Текст книги "Дневники 1928-1929"

Автор книги: Михаил Пришвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

Если представить себе социализм, одну из форм претензий на власть, то анархист в отношении к власти, как неудачник в отношении к женщине: частную свою неудачу в бабьих делах скрывает общим своим отрицанием женщины: откуда психологи сделали заключение, что всякий женофоб – скрытый женолюб. И мы сделаем свой вывод об анархистах, что анархист есть скрытый монархист.

Можно себе представить власть благодетельной, если понимать ее, как власть творца над своими материалами. И тоже власть является злом, если она есть господство вещей над волей творца.

Применительно к рассуждению о роли революционной интеллигенции в русской истории следует сказать, что рабочая ценность и социализма и анархизма состояли только в борьбе с царским правительством, <5 нрзб.>, а не миросозерцание.

30 Декабря.

Моя болезнь

Какие пороши-то (две) пропали!

27-го утром встать не мог. Ночью подошло к 40°. 28-го днем после чрезвычайно утомительной ночи слабость и дремота, вечером температура стало было подниматься, но остановилась и спала. 29-го (суббота) темп, нормальная, слабость, кашель, хожу по комнате, начал курить. Петя выходит, но заметно, очень тронут болезнью и плохо поправляется.

Из опыта этой болезни:

При температуре за 40° не питай надежды на «христианскую» (сознательную) кончину живота. А главное, не надо забывать, что и сознательное действие больного в такие минуты является не полным выражением личности в данный момент, а лишь автоматическим последствием предшествующего сознания. Возможны взрывы нежности к близким… но и тут не надо мерить сознание больных по своему, здоровому, как обыкновенно делают окружающие.

В предчувствии своего смертного часа мне, случается, выйдет как бы край, самый краешек земли, и тут страсть какое одиночество: ни-ко-го! И Бога нет, и так я умираю.

NB. К этому предчувствию физиологическая поправка: если и будет мниться такое умирающему, то в действительности это не страшно, потому что в бредовом состоянии этот страх одиночества лишь полустрах, силу его чувствовать остается в жизни. Я, когда вернулся к чувству жизни после высокой температуры, в этот раз отчетливо видел, что, уходя из мира, оставил там сумку не с одними радостями, там оставались и горести и все, что дает жизни как бы рельеф…

Нет, я не смею рассчитывать на помощь личного друга в мою предсмертную минуту, – как мне на это рассчитывать, если в такую минуту свидетель смерти страдает гораздо больше, чем сам умирающий. Нет, перед концом я хотел бы (как ни странно желать этого!) как бы оторваться от всех – не в том, однако, смысле, что меня забыли, обидели… – я представляю, как в путешествии я оторвался бы от близких и не могу к ним: умираю. И вот в эту минуту кто-то неведомый, невидимый, притом самый простой и простейшую мне помощь оказывает, вроде как бы на холодеющую ногу свой валенок надевает, и оттого теплота у меня к сердцу, и я в этом движении какого-то неизвестного мне существа узнаю вдруг хорошо известное мне по догадкам, но скрытое в человеческих отношениях, запрятанное на недосягаемую глубину, непостижимое в длящейся жизни, являемое в самом конце.

Физиологич. дополнение. Вполне возможна такая кончина и физиологическая, потому что даже при короткой схватке (угрозе смерти), когда делается получше, близкие люди вдруг отпечатываются где-то у себя, слабого, особенно милыми.

1-й раз прочитал Горького о Толстом, – вот как это хорошо! Главное, сам Горький-то выходит уж очень хорош. Нет, все не так просто в его конце (юбилее), тут что-то в самом веровании Горького.

…«сказал так же (я – Горький), что люблю людей активных, которые желают противиться злу жизни всеми способами, даже насилием». – «А насилие – главное зло!» – воскликнул он, взяв меня за руку. «Как же вы выйдете из этого противоречия, сочинитель?» (Горький. «Лев Толстой». Заметки.)

Ряд мыслителей разделяют цивилизацию и культуру, относя первую к делу насильников, хищников.

