Текст книги "Лавровы"
Автор книги: Михаил Слонимский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
XXXII
Офицеры Павловского полка, как и других полков, стоявших далеко от волынцев, не пострадали в февральские дни. Они имели время сообразить положение и красными розетками, прикрепленными к шинелям, защитили свою жизнь и сохранили власть. В числе других полков, демонстрировавших свою преданность февральской революции, Павловский полк тоже прогулялся к Таврическому дворцу. Сам командир вел свой полк, и офицеры шагали при ротах.
Распад и бегство, которыми кончилось июньское наступление, потрясли командира Павловского полка, и он потерял веру в способность Временного правительства удержать власть над массами. Командиру было в конце концов все равно, как называются те, кто усмиряет взбунтовавшихся солдат: кадеты, эсеры или меньшевики, лишь бы они действовали умно и умело. Истерическое бессилие штатского правительства породило в нем надежду на офицерскую диктатуру.
Но корниловский мятеж привел только к большевизации солдатских масс. Организованность в действиях большевиков изумляла командира полка. Комитет все явственнее определялся как большевистский и фактически отбирал у него власть. Командир завидовал соседям-преображенцам, у которых комитет подобрался умеренный, и, обдумывая положение, не знал, к какому выводу склониться. Наученный февральскими событиями, он не хотел погибать зря.
Может быть, удастся повторить февральский маневр, демонстрируя для сохранения власти абсолютное единение с солдатской массой?
Это, конечно, более сложный и длительный маневр, чем в феврале, но большевикам все равно потребуется военная сила, а организовать ее без опытных старых офицеров невозможно – в этом командир полка был уверен. А тогда... Этими предположениями он ни с кем не делился, только жене и дочери иной раз успокоительно намекал на военную беспомощность большевиков.
– Они взяли силу только из-за поражений на фронте, – говаривал он.
Двадцать пятого октября у казармы Павловского полка остановился автомобиль. Из него вышли два человека. Один – плотный, сумрачный, с недобрым выражением глаз. На нем было штатское пальто и кепка. Другой – в длинной гвардейской шинели, со скуластым лицом, очень спокойным и напряженным одновременно. В его глазах таилось выражение некоторого лукавства.
Командир полка принял неожиданных посетителей в офицерском собрании. Они уединились у окна.
Штатский, предъявив мандат, назвался представителем Военно-революционного комитета Клешневым. Скуластый уселся молчаливым и безыменным свидетелем. Шинель его была стянута поясом, и кобура торчала на боку. Это был Николай Жуков.
– Сегодня полку предстоит выступить, – сообщил Клешнев. Не сказав о цели выступления, он продолжал: – Комитет и комиссар осведомлены уже об этом приказе. Я зашел к вам спросить: выступят ли офицеры вместе с солдатами? Ответ мне необходим немедленно.
Командир полка гостеприимно раскрыл портсигар:
– Курите?
– Благодарю вас. Я жду ответа.
Было ясно – упрашивать он не станет: в господах офицерах особой нужды нет.
Командир полка зажал губами папиросу, чиркнул спичкой, затянулся, выдохнул дым. Его длинное, как у лошади, лицо было неподвижно и ничего, казалось, не выражало.
– Да, выступят, – ответил он наконец кратко и подозвал адъютанта: – Господам офицерам подчиняться приказам представителя Военно-революционного комитета!
И он встал.
Адъютант, бросив неуловимый взгляд на незваного гостя, щелкнул шпорами:
– Слушаюсь!
Лошадиное лицо командира полка любезно улыбнулось.
– Разрешите предложить вам пообедать у нас в собрании, – перешел он на неофициальный тон. – Наш повар славится на весь гарнизон.
– Благодарю вас. Вряд ли найдется время.
– О, для пищи и хорошего вина всегда должно быть время!
Он взглянул в окно.
Мокрое Марсово поле темнело внизу. Вдали, за Лебяжьей канавкой, чернел оголенный, пустынный Летний сад. Только ветер гулял по его аллеям, холодный, осенний ветер.
– Какая отвратительная погода сегодня!
Клешневу погода казалась прекрасной, но он дипломатически промолчал. Потом промолвил:
– Я даю приказ о немедленном выступлении.
Длинное лицо командира вновь замкнулось:
– Итак, имею честь...
