Текст книги "Южнее реки Бенхай"

Автор книги: Михаил Домогацких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

– Не помешал? – вежливо спросил председатель.

– Сам уже собирался к тебе идти, – сказал генерал, пожимая протянутую руку. – У тебя есть что-нибудь радующее?

– Не столько радующее, сколько занимательное. Американцы вплотную приступают к программе «революционного развития».

– Какого развития? – удивился генерал, думая, что не расслышал.

– Революционного – ни больше ни меньше, товарищ командующий. Сейчас открыта первая школа подготовки канбо  ^[8]для выполнения нового плана умиротворения деревень.

– А кого набирают в эту новую школу?

– Как всегда – сброд. Правда, есть один нюанс. Сейчас американцы делают упор на беженцев и попавших в плен партизан или перебежчиков, которые лучше знают обстановку в освобожденных районах и методы нашей работы. Вот бы нам воспользоваться этим и заслать в школу несколько «перебежчиков».

– Хорошая мысль, – согласился генерал. – Надо поговорить с Фам Ланем. Ему это предложение может понравиться. Оставим до его прихода.

– Есть еще одно, соприкасающееся с предыдущим предложение. Понимаешь, мы получаем сведения, что американская разведка хотела бы завести дружбу с людьми, которых они называют левыми. Предлагают выгодные посты, поездки за рубеж, приглашают на специальные конференции. И не жалеют денег.

– И что, по-твоему, за этим кроется?

– Желание найти охотников проникнуть в наши ряды и получать информацию из первых рук, навербовать сторонников.

– Разрешите войти? – послышалось на веранде.

– Входи, товарищ Лань, входи, – пригласил генерал.

Офицер в форме, но без знаков различия перешагнул порог комнаты. Это был среднего роста человек, с открытым лицом, на котором отражались все настроения: огорчен ли он, доволен, расстроен, мечтает.

– Я прибыл, товарищ командующий, доложить о положении на наших позициях и о том, что делается у противника.

– Хорошо, – г-сказал генерал, – садитесь за стол, карту мы хорошо представляем.

Разведчик стал докладывать с такими подробностями, как будто успел побывать и вблизи 17-й параллели, и на Центральном плато Тэйнгуен, и в окрестностях Сайгона, и в дельте Меконга.

Его слушали, не перебивая. Генерал лишь изредка делал краткие пометки в своей записной книжке.

– Обстановка складывается так, – сказал в заключение Фам Лань, – что следует ожидать наступления противника в разных районах. Я не думаю, что это будет крупное наступление – к этому противник сегодня не готов, – но на отдельных участках оно будет довольно массированным, с применением всех видов воздушной и наземной техники. На некоторых базах в дельте Меконга, в провинциях Тхининь и Шонгбе наблюдается концентрация танковых подразделений и артиллерийских батарей. Особенно, как мне кажется, нам следует обратить внимание на район военной базы Лайкхе. Здесь появились американские военные советники самого высокого ранга.

Генерал вышел из-за стола, приблизился к карте.

– Ну что ж, товарищ Лань, нам придется признать, что противник действует логично, а его разведка поработала неплохо. Она узнала, что недалеко находятся и штаб командования, и значительные наши силы. Не так ли?

– Совершенно верно, товарищ генерал. Им бы очень хотелось разгромить нас. Потому и выбрали район Лай-кхе как один из основных, – в голосе офицера генерал услышал нотки тревоги.

– Что тебя беспокоит, товарищ Лань?

– Беспокоит одно: быстрое наращивание сил и огневой мощи. Нам, видимо, предстоят тяжелые бои с мотомеханизированными подразделениями противника, которые к тому же будут иметь эффективное прикрытие с воздуха. Выдержит ли их наша оборона? Понимаю, что удар будет нанесен не только на этом, но и на других участках фронта, но только мне кажется, что наиболее сильный придется на нас. Недаром генерал Лэнсдейл зачастил сюда. Насколько мне известно, он ваш старый знакомый, товарищ генерал?