31 Декабря.Уфо: зем. рента. Явиться 4-го января. Сделано.

Сухие чернила в аптеке и уксус. Алтаеву рукопись послать.

В наше время человек прославленный значит в то же самое время и ославленный («Цемент» Гладкова, Демьян Бедный, юбилей Горького).

У меня в ящике долго валялся 5-ти копеечный циркуль совершенно новый. Раз я попробовал его иголкой стронуть застрявший в винтовке патрон, сломал иголку и циркуль забросил. Случилось однажды, пришла мне в голову мысль вычертить совершенно особенную мишенку для пристрелки винтовки, необходимо было сделать правильный 3-х дюйм, кружок на бумаге. Я вспомнил о циркуле. Взял обыкновенную иголку и примотал ее ниткой к ножке очень крепко и вылечил сломанный циркуль, кружок вышел отличный. Что же вы скажете! Этот леченый циркуль, цена которому и в новом-то виде всего 5 копеек, теперь занимает почетное место среди охраняемых мной вещей и вообще очень мне симпатичен. Есть у меня одно старое кресло, еле дышит, а служит, и еще клеенка на столе, не раз штопаная, любимые очки, тоже вылеченные мной домашним способом. Вглядитесь в собственную жизнь, и вы увидите, что весь уют ее и счастье обеспечиваются старыми слугами.

Петя читает Горького о Толстом. «Обратил ты внимание, – спросил я, – что Толстой в беседе с Горьким употребляет много непристойных слов?» – «Мне это не нравится, – ответил Петя, – что это он в угоду Горькому, или сам по себе?» – «Не хочу думать, что в угоду Горькому, – ответил я, – возможно, и сам по себе, у аристократов это было принято». – «Как это отвратительно!» – воскликнул Петя.

Как Петя, скажет и каждый крестьянин, получивший охоту к чтению. Но разговор о Толстом у нас продолжался и дальше по этой линии. В таком новом свете толстовские женщины все как-то показались бабами, единственная одухотворенная Мари Болконская была старой девой… Женщин у Толстого нет, почему так?

Худ. воспроизведение мира у Толстого похоже на то состояние Алпатова («Живая ночь»), которое явилось у него «взамен» Ины. Делаю предположение, что у Толстого был какой-то неизвестный нам роман, определивший его отношение к «бабам». Вот бы добраться до этой «тайны» и найти в романтизме исток даже и толстовского реализма.

Цыгане.

Никогда раньше не случалось мне в зимнее время видеть в поле цыганские палатки, предполагаю, что цыгане зимой квартировали у оседлых жителей деревень и городских предместий. Нынче же, очевидно по причине жилищной нехватки, цыгане зимой раскинулись табором в лесу под Сергиевым. В Николу мороз был в 17° с большим инеем. У цыган горели неугасимые костры перед палатками. Прохожие видели, как женщины выливали из котла горячую воду в таз, как доставали из палатки ребенка и мыли его в горячей воде на морозе. В городе, в теплых домиках разные люди с разных сторон удивлялись цыганской жизни, одни их жалели, другие завидовали и ставили в пример их закалку здоровья. Дошло до начальства, и там приняли по-своему: «Сколько леса нужно сжечь, чтобы жить человеку с семьей в лесу на открытом воздухе при 20 градусах?» Подсчитали и предложили цыганам переселяться: слишком много леса изведут. На это цыгане ответили, что если по советским законам хозяин с большим трудом и лишь с большими основаниями может выселить занявшего в его доме комнату чужого человека, то как же возможно выселить человека из леса.

Вероятно, начальство устыдилось цыганского ответа и оставило их в покое, потому что и сейчас (в день Рождества) костры у цыган горят и мальчишки босиком выбегают на дорогу.

Встреча Нового Года

Лева желает:

Папе:

Победить снова возникшую Кащееву Цепь – написать «Журавлиную Родину».

Оживить Елецкие дела белых и красных, преобразив их в пьесу.

Убить тигра совместно со своими сыновьями.

Веселой, здоровой жизни Берендея.