Он слегка поклонился.
Гости удалились.
Капитан, белокурый, с ровным румянцем на щеках, го время разговора стоявший неподалеку и внимательно рассматривавший непрошеных посетителей, теперь подошел.
– Господин полковник, прибыл в ваше распоряжение, но не подчиняюсь власти проходимцев! – сказал он. – Можете меня арестовать, господин полковник!
Командир полка ничего не ответил. Он только взглянул на капитана, повернулся и пошел прочь.
Капитан присвистнул и, сунув руки в карманы, расставив ноги, испытующе поглядел вслед командиру. Это был боевой офицер – георгиевский темляк висел на эфесе его шашки. Владимир с мечами и бантом красовался на груди. Он еще раз задумчиво присвистнул и повернулся к адъютанту:
– Для чего выступление? Керенский в ставке?
– Говорят, что здесь. Говорят, в Зимнем дворце все правительство. Заседают.
– Чего они дурака ломают? Почему не кончают мошенников? Я только вчера с фронта – и ничего не понимаю.
Адъютант усмехнулся:
– Попробуй прикончи! Вся солдатня за них.
– Вздор! Это только у нас разиня командир.
– Попробуй! – повторил адъютант спокойно и просел пальцами по мягкому, чуть ожиревшему подбородку.
– В июле ведь в руках у нас главари были. Зачем не перевешали?
– Ленина они скрыли. Да и попробуй тронь кого-нибудь из них – в клочья нас разорвут. Что им предложить? Войну? Уж на что слюнтяй Керенский, а что с дезертирами делал? Ничего не помогло. А по деревням что делается? Жгут и убивают. Силой землю берут. Я уж не говорю о заводах – это само собой. Вот такими делами эти господа и сильны. Командир ссориться не хочет. Понимаешь?
– Вздор! Рассуждать нечего. Была бы моя воля, я бы этих двоих, что тут сейчас толкались, хлоп из револьвера – и готово! Мастера, видно, настраивать на свой лад.
– А солдаты бы тогда – хлоп все офицерство!
– Страху большевики на тебя нагнали, вот что. Волков бояться – в лес не ходить. Очень все полюбили рассуждать. Самое лучшее рассуждение – пуля. Пустил пулю – и спор окончен. Кто этот штатский?
– Черт его знает! Пролетарий. Клешнев по фамилии. У них много таких. Сотни. Тысячи.
– Однако ты с объявлением приказа не торопишься.
– Объявят без меня.
– Ну, я пошел! – Капитан протянул руку адъютанту. – Может быть, встретимся где-нибудь в настоящем месте. Тут дела неважные. Дома меня не ищи. Смоюсь.
– Прощай, Орлов!
Орлов пошел и вдруг вернулся.
– А если узнаю, что ты большевикам служишь, – в бешенстве закричал он, – найду и пристрелю как сукина сына!
И он скрылся в дверях.
На улице Клешнев закурил и, садясь в машину, сказал поджидавшему тут Мытнину:
– За офицерами слежка – в оба!
– Понятно, – отозвался Мытнин.
– А ты, Коля, оставайся тут в помощь.
Николай сказал Мытнину:
– Что ж, труби сбор. Пришел срок.
– Началось, – отвечал Мытнин.
Земля чавкала под их ногами. Холодом тянуло с Невы. Ветер гулял по мокрой пустыне Марсова поля. Но крайнее, проникающее каждую кровинку возбуждение согревало обоих солдат.
Приказ Военно-революционного комитета выполнялся беспрекословно.
Из ворот казарм выходила рота. Рядом с Борисом Лавровым, полуротным, шагал унтер, у него было желтое, сухое, с обвислыми усами лицо. Глаза смотрели так, что, казалось, о них можно было уколоться. Он едва заметно прихрамывал.
– Где ротный? – спросил Мытнин.
Ротный командир неторопливо выдвинулся из-под арки вслед за последним взводом. Он подошел, не поднося руку к козырьку.
Мытнин, глядя прямо ему в лицо, жестко спросил:
– Подчиняетесь власти Военно-революционного комитета?
–Так точно, гражданин комиссар, подчиняюсь, – отвечал офицер, и рука его потянулась к козырьку.