– Сказать, что мы близко знакомы, я бы не решился, – улыбнулся генерал, – но Лэнсдейла мы знаем хорошо. Когда ты еще учился в академии, он уже занимался умиротворением Южного Вьетнама. «Стратегические деревни»– это его дело. Прогорел Лэнсдейл с ними, теперь, как говорит наш председатель, – генерал повернулся лицом к председателю Фронта освобождения, – американцы придумали новую форму – «революционное развитие деревни». Кстати, Лань, надо бы заняться этим, особенно школой.

– Хорошо, товарищ генерал, займемся.

– Так вот о Лэнсдейле, Лань. Мы его знаем еще по тому, как он работал на Филиппинах. Это противник сильный. Думаю, французской разведке во Вьетнаме досталось от него. Лэнсдейл перекупал ее агентов, ставил, где только возможно, подножку, устраивал ловушки. Хитрый, коварный и беспощадный враг, – сказал генерал. – Французы называли его громилой, но как профессионалы уважали за мертвую хватку и умение работать в Азии. Поэтому, когда Лэнсдейл приехал в Сайгон, они как бы оказались в гипнозе, от которого с трудом освобождались. А ты, наверное, про его работу на Филиппинах и не слышал, а, Лань?

– Откуда, товарищ генерал? Это когда было-то…

– Вот видишь, товарищ Тхо, для него это уже далекая история. А ведь было-то всего чуть больше пятнадцати лет назад, сразу после нашей революции.

– Товарищ генерал, – сказал Фам Лань, – я только в сорок девятом поступил в военную школу. Под Дьен-бьенфу был лейтенантом. Я тогда Филиппины и на кар-те-то не сразу бы нашел.

– Но что же все-таки думает предпринять здесь наш противник?

Фам Лань подошел к карте.

– Я, конечно, не стратег, – сказал он, – но наши разведданные позволяют предположить, что район, где мы находимся, американцы постараются взять в клещи.

– Резонное и грамотное мышление за противника, – похвалил генерал Фам Ланя. – За себя мы это сделаем на военном совете, наметим свою тактику. У нас тоже найдутся люди, знающие, когда сажать рис, а когда убирать батат. Посмотрим, кто кого. Ведь отступать нам нельзя?

– Никак нельзя, товарищ командующий, – горячо отозвался Фам Лань. – Мы отвоевали такие важные позиции не для того, чтобы отдавать их.

– Верно, – поддержал его генерал, – отдавать нельзя. Но ты постарайся поточнее, поподробнее узнать, что замышляют американцы. Ведь это их первая собственная, без маскировки военная акция. Вряд ли они захотят остаться ни с чем. Хотя мы и предполагаем, как они будут себя вести, но это все-таки предположения, противник может поступить как раз по-другому. Чтобы не ошибиться, не попасть в его сети нам нужны абсолютно надежные данные. Понимаешь, Лань?

– Понимаю, товарищ командующий.

– По-моему, – сказал генерал после долгого молчания, – тут есть одна важная сторона дела. Американцы верят, что они выиграют сражение, и тогда у них будет больше оснований требовать от сайгонской армии активности. Видите, мол, какого успеха мы добились уже в первой самостоятельной операции. А ваши полки и батальоны из каждого боя возвращаются как потрепанные курицы. Но если мы сумеем дать американцам по зубам, то между союзниками начнется еще больший разлад. Потому-то нам надо хорошо знать замысел противника.

– Я постараюсь. Хотя уже сейчас известно, что в Лайкхе сформирована танковая колонна из сорока «шерманов».

– Сорок «шерманов» – это сила. А у нас пока ни одного. Правда, есть надежда, что в будущем нам удастся переправить на Юг десятка два «Т-34».

– Вот тогда мы покажем! – воскликнул Фам Лань. – Можно прямо на Сайгон двигаться.

– С Сайгоном придется подождать, – охладил раз-

ведчика генерал. – Нам бы вот здесь пощипать врага, устоять, не сдать позиций. В случае своей неудачи американцы начнут затыкать дыры сайгонскими частями, да еще постараются на них же свалить вину за неудачу. Как ты думаешь, майор?

– Признаться, так далеко еще не заглядывал. Пока занят сбором сведений, а анализ придется делать несколько позже. И, думаю, анализировать будет не один какой-то отдел, а весь штаб.