Маме:

Съездить благополучно к родным в Дорогобуж.

Спокойно царствовать в Берендеевском Дворце, повелевая всей живностью: людьми, звездами и птицами.

Пете:

Окончить Охотничьи курсы, поступить на службу, но все же удержаться от склонности к женитьбе. Хоть борода у тебя и велика, а рано еще.

Андрею:

Увлечься чем-нибудь, хоть археологией, да съездить на практику.

Если женишься на милой, круглой девушке, пожалуй, будет хорошо.

Себе, т. е. Льву:

Во-первых, влюбиться в дело так же горячо, как и в женщину.

Заложить фундамент и возвести хотя бы стены науки и знания в строительстве <1 нрзб.>.

Культурная революция «я».

Целевая и идеологическая установка.

Взять Камчатку, Уссурийский Край или проехать по пашням и фабрикам Республики, написать очерки.

Написать книгу о Сахалине.

Папа желает маме:

Благополучно съездить на родину и по совету доктора Кочерыгина спустить жирок около сердца.

Леве:

Хорошо сдать все зачеты, забыть дурной модернизм, просто и дельно написать о Сахалине и получить валюту на Лейку.

Пете, негодяю, который меняет семью на путешествие к разным девам с целью поиграть в камушки и перышки, остановиться на одной какой-нибудь, хотя бы Ксюше Изюмовой. Желаю также убить ворону.

Себе:

Издать 2-е изд. Собр. Сочинений, написать «Журавлиную родину» и съездить на Дон или к Арсеньеву.

1929

2 Января.Каждый день летят пороши, леса, наверное, уже очень засыпаны.

4 Января.Завтра Павловна уезжает от меня в Дорогобуж на две недели.

Многие за последнее время простые люди привыкли газеты читать, и им легко вспомнить, как странно казалось им в газете при первоначальном неумении выбирать нужное, встречать один за другим разнородные, несвязанные между собой факты. Так и в лес войти, чтобы понимать его, нужна своя особая грамота и навыки.

Одна из глав: писать хорошо о людях – плохого и нет.

9 Января.Читаю «Бродяги» Гамсуна. Так хорошо, что плохо думается о наших писателях: меня брало сомнение, не отстал ли я вообще от чтения, а теперь вижу, нет, значит, пишут плохо. Но непременно достать последнюю книгу Вс. Иванова ^{44} .

Люди, едущие на базар, давно заметили меня, и еще я целое лето жил при большой дороге. Теперь, пожалуй, можно сказать, что я на учете в уезде… Что же, я скажу, это, в некоторой степени, положение.

Есть два отношения к людям, личное – это когда при встрече взвешивается весь человек, и массовое: личность стирается, как нечто мешающее делу, и все отношения машинальные, вроде того, как на почте, я пишу «заказное», чиновник хлопает по нем печатью – и все. Первое – это общество, второе – государство.

Люди не только не виноваты, но даже и вовсе не плохи, если вникнуть в каждого. Плохое у них получается от бедности и безработицы.

Мужчина ищет единства и, если приходится ему быть вдвойне, то он за то и не считает себя тогда человеком. Женщина, если раздвоится, то часто не чувствует в этом никакого греха и, будучи в двух лицах, внутри себя это как-то оправдывает, благодаря чему каждое лицо в отдельности бывает искренним. Ложь – это порок, слабость мужчины или просто женская практика.

10 Января.Вчера только после полуночи начал стихать ветер, показались звезды. В расчете на короткие следы мы с Трубецким вышли на охоту в княжеские места. Мы упустили из виду, что зайцы две ночи из-за метели не выходили и, когда стихло и стало морозить, все разом бросились на корм. С полночи до свету они так натоптали, что было хуже трехдневной многоследицы. У князя вышла осечка. Ничего не убили.

Мы заметим этот денек как первый день весны света: при довольно сильном морозе солнце пригревало щеку.

Нечто вроде позиции. Простейшие рассказы, к которым влечет меня, – это я понимаю, как стремление к делу не для денег или <1 нрзб.>для славы, и еще в этом есть тоже и, вероятно самое главное, желание оберечь себя от иллюзорности литературного дела. У наших романистов, начиная с Пушкина, это было в традиции, сочиняя роман, посмеяться вообще над романом, как иллюзией, вероятно, в тайной надежде, что вот мой-то роман, мое слово будет значить как действительная жизнь. По всей вероятности, так и раскрывается понятие «простота», о которой у нас все сверху и донизу всегда говорят, как о чем-то самом хорошем.

Однако, у некоторых наших величайших писателей это стремление в искусстве к «простоте» кончалось разрывом с искусством и побегом в религию, искусство они объявляли «художественной болтовней» или искушением черта. Я привык объяснять себе (может быть, ошибаюсь), что такой побег объясняется не действительной немочью искусства, а крушением личности художника, не сумевшего побороть в себе искушение дать больше, чем может дать искусство, все как бы сводится у них к неудаче в обожествлении созданного ими образа. Я сильно подозреваю, что Христос в поэме Блока «Двенадцать», грациозный, легкий, украшенный розами, есть обожествленный сам поэт Блок, вождь пролетариев. Эту свою догадку я очень подтверждаю себе наблюдениями мистическо-хлыстовской среды, окружавшей поэта. Ведь было даже время незадолго перед этим, когда самый маленький петербургский поэт не только где-нибудь в «Аполлоне» или «Золотом руне», а просто в «Копейке» или «Биржевке» говорил: я – бог.

Я привык думать – может быть, я ошибаюсь, – что в русской литературе наметились две линии, пушкинская, в которой поэт, творец формы, остается верным до конца своему служению, и другая, в которой он не удовлетворяется служением и выходит из сферы искусства, балансируя между смешным и великим. Кажется, нелюбимый у нас «эстетизм», служение искусству для искусства, является из второй «нескромной» линии.

Для меня лично дело как-то не дошло до такой заостренности и такого большого размаха. С первых дней занятие литературой сделалось моим ремеслом, и если что и получилось сверх съеденного мной за труд хлеба, то вышло нечаянно, по усердию и ревности. А стремление к простоте детского рассказа явилось из моего убеждения, что писать нужно хорошо не потому, что на свете все неважно, был бы мастер слова, а как раз наоборот: писать надо о всем, потому что на свете все важно. Эта формула мне годится для борьбы с эстетами, я скажу им на их слова «мастер может о всем написать все неважно, был бы мастер»: «Все важно, а я выберу из всего этого то, что мне милей». С другой стороны, если придут плохие мастера с важными вопросами, я скажу им: «Бросьте грандио-манию, пишите хорошо о малых вещах, потому что на свете все важно».

16 Января.Метели. Лес завален. Вчера ездили с Петей в Москву. Купили винтовку Savage. Разумник начнет дело с договором о втором издании. На той неделе в понед., вторн. надо ехать в Питер.

О простеце. Думаю о происхождении у нас культа «простеца». Религиозные корни. Православие. Обожествление простеца («народ – богоносец»). Разложение простеца.

Пошли пристреливать «Savage». Предвидели большую работу по сооружению из снега опоры для точной стрельбы. А когда пришли, там все было сделано по всем правилам военной техники. На этом месте учили стрелять красноармейцев, опоры сделаны были солдатами для себя, но нам пришлись так, даром, что казалось, будто какая-то благодетельная сила служила нам. Отсюда открылось мне, что может быть, если удается в деле и кажется, будто какая-то неведомая сила несет тебя на руках и так чудесно помогает тебе, то это значит – до тебя тут допрежь много поработали другие люди и тебе так легко, потому что все материалы приготовлены и дожидаются твоей мастерской руки. Я заключаю на свой талант, что, может быть, он и есть наиболее яркое выражение той энергии, которая освобождается при сотрудничестве. Как государственного деятеля отличает исключительно от других способность к выбору сотрудников, так и художником делает любовное родственное прикосновение его к материалам, которые ожидают своего волшебника: «приди и возьми!»