Мытнин подозвал унтера, чтобы тот слышал приказ:
– Извольте вести роту к Полицейскому мосту, развернуться цепью поперек Невского проспекта, никого в район Главного штаба не пропускать. Понятно?
– Так точно, гражданин комиссар, приказание ваше будет исполнено!
– Дальнейшие приказания получите на месте. За неисполнение ответите по всей строгости. По всей строгости революционного закона, – повторил он отчетливо. – Понятно?
– Так точно, гражданин комиссар.
– Ступайте!
Николай подошел ближе, и унтер, четко повернувшись, увидел его и сразу узнал. Но они только понимающе усмехнулись друг другу. Им, лежавшим рядом на койках госпитальной палаты, встреча в таком деле казалась очень естественной. Здороваться и радоваться было просто некогда.
– Шагом а-арш!
Солдаты дружно зашагали к Мойке.
– Рота, кроме командира, верная, – обращаясь к Николаю, проговорил Мытнин. – Много фронтовиков. Видел унтера? Злой. Колючий. Хорош! Этот спуску не даст.
– Я его знаю, – коротко отозвался Николай.
– А из Лаврова, я тебе уже говорил, может выйти толк. Ведет себя дельно.
Другая рота была направлена на Конюшенную площадь, третья – к Певческой капелле.
Николай спросил:
– А крепки? Пойдут на штурм?
– Большинство крепки. Будь уверенный!
Следующую роту вел фельдфебель.
Два молодых солдата, безусые, круглолицые, переговаривались, смеясь:
– Вась, а Вась, слышь ты, в ударный нас посылают!
– Ну-у-у?
– Вот те и ну. Пиши матке, прощайся!
– Не болтать в строю! – прикрикнул фельдфебель. – Я те поболтаю! – Он сжал и тотчас же с сожалением разжал кулак. Лицо его, как всегда при начальстве, застыло в служебной свирепости. – Стройсь! – командовал он. – Ты! Пузо выпятил! Жива! Никаких шевелений!
И он пошел к Мытнину с заготовленным по всей форме рапортом.
Но Николай перебил:
– А где ротный?
– Не могу знать, вашвсокродь, господин комиссар!
При этом он глядел не на Николая, а на Мытнина.
– Как же вы не знаете?
Фельдфебель стоял вытянувшись, взяв руку под козырек, выпучив на Мытнина свои желтые птичьи глаза. Он стоял безгласно и неподвижно.
– А полуротный? – спросил Мытнин.
– Так точно, полуротного командира, их высокоблагородия подпоручика Нащокина, тоже нету, ваше высокородь, господин комиссар! – отрапортовал фельдфебель.
Он по-старому называл и младших офицеров «высокоблагородием», как полагалось в гвардии.
– Ни одного офицера нет при роте?
Фельдфебель тянулся молча.
– Опустите руку.
Мытнин хмурился.
– Ротный – капитан Орлов, вчера только прибыл, – пояснил он Николаю. – Контра первостатейная. Погоди, я сейчас поищу...
Он ушел в казармы и вскоре вернулся с молоденьким прапорщиком, который бежал за ним, на ходу пристегивая портупею. Глаза у прапорщика блестели так, словно он шел на любовное свидание.
– Попробуем, – сообщил Мытнин. – Без дела в собрании болтался, никуда еще не прикомандирован. Пусть при роте будет. Примите роту, прапорщик! – обратился он к офицеру. – Ведите к Троицкому мосту, разверните цепью, никого сюда не пропускать! Поняли?
– Так точно, понял! – восторженно отвечал прапорщик, вытягиваясь. Вдруг, в один миг, он стал командиром роты. Кто бы мог подумать!
И он стал командовать с таким азартом, что даже фельдфебелю понравилось.
Когда все роты были распределены, Мытнин сказал:
– А мы с тобой – к Полицейскому мосту. Остались тут комитетчики дежурить. Командир бродит скучный – сам не знает, на каком свете живет. Смех смотреть на него.
И они зашагали. В этом сыром тумане, в пронизывающей свежести осеннего дня они вдруг заторопились. Беспокойство овладевало ими теперь в этом бездеятельном промежутке. Да правда ли, что сегодня решается дело? Не сон ли это? Не причудилась ли вся эта власть над полком?
– А ну-ка, брат, бегом, а?
И они побежали.
У Конюшенной площади вновь пошли медленно и степенно.
– Я понимаю, что надо брать офицерье, если идет, – заговорил Николай. – Только не лежит душа. Неверный народ!
– Не все, брат, не все! Присмотрись, так среди них тоже порядочный народ найдется. Нужны нам командиры – отчего ж из прежних кой-кого почестней не взять?
И оба замолчали, торопясь туда, где был назначен бой.
XXXIII
По Невскому проспекту двигались толпы людей. Звонки трамваев, гудки автомобилей не могли согнать всю эту бушующую массу на тротуары. Извозчики ругались. У Садовой улицы, перед витриной «Вечернего времени», и у Михайловской улицы, перед Городской думой, все звуки сливались в сплошной, непрерывный гул, словно тут работал огромной мощности неслыханный разноголосый мотор. На ступеньки Городской думы подымались гимназисты, офицеры, девицы, помощники присяжных поверенных, лавочники.
Толпу шатало. Она подавалась то туда, то сюда, ловя последние новости. То и дело слышалось:
– Что?.. Что случилось?.. Что он сказал?..
На углу Садовой мучился гимназист с повязкой общественной милиции на рукаве. Шинель его была перетянута поясом, на котором висел наган. Он то и дело трогал жесткую кожу кобуры, словно ища в ней уверенности и силы.
– Граждане! – кричал он, не переставая. – Граждане!
Слишком широкая фуражка сбивалась у него то на лоб, то на затылок. Он был весь мокрый, хотя день выдался холодный, почти зимний.
Вдруг его оттеснило, понесло, даже приподняло слегка.
– Граждане! – умолял он. – Да граждане же!
И расстегнул кобуру.
Но граждане сбивались в кучу, сталкиваясь с толпой на Невском.
Рев гудка на миг расчистил путь. Блестя черным лаком, в толпу врезался автомобиль. Матросы и солдаты в пулеметных лентах стояли на подножках, угрожая винтовками. Двое устроились на крыше. За этим автомобилем стремился другой. Толпа расступилась. Гимназист упал.
– Граждане! – вскрикнул он и поднялся, потирая ушибленное колено.
Но его тотчас же понесло на середину проспекта.
Толпа рвалась к Садовой.
– Что случилось?
–Разогнали?
– Арестовали?
– Кого арестовали?
– Смольный взят казаками...
– Граждане! – восклицал гимназист в отчаянии. – Граждане!
Его носило и толкало так, что он подчас совсем терял управление своим телом.
Неизвестный, огромной силы бас пропел, перекрывая все звуки:
– Предпарламент разогнан матросами!
Мужчина, в широкополой шляпе и распахнутом клетчатом пальто, с развевающимся глазастым галстуком, разглагольствовал перед витриной «Вечернего времени»:
– Большевики заняли электростанцию, телеграф и телефонную станцию. Самое серьезное сопротивление оказали телефонистки. Да здравствуют барышни всех стран! Ура! – Он был, видимо, пьян. – Все идет к концу. Большевики побеждают. Долой Керенского! Да здравствуют генералы! Ура!
И он вдруг шагнул в толпу, выбросив вперед кулак. Кулак попал в плечо какой-то девицы, и та, ахнув, подалась назад, но мужчина злобно, хотя она уже не мешала ему, вторично ударил ее.
– Хулиган!
– Арестовать! Хватай его!
– Убью! – заорал пьяный. – Я репортер и алкоголик! Знаю бокс! Убью!
– Граждане! – восклицал гимназист. – Граждане!
Капитан Орлов, застряв при выходе на Невский, еле пробился к Городской думе. Отдышавшись, он послушал речь очередного оратора.
– Армия горит одним огнем с нами! – орал тот, потея. – Все, как один, умрем за Временное правительство!
Орлов поднялся по ступенькам, оттеснил штатского оратора и заговорил сильным, привычным к команде голосом:
– Пришла пора железной диктатуры! – Гул стих. Орлов овладевал вниманием толпы, укрощая и подчиняя ее. – Бунтовщики угрожают нашей жизни и нашему имуществу! Чернь выжигает усадьбы, гонит хозяев, убивает доблестных офицеров! Уже начинается голод! Вот до чего довело слюнтяйство Керенского. Очередь за боевыми офицерами! Все способные носить оружие – на спасение отечества! Мы мямлить не станем! Организовывайте отряды! Войска с фронта идут на спасение столицы от мятежа! Присоединяйтесь к нам! Есть еще верные полки и в петроградском развращенном гарнизоне! Бейте врага с тыла! Беспощадно! В военной диктатуре спасение!
