Текст книги "Южнее реки Бенхай"

Автор книги: Михаил Домогацких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Лениво переговариваясь, бойцы пытались и за шуткой скрыть усталость.

– Долго еще топать-то нам?

Лыонг понял, что вопрос адресован ему, а с тех пор, как, заменив ослабевшего бойца, взял на спину ствол миномета, совсем потерял счет километрам. Болели плечи. Болело все тело, особенно поясница. И все-таки он нашел в себе силы пошутить:

– Долго ли идти, спрашиваешь? Чуть поменьше того, что осталось.

– Как это?

– А вот так. Через час луна появится прямо над дорогой, и идти будет легче, и дорога короче.

– Да, – мечтательно произнес кто-то, – лунная ночь – как вареный рис: всегда кстати.

– Особенно рис был бы кстати сейчас, даже больше, чем луна на небе.

– Ничего, друзья, – вмешался комиссар, – придем на место прямо к горячему рису.

– Не к тому, что в пулеметных стволах готовят?

Солдаты засмеялись.

Это обрадовало комиссара: если бойцы не потеряли вкус к шутке, сил еще много.

Луна взошла над головой, действительно облегчив марш, потом ушла в сторону, снова погрузив все во мрак. Когда совсем немного оставалось времени до восхода солнца и сил, чтобы двигаться вперед, колонну встретили офицеры командного пункта.

– С прибытием, товарищи. Сейчас нужно побыстрее установить боевые средства на огневых позициях и – завтракать..

– Это сколько же займет времени, пока приготовишь позиции на такой земле? Еще сутки прокопаешься.

– Поесть, поспать, а потом можно и камень долбить.

– Вот и пришли к горячему рису.

– Не волнуйтесь, товарищи, – сказал офицер штаба, – мы постарались облегчить ваше положение. Огневые позиции выбраны, отрыты. Вам только установить свое оружие. Пока будете это делать, вам приготовят завтрак. А потом хорошенько отдохнете.

Подстелив под себя наломанные ветки, траву, а то и просто на голой земле, укрывшись кто чем мог, спали бойцы-носильщики, положив головы на снарядные ящики, и видно было, что разбудить их сейчас не способна никакая сила.

Надо было бы бойцам пару дней отдохнуть хорошенько, не удалось. Уже на следующий день на командный пункт сообщили, что из порта вышла колонна грузовиков. Впереди колонны и замыкая ее, шли по два бронетранспортера с охраной.

Командиры еще и еще раз проверяли готовность подрывников, минометчиков и артиллеристов. Огневые взводы – расчеты двух легких пушек и четырех минометов – не обнаружил бы никакой воздушный разведчик, – так хорошо были укрыты их позиции.

– Ваша задача, – сказал полковник Фыонг командирам огневых взводов, – в самое короткое время выпустить наибольшее количество снарядов и мин. И не в пустоту, а по колонне, чтобы нанести больший урон. Когда колонна остановится перед разрушенным мостом, вам нельзя терять ни секунды. Сразу огонь вдоль колонны. Думаю, что противник не даст нам много времени. Минут десять – пятнадцать. Если повезет – полчаса, а потом придется покинуть позицию и уходить из-под огня.

– А минометы и пушки? – спросил один из офицеров.

– Главное – увести людей. За вашими стволами можно вернуться потом, если будет возможность. Главное – спасти расчеты. А вот вам, – сказал полковник, обращаясь к командиру отряда зенитчиков, – придется тяжелее. Американцы наверняка бросят сюда вертолеты. Значит, с ними вам сражаться один на один. Знают ваши ребята, что делать?

– Знают, товарищ полковник. Мы все обстреляны в Вине. Правда, с вертолетами воевать пока не приходилось, но с самолетами дело имели. Не подведем, товарищ полковник.

По походной рации передали, что колонна прошла пятидесятый километр. Остался час томительного ожидания. Но еще задолго до истечения этого времени на командном пункте услышали глухой нарастающий гул.

– До встречи с вами осталось пять километров, – доложили с дальнего наблюдательного пункта.

То, что цель становится все ближе, можно было уже не говорить. Гул моторов рвал застоявшуюся тишину, земля гудела и легонько подрагивала.