– Я не зову тебя сразу делать предсказания, но прошу продолжать глубокое изучение взаимоотношений союзников, не выпускать из виду никаких мелочей в этом деле.

– Перебежчики и наши товарищи, работающие на той стороне, сообщают, что в сайгонских войсках начался ропот. Солдаты прямо говорят: если эта война американская, то пусть они и воюют сами. Нечего нас подставлять под пули, поручать самое опасное или грязное дело. Особенно сильны антиамериканские настроения в двадцать пятой дивизии.

– Она дислоцирована в дельте? – спросил генерал.

– Да, командует ею генерал Фам Чонг Тань, – добавил председатель Фронта освобождения. – Я его знал еще в юности. С большими амбициями человек. Думаю, что американцы с ним будут иметь немало хлопот.

– На совещаниях в Сайгоне его часто отчитывают. И американские советники, и высшие руководители, особенно сайгонский премьер Нгуен Као Ки. Недовольны, что он не может заставить солдат воевать так, как требует обстановка, – добавил Фам Лань.

– Откуда известны тебе такие подробности? Сам генерал докладывает? – спросил с иронией в голосе командующий.

– Можно сказать, сам и докладывает, – без тени смущения ответил Лань. – Когда он возвращается из Сайгона, то обязательно напивается и рассказывает тем, с кем пьет, все, что с ним было. А рядом есть наш человек. Вот и вся тайна, товарищ генерал.

Генерал вернулся на свое место за столом, закурил тоненькую сигарету. Сделал несколько глубоких затяжек. Серьезная озабоченность отразилась у него на лице. Оно как-то посуровело, стало жестче.

– Понимаете, в каком сложном положении находится народ здесь? Особенно солдаты. Они не слепые, чтобы не видеть, что делают американцы на их земле.

Ведь у многих солдат родственники – за колючей проволокой в стратегических деревнях. Да и сами они вырвались оттуда только потому, что оказались в армии.

– Но другое положение в офицерском корпусе, особенно в генералитете, – сказал председатель, – там служат и за большие деньги и за свои интересы.

Генерал помолчал немного, загасил сигарету в пепельнице из скорлупы кокосового ореха.

– В народе говорят, – медленно начал генерал, – когда одна лошадь заболеет, то весь табун не будет есть траву. Это лошади. А возьмите лошадей-людей в нынешнем Южном Вьетнаме: чем больше американские хозяева их кормят, кормят долларами, а не травой, тем они сильнее дерутся друг с другом. Посмотрите: за американский лакомый кусок идет самая беспощадная драка. Переворот за переворотом. И за каждым из них – дележ долларового корма. Когда мы начнем наносить более сильные удары, одержим более заметные победы, они галопом бросятся бежать. И не только они сами будут драться и кусать друг друга. За ними последуют и их хозяева, начнут паниковать, будут фыркать и ломать конюшню – они ведь тоже лошади, только породистые – и бросятся убежать, но не к финишу, а подальше от возмездия. Вот почему нам необходимо постоянно вести психологическую войну с противником и стараться не проигрывать ни одного боя.

– На психологическую войну нажимают сейчас и американцы, товарищ генерал, – сказал Лань. – Пока я не готов докладывать по этому вопросу обстоятельно, наш отдел изучает положение, и в ближайшие месяцы мы будем располагать более полной картиной. Но по предварительным данным, я о них докладывал заместителю главкома, в Южный Вьетнам прибыла большая группа офицеров специально для ведения психологической войны. Среди них есть люди, которые могут представить для нас особый интерес. Например, полковник Юджин Смит.

– Что это за фигура, если сама товарищ замглавкома заинтересовалась им?

– Полностью он нам не ясен. Работает с генералом Фрэнсисом Райтсайдом. Ищет встреч и знакомств среди вьетнамцев. Недалеко от базы есть пагода мудрого Дье-ма. На самом-то деле она называется пагодой Пурпурных облаков, но настоятель пагоды прославился своими знаниями, умом, добротой, и люди давно уже называют ее пагодой мудрого Дьема. Вот с ним-то полковник Смит и старается наладить тесное общение, ведет беседы о буддизме. Думаю, что следует попробовать сблизиться с этим полковником.

– Неплохая мысль. Только надо подыскать такого человека, который мог бы завоевать доверие самого мудрого Дьема.

– Как раз этим мы сейчас и занимаемся. Племянник Дьема служит где-то в одной из наших частей. Мы уже знаем его имя, знаем, что Дьем души в нем не чает за то, что парнишка хорошо освоил каноны буддизма и философию древних. Дьем будто мечтал подготовить из него наследника себе. Но парню вдруг наскучило сидеть в пагоде, и он подался в политехническую школу в Хюэ и окончил ее успешно. Его хотели послать во Францию для продолжения образования, а он вдруг исчез из Хюэ. Через некоторое время он прислал мудрому Дьему весточку через верного человека, сообщив, что ушел в народно-освободительную армию. Мудрый Дьем, как рассказывают деревенские жители, сначала рассердился и расстроился, а потом, обдумав все – он же поэтому и зовется мудрым, – простил своего любимца.

– Если удастся найти парня», – сказал генерал, – сразу приходите с ним ко мне. Но постоянно помните, как бы не попасть самим в ловушку.

– У меня есть личная просьба, товарищ командующий, – сказал Фам Лань.

Генерал поднял удивленно брови, внимательно посмотрел на майора, будто ослышался: с просьбами, тем более личными, к нему обращаются редко.

– Очень прошу выслушать меня, товарищ генерал, – взволнованно произнес Фам Лань.

– Ну, как говорится, и вода вскипела, и чай заварен. Готов выслушать со всем вниманием, – ободряя майора улыбкой, сказал генерал.

– Вы знаете, что представляет собой база Фусань?

– Ну, если твои разведданные верны, то это – крепкий орешек. Нам он пока не по зубам, хотя разгрызать его придется когда-нибудь именно нам. Верно?

– Совершенно верно, товарищ генерал. Вот я и прошу вас отправить меня в район базы. Ведь я из тех мест, мне там многое знакомо. Я постараюсь проникнуть на саму базу – не могут же американцы обойтись без вьетнамской прислуги, помощников, переводчиков.

И если мне удастся, то Фронт будет получать информацию из первых рук. Настанет же такой день, когда наши войска начнут штурм базы, и тогда сведения, добытые на месте, очень пригодятся командованию.

– Как, товарищ председатель, – спросил генерал, – примем предложение или прикажем не отвлекаться от прямых служебных обязанностей?

Генерал говорил вроде строго, но Фам Лань уловил в голосе теплые нотки.

– Предложение заманчивое, – сказал председатель, – но только подойдет ли Фам Лань для этого? Тут надо подумать, не один раз подумать. То, что он из тех мест, может обернуться не преимуществом, а недостатком: а вдруг узнают? И тогда все пропало. Противник насторожится, к нему будет труднее подобраться.

– Вот видишь, Лань. Прав председатель. И еще одно. Не так много у нас людей с академическим образованием, чтобы мы могли рисковать ими.

– На риск мне или кому-то другому все равно придется идти. Но у меня в этом случае будут преимущества перед другими.

– У тебя они и здесь есть, – прервал генерал. – Я уже сказал.

– Я не об академическом образовании, товарищ командующий. Речь о другом. Риск можно уменьшить. Отпущу усы и бороду, изменю походку и сделаюсь неузнаваемым. Потом – время. Я уходил в армию шестнадцатилетним, а теперь уже за тридцать перевалило.

– Много ли перевалило-то?

Фам Лань смутился.

– Да уже три месяца, – ответил еле слышно.

Генерал и председатель рассмеялись.

– Совсем старик, – сказал генерал, вытирая глаза платком. Потом сразу посерьезнел. – А впрочем, жизнь измеряется не только годами, а сделанным за эти годы. Я знаю, Лань, через какие испытания ты прошел. Ну, а еще какие доводы в твою пользу?

– Язык, товарищ генерал. Я ведь знаю английский, а это для разведчика немаловажно.

