонек. Мы приблизились и увидели – молодой человек в куртке с зелеными кантами, в форменной – не то лесной, не то агрономической фуражке и с ним молодая женщина на камне поджаривала улитку. Вследствие страшной сырости этой осени на озимь навалилась «улита» и начисто все поедает. Как спасти поля? Кто-то сказал, что надо окуривать дымом. И вот инструктор делает опыт: спичкой на камне окуривает улиту. Но каждый раз, как он к ней приближает спичку, улита сбрасывает шкурку и вылезает.

– Три шкурки сбросила, – сказал агроном, – и все жива, а они думают ее уморить дымом.

Я сказал:

– Улитка погибает от медного купороса, разве нет у нас купороса?

Агроном ответил:

– Купоросу-то много, а опрыскивателя всего два на уезд.

Возвращаясь домой, мы думали о грандиозной осушке болот на Дубне, обещающей через полсотни лет крестьянину рай… «Улита едет, когда-то будет!» А вот она, улита действительная, реальная приехала, пожирает поля, а у нас нет для этого простых жестяных ящичков с носиками, в которые наливают купорос для опрыскивания.

NB. Девушки рассказывали, что они в лесу почуяли запах моей папиросы и подумали на лесничего. Это объясняется мглой (дым лежит) и чутьем деревенских девок.

<На полях>Всего проходили с отдыхом в разное время до часу 13 часов.

11 Сентября.Ночью дождь. Хмурое утро перешло к удивлению нашему в солнечный день, и так было до ночи.

День был посвящен записи вчерашнего и отдыху. Завтра день дупелиного пролета, предполагаем идти в Селковскую низину, осмотрев ее, зайти в К… к Чумакову и потом на Мергусову бель и через Константиновское болото попасть часам к 2-м в Александровку. Утро 13-го посвятим осмотру Ясниковского болота. После обеда на лошади едем в Сковородино, оттуда на лодке в Замошье.

Поэзия

Есть поэзия образов – «поэзия», есть поэзия понятий – философия, есть поэзия рабочего труда – социализм. К сожалению, социализм собственно к природе своей «поэзии рабочего труда» не может добраться и топит ее в хозяйстве и политике. Надо к социализму добавить еще «поэзию машинного труда», потому что рабочий труд крестьянина и кустаря давно уж был предметом поэзии.

Источник поэзии – чувство ритма жизни, который воспринимается как смысл ее, как то, из-за чего стоит жить, трудиться и достигать. Ранним утром сверкающие капельки росы на всходах овса, на таком молоденьком листике, что удивляешься, как они не гнутся под тяжестью тяжелой капли росы – это удивление вдруг может дать радость труда и понимание его смысла. Что же в машине?

Аэроплан, паровоз, пароход легко себе представить с «каплей росы» (в отношении к космосу), но как внутренность фабрики? Только машина и человек (одно чувствует производитель и совершенно другое потребитель: летчик и пассажир, радиотехник и радиослушатель, – вот, кажется, где истоки разделения поэзии «мещанской» и… (не знаю, как назвать ее: желанной, что ли).

12 Сентября и 13 Сентября.Мы с Петей совершили дупелиное путешествие, осмотрели Селковскую низину, взяли тут двух бекасов, на Мергусовой бели – 1-го дупеля, 1 коростеля, 6 бекасов, перешли Константиновское болото низами по за Микульским и Ясниковским, в 5 ч. вечера (вышли в 4 у.) добрались до Александровки. На другой день с 4 у. до 10 осматривали Ясниковское и Александровское болота, убили 1-го дупеля. В ½ 11-го д. приехали в Сковородино к дяде Максиму, на лодке перевезли нас в Замошье, прошли Калошино, на Скорынинском болоте убили 2 бекасов и в 6 в. вернулись домой.

12-го – нас несколько раз мочил дождь, 13-го – утро туманное и до вечера солнечный день.

<На полях>2 дупеля, 1 коростель, 8 бекасов.

В лесах начался сильный запах умирающих листьев. Умирают листья в славе.