Очень возможно, что эта снежная траншея с насыпями делалась охотно здоровыми солдатами, возможно, это был труд подневольный. В том и другом случае он был… в отношении моего гениального выстрела, труд бессознательный, и только я даю лицевое выражение всему этому безымянному труду, я – вольный стрелок.

17 <Января>.Гоняли с Петей русака вокруг Ильинки, Соловей ходил шагом, и в снегах была видна только его голова. Ничего сделать не могли и уморились до крайности. От лазанья в снегах было жарко, это была какая-то снежная война. Утром было тепло, к вечеру сильный мороз. Лес совершенно завален снегом, и так это красиво!

18 <Января>.Ночью опять выпал снег и утром стало тепло, почти до капели. Петя поехал в Москву за винтовкой Holland.

Начинается жизнь радостью и кончается унынием смерти. Есть люди, которые нарочно мучают себя всю жизнь, чтобы достигнуть смерти как радости избавления от мучений жизни. Вот ужас!

В моей душе вечная тревога, в которой радость постоянно меняется местом с печалью, и эта печаль тоже вспоминается как радость, если спускаешься до тупого безразличия, а последняя ступень – головная боль и бездействие. И вот как ясно иногда бывает, что вся эта смена жизнеощущения непременно кончится последним падением, унизительной смертью, что нет возможности, отдаваясь радостям жизни со всей страстью, сделать конец свой осмысленным, что это закон всей жизни, она начинается радостью и должна кончиться унынием смерти. Вспоминаются люди, которые нарочно мучают себя всю жизнь, чтобы достигнуть смерти, как радостного избавления от сознательно принятых на себя мучений. Вот до какого ужаса и уже окончательной бессмыслицы жизни доводит сопротивление человека смерти, стремление его к управлению жизнью. Да не будет же сего у меня! Есть не умирающая победная радость творчества самой жизни вокруг себя.

Вот уже несколько дней я хожу счастливым от письма Дунички ^{45} , которая говорит, что надпись моя на одной книге довела ее до радостных слез. А я только и написал то, что она была моей первой учительницей и за свою литературу я должен благодарить, прежде всего, ее.

22 <Января>.День смерти Ленина. Совещались, как быть с флагом, с чердака из слухового окошка нельзя в этом году спустить – улетит Терентий. Решили повесить на воротах.

В четверг 24-го еду заключать договор о втором издании Собрания. Предстоит трудная серия дружеских вечеринок в Царском Селе. В четверг выехать в 7 у. В 10 ч. по ружейным делам. В 11 ч. – «Охотник». В 12 ч. – Федерация – разговор о Разумнике, о «простоте». Обед. К Леве.

Сегодня после чая к Ломакину за советом. Завтра подать заявление о постройке, о вступлении в Союз печати, послать книги Коте, купить одеколон, разменять 100 руб.

Собрание: 1) «Охота за счастьем» – 12 лист.

«Колобок» – 10

«От земли» – 12

«В краю непуганых птиц» – 10

«Родники» 9 л., добавить 7 лист.

1) Итак. «В краю непуган. птиц» – 6 листов

2) «Родники Берендея» – 9 листов

3) «Колобок» – 10 листов

4) «Охота за счастьем» – 12

5) «От земли» – 12

6) «Кащеева цепь» – 12

7) «Кащеева цепь» – 12

8) «Журавлиная родина» – 12

_________

85 листов

Всего 17 600 руб. по 500 в месяц с января 1929 г. = 35 мес. = 3 года, т. е. до 1932 г. – мне будет тогда 59 лет, если жив буду.

Сочинения 1-е издание 6 томов.

Всего 68 листов.

Сочинения 2-е издание 8 томов.

Из «Родников» выпадет – 4¾ листа, остается 9 листов.

В «Краю непуганых птиц» – выпавшие из «Родников» 4¾ + 1¼ = 6 листов + 3 листа иллюстраций = 9 листов.

Из «Колобка» выпадет 1 лист и переходит в новый том «Журав. родины».

«Журавлиная родина» – 13¾.

План 2-го издания.

1-й том – «Охота за счастьем» остается по-прежнему.