Невдалеке начали качать какого-то прохожего генерала. Серебристая шинель его, распахнувшись, показала багровую, как мясо, подкладку.
Толпа менялась ежечасно.
Разведчики, высланные сюда Красной гвардией, приглядывались и прислушивались. Все шло отлично, – здесь никто не знал о том, что готовится у Зимнего.
И вдруг от Казанского собора пошло смятение. Вереница трамваев потянулась обратно, не доехав до Адмиралтейства. У Конюшенной улицы патруль павловских солдат и вооруженных рабочих остановил вагоны, высадил пассажиров и запретил проезд и проход – так рассказывали свидетели.
Толпа повалила к Казанскому собору.
Тучи ползли по небу. Было сыро и холодно. Но никто сейчас не думал о погоде, вряд ли кто и замечал ее.
Люди выходили на улицы.
Орлов шел по Садовой улице, удаляясь от центра событий. Дома, конечно, прячут деньги и драгоценности. Мать будет умолять, чтобы он переоделся в штатское: «Повоевал, Сережа, и довольно!»
Как бы не так!
Орлов торопился домой. Ему нужно было увидеть отца. За последнее время отец обнаружил изумительную ловкость. Он завел самые неожиданные связи и прославился умением находить удобный выход из самых каверзных положений. Везде у него оказывались знакомые и друзья – секретари, делопроизводители, журналисты, маклеры, адвокаты. Он не пренебрегал никем, словно в этой сумасшедшей сумятице возвышений и падений стремился обезопасить себя со всех сторон, – мало ли какое ничтожество завтра выдвинется в министры? Куда девалась его былая солидность!
Невский проспект полнился толпами. Мотаясь на углу Садовой, гимназист вскрикивал уже охрипшим голосом:
– Граждане! Да граждане же!
Вечерело, а смена ему не приходила. Однако, как добросовестный гражданин, он не считал себя вправе бросить свой пост.
Впрочем, внимание толпы перемещалось к Казанскому собору. Туда валили люди. Что затевается там? Почему патруль?
Ссутулившись и забирая пальцы в рукава, Борис похаживал позади цепи, растянутой поперек Невского проспекта. Тело его вздрагивало – не то от холода, не то от чрезвычайного возбуждения.
– Потушите костер! – приказал он, подойдя к набережной Мойки, и обрадовался собственному своему голосу, которому хрипота придавала некую особую мужественность. – Начальник не велел разводить костры.
И вновь зашагал вдоль цепи.
Унтер повернул к нему желтое, сухое, с обвислыми усами лицо и, взяв под козырек, спросил:
– Гражданин полуротный, когда в бой пойдем?
– Когда будет приказ Военно-революционного комитета, – коротко отвечал Борис.
Толпа прорывала цепь солдат.
– Назад!
Щелкнули затворы.
Толпа подалась назад. Это была враждебная толпа – опасный для предстоящего боя тыл.
Но вот толпа вновь навалилась.
– Делегация! Делегация! – кричали женские и мужские голоса. – Мирная делегация!
Подошел ротный. Он угрюмо поглядел на Бориса и удалился на другую сторону Невского.
Бородач в широкополой шляпе был выкинут толпой прямо к унтеру. Размахивая портфелем, он заговорил быстро и возбужденно:
– Я член делегации общественных деятелей...
Унтер вдруг так неслыханно выругался, что интеллигент пошатнулся и чуть не выронил портфель.
– Идите на ту сторону! – сказал Борис унтеру: – Следите за ротным.
Унтер побежал к другому краю цепи. Но ротного там уже не было.
Враг возник в самом центре готовых к штурму отрядов. Из-под арки Главного штаба вынырнула кучка мужчин и женщин. Мягкие шляпы, котелки, женские манто и салопы очень странно выглядели среди солдатских шинелей, кожаных курток, матросских форменок, рабочих пальто.
– Куда?
– Кто пропустил?