Осина в мочливую осень разукрашивается с особенной силой. Овес запоздал. На горах только жнут, а в <1 нрзб.>местах стоит зеленый, как лук.

Константиновский растоп. Константиновские луга залило, сено подтопило, крестьяне остались без корма скотине и теперь дешево продают ее: за 20 пуд. клеверного сена отдают годовалую телушку. Болотом идти невозможно, выше колена. Везде на свете говорят: «тут можно пройти только в болотных сапогах», здесь говорят: «в сапогах не пройти», это значит: «можно пройти только голышу». Пробовали, измученные, дорогой идти, но и здесь было выше колена, притом замазка грязи пообветрела, под тяжестью тела ноги вмазывались в коровий растоп, а вынимать сапог было до крайности трудно. На своих тоненьких ногах 20-пудовые коровьи туши проходили по пузо в грязи довольно легко. Но особенно позавидовали мы отличному коню, на котором без седла ехал мальчик: конь своими тонкими ногами пропахивал замазку, как шилом, и вытаскивал ноги без всякого затруднения, почти грациозно. Вдали прямо по болоту, пересекая его по прямой линии, следуя примеру животных, девица, загнув юбку, шла полуголая и тоже завидно легко вытаскивала из грязи голые ноги. Нас поливал дождь, а на другом конце луга в стадо опустился конец яркой радуги и осветил его все на зелени такое огромное и прекрасное. С сапогами, полными грязи, не имея в течение нескольких минут сил вытащить их и снова впустить в замазку, я любовался радугой в огромной долине, стадами, ногами коня, <1 нрзб.>и естественным переходом девушки с поднятой юбкой. Но не было у меня в этом любовании и тени того обычного разделения мира на грязь и радугу, когда бессильный человек с горечью утешает себя иллюзией прекрасного, будучи сам в грязи. Почему непременно иллюзия, а не желанная цель на грязном и трудном пути? Созерцая прекрасное, я набирал в себя силы для дальнейшего продвижения. В моем прекрасном таились большие силы, радуга ручалась за то, что потопа больше не будет.

Пастух. В Александровке нам встретился знакомый пастух в неузнаваемом виде: в брезентовом пальто, в кожаном картузе и сапогах, – совершенно приличное существо. Мы были в крайнем удивлении, потому что этот пастух всегда раньше ходил оборванный, босиком. Между тем, ему платили очень хорошо, и он был отличный пастух и любил стадо. Я знаю, например, что он где-то украл пуд соли, сделал по непроходимому болоту соляную дорогу ^{40} и этой солью перегонял скотину на Остров, где она отлично наедалась. Летом до глубокой осени он жил со скотиной, сам как зверь. Потом получал расчет и эти большие деньги непременно в тот же самый день проигрывал в карты. Зимой он жил в разных городах. Трудно понять, как и чем он жил. Мне также это непонятно, как жизнь лося зимой в наших <1 нрзб.>болотах… Весной опять появлялся и пас. Вот почему, зная жизнь его из года в год, мы так удивились, встретив его в таком приличнейшем виде. Вот как с горечью и злобой объяснили нам это в Александровке. В этом году общество, желая добра своему отличному пастуху, вздумало постепенно в течение лета из денег за выпас обрядить его: купили сапоги, брюки, картуз, рубашки. В первый раз в жизни, может быть, он почувствовал себя человеком и очень обрадовался. Но скотину вдруг разлюбил и стал пасти очень плохо: то потеряет, то потравит поля.

Гать в Замошье

Нет, кажется, путаницы в Дубне больше, чем между Заболотским озером, Замошьем и Сковородиным. Замошье стоит на <1 нрзб.>острове. Рассказывают, когда-то поселился тут лесной сторож и размножился. Одному – ладно, а всем земли не хватало и скотину пасти негде. Нарезали земли конечно-то много, да поди, достань: ездили на лодках на новую землю, сам на лодке, а скотина плывет. Для сокращения пути изрезали пойму канавами, бороздами, и эти борозды так перепутались с протоками Дубны, что человек со стороны не скоро поймет, где борозда, где проток: все покрыто одинаковыми извилистыми островками.

Только всего несколько лет тому назад в Замошье через болото сделали дорогу: теперь хоть не насквозь, как везде, хоть не проехать по дороге, но въехать можно в Замошье на лошади. Раньше она была на острове, и крестьянин на поле ехал на лодке, а скот плыл за ним сзади. Гать сделана отлично, с мостами, с прочной насыпью, прямая на версту, как стрела: инженер делал.

Рассказов тут всяких хоть отбавляй, но всех лучше рассказывает рыбак дядя Михаил Трусов. Было это, когда о гати и не думали, а между тем началась торговля: платили за карася по миллиону. Приехал к Трусову спекулянт, просит перевезти его. В это время как раз щучий бой. Дядя Михаил поехал на бой, а спекулянта перевезти взялась девочка на другом челноке. И только выбрался дядя Михаил по своему протоку на плес, слышит, благим матом кричит его девочка на соседней протоке, и спекулянтов голос тоже слышно – басит. Что делать? Убрал острогу и скорей туда. Видит, рядом две головы, одна его девочки, другая спекулянтова, за кусты держатся и кричат, а челнок утонул. Кто местную природу знает, тому все понятно: берега Дубны хуже воды, жидкие берега, выбраться невозможно. Стал подъезжать дядя Михаил <1 нрзб.>, спекулянт рукой к борту, хватит за край, и челнок непременно хватит воды и затонет. Поднял весло над лысой макушкой, говорит: «Пока девочку не усажу, ты не шевелись, шевельнешься, получишь по лысине».

И осторожно усадил девочку. А потом спас и спекулянта. Приехали домой, стал греть девочку, а спекулянт веревочек попросил и натянул по всей избе в разные стороны веревочки и на них стал развешивать мокрые миллионы и миллиарды, красненькие, синенькие и зелененькие.

Вот, наверно, было событие, когда впервые открылась дорога и по ней погнали скот. Какой это был праздник в Замошье, какие светлые лица были у женщин, как радостно ревел скот! Много, много столетий тому назад у других людей начались шоссейные дороги, потом прошли дороги железные, на реках загудели пароходы, в воздухе поднялись аэропланы, банкиры, летая, по беспроволочному телеграфу давали сигналы и делали распоряжения в свои конторы. Так много стало всего, что способность удивляться покинула мир и радости от полетов было так мало, в кабинах так сильно укачивает! В это время цивилизация достигла замошцев, они получили гать и как ей обрадовались, как заревела скотина!

Туман (к рассказу о дупелях)

Деревенские женщины считают охотничью страсть подобной пьянству: почти все охотники никуда не годные хозяева. Я это понимаю: охота на дупелей у меня, как у алкоголика. И были бы дупеля! (и т. д.) Дупеля родятся из тьмы и росы. Ревность. У забора. Туман. Собака ушла в туман. Потерял. Свищу. Не идет, значит, на стойке. Туман не расходится. Мечусь в тумане. Не идет на свисток, значит, стоит. Вижу огромный монумент на холме (родниковое болото). (От дождей запоздалый покос. Когда солнце взошло, значки из бабьих платков, сверкание кос, толстая радуга, как сытая гусеница.) С лугов на кочкарник, с той стороны кочкарника наступает стадо. Я захватил на кочках.

<На полях>Туман на бороде, в волосах, на ружьях – хоть выжми, как дождь. И на солнце все засверкало.

Начало: Мой приятель народный судья Яловецкий с вечера отправился в болота на уток и остался там у реки до утреннего перелета птиц на плесы. С вечера ему удалось сделать один только выстрел по крякве, потому что дым лег на воду и все закрыл.

Потом густой туман побежал с берегов и закрыл народного судью. Для него туман этот был, как для нас дым облака, закрывающего солнце. Для нас, живущих на холмах, в эту ночь ярко сверкали все звезды и луна. И то, что для народного судьи было небом, для нас всюду на лугах лежало белым одеялом. Перед самым рассветом, когда начинается первый холод, народный судья озяб и проснулся. Но не сразу он решился подняться, потому что ему казалось, что один бок его, обращенный к его низкому небу, озяб, а другой лежит в теплом сене: не стоит вставать и студить теплый бок. Но когда забрезжило и стало еще холодней, он сделал усилие, поднялся и тут понял, что теплый бок его лежал не на сене, а в воде, и тепло ему было потому, что вода была гораздо теплее воздуха. При первом свете он поднялся, и мокрый бок быстро стал озябать…

В то самое время я проходил с собакой по холму на дупелиное болото. Звезды еще все сияли на небе, светила луна, но восток загорелся. Подо мной лежало густое белое небо тумана. И я думал о незавидной участи лежащего там где-то под ним народного судьи.

Папаня. До сих пор, когда я собирался уезжать из Александровки от Карповых, в момент отъезда папаня куда-то исчезал: деньги я отдавал Анисье Ефимовне, а вез меня Сережа. Все было понятно нам: папаня устранялся, потому что в город с деньгами послать было его опасно: пропьет. Очень возможно, что папаня, зная себя, и сам уходил. А может быть он, деликатнейший человек, не хотел обнаружить нам свое семейное положение, если сын погорячится, вцепится в деньги, скажет какую-нибудь грубость или жена вдруг заплачет… В этот раз, когда мы перед отъездом пришли обедать, к удивлению нашему в избе был один папаня. Он сам доставал нам из печи горшки, ставил на стол, носил тарелки, ложки, резал хлеб. Потом сам лошадь запряг и повез нас сам. Анисья Ефимовна не показалась. Сережа поклонился нам издали. Что это? Неужели папаня исправился и овладел властью в семье? Или унижение его дошло до крайности, он вдруг взбунтовался и всех разогнал? Исправился или взбунтовался? Он исправился. Я узнал об этом в зеркале. Когда я дал ему пять рублей, то смотрел в зеркало, будто причесываюсь, и видел, как он вынул ящичек, из ящичка большой кошелек, там были деньги, и он туда положил.

Коллектив. Против коллективного хозяйства Н. Ф. нам говорил свое главное и обыкновенное мужицкое, что сельское хозяйство – не фабрика и в нем по звонку нельзя работать и сравнять всех в труде. Он говорил, что в такой нужде, в такой нищете единственным утешением остается сладость труда для себя, что если я как-нибудь постараюсь, воспользуюсь каким-нибудь случаем, что-нибудь выдумаю, то, может быть, как-нибудь и будет хорошо.

На это я возразил ему тем, что помещичье хозяйство до некоторой степени было близко к коллективу и фабрике: работали по звонку, кто плохо работал – наказывали, хорошо – поощряли; что в имении зерно производилось для города. И если бы они теперь по примеру помещичьего хозяйства выбрали себе на год хозяина, который бы управлял жизнью коллектива… «Это было бы хорошо, – ответил Н. Ф., – да разве дадут выбрать своего хозяина, приставят комсомольца. А если и дадут, то все равно, когда дело пойдет, отберут, и мы станем просто рабочими. Нет, хоть нищета, хоть голод, да я все-таки теперь сам хозяин себе и в ловушку не дам себя поймать. И мы все до одного понимаем, коллектив – это не общее дело, это ловушка».

Быстрица. Быстрина – подозреваю в этом нарицательные имена вроде рукава.

Корамора. Вчера летела паутина великой силой и на лугу было необычайное количество вислоногого комара (корамора).

Пение птиц. По поводу заметки И. К. «Пение птиц», напечатанной в № «Охотника», я вернулся к своим старым пожеланиям, о которых все как-то не соберусь написать. Эти пожелания состоят в том, чтобы ученые-натуралисты, работающие над своими темами, систематически задавали бы нам, охотникам, разного рода вопросы для проверки их в нашем охотничьем опыте. В каждом, даже самом глухом городке, есть охотники с высшим образованием, учителя, художники, инженеры, наконец, люди и без образования, но с чрезвычайно тонким чувством природы, следопыты, жаждущие общения с природой не для того, чтобы ее разрушить, а обогащать своим участием в ее творчестве. Почему бы ученым-натуралистам не занять эти свободные силы и, во-первых, для добывания ценных материалов для науки, во-вторых, чтобы дать возможность множеству любознательных людей перейти от охоты – жестокого спорта к охоте-исследованию. Я хорошо знаю, что каждый творческий ум в науке чрезвычайно дорожит людьми неучеными, но способными непосредственно умом и чувством, скажем, инстинктом добывать материалы. Один замечательный ученый-археолог, гордость нашей науки сказал мне, что при раскопках южных курганов он за одного следопыта из народа не взял бы и трех порядочных ученых.

Заметки из жизни птиц и зверей, помещаемые иногда в «Охотнике», по моим наблюдениям, читаются охотниками с громадным интересом. Сколько раз во время моих охотничьих странствований где-нибудь в деревенских трактирах мне приходилось принимать участие в оживленном споре по поводу какой-нибудь такой заметки. И я уверен, что последняя заметка о пении птиц вызовет множество таких споров. Решаюсь высказать здесь то, что и мне, как, наверное, множеству охотников, пришлось передумать, читая эту статью.

Признаюсь, мне бы тяжело было понимание всеми людьми во все времена, начиная от «Песни песней» Соломона, кончая <1 нрзб.>поэтом, принять за предрассудок мнение о пении птиц как не о любовном действии, а объяснить все это пение вроде того, как объясняется пение петуха перистальтикой кишок.

Во время моих многолетних наблюдений (не научных) тетеревиных токов сотни раз приходила мне в голову мысль, что обычное представление о токе неверно, что процесс спаривания имеет к токам отдаленное отношение, и я наблюдал, когда это пение и половые действия отрицают друг друга. Так тема эта стала передо мной очень давно, но вы знаете, в книгах ответа не получишь, времени для систематического исследования нет. Что же делать? Я стал догадываться по себе. Сколько раз на охоте, когда долго не находишь дичи, я заставал и себя и собаку свою зевающими совершенно одинаково, и я догадался по себе, что собаке моей скучно. Так и о значении пения птиц на токах я догадываюсь по той песне, которую сам пою в своей жизни: эта песня не служит мне средством привлечения женщин, но, может быть, я ею что-то заменяю себе? Я беру в руку ландыш, и нюхаю, и вспоминаю: когда это было у меня с ландышем? Запах человеческого пота мне до крайности неприятен, если я нюхаю ландыш, но… между тем и другим запахом есть отрицательная связь. Так давно уже доказано, что самый лютый женофоб в тайне своей есть женолюб. Так и песня моя, пожалуй, отрицательна к полу. Очень возможно, что исследователь типа исследователя жизни зяблика найдет и у меня во время пения <1 нрзб.>действие пола. И все-таки я скажу о себе, как о зевающем животном, что мое пение происходит если не от пола, то все-таки от переживания чувства любви (эроса) (в том широком понимании, что отдельные составные части его – эрос и пол могут друг друга отрицать).

Через себя как животного я догадываюсь и о пении тетеревей на токах. Сотни раз мне скрадывание отдельно токующих косачей не удавалось только потому, что на песню вместе со мной бежала тетерка и где-нибудь на полянке мы с ним встречались, она взлетала и сейчас же взлетал петух. Иногда я доползал по кустам к полю и видел его поющим, и видел рядом со мной сидящих тетерок. Случалось заставать его в кустах на полянке, он действовал, пел, прыгал, они, штук пять-шесть, сидели вокруг. Для меня не было никакого сомнения, что весь процесс эротического происхождения, но никогда не случалось мне видеть, что сам певец спаривался. Не раз мне приходилось догадываться о спаривании по возне и шуму в траве, по одновременному взлету петуха и тетерки, но никогда не приходилось наблюдать непосредственный переход от пения к спариванию. Я охотно допускаю мысль, что у поющих птиц есть даже какой-нибудь дефект в половых органах, как у многих и многих поэтов.

Автор статьи «о пении птиц» с пренебрежением говорит о тех, кто приписывает человеческое животным и на этом делает скорые выводы. Автор совершенно прав: нет ничего глупее этого, потому что понятие «человек» до крайности неопределенно. Но я думаю, что прав и тот, кто, хорошо чувствуя себя как животное, по тому самому чувству догадывается о недоступных нашему человеческому разуму чувствах животных.

И вот почему я считаю чрезвычайно плодотворным делом, если ученые будут ставить нам, охотникам, систематически вопросы: на многие из них мы можем ответить только потому, что мы более близки к природе, человек во время охоты мало чем и отличается от животного.

14 Сентября.И еще один день прошел без дождя. Ночь холодная, звездная. Перед самым рассветом звезды закрылись, и настал прохладно-серый задумчивый день.

15 Сентября.Вчера мы хватились ласточек: кто видел? Дня два-три их уже никто из нас не видел. Сегодня проверили: нет. Улетели.

Серая действительность. Помню, учительница из Торжка обиделась на меня, что я, называя себя реалистом, вымолвил слова: «серая действительность».

Очень возможно, что она и права: «серая действительность» не действительна, она продукт нашей усталости, в своем роде тоже иллюзия. Но… как назвать это бескрылое – да, уже и назвали: это «недотыкомка серая» – раньше «передоновщина», теперь «общественные обязанности», специальность (учителя или техники). Да, конечно, семинарская правда русского социализма – это единственная какая-то подвальная дверь из серой действительности, все остальное «романтизм» (в смысле иллюзорности). Но люди семинарской правды выходят из подполья слепыми, одичалыми существами (вроде сектантов). Все то же самое, и недотыкомку и выход из нее (все более и более с примесью лжи) можно видеть и теперь. Не хочу говорить о каком-нибудь «пакте», мне довольно того чувства, которое бывает у меня на дороге при встрече с любым мужиком, поговори с ним, и он будет ныть и жаловаться, пройди мимо, он проворчит ругательство (потому что он ест только хлеб с квасом, приправляя его луком, и дожидался приправить огурцом, но огурцы не родились…) Вот это «мужицкое» и порождает «серую действительность», недотыкомку интеллигента и семинарскую (национальную) правду.

В последнем жесте всеобщего разоружения таится нечто специфически национальное.

16 Сентября.День едва простоял, но к вечеру скисло и чуть моросило. У нас в лесу нашли молодого человека, сидел в шалашике, мхом обложился, строгал палочки и на палочках поджаривал грибки. Молодые ребята в сарае в карты играли, услышали про это, обложили бродягу, взяли и привели. Оказался какой-то бежавший из приюта, Его отправили ночевать в <1 нрзб.>дом, дали знать милиции. Конечно, милиция бы только к утру явилась, а он бы ночью утек. Но на горе бродяги прикатила в деревню на запыленном коне баба и рассказала, что за ней сейчас двое гнались… Настроение сгустилось. Чем все кончится?

<На полях>2 бекаса, коростель.