На небольшой скорости, ощетинившись во все стороны пулеметами и автоматами, первыми шли бронетранспортеры охранения, будто прощупывая круглыми зрачками стволов поросшие лесом скалистые горы, нависшие над дорогой.

С наблюдательного пункта на Троне небожителей было видно, как из остановившихся бронетранспортеров выпрыгнули несколько солдат в пятнистой форме и направились к мосту.

– Приготовьте ракету, майор, – спокойно сказал полковник, не отрывая от глаз бинокля, —если они обнаружат заряды, действовать по варианту «Опасность».

Автоматчики, не очень торопясь, стали осматривать мост, потрогали перила, прошлись взад-вперед. Офицер, сидевший в кабине бронетранспортера, высунулся из открытой двери и, энергично жестикулируя, отдавал ка-

кие-то приказания. Два автоматчика лениво и неуклюже стали спускаться с крутой насыпи вниз. Вот они скрылись. На дороге все замерло, только сердито урчали мощные моторы остановившейся колонны. Над колонной поднимался сизый дымок выхлопных газов. Шоферы стали выпрыгивать из кабин, приседать, разводить руками, делать короткие пробежки. И вдруг длинная автоматная очередь.

– Сигнальную ракету! – тихо отдал приказ полковник, и почти сразу грохнул, отдавшийся долгим эхом, взрыв. Еще висела вздыбленная земля, еще падали сверху куски бетона, досок, а машины уже начали пятиться от моста. Как раз в это время взрыв раздался далеко сзади.

– Товарищ полковник, – сказал, не снимая с головы наушников, радист, – из уцелевшего бронетранспортера идет передача. Сообщают о нападении партизан. Вызывают срочную помощь.

Дорогу затянуло дымом, столбами огня и земли. Горели машины, суетились вражеские офицеры, организуя оборону. Внезапность ошеломила противника, ой растерялся.

– Товарищ полковник, – стараясь перекричать грохот стрельбы, докладывал радист, – с базы вылетело 6 вертолетов «кобра» и один «хог». Они будут здесь через десять – пятнадцать минут.

– Есть еще время, – спокойно заметил полковник, прислушиваясь к стрельбе огневых взводов, позиции которых были километра в полтора длиной вдоль дороги. И на этом расстоянии колонна находилась под прицелом.

«Интересно, сколько машин мы захлопнули в ловушке? – подумал полковник. На участке, прилегающем к мосту, до поворота, скрывающего дорогу, полковник видел десятка полтора. – А что дальше?»

Думая об этом, он пытался представить, что произойдет здесь в самое ближайшее время. «Кобры», конечно, серьезные машины, думал он. Со всех сторон пулеметы, да из дверей наверняка будут вести огонь автоматчики. Но с «кобрами» мы еще поборемся, наши крупнокалиберные зенитные пулеметы тоже кое-чего стоят. А вот «хог» – это уже очень серьезно. Все-таки сорок восемь ракет – по двадцать четыре с каждой стороны, – не шутка. Полковник посмотрел на часы. Времени для обеспечения безопасности людей оставалось немного. С вертолетов сразу заметят огневые позиции и обрушатся на них всей мощью.

– Давайте сигнал на отход, товарищ майор, —сказал полковник – через пять минут будет ад.

– Как быть с оружием? – спросил майор.

– Мы договорились же: оставлять все на месте и уводить людей подальше.

– Жалко бросать.

– Сейчас главное – спасти людей. Не мешкайте, подавайте команду.

Взвились две ракеты подряд. Сразу смолкла стрельба, и майор с удовольствием отметил понимание командирами приказа и их дисциплинированность.

– Разрешите, товарищ полковник, я пойду к зенитчикам.

– Идите, только будьте осторожны. Не подставляйте голову под пули. Она еще пригодится.

– А вы, товарищ полковник?

– Я останусь пока здесь. Ничего со мной не случится, здесь надежное укрытие.

– Вы же сказали, что тут будет ад. Лучше бы уйти подальше отсюда.

– Последите, товарищ майор, как уходят в укрытие минометчики и артиллеристы, и помогите зенитчикам. Встретимся вечером северо-восточнее высоты 382. В крайнем случае утром. Спешите, майор, сейчас вертолеты будут над нами.