Появившийся невесть откуда ротный подскочил к Николаю. Лицо его на этот раз выражало величайшую почтительность и послушание.
– Это мирная делегация, гражданин комиссар! – отрапортовал он. – Явились с белыми флагами. Мирные предложения, гражданин комиссар. Просят разрешения пройти в Зимний к правительству, гражданин комиссар!
Сегодня всякого самого маленького начальника называли комиссаром.
Глаза Николая сузились в такой злобе, что офицер подался назад.
– А если так пройдут с оружием в руках?
– Виноват, гражданин комиссар, но военные правила...
– Революционные правила! – заорал Николай. – Вы нарушили приказ! Под арест!
– Но они, гражданин комиссар, поодиночке прошли мост и только тут...
– Молчать!
Николай схватился за револьвер, но в эту минуту из толпы вырвалась вперед всем своим обширным телом крупная рыхлая дама.
– Мы – мирная делегация! – воскликнула она. И странен был звук женского голоса в этом предштурмовом напряжении. – Здесь знаменитые общественные деятели... Имена, известные всей России... Мы протестуем против кровопролития. Я на колени встану перед вами, но прекратите гибельную междоусобицу... Когда отечество в опасности... в тылу борющейся армии. Мы то же самое скажем и нашим министрам...
– Ступайте прочь! – приказал Николай. – Уведите ее!
– Вы человек без сердца. Это говорит вам старая женщина.
Николай нетерпеливо отвернулся.
Между тем ротный, пропустивший делегацию сквозь оцепление, исчез. Он уже пробирался по Невскому. Только сейчас он сообразил как следует, что происходит. О, какой болван командир полка! Неужели он думал, что удастся овладеть мятежом, поставив во главе восставших рот нескольких офицеров? Офицерам тут делать нечего. Тут чувствуется большой план, с которым можно бороться только силой оружия. В штыки всю эту взбунтовавшуюся чернь! Он вдруг усмехнулся, вспомнив общественных деятелей, за спинами которых он скрылся и бежал... До чего полезны эти господа гуманисты!
Молодой матрос приказал со спокойной строгостью:
– Отправляйтесь по домам и оставьте нас в покое.
Моряки и солдаты выпроваживали делегацию. Один из делегатов, высокий, в мягкой шляпе, промолвил, отходя от Николая:
– Есть еще время предотвратить кровавое столкновение.
Это было сказано голосом сочным, барским, начальственным.
Николай схватил высокого человека за руку:
– Что?
– Товарищ... – испуганно залепетал тот. – Я также за свободу, как вы... я сам участник... У меня документ...
– Идите прочь! – свирепо отвечал Николай. – Идите, или...
Руки у него горели.
Михаил Борисович Орлов, бывший член бывшей Государственной думы, торопливо удалялся.
Выбравшись из оцепления, он ужаснулся своему испугу и обрадовался спасению. Какой был подъем, когда выбирали делегацию! Какой был энтузиазм! А теперь? Что с ним? Таким ли был он еще недавно?
Матросы с набережной уже оцепили Зимний дворец – с песнями и броневиками пришла сюда их громада. По Эрмитажной канавке они двинулись к Миллионной улице. Группа Преображенских солдат заступила им путь.
– Эй, куда прешь, вояки? Порт-Артур берете?
– На бабий батальон с броневиками полезли!
– Проходу нет! Назад!
Это скомандовал дежурный офицер.
Подлетел автомобиль, и осунувшийся, с красными глазами, налитый стремительной силой, Клешнев врезался в толпу, расталкивая солдат.
Клешнев был одним из многих работников, выполнявших задания Военно-революционного комитета. Он ездил из полка в полк, агитируя, организуя, собирая все необходимые сведения.
– Кто дежурный? Где комиссар? Где командир? Так-то вы держите нейтралитет?
Все эти часы в мыслях у Клешнева неотступно маячил Летний сад. Этот огромный массив надо учесть в плане оцепления. Там могут скопиться враждебные силы.
Отъезжая к арке Главного штаба, он повторял в уме: «Три конных дивизиона, конная артиллерийская бригада, ударный батальон георгиевских кавалеров, два саперных батальона...»
Это были те воинские части района, которые числились в нейтральных.
«И черт подери этот нейтральный Преображенский полк! Он – совсем рядом. Вдруг все это ударит с тыла?»