– А если начнут пытать, а ты закричишь не по-анг-лийски, а по-русски? – с улыбкой глядя на Ланя, спросил председатель Фронта освобождения.

– Обещаю вам, что если такое случится, то буду кричать только по-вьетнамски, даже на южном диалекте.

Председатель Фронта теребил ежик седых волос, задумчиво глядел мимо Ланя, словно хотел увидеть будущее этого тридцатилетнего парня, с первой встречи ставшего ему очень близким. Он думал, что, будь у него такой сын, он без колебаний доверил бы ему выполнение задания, о котором просил Фам Лань. Бывают такие задания на войне, которые хотел бы поручить только самому себе, настолько они ответственны. И кажется, что только ты сам и понимаешь, как надо будет поступать в сложной ситуации, разобраться в запутанной обстановке. Но председатель Фронта, несущий ответственность за судьбы всей борьбы, поймал себя на том, что на такое задание он с твердой верой послал бы не только себя и своего сына, но и этого умного офицера.

– Хорошо, майор, – услышал Лань генерала, – этот вопрос мы решим. Но мы должны получить из Ханоя разрешение на проведение такой ответственной операции. Одно могу сказать: что мы с товарищем председателем поддержим твою кандидатуру.

– Спасибо, товарищ командующий, спасибо, товарищ председатель, – взволнованно поблагодарил Лань. – Я сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие.

– Подожди, подожди – прервал его генерал, – очень торопишься. До завершения операции, которую, как ты говоришь, нам собираются навязать американцы, не может быть и речи о переменах в штабе, тем более в таком важном отделе. Поэтому временно забудь об этом разговоре.

Отпустив Фам Ланя, генерал еще долго сидел вместе с председателем Фронта над картой, обсуждая положение на разных участках.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда солнце– почти из зенита покатилось вниз, по небу, поползли тяжелые тучи. Небо посерело, стало тревожным. С востока, клубясь, надвигалась хмарь. Была влажная духота, ломило в висках, сдавливало грудь.

Старый Дьем любил в размышлениях проводить предвечерние часы в тихой прохладе своего сада или у бассейна с прозрачной водой. Вот и сейчас он пытался размышлять о вечном перевоплощении людей, подчинен-

ном законам самасары, и приблизиться к постижению мудрости неба. Но мысли уходили куда-то в сторону. Только он вспомнил мудрые постулаты кармы, без которой человек и шага сделать не может, как ему подумалось о поведении майора Тхао, который вознамерился разместить свой батальон в пагоде Пурпурных облаков, чтобы обеспечить безопасность подступов к базе с восточной стороны. «Неужели поведением и этого человека руководит небо?» – с возмущением подумал Дьем.

Он знал, что окрестные жители давно прозвали его Мудрым. Но где же эта мудрость, если он нарушил одно из священных установлений буддизма – не терять спокойствия и ясности мысли даже в тех случаях, когда земля зашатается под ногами? Нет, он вел себя– совсем не мудро, ввязался в спор с низким по духу человеком, тратил на него жар души, рассыпал перед ним мудрые цитаты из священных книг. Смертному не дано постичь изменчивые воплощения покинувшего мир человека в цепи превращений, определенных небом, но наглого, грубого майора Тхао он почему-то видел в образе жадного животного с кровавыми глазами. Как ни отгонял Дьем это видение, оно не покидало его.

Мудрый Дьем считал себя старым, даже древним жителем земли, пережившим вместе с ней неисчислимые страдания, которые на весах неба перевесят прегрешения, свершенные не по злому умыслу, а по слепому неведению. В пагоде нет ни одной священной книги, которой он не знал бы чуть ли не наизусть. Когда большой колокол пагоды, покрытый священными письменами, оглашал своим гулом окрестности, эхом отдаваясь в синеющих на горизонте горах, настоятель верил, что это молитвы возносятся к ослепительному престолу Небесного владыки, неусыпно наблюдающему за делами копошащихся на земле людей, каждый из которых только в присущем ему облике вернется на землю. В гулком звоне большого колокола он улавливал голоса Будды и его последователей, и по тому, как откликалась на них душа, наполняясь радостью и спокойствием, Дьем понимал, что его молитвы и его деяния угодны Рожденному в Лотосе.