Сегодня на Скорын. трестнице натаскивали молодых собак. Нерль остается в прежнем положении, далеко причуяв бекаса, быстро ведет, делает коротенькую стойку, подползает и стуривает. При ее быстром и довольно широком поиске даже с длинной чок-кордой довольно трудно поспеть на выстрел. Напротив, Дубец вдруг пошел: причуяв бекаса, он не спешит к нему, как Нерль, а тихо идет и потом делает прочную стойку. Конечно, Д-р неумный, но все-таки, я думаю, Дубец пошел не потому, что в руки попал, а главным образом, что время пришло. Немного, неделю бы всего подождать, и у Даувальдера была бы прекрасная собака, а он чуть не застрелил ее. В линии немецких легавых, которая у нас в Москве идет от Нормы Чебыкина, я теперь уже установил опытом натаски четырех собак, что трагический момент натаски, когда дрессировщик, измученный, расправляется с собакой выстрелом в нее или просто возвращает ее хозяину как негодную, этот момент чрезвычайно выразителен. В рассказе «Собачья память», напечатанном и в «Охотнике» и в других журналах, я передавал действительный случай со мной: моя собака, дочь Нормы Чебыкина Кента (Китти, Кэт – ее другие клички) в течение двух месяцев июля и августа совершенно не чуяла дичи и <1 нрзб.>следы бекасов, как гончая, вытуривала их без малейших признаков стойки. Я, измученный натаской, бросил собаку, но когда раз совершенно случайно вышел с нею в поле, она вдруг пошла, чутье проявилось вдруг очень большое, и я в ту же осень охотился и по бекасам, и по строгим тетеревам, и даже по вальдшнепам. Натаска сына Кенты, Ромки (от пойнтера), носила почти тот же характер. Нынешним летом мне предстояло натаскивать дочь ее Нерль и сына Дубца (от немца Тома Подбережного). Случилось перед началом натаски (1-го июля) так, что мне по разным обстоятельствам нельзя было возиться с двумя собаками. Я оставил себе Нерль, а Дубца почти что даром отдал одному охотнику, который жил недалеко от меня. Я потому отдал Дубца дешево соседу, что мог получать у него сведения о ходе натаски, а эти сведения для меня самое главное. На первых порах Нерль пошла, мне казалось, очень быстро, но потом дело остановилось. Вот уже теперь улетели ласточки, а Нерль, отлично причуивая бекасов, быстро идет, делает коротенькую стойку и потом, подползая на брюхе, стуривает бекаса. Таким образом, я подстрелил с ней уже почти сотню бекасов и каждый раз к убитому подводил ее на чок-корде, задерживая короткую стойку. Много раз удавалось подхватить чок-корду, во время потяжки установить собаку, загипнотизировать ее, вызвать продолжительную мертвую стойку с поднятой ногой с каплями, медленно падающими с ноги и булькающими по луже. И все-таки до сих пор при самостоятельной работе, без исправления <1 нрзб.>, сокращения поиска и улавливания чок-кордой, Нерль не делает стоек. При ее широком и быстром поиске почти невозможно поспеть к ее <1 нрзб.>. Но я не отчаиваюсь, хотя сезон подходит к концу: я знаю, я уверен, что в будущем сезоне это будет превосходная собака. Я это знаю, потому что знаю мать. Никакого значения своему мастерству я не придаю: оно вообще очень просто. Но я отличаюсь от простых егерей тем, что способен к методической работе и к догадке, а самое главное, что они натаскивают собак каких попало, не считаясь с последствиями, а я, натаскивая дочь, все время думаю о матери и вспоминаю… Мне давно приходит в голову догадка, что собака, у которой чутье приходит позднее, эта мучительная собака должна быть лучшей. Правда, чутье состоит из той первичной способности, которой обладают и дворовые собаки и нажитый себе легавой <1 нрзб.>человеческой культурой интеллект. Момент схождения инстинкта с интеллектом и есть тот момент, когда мы говорим: «и вдруг собака пошла». Тут я прошу прощения у точных исследователей, я догадываюсь о собаке по себе: чем больше у меня бывает борьба разума с природным влечением, тем ценнее бывают достижения… Не говорю прямо «да», но очень возможно, что и собаки самые трудные в процессе схождения интеллекта и чутья – самые лучшие. И если это правда, то самые лучшие собаки при спросе на скорую выучку погибают. Я бы не говорил этого, если бы сам не пережил трагедию с Кентой: ведь я эту замечательную собаку чуть не погубил…

Вот и с Дубцом вышло то же самое. Его новый хозяин писал мне: «Ношу картузом чибисят и бекасят, прячу в траву, подвожу, – она подходит к ним и отвертывается». Даю совет: «Втравите собаку, ведите в лес, пусть носится за тетеревами, убейте одного тетеревенка». Он отвечает: «В семье не без урода, собака никуда не годится, тетеревенка убил: он был равнодушен». Сезон охоты наступил. Я ответил: «Вытуривайте бекасов, стреляйте больше, втравляйте». Вот пошли дупеля и улетели ласточки. Мне приводят Дубца с письмом: «Дубец спихивает бекасов, по убитым подстреленным стоек не делает. Я хотел его застрелить, но пожалел. Подарите его кому-нибудь как дворовую от моего имени».