2-й том – «В Краю непуганых птиц» с иллюстрациями 9 листов.

Для 2-го издания это новая книга в целом, но часть ее 4 ¾ листа берется из тома «Родники Берендея». Иллюстрации должны быть сделаны художником по фотографиям. Рамки, заставки и концовки удалить.

3-й том – «Колобок», из него удаляется последний лист «Детские рассказы» и переходит в последний 8-й том «Журавлиная родина».

4-й том – «Родники Берендея», из его 13¾ лист. 4¾ со стр. 153-й (шмуцтитул «В краю непуган. птиц») – по 324 стр. (включительно) переносятся в том 2-й «В Краю непуган. птиц». Остается 9 листов.

5-й том – «От земли и городов» остается по-прежнему.

6-й и 7-й – «Кащеева цепь» – по-прежнему.

8-й т. – «Журавлиная родина» – новая книга, 13 или 14 листов.

Библиография из 6-го тома 1-го издания переносится в 8-й в дополненном виде.

Все книги, за исключением «Журавлиной родины», представляются в готовом для издания виде. «Журавлиная родина» может быть доставлена к 1-му Апреля.

Число листов 2-го издания от 83 до 85.

31 Января.Вчера вернулся из Питера. Вот что я там сделал. Пятница: заказал у Разумника телескоп для «Savage», заключил договор на второе издание Собрания. Вечер у Шишкова, слушал его пьесу ^{46} . Суббота: утром был занят в Гизе, вечером читал у Разумника «Журавлиную родину». Воскресенье провел у Разумника, вечером у Толстого слушал его пьесу «Петр» ^{47} . Понедельник: посетил Виктора Сергеевича Миролюбова, вечером от скуки попал в кино Титан. Вторник: обедал у Груздева и выехал вечером домой.

Морозы ужасные! Послать книги Миролюбову и Разумнику для Пушкин, дома. Книги достать у Сабашникова.

Замятин открыл в моем писании «обнажение приема», а потом сказал: «Это недурной прием, я сам лет пять тому назад пробовал написать один рассказ этим приемом». Пришлось познакомиться с учением Шкловского ^{48} , – очень интересно. Уж очень вышло странно: я думал, пишу авторскую исповедь, а они признали в этом форму обнажения приема, по Шкловскому притом.

Обнажение приема. Написав эту книгу, я прочел ее первые главы в кругу литераторов. Два часа терпеливые товарищи слушали мое чтение, после того один из них сказал: «Это обнажение приема». Кроме одной книжки Шкловского о Льве Толстом ^{49} , я из его сочинений ничего не читал и никакого не имел ясного представления о формальном методе. Я хотел написать авторские признания, изложить свои домыслы о творчестве с иллюстрациями, чтобы этим ответить на обращенные ко мне запросы: «раскрыть тайны творчества». Меня очень смущала при этой работе возможность выйти за пределы искусства и претенциозно высунуться учителем молодого поколения. Вот почему я в этой работе свои мысли высказывал не абсолютно, а только относительно их рабочей ценности в своем собственном литературном производстве, вроде как это сделано у Станиславского в его книге «Жизнь в искусстве». Конечно, меня брал задор и в этом случае остаться художником слова и найти в процессе признания такой прием, чтобы эта исповедь сделалась не скучным вступлением к роману. И вот первые услышанные мною слова от опытного литератора были:

– Это обнажение приема по Шкловскому.

После того, пораженный и уязвленный, сказал я:

– Честное слово, я не читал Шкловского и писал без приема.

– Четного слова нет у художника, – ответил формалист, – вернее, оно есть, но тоже как прием. И чего вы волнуетесь, обнажение приема – недурно, лет пять тому назад я сам пробовал этим приемом написать одну повесть…

Я был уязвлен до конца. Мне казалось это небывалым в литературе, чтобы автор, сочиняя свою повесть, в то же время не исчез в ней, а сохранился отдельным лицом или обывателем со своей домашней философией. И вот оказалось, что и я сам со своей бородой, лысиной, слабыми руками, стальными ногами и каким-то зеркальцем под ложечкой, где непрерывно сменяются острая боль и яркая радость, я – сам без остатка ни больше ни меньше существую как «прием».