Медленными шагами продвигался настоятель меж деревьев сада, отмечая, как пышны и плодородны они в этом году. Из всех деревьев он больше всего любил дерево мит ^[9]. Ствол его был необхватен, крона – словно раскинутый шатер, плоды, покрытые шипами, были необыкновенных размеров. Жалко было рубить этого великана, но нельзя отменить и обет, данный еще его предшественником, – сделать из ствола изваяние Будды для алтаря.

Но и эта мысль скоро ушла, а на смену ей появились беспокоящие и тревожные раздумья о повседневных делах и событиях. Это смущало настоятеля. В его годы приличествует думать больше о духовном, о жизни будущей, когда дух, оставив хрупкую оболочку, устремится к той светлой и лучезарной вершине, где не будет места для суетности мирской жизни. Однако что-то непонятное происходило в этом мире, и он не мог не думать о нем. Грубый, недостойный внимания человек, одетый в военную форму, говорящий на вьетнамском языке, показал всю свою озлобленность, готов был осквернить святыню. А чужеземец, только из книжек извлекший каплю знаний, хранящихся в океане мудрости, стал на защиту святыни и приказал солдатам и самому их командиру покинуть пагоду.

Вспомнив об этом, мудрый Дьем понял, что его беспокоит, что мешает сосредоточиться на духовном созерцании, – чужеземец! Что ему надо? Почему он с такой настойчивостью пытается проникнуть в сокровенные уголки души? Понять наш народ? Понять, как он говорит, психологию людей, которые при всей своей очевидной слабости не побоялись взяться за оружие, чтобы воевать с его страной. Не напоминает ли этот чужеземец нищего, который требует клейкого риса с плодами бальзамки? ^[10] А почему так странно ведет себя Куок? Так долго не виделись, а что-то ничего не рассказывает. Потом попросил представить полковнику Смиту. А когда познакомился с полковником, повел с ним странные разговоры.

На третье или четвертое посещение Нгуен Куок очень почтительно и уважительно обратился к полковнику– он всегда рос почтительным к старшим:

– Господин полковник, у меня квам большая просьба. Мы с дядей живем небогато, да и время сейчас не для богатой жизни, но хотелось бы хоть немного заработать. У вас много на базе вьетнамцев, может быть, и я пригожусь.

– Из уважения к почтенному Дьему, – ответил полковник, – постараюсь что-нибудь сделать для вас. А что вы умеете?

– Я знаю каноны буддизма, – ответил Нгуен Куок. – Но на этот товар на базе покупателей не найдется.

Полковник засмеялся:

– Ну, разве только один, – полковник показал пальцем на себя. – Хотел бы, чтобы частица ваших знаний перекочевала в мою голову.

– Боюсь, что у вас не найдется времени, чтобы часами зубрить тексты толстых книг.

– Да, вы правы. Но все-таки было бы неплохо, если бы иногда удавалось поговорить на отвлеченные темы. Однако что же вы еще умеете делать?

– Я кончил политехническую школу в Хюэ, и меня хотели послать учиться во Францию, но, честно скажу, надоело сидеть за книгами. Мне бы что-нибудь рядом с машинами, куда-нибудь в ремонтную мастерскую…

– Хорошая специальность, – сказал полковник, – попробую помочь.

И вот уже два месяца Нгуен Куок работает на базе, домой приходит редко, говорит, что очень занят. Машин на базе много, все время где-нибудь нужен слесарь. Иногда полковник Смит приглашает к себе побеседовать. Беседы, говорит, затягиваются допоздна. Полковник все пытается понять, почему вьетнамцы не принимают тех благ, которые им несет Америка. Как ни далек мудрый Дьем от политики, но и он чувствует, что до благ во Вьетнаме далеко. Каждый день американские самолеты летают бомбить Северный Вьетнам. И не скрывают, что хотят поставить Ханой на колени. А почему? Вьетнам – одна страна, один народ. Зачем надо, чтобы Юг стоял на ногах, а Север – на коленях? Разве это нужно вьетнамцам? А что делают власти в Сайгоне с теми, кто поднимает голос против несправедливости? Нет, он не одобряет Тхить Куанг Дыка, который демонстративно сжег себя на центральной сайгонской площади. Но надо как-то сделать, чтобы прекратить преследования буддистов и всех, кто хочет жить спокойно и свободно. А может, прав этот торговец рыбой – Фам Лань, которого привел к нему Нгуен Куок? И где это они успели познакомиться и подружиться? Во время долго-