Между тем и той маленькой назначенной суммы он не выплатил. Какое же право имеет он стрелять ее и дарить от своего имени. Я послал его к черту и загорелся (Закончить «Догадкой» – см. выше).

17 Сентября.С утра дождь. Последнюю неделю, если не бывает дождя, собаки с поиска в траве являются покрытыми такой густой вуалью паутины, что, вероятно, едва ли видят свет. Они снимают лапами вуаль, отправляются вновь на поиск и снова приходят с вуалью

Продолжал думать о пении птиц (№ 8 «Охотник» 1928 г.). Есть два рода иллюзорных представлений, которые мы обретаем себе при наблюдении природы. Одни представления «поэтического» происхождения являются нам вследствие нашего родства с природой. Взять, например, дом человека и гнездо птицы: так это близко, так хочется одно сделать образом другого. Крестьяне, моряки, звероловы по моим наблюдениям наблюдают природу исключительно через себя. Народные песни, причитанья, сказ дают нам громадное полотно такой очеловеченной природы. За десятки тысяч лет созерцая луну таким образом, мы создали из нее для себя иллюзию, без которой трудно себе представить какой-нибудь человеческий быт. Луна поэтическая и луна астрономическая между собой ничего не имеет общего.

Другого рода иллюзорность имеет происхождение научное. Вот пример. В. Клерк («Охотн.» № 8 «Пение птиц») пишет: «Принимаем здесь то, что так хорошо установлено по отношению к ночному и предрассветному пению домашнего петуха: он поет не потому, что чувствует особый прилив полового возбуждения, а потому, что его врожденная способность петь, реагировать криком на разные раздражения, проявляется здесь с большой точностью под влиянием перистальтики кишок».

Это пример иллюзорности научного характера, свойственный, впрочем, и любознательным детям: игрушечная уточка крякает, ребенок ломает игрушку и узнает, что уточка крякает от пружинки: ребенок узнает причину, но для него исчезла реальность игрушки, которая состоит в возбуждаемом ею веселье. Известно, что склонность людей к такого рода иллюзорности подала Диккенсу повод создать бессмертные его записки «Пиквикского клуба».

Поэтическая иллюзорность, исходящая из чувства родства с природой, конечно, более раннего происхождения, чем научная утеха причинами. В борьбе с этой иллюзорностью до сих пор наука казалась нам мишенью Давида, мечущим в Голиафа «суеверий» камешки. Вот почему мы мало замечаем иллюзорность представлений, создаваемых наукой. Однако последствия такого рода иллюзорности мало-помалу начинают давать о себе знать. Взять, например, живую природу. Возьмите любую птицу, скажем, журавля. Тысячи ученых передержали в руках все его косточки и препарировали все его мускулы и сосчитали все его перья. Но самая жизнь журавля неизвестна почти совершенно.

В столице совершается жестокая бесчеловечная борьба юношей за место в лаборатории, в лабораториях и кабинетах ученые юноши кишат, как муравьи, считая журавлиные косточки, но вы не увидите их на полях и болотах в те дни, когда из отдельных семей журавлей, раскинутых в болотах, складывается стая, когда решается тайна перехода от индивидуальной жизни к общественной. И так о всякой птице, о всяком животном и растении в направлении поиска причины. <1 нрзб.>в библиотеках столько материала, что для подвоза его в больших библиотеках существуют особые вагонетки. Но простейшие явления в живой природе, с которыми на каждом шагу встречаются запросы человеческого сердца, родственного животным, и усилия ума, присущего человеку, не находят ответа. В настоящее время мы переживаем эпоху победы мальчика Давида над Голиафом ^{41} : поэзия природы, порождающая чувство родства с ней, уступила место механизации ее… Так одна иллюзорность сменяет другую.