– Товарищ полковник, – произнес радист, – из бронетранспортера командуют вертолетам разделиться на две группы. «Хог» будет атаковать нас, остальные пойдут вдоль дороги и по ущелью.

– Все правильно, товарищ Ань, другого и ожидать нечего. Укройся получше.

«Хог» со страшным грохотом появился над высотой в сопровождении двух "кобр". Экипаж тяжелого вертолету не спешил открывать огонь, зато с «кобр» летели очереди зажигательных и разрывных пуль. Летели наугад, поджигая сушняк, наполняя все вокруг невообразимым треском. «Хог» пролетел вперед; потом развернулся, накренившись набок, снизился, чуть не задевая верхушки деревьев. С правого борта полоснули две огненные стрелы.

Укрывшись под накатом, полковник наблюдал то за воздухом, то за дорогой. Колонне, как видно, был нанесен серьезный ущерб. Первая от моста машина свали-

лась с откоса и горела. Длинный прицеп со стальными листами валялся внизу. Полированные листы, точно зеркала, блестели под ярким солнцем. А дальше все было затянуто черным дымом, сквозь который прорывались языки пламени.

«Ну что ж, – подумал полковник, – первый шаг сделан хорошо. Начинаем обрубать клешни крабу».

Над головой один за другим пролетали «кобры», ведя отчаянный огонь. Полковник вжался в стенку укрытия. Ракета, выпущенная с «хога», взорвалась в десяти метрах от наката, не причинив ему вреда.

– Не высовывайся, Ань! – сердито крикнул полковник, увидев, что радист вылезает из-под укрытия.

– Сбили, товарищ полковник, сбили! – закричал радист и от радости запрыгал на месте. – Падает! Сейчас рванет!

Полковник выглянул из-под наката и успел заметить, как вертолет, разваливаясь на две части, на которых еще, независимо друг от друга, вращались лопасти, врезался в скалу. Пламя, дым, град камней.

– Молодцы! – кричал радист. – Вон еще летят, сейчас получат свое.

«Кобры» летели почти на бреющей высоте. Они ощетинились иглами огненных трасс. В этом невообразимом треске моторов, пулеметных очередей, горящих деревьев полковник отметил, что огонь ведут две зенитные установки. Две же другие молчат. «Тяжело ребятам приходится», – подумал он и пригнул голову: казалось, пулемет строчит прямо по нему. Вертолет завис над самой головой, и с правого борта шел сплошной огненный ливень. Падая плашмя в укрытие, полковник заметил, как странно развернулся на месте радист, посмотрел широко открытыми глазами вверх и, раскинув руки, упал на спину.

– Ань! – крикнул полковник. – Ань, что с тобой!

Он подполз к радисту, не обращая внимания на огонь, потянул его в укрытие. Радист был прошит пулеметной очередью.

«Только что радовался, – подумал полковник, – и вот уже нет парня…» Он вспомнил, как они вместе шли по «тропе Хо Ши Мина», сколько перенесли трудностей. Неунывающий, не знающий усталости, всегда собранный и дисциплинированный Ань стал для полковника хотя и не старшим, но настоящим братом ^[12].

«Хог», пролетев над самой головой, взял курс на поросшую жесткими кустами расселину, где – полковник это хорошо знал – укрываются сейчас взрывники капитана Нгуен Нама. Вертолет от взорванного моста пошел над расселиной, обстреливая ее с обеих сторон ракетами.

«Неужели обнаружили?» – подумал полковник, а вертолет вернулся назад и через несколько минут сбросил несколько баков с напалмом. Расселина превратилась в огненную реку. «Вряд ли кто-нибудь выживет в этом огне», – грустно произнес про себя полковник и, не прячась, пошел к зенитчикам.

Первая установка валялась разбитой, рядом лежали убитые зенитчики: прямое попадание ракеты.

Полковник пошел дальше. Снова увидел разбитый зенитный пулемет, но вся его прислуга была на месте. Ребята, склонившись, что-то сосредоточенно делали.

– Что у вас происходит тут? – спросил полковник.