го ночного разговора Фам Лань вспомнил древнего полководца Ли Тхыонг Киета. «Помните, благочестивый Дьем, какие стихи написал полководец Ли, когда шел на войну против китайской династии Сун?»– «Мне знакомо славное имя, но стихов не помню», – ответил он.

Курительная свеча, стоящая перед алтарем, внезапно вспыхнула с треском и рассыпалась на тысячу мелких искорок, будто подала таинственный знак. «Зачем же, насильники злые, вы пришли наш Юг захватить? Увидите, как вы будете с лица земли сметены», – прочитал Фам Лань. – «Этим стихам, – добавил он, – уже девять веков, а звучат так, будто напйсаны сегодня. Не находите, мудрый Дьем?» Настоятель видел это сходство, но ничего не ответил. Он привык к неторопливому размышлению и обдуманному ответу.

– Простите, благочестивый Дьем, – услышал он сзади голос и обернулся. Ах, легок на помине этот Фам Лань. Но что это с ним: бледный, на щеке вспухший красный рубец.

– Что с вами, уважаемый Фам Лань? – с трудом скрывая тревогу в голосе, спросил настоятель пагоды.

– Ничего страшного, благочестивый. В наших краях говорят: «Чтобы вырастить чашку риса, надо пролить чашку пота!» А теперь за чашку риса вьетнамец должен платить иногда и кровью.

– Пойдемте, уважаемый Фам Лань, в помещение, – заторопился Дьем. – Сейчас помогу вам, приложу к щеке целебную траву, сразу полегчает.

– Больно, благочестивый, не щеке, а сердцу, – ответил Фам Лань. – Не беспокойтесь.

– Нет, нет, так нельзя, – он взял Фам Ланя под руку и повел в жилую пристройку пагоды.

Деревянные створки двери с облупившейся и потрескавшейся краской жалобно скрипнули, и настоятель вслед за собой ввел в комнату Фам Ланя. Оставив его у порога, он прошел в дальний угол, пошуршал сухими листьями трав и вынес к свету стебелек на тонкой ножке с причудливо изрезанными листочками.

– Сейчас, сейчас будет легче, – разговаривая сам с собой, настоятель опустил стебелек в пиалу с водой и через несколько минут наложил на саднящий вспухший рубец весь стебелек, ставший таким, будто его только сорвали. Фам Лань ощутил незнакомый ароматный запах, а на щеке успокаивающую прохладу. – Придержите рукой, я найду, чем перевязать.

– Не беспокойтесь, это не так страшно, – попытался вмешаться Фам Лань, но настоятель делал свое дело.

– Никто не знает, что страшно, а что нет. Вы меня когда-то удивили стихами полководца Ли. А я вам скажу стихи еще более древние. Их написал Ван Хань. «Человеческий век как молнии блеск: вот есть, вот уже и нет». Вот пришли вы ко мне с этим рубцом. Считайте, что вы есть. А ведь могло быть и хуже, – то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал настоятель.

– Могло быть хуже, если бы сдали у меня нервы, – сказал Фам Лань, – намного хуже.

– Да, – проговорил Дьем, – жить – все равно что по скользкому бревну переходить бурный поток. Терпенье и веру надо иметь, чтобы не сорваться вниз. Вы садитесь вот сюда, – указал настоятель на низенькую скамеечку у чайного столика. – Сейчас чай приготовлю, – он неторопливо, словно священнодействуя, отмерял бамбуковой лопаточкой заварку, – чай снимает-боль, восстанавливает Силы, вселяет надежды в душу.