Я был подавлен и не мог найтись в защите себя: ведь я не имел никакого понятия о формальном методе!

Ко всему этому один блестящий драматург, бывший среди слушателей и тоже, как и я, не имевший <1 нрзб.>дела с формальным методом, сказал:

– Я признаю твою вещь очень хорошей, но только с тех страниц, когда начинается действие, а эти все предшествующие рассуждения о творчестве, ей-Богу, неинтересны.

Тогда выступили друзья в защиту меня. Один привел в пример «Бесы» Достоевского, где в начале тоже есть скучные страницы. Мало того! Он говорил, что скучное вступление необходимо, тогда получается гуще, значительней. Мало того! Он говорил, что за эти скучные страницы авторских признаний он готов отдать много талантливых и даже гениальных строк.

– Ведь только тут, – говорил он, – автору есть время немного пожить как человеку, потом он неминуемо должен исчезнуть.

В заключение один добрый приятель посоветовал:

– Тебе надо весь твой груз как-нибудь переслоить.

Потом очень хвалили мои боковые сцены, высказали множество комплиментов, и сам формалист тоже обласкал меня такими словами:

– Я теперь понял вас: прием родился у вас бессознательно, и этим вы отличаетесь от тех, кто пользуется им как рецептом. Вы не с Шкловским в родстве, а с Т…, автором комедии «Кот в сапогах». В этой комедии обнажение приема представлено во всем блеске, у вас немного неуклюже, по-русски…

– Я тоже думаю, – сказал Вячеслав Шишков, – надо немного переслоить пустоту.

Начало «Журавлиной родины».

Неизвестные птички. Вот я что заметил в себе, если скажут: «ваше произведение блестящее, но пустое, в нем нет содержания», – это не так уязвит, если скажут: «очень глубоко, но трудно слушается». Словом, сочинителю лучше быть талантливым дураком, чем разумнейшей и человечнейшей бездарностью. И потому «густота» меня больше задела, я внял совету друзей и решился как-нибудь ее растворить. Мне пришло в голову, что для этого надо только вспомнить побольше жизненных подробностей, сопровождающих возникновение повести, изложить все по правде, как было в действительности и, если я художник, то рано или поздно вся моя «действительность» останется «формой» безукоризненной, как будто с одной стороны я все делал строго по Шкловскому, но с другой, только я, единственный во всем мире, мог так сказать, потому что ведь я же единственный могу сказать правдиво о той смене горя и радости, которая происходит у меня под ложечкой… Кто там был? Только я. Вся действительность там – это моя уверенность в ней. Никаким честным словом я, художник, не могу уверить других, и «прием» необходим мне совершенно для создания формы своей уверенности, доказательной и для других.

Началось с того, что я задумал богатые впечатления, которые дает мне каждая весна, в этот раз выразить посредством простейших детских рассказов и целиком посвятить себя на некоторое время этому делу. В это время разогнали московскую организацию.

1 Февраля.Весна света. Морозы не слабеют при вседневном блеске солнца. В полдень очень приятно гулять, солнце ласкает, и снег при солнце особенно пахнет.

Сегодня Лида снимала белье на чердаке и так напугала Терентия, что он ударился в стекло, разбил и улетел. Он как пуля летел в прямом направлении с версту. Петя нашел его в кустах на снегу и схватил. После этого путешествия он захворал, будет ли жив? Если бы он выжил, то дал бы нам весной послушать свое токование, а потом мы бы отдали его в зоопарк, и там бы ему было все: и пища, и уход, и, может быть, самка… Можно бы легко и теперь написать об этом рассказ, но я предпочитаю выждать и писать на основании опыта.