Командир расчета, с которым полковник беседовал часа четыре назад, ответил за всех:

– Да вот, товарищ полковник, майора убило. Думали, что ранен, хотели помочь, а он убит. В сердце навылет.

– Заберем майора с собой, – сказал полковник, почувствовав колющую боль в груди.

Когда управились с нелегкими делами, стали уходить в глубь горного массива, зная, что оставаться вблизи нельзя. Противник может предпринять новые налеты, может сбросить десант из «коммандос». Сражаться с ними нечем, да и не входило это в планы командования.

Они уже ушли далеко от места боя, направляясь в сторону высоты 382, когда услышали приглушенные расстоянием взрывы. Американские самолеты бомбили давно опустевший Трон небожителей. Это была запоздалая месть за поражение на подступах к базе.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Я удивляюсь, полковник, бесплодности вашей оригинальной деятельности.

Генерал Фрэнсис Райтсайд бросил испытующий взгляд на Юджина Смита и подождал, не ответит ли он на не очень любезное замечание. Но полковник молчал. Тогда генерал заговорил сам:

– Ваше ведомство, Юджин, частенько выдвигает, мягко говоря, донкихотские прожекты, хотя люди, создававшие его, имели в виду совершенно определенные дели. Еще виски?

– Благодарю, генерал. Я хотел бы послушать продолжение ваших мыслей, – сказал Юджин Смит, – не скажу, что подобное слышу впервые от вас. Однако мнение человека, которому придана моя группа, имеет важное значение. Помнится, в Вашингтоне в беседе с моим шефом вы горячо одобрили его идею. Почему же сейчас она вызывает у вас негативное отношение?

– Во-первых, Юджин, не забывай, что Вашингтон и Вьетнам лежат на разных полюсах. То, что видится в Вашингтоне розовым, здесь оказывается темным. Там легко рассуждать какому-нибудь интеллектуалу о войне за умы и сердца будто бы так горячо любимых нами далеких вьетнамцев. Психологические сети, которые мы раскидываем по вашингтонским рекомендациям, приносят не имеющие ценности морские водоросли. А где хорошая рыба? Я и вам хочу задать этот вопрос, полковник: где хорошая рыба?

– Не слишком ли торопите события, господин генерал? Ни один фрукт не падает с дерева, пока не созрел.

– Жизнь научила меня, Юджин, простому, но оттого не менее ценному опыту: если ты вкладываешь свои деньги в какое-то дело, то вправе рассчитывать на прибыль. А в переводе на наш военный язык, я хотел бы, чтобы на нас работали люди с умом, сознательно, а не только за доллары, преданные нашей идее и честные, конечно.

– Таких людей, генерал, надо искать да искать. И не просто искать, а убеждать, переубеждать, доказывать.

Генерал поднялся с низкого удобного кресла и прошелся по гостиной, так уютно обставленной хорошей мебелью. На стенах висели любимые картины генерала, привезенные из дома. В углу стоял, бросая широкий конус розового света, высокий торшер – фигура индейца, держащего в руке светильник. В широком шкафу-буфете за стеклами, армированными тонкой золотой проволокой, виднелись редкой красоты фарфоровые фигурки, перешедшие к генералу по наследству. Отодвинув стекло, генерал взял в руки фигурку пастушка и улыбнулся. Он привык окружать себя вещами, которые были ему дороги и приятны.

– Мы пришли сюда, Юджин, не на один день, – будто рассуждая сам с собой или оправдывая свое пристрастие к дорогому комфорту, начал генерал. – И пришли затем, чтобы победить. Вы, надеюсь, не придерживаетесь иного мнения?

– Нет, не придерживаюсь.

– Вот и прекрасно. Вы извините меня за то, что в начале беседы я назвал вашу оригинальную Деятельность, может быть, слишком резко – бесплодной. Но скажите, какими друзьями обзавелись вы здесь, на которых мы могли бы положиться? Есть такие? Ко мне иногда приходят люди, которых я выслушиваю только из вежливости. Они мне излагают самые фантастические прожекты, а я вижу, что сами-то они не отличают шляпу от ботинка. А вот совсем недавно был у меня командир охранного батальона, с такой трудно произносимой фамилией…

– Видимо, майор Тхао, – подсказал полковник.

– Верно. Как это вам удается помнить эти имена, не понимаю. Вот ваш майор, родственник или протеже какого-то большого сайгонского босса, изложил мне, если можно так сказать, свой критический взгляд на наше поведение.

– Чем же ему не нравится наше поведение? – спросил Смит. – И почему, если, конечно, не секрет, генерал Фрэнсис Райтсайд, командующий, может быть, самой мощной базой на вьетнамской земле, снисходит до беседы с никому не известным сайгонским офицером и даже терпеливо выслушивает его критику в адрес американских порядков?

Генерал улыбнулся, подлил виски в стаканы.

– Мне позвонили из Сайгона и порекомендовали принять майора и внимательно выслушать.

– Вон, оказывается, какая это птица, – растягивая слова, произнес полковник. – А я-то, не зная ничего, схватился с ним, дал понять, какое он ничтожество – грубое и необразованное.

– Вы меня удивляете, Юджин, – сказал генерал. – Почему же я не знал о вашем столкновении с майором?

– Видите ли, господин генерал, я считал и считаю, что не о всяком мелком недоразумении надо рассказывать вам. Без этого работы хватает на таком посту, как у вас.

– Это верно, Юджин. Но все-таки в чем дело?

– Это было несколько месяцев назад. Майор Тхао прибыл в пагоду, как ее здесь называют, мудрого Дьема и решил разместить в ней своих солдат, будто бы для охраны подступов к базе. Настоятель, с которым я перед этим познакомился, очень лояльно относящийся к Америке, обратился ко мне и попросил спасти пагоду от осквернения. Мне пришлось прибегнуть к резким выражениям и недвусмысленным намекам на то, что майор может схлопотать крупные неприятности.

– Но он действовал не на территории базы, а на подступах к ней.

– Осквернение пагоды, высокопочитаемой местным населением, с первых же дней вызвало бы негативное к нам отношение. Население и так ропщет, что база лишила многих земли и средств к существованию.

– Наше правительство выплатило сайгонской администрации огромную сумму для компенсации потерь. Все, кто понес ущерб, должны были получить щедрое вознаграждение. Зачем же тогда мы выделяли сотни тысяч долларов?

– Вы правы, господин генерал, мы выплатили сайгонской администрации крупные суммы для возмещения ущерба, но деньги эти так и остались в Сайгоне. Их, вероятно, поделили между собой несколько генералов.

– Не может быть! – возмутился генерал. – Я ничего не знал об этом, и я должен довести этот факт до сведения нашего командования!

– Это бесполезно. Те, кто делил между собой деньги, обзавелись томами фальшивых расписок.

– Но можно назначить расследование, опросить людей?

Полковник улыбнулся.

– Никто этим заниматься не будет. Нашим чиновникам достаточно расписок. Боюсь, что. майор Тхао как-то связан с этим грязным делом. Очень уж он рьяно повел атаку на настоятеля пагоды.

– А при чем тут настоятель? – удивился генерал.

– Настоятель посылал в Сайгон петицию протеста, под которой подписалось несколько сот человек.

Генерал молчал, сосредоточившись.

– Тут есть над чем подумать, Юджин. Теперь я должен доверительно сказать вам, что майор Тхао не так прост, как кажется на первый взгляд. Он написал кому-то из очень влиятельных людей в Сайгон рапорт, в котором изложил все происходящее здесь в чудовищном свете. Я не буду вам пересказывать весь рапорт, но вет, – генерал подошел к сейфу, стоящему в углу, открыл его и, покопавшись в бумагах, подошел к полковнику, – вот квинтэссенция рапорта – его последняя страница. Читайте. Перевод прислали мне из штаба.

Полковник взял тонкий листок бумаги с четко отпечатанным текстом и прочитал: «На основании изложенного можно сделать следующий вывод: 1. Обеспечению безопасности базы от нападения Вьетконга не придается достойного внимания. 2. Вокруг базы сосредоточено несколько тысяч человек местных жителей, чьи симпатии несомненно на стороне Вьетконга, о чем говорит петиция, посланная правительству настоятелем пагоды Пурпурных облаков. 3. Непозволительные контакты некоторых ответственных офицеров с местным населением под маской «психологической войны за умы и сердца людей» могут породить обстановку, способствующую проникновению на базу вражеских агентов и подрывных элементов, утечке ценной информации».

– Дело, как видите, не так просто, полковник, – сказал генерал, заметив, что Смит прочитал бумагу. – Камешек брошен в меня, а на вас, по-моему, сделан донос. А?

– Получается так, господин генерал, – задумчиво произнес полковник. – Но вы представляете нелепость: какая-то мразь подозревает американских офицеров в измене. Не знаю что, но что-то делать надо, господин генерал.

– Ты не торопись. Я уже говорил с этим майором. Все разложил ему по полочкам и сказал, кто, на какой жердочке должен сидеть и что делать. Я сказал, что не потерплю грязных намеков и найду способ отдать его под суд военного трибунала.

– И вы увидели в его глазах раскаяние и искреннее сожаление за содеянное?

Генерал задумался немного, потер рукой лоб, а потом, как бы с извинением, произнес:

– Если честно говорить, то он мне не понравился. Извивался, как вонючий хорек, попавший в капкан. А глаза были злые.

– Вам известно, господин генерал, что солдаты охранного батальона бесчинствуют в деревнях, издеваются над местными жителями?

– Это их дело, Юджин. Не нам их воспитывать, не нам прививать им светские манеры. В конце концов в этой стране мы тоже ведем себя не как ангелы. Тут, по-моему убеждению, результат может дать только жестокость. Есть такое старомодное выражение – каленым железом вытравлять зло. Каленого железа уже недостаточно. Мы применяем для этого напалм, а зло расползается. Как говорил мне генерал Лэнсдейл, тут каждый третий, если не второй, сочувствует Вьетконгу и каждый четвертый готов в любой момент взять оружие. Учти, Юджин, взять и направить его против нас. Вчера наши контрразведчики поймали диверсанта. Он пытался проникнуть на базу. И знаешь зачем? Чтобы убить какого-нибудь американца. Просто, а? Какого-нибудь. Тебя, меня, лейтенанта Малькольма, рядового Джонсона – не имеет значения. Убить, и все.

– Может быть, это сумасшедший человек, что с него взять?

– Нет, Юджин, нет. Говорит, американцы убили его двух сыновей, когда они возвращались домой.

– И это правда?

– Да, убили. Но они же оказались в так называемой белой зоне, где стреляют в кого угодно, ничего не спрашивая. Есть инструкция: каждый, кто оказывается в такой зоне, – вьетконговец. По нему открывается огонь без предупреждения.

– Но его ребята просто могли не знать об этом, генерал. Они могли случайно оказаться в запретной зоне. Можно было бы задать несколько вопросов, и все стало бы ясно. Это жестокость, генерал.

– Рядовой Додсон, уложивший ребят очередью из автомата, не наделен щепетильностью. Он приехал сюда сколотить побольше денег. Остался на третий срок. Бывал в таких переделках, что и представить трудно. Слово «вьетнамец» он не может слышать, хватается за автомат. Разве я могу его обвинить в чем-либо противозаконном?

– Но завтра он войдет в ближайшее село и начнет строчить направо и налево, убивая всех подряд, и вы скажете, что его не за что наказать?

– Вполне возможно, Юджин; потому что громила Додсон скажет мне, что стрелял по вьетконговцам, которые скрываются под одеждой мирных жителей. И поверьте мне, Юджин, если военные действия в этой стране будут принимать еще более затяжной характер, то жестокости будут возрастать. Нам трудно будет сдерживать своих парней, потому что война будет все глубже, как острая заноза, проникать им в душу.

– Но при чем тут вьетнамские крестьяне, женщины?

– Да потому, что они вьетнамцы. Воюем-то мы все-таки с ними, а не с русскими или французами. Психология солдата проста, Юджин: если бы вьетнамцы не сопротивлялись, американцам тут бы и делать было нечего, они бы давно были дома. А раз они не бросают оружия, приходится нашим парням рисковать собой.

– А если поставить вопрос по-другому, господин генерал? Представьте на минуту, что мы ушли отсюда, все, до последнего человека. Может, отпадет нужда в сопротивлении? Как вы думаете? Причина и следствие – где они? В каком порядке расположены? У вьетнамцев есть хорошая поговорка: зачем кошку бить, лучше рыбу убрать. Не напоминает она вам нашу ситуацию? Поймите меня, господин генерал, правильно: я целиком за то, чтобы раздавить здесь опасность коммунизма. Но я хочу кое-что понять. Все ли можно объяснить коммунизмом, его бескомпромиссностью к нашей системе. Вот вы рассказывали, что вьетнамец пытается проникнуть на базу, чтобы убить кога-тб. из американцев: вас, меня, Малькольма, кого угодно. Он коммунист? Партизан? Нет. И все-таки его, наверное, казнят.

– Наверное, уже казнили: сведений у него получить никаких не удалось, а диверсионный акт налицо. Отпускать же его никак невозможно.

– Почему?

– Да потому, что тогда уже наверняка он завтра уйдет к коммунистам и попросит винтовку.

– И самое трагическое для нас в том, что сделал его вьетконговцем не кто иной, как американский солдат Додсон.

– Ты недалек от истины, Юджин. Мы сами плодим коммунистов. Генерал Кремер, мой старый приятель, командующий здесь дивизией, высказался еще более определенно. Когда, говорит, мы пришли в свою зону, там вьетконговцев не было. А когда будем уходить, оставим тысячи. Как тебе это нравится?

– Значит, что-то не так мы делаем? Скажите, зачем тогда здесь такие группы, как наша? Как нам завоевать доверие вьетнамцев, чтобы через них узнавать планы и намерения противника, если какой-то Додсон одной автоматной очередью уничтожает все, что так старательно создавалось?

– Мы с вами подружились, Юджин, – сказал генерал Райтсайд, опять переходя на «вы». – Мне приятно проводить свободный часок в беседе с вами. Вы – человек думающий, образованный. Я знаю, мне рассказывали, что вы хороший разведчик. С инициативой, с трезвым взглядом на жизнь. Но вы сейчас, извините за откровенность, сели не в ту машину. Руководитель группы психологической войны – не разведчик в высоком понимании. Он копается среди всякого сброда, душа и сердце которого Америке не очень нужны. В крайнем случае их легко приобрести за деньги. И не надо тратить сил таких прекрасных офицеров, как вы. Будьте осторожны, Юджин. Война на этой земле будет преподносить нам сюрприз за сюрпризом. И не все они будут приятными. За некоторые придется отвечать, не рассчитывая ни на сочувствие, ни на снисхождение.

Полковник возвращался домой в глубокой задумчивости. Что-то не давало ему покоя, постоянно тревожило.

– Добрый вечер, господин полковник.

Юджин вздрогнул от неожиданности и не сразу заметил, кто это его окликнул. Присмотревшись, увидел Нгуен Куока, копавшегося при свете фонаря в какой-то рухляди, которую давно уже надо бы выбросить с территории базы.

– Добрый вечер, – наконец отозвался полковник. – А что вы так поздно здесь делаете?

– Хочу преподнести подарок своим друзьям из морской пехоты – привести в порядок бронетранспортер. Он еще может послужить им.

– И есть у вас охота возиться со старьем, когда тут новых машин полным-полно.

– Но если бронетранспортер еще может послужить какое-то время, значит, это хоть на несколько сот долларов сделает вашу войну дешевле. Ради этого стоит повозиться.

– Это хорошо, Нгуен Куок. Мне говорили, что вы прилежно относитесь к делу, и я рад, что рекомендовал вас. Сейчас, – полковник посмотрел на часы, – уже девять. Как вы думаете, не спит ли сейчас преподобный Дьем?

– Что вы, господин полковник, дядя сейчас только готовится к созерцанию и размышлениям. Посмотрите, какая луна поднимается. Ночь будет светлой. Дядя, как все философы буддисты, в такие ночи долго не ложится спать, предается раздумьям над прошлым и будущим.

– А настоящим?

– Эта категория времени его мало интересует.

– Мне кажется, вы ошиблись, ваш дядя довольно активно ведет себя и в настоящем.

– Если вы имеете в виду петицию крестьян, которую он составлял, то это лишь попытка помочь чем нибудь людям, с которыми он живет рядом.

– Но в наше время это не просто какая-то филантропическая акция, а самая настоящая политика. И, я бы сказал, не всегда безопасная.

– Вы только дяде не говорите об этом, он не терпит слова «политика».

– Ладно. У меня сегодня такое настроение, что беседа с умным, мудрым человеком, как преподобный Дьем, мне бы не помешала. Вы не хотите со мной прогуляться до пагоды?

– Я бы с удовольствием, но меня не выпустят сейчас…

– Это я беру на себя.

– Но спаси Будда, если вдруг меня увидит случайно майор Тхао. Мне тогда несдобровать, господин полковник. Может, лучше я останусь здесь, да и вам не очень советую идти, уже поздно.

– А я как-то видел, вы так мило беседовали с майором, что подумал: а не друзья ли вы? У вас с ним было что-то общее?

– Что вы! – воскликнул Нгуен Куок. – Я и узнал-то о нем, когда он стал интересоваться пагодой, но больше дядей. Про торговца рыбой расспрашивал, не знаю ли я его. Потом еще кое-что спросил, но велел откусить язык, если мне захочется с кем-нибудь поболтать об этом. А майор – человек дела.

Полковник подошел вплотную к Нгуен Куоку и внимательно посмотрел в лицо, казавшееся очень бледным в лунном свете.

– Это касается меня? – медленно, сдерживая гнев, спросил полковник.

– Да, господин полковник. Это касается вас. Я бы, вероятно, все равно решился сказать вам о беседе с майором. Я глубоко ценю вашу помощь нам – я имею в виду меня и дядю.

– Что же он хотел знать обо мне?

– Расспрашивал, о чем вы беседуете с дядей, часто ли бываете у него, присутствует ли при этом кто-нибудь посторонний, нет ли в ваших словах чего-нибудь подозрительного. И все в таком же духе. Приказал следить за вами, сообщать ему о каждом вашем визите. Если буду, по его мнению, хорошо себя вести – получу награду. Не знаю уж какую, но обещал. Или, говорит, будешь лежать в сточной канаве с дыркой в голове.

– Вы уже что-нибудь сообщили майору?

– Нет.

– Ладно, – после минутного молчания сказал полковник, – пойдем все-таки навестим преподобного Дьема.

Луна поднялась на небо уже на целых три шеста  ^[13]и заливала землю серебристым светом. Тропинка, ведущая к пагоде, казалась. в этом свете выкованной из металла. Тишина стояла кругом, даже на базе давно умолк рев моторов, и только из подземелья доносился приглушенный гул мощных дизелей электростанции.

Как и предполагал Нгуен Куок, преподобный Дьем был в саду. Он сидел у небольшого прудика с золотыми рыбками. Тихий шелест листвы, треск цикад да редкие крики и возня птиц в кронах создавали ту обстановку полной гармонии в мире, что не хотелось думать о тревогах и заботах. Старый Дьем с белой пушистой бородкой, тонким клинышком спускавшейся на бордовый халат, с ресницами и бровями, будто сделанными из кусочков белой ваты, то погружался в глубокую задумчивость, то, Словно очнувшись, любовался пагодой, рельефно выделяющейся в лунном свете. О ней ходило много легенд по окрестностям. Говорили, что стоит она на волшебном камне. Если отбить от него кусочек и положить в чашу с водой, то вода превратится в вино. Только никто не знает, где положен этот камень, а то давно бы от него не осталось и следа. Для настоятеля, каким бы волшебством ни наделяли люди пагоду, она была местом священного созерцания, углубления в мудрые мысли Будды, изложенные в священных сутрах и придающих человеческому разуму волшебную силу проникновения в тайну бытия. Только человек, постигший мудрость буддизма, может заглянуть в будущее. Сам преподобный Дьем был далек От мысли, что он обладает все-ироницающим взором, для него еще много скрытого и непонятного в этом мире, которому он и не должен был отдавать столько времени, но он ничего не мог поделать с собой: дела людей не давали покоя.