Столик стоял напротив алтаря Благодетельной Куанэм ^[11]. Горящий фитилек, опущенной в чашечку с маслом, отжатым из семян растения шо, одной из разновидности конопли, бросал мерцавшие блики на позолоченную фигуру божества. Перед алтарем была расстелена плетеная циновка, заметно вытертая посредине, где совершались дневные моления.

Поставив медный чайник на печурку с углями, мерцавшими в темноте, настоятель стал готовить стол к чаепитию. На лаковом подносе, расписанном цветами и рыбами, стоял заварной фаянсовый чайник с изображением четырех драгоценностей мира: благообразный, с шишковатым лбом старик в расшитом халате был символом мудрости; бритоголовый, круглолицый мальчик, прильнувший к старику, означал юность; представление о счастье давала стройная, словно точенная из слоновой кости, фигура женщины с высокой прической и нежными руками; быстроногая лань, деревья и растения, рядом с которыми была изображена эта группа, символизировали вечность. А рядом с чайником, контрастируя с его яркой красно-золотой росписью, выделялась разливная чашка-пиала с нарисованными синей кобальтовой краской суставчатыми стволами бамбука.

Закипел чайник. Из-под его крышки тугими струйками, с шумом вылетал пар. Настоятель снял его с огня, плеснул несколько капель на пол – большие знатоки по пузырькам отличают кипяток от просто горячей воды. Водой из большой стеклянной бутыли он заполнил второй чайник и поставил его на огонь.

Он еще поколдовал немного с заварным чайником, а потом в небольшие чашечки налил по нескольку глотков золотисто-зеленого напитка.

– Вот теперь попробуйте настоящий чай, – пододвинув Фам Ланю чашечку, сказал настоятель, – Если человек устал, чай придаст ему силы. Если встревожен, чай успокоит. Если чувствует боль, чай снимет ее. Если есть тревожные мысли, чай поможет найти выход. Пейте, пожалуйста.

Фам Лань сделал глоток, потом другой и почувствовал, что терпкий, чуть горьковатый напиток действительно влияет на настроение. Наслаждаясь его вкусом, Фам Лань слушал настоятеля.

– Чтобы придать чаю волшебную силу, – говорил он, – еще древние советовали в сосуд, где хранится чай, класть цветы жасмина или розы, клубни нарцисса или ветку пахучей жимолости.

Время от времени мудрый Дьем добавлял в чашечки дымящегося чая, и скоро Фам Лань почувствовал, что живительный напиток восстановил силы, ясность мысли и отчетливое понимание происшедшего.

– Ну, и что же с вами произошло, уважаемый Лань? – мягко спросил настоятель.

Фам Лань мысленно воспроизвел случившееся, почувствовал, как острый озноб пробежал по телу.

– Да вроде ничего особенного. Я сдал рыбу на кухню, получил деньги и несколько сигарет и с пустыми корзинами пошел назад. Почти у самого выхода встретил Куока, перекинулись несколькими фразами, и я вышел за ворота, там повстречались мне несколько вьетнамских офицеров, и майор, очень неприятный на вид человек, сказал, чтобы в следующий раз я свою рыбу приносил на его кухню, а не американцам. Я сказал, что не смогу так поступить, потому что меня не похвалят за это. Он закричал, начал ругаться: «Ах ты, говорит,

красная сволочь, еще возражать, спорить с майором вьетнамской армии. Я тебя научу понимать, что к чему». А потом стеком со всего маху хлестнул по лицу. Трудно было сдержать себя, но я сдержал. «Все равно, говорит, я когда-нибудь вздерну тебя на крюк». Не понимаю, что плохого я сделал ему?

Он не сказал настоятелю, какими словами перекинулись они с Нгуен Куоком, какую ценную информацию получил он от своего друга. Не сказал он и того, что в командире батальона майоре Тхао он узнал своего бывшего соученика по школе, директором которой был отец Фам Ланя. Тхао, правда, был старше года на три-четы-ре, и возможно, не помнил Фам Ланя и потому не узнал в этом бородатом, чуть прихрамывающем человеке, согбенном нуждой, шустрого, всегда хорошо одетого сына директора школы. И все-таки тень опасности коснулась Фам Ланя.