Текст книги "Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе"

Автор книги: Михаил Джавахишвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Погода прекрасная. Лучше всего ландо.

– Будь по-твоему – ландо. Вороных не запрягать: они в прошлый раз чуть не понесли. И пришли мне камердинера!

Затем взялся за телефон:

– Алло! Елена, ты?.. Да, да, это я, Квачи... С утренним поцелуем припадаю к твоим божественным рукам... Прошлой ночью? Да, выиграл что-то тысяч двадцать... Ах нет, что ты, что ты! Это тебе наврали, хотят нас поссорить, не верь... Нет, ту особу проводил не я, а князь Витгенштейн... Я нигде больше не был, отправился прямехонько домой... Ну ладно, довольно об этом, Елена. У меня серьезное дело. Тебе приглянулось жемчужное колье, так вот – если будешь паинькой, завтра же получишь его... Что? Услышит кто-нибудь? Так и подсадят на телефонной станции в Петербурге грузинку, чтобы наш с тобой разговор подслушала! Ладно, ладно, все понял!.. Значит, жди меня дома, сейчас же выезжаю,– и он обратился к камердинеру: – Ну, мой дорогой Джалил, одень меня!

Пока Джалил одевал его, Квачи нетерпеливо переминался с ноги на ногу, как необъезженный жеребец, и говорил:

– Хороший день!.. Прекрасный день!.. Молись, Джалил, чтобы моя затея кончилась удачей... Повидаю старца... посмотрим, устоит ли он против меня!.. Против моей Елены... Не хочу этот галстук... И этот тоже... Дай вон тот!

Джалил воздел руки к небу:

– Аллах иль Аллах! Дай бог удача моего книазя!

Дворецкий доложил:

– Ландо подано!..

Пара белых рысаков английской породы, запряженных по-английски, легко катят изящное сверкающее ландо. Радом с кучером расправил плечи наряженный в черкеску Джалил.

Прокатившись по Морской, выехали на Невский.

Люди провожали взглядами сверкающее ландо, белых скакунов и молодого красавца, раскланивающегося направо и налево, посылающего во все стороны мужественную, открытую улыбку.

На тротуарах отовсюду слышится:

– Как! Вы не знаете? Князь Квачантирадзе, Наполеон Аполлонович! Прекрасное имя!.. Владелец несметных богатств: нефть, марганец, медь, имение в пятьдесят тысяч десятин...

В другой группе кто-то утверждает:

– У него такой замок в Колхиде, что из Америки едут полюбоваться!

Еще один знаток убеждает:

– Он царского рода. Чистейших кровей, как китайский богдыхан.

– Три дня назад состоялось собрание учредителей акционерного общества "Англорос". Вообразите, Квачантирадзе явился туда с контрольным пакетом и прибрал к рукам всю компанию. То же самое он проделал с "Саламандрой" и "Космосом"! Великий финансист!

– Я слышал, в Петербурге не осталось ни одной красавицы, чтобы он... Помните герцогиню Каталонскую? На всей земле не сыскать женщины краше и достойнее. Прошлой зимой она приехала в Петербург. И что же? Не продержалась и трех дней. Поверьте, мне известно доподлинно. Узнал муж... Что? Дуэль? Кто решится на дуэль с Квачантирадзе – он попадает в летящую муху...

На эти слухи и сплетни, на раздувание имени Квачи давно работают его друзья и наемные агенты.

Ландо остановилось на Суворовском проспекте и еще через пять минут Квачи целовал руки молодой вдове, красавице грузинке, подлинной царице лицом и статью.

– Ну будет, будет, сумасшедший!.. Лучше расскажи, куда ты делся минувшей ночью? Изменил мне, негодник, признайся...

– Клянусь тебе, Елена, что я...

– Не клянись, все равно не верю. Что за большое дело ты затеял?.. Что? Отныне я должна стать твоей кузиной? Ах, шалунишка, зачем придумывать родственную близость? Разве мы можем быть ближе? Вот оно что! Понятно: значит, я должна представляться твоей родственницей. А потом?.. Что? Что ты сказал?! Боже упаси! Этого я себе не позволю! Мне опуститься до такого грязного мужика!..

Квачи коротко растолковал Елене свой план и нарисовал картину блестящего будущего.

Елена смягчилась.