Сегодня сразу четыре ястреба бросились на стаю белых голубей у соседей, один даже схватил было двух, но мальчик выстрелил и одного ястреб выпустил. Четырех унесли, четыре улетели неизвестно куда и два – «монах» с голубкой от ястреба сразу бросились вниз под балкон и тем спаслись. От всей стаи в 10 штук остались «монах» с голубкой. Явление сразу четырех ястребов объясняется особенным блеском солнца, отчего белые голуби, вероятно, были далеко заметны. Мальчики сказали нам, что голуби темного цвета, «галки», ценятся дороже белых именно за то, что их не так бьют ястребы. Можно догадаться, почему альбиносы в природе так редки… «Монахами» называют белых голубей с черной головой. Еще есть названия «сороки». На мои слова в утешение мальчикам о том, что от «монаха» с голубкой они разведут себе скоро много голубей новых, они ответили, что в лучшем случае через год будет только два новых, что выход молодых у голубей – дело капризное, и все зависит от того, насколько пара подходит друг к другу и дружно живет. Так обыкновенно у них самец и самка сменяют друг друга во время насиживания, а то был случай, она сидит хорошо, а он посидит немного, бросит и к голубям, это заметила самка, и тут же у гнезда стерегла: как он сойдет, она сядет и оттого вовсе извелась, и ничего хорошего у этой пары не вышло.

Некто (табачный торговец) рассказывал мне в пути: «Я в плену у своей жены, потому что могу только с ней. Мне нужно по крайней мере год, чтобы я мог привыкнуть к другой женщине и у меня бы с ней что-нибудь вышло. Я пробовал: год. Пробовал ускорить – не мог, и было гадко потом. С проституткой никак не могу. И без этого я делаюсь на себя непохож, болею, работать не могу правильно. Так я живу тайным рабом своей жены. Бывает, бунтую, ненавижу ее, но, в конце концов, непременно смиряюсь: безвыходное положение!».

6 Февраля.Вчера фыкнул мороз в 35°, а я ходил проверить лисицу. Это было уже третье утро, как мы ее зафлажили. Ко второму утру она из норы не вышла. Вчера набродила в оконце и вернулась в нору. Ошибка в том, что «затылочный» флаг поставлен далековато от норы, в темноте она его не рассмотрела и ушла. По следам можно было видеть, как осторожно она подходила и останавливалась каждый раз, как видела флаг. А вероятно уже начинается течка. Рассказ для детей: жизнь лисицы по следам. Ее женихи сидят за флагами и дожидаются. Один вошел ночью в воротца – флаги повалились, и вывел ее, голодную. Описать эти морозы, – что мы не могли идти на облаву.

<Приписка на полях>Цветы на обоях и другие разные фигуры, повторенные множество раз, совершенно бессмысленны и их не замечают, тем не менее, перемени обои, и будет…

Луначарский, присоединяясь к разгрому Академии, говорит, что «всякая наука вне марксизма есть полунаука». Возмущение охватывает от этих слов, когда собираешь в себе свой естественный разум: отбросив даже теоретическую науку, трудно человека, работающего над туберкулезной бациллой, обязать марксизмом. Но понимать надо все эти фразы с ключом: Лун. хочет сказать, конечно, что половина работы ученых в капиталист, условиях попадает на войну и роскошь, тогда как в условиях осуществленного марксизма вся наука целиком будет помогать людям жить. Такое упование, и ему должна подчиняться наука. Но с точки зрения ученого «марксизм» такая же наука, как, напр., «геология». И ему непонятно, почему же одна дисциплина должна подчиняться другой, столь несродной. А если признать марксизм верой, то тем более понятно, что наука не хочет повторять давно пережитое в средних веках. Самое же главное сопротивление является из самого процесса творчества ученого: дерзновение на открытие нового питается непременно чувством личной свободы с обладанием абсолютной истины. Пусть разум ученого говорит об относительности всех истин и незначительной роли личности в истории, но гипотеза необходима, а гипотеза есть уже не коллективная, а личная догадка, и смелость для этой догадки питается силой, которую понять невозможно, потому что эта сила – мы сами, и мы не имеем возможности где-нибудь установиться, чтобы это исследовать, как землю не можем сдвинуть только потому, что не имеем опоры для рычага.