– Высшее общество – это прекрасно, но... разве мне не довольно тебя... Что? Лучше, чем ты? Чем же? Как, как?! Замолчи сейчас же, негодник! Ха-ха-ха!.. Неужели? Да, верно, это враки, не может быть! Ох, ха-ха!.. Не пристало мне водиться с этаким, но... коли ты затеял грандиозное дело, так и быть... Попробуем... Нынче же?! В случае удачи, купи мне тот маленький дом, что так мне нравится... А теперь я вся внимание...

Сказ о знакомстве со святым старцем и прочими господами

На набережной Невы стоял скромный неказистый дом. В этом доме жила немолодая вдова, весьма влиятельная придворная статс-дама и кавалер многих орденов Анастасия Прозорова.

Квачи был настолько свой в этом доме, что называл статс-даму Таней и обходился с ней по-родственному; что же до статс-дамы, то она звала Квачи "мой Аполлончик" и была ему подлинным ангелом– хранителем. Не сосчитать, сколько раз проводила она Квачико по хрупкому мосту над пропастью, сколько раз вытаскивала из темных и зловонных ям, сколько потратила на него сил и средств, сколько раз изгоняла и возвращала вновь!

Но не меньше яду изрыгали по поводу столь редкостной дружбы злые языки и недоброжелатели. Поговаривали, будто бы два раза в неделю Квачи прямо-таки обязан являться к своей "сестре"; будто бы вместе со сладостями и цветами он присылает ей десятки счетов, будто бы Тане надоело оплачивать эти счета, и она выделила на "родство душ" ежемесячную сумму...

Знавшие статс-даму, разумеется, не слушали злопыхателей и не верили сплетням. В их представлении Прозорова была женщина настолько кроткая и религиозная, настолько богобоязненная и скромная, что в ее немолодом, поджаром теле, равно как и в душе, озаренной благодатью божьей, не могло найтись места для порока, тем паче, для греха прелюбодеяния.

Этот дом, украшенный иконами и пропахший ладаном, посещали исключительно согбенные сенаторы, беззубые гофмейстеры и гофмаршалы, шестидесятилетние фрейлины и статс-дамы, а также епископы и архиепископы, столь престарелые и немощные, что без посторонней помощи им не удавалось даже одолеть невысоких лестниц. Среди этих старцев один только "Аполлончик" был молод, но... До каких пор нам идти на поводу у злобной сплетни? Ни благочестивая особа, ни галантный Квачико не нуждаются в нашем заступничестве. И все! И кончим на этом! Если в мире существует справедливость, ни одна крупица грязи не пристанет к этой обители.

Однако...

В тот день Квачи с кузиной Еленой в половине десятого подкатили в закрытом ландо к затемненному дому вдовы Прозоровой.

Хозяйка познакомила их с гостями:

– Его преосвященство духовник государя и ректор духовной академии... Его преподобие старец царицынского монастыря Илиодор... Епископ Саратовский Гермоген... Вдова генерала Лохтина... Обер-прокурор Святейшего Синода господин Лукьянов... Их помощник господин Саблер... Военный министр генерал Сухомлинов... Статс-дама госпожа Куракина... Баронесса Ноден... Министр внутренних дел господин Макаров...

Квачи и Елена благоговейно склонились перед духовными лицами и приложились к руке; остальным почтительно поклонились.

Среди гостей одни были министрами в прошлом, другие – в настоящем, третьи – стремились стать таковыми в будущем. В религиозном салоне вдовы епископ домогался архиепископства, архиепископ – митрополитства, генерал – чинов и званий, провинциал стремился в столицу, купец гнался за кредитами, банкир – за концессиями, дамы хлопотали за мужей и любовников; а все вместе рвались к престолу, тщась хоть на ступеньку приблизиться к нему. В сердцах этих людей шла невидимая и жестокая битва, лица же выражали улыбчивое благочестие, христианское долготерпение и ангельскую кротость.

"Богородица" – вдова Лохтина продолжила прерванную беседу.

Квачи с удивлением взирал и слушал странные речи: незадолго до того Танечка кое-что поведала ему об этой особе.

Лохтина была пожилая дама, чрезвычайно гордая, образованная и хорошей фамилии. Несколько лет назад она стала первым апостолом "святого Григория", его верной и послушной рабой, отреклась от всего – от дома, от имущества, самолюбия, женской чести – и бескорыстно последовала за новым мессией. Эта больная женщина стала ближайшей сподвижницей святого Григория, его прислужницей и пропагандисткой. В конце концов вдова проложила старцу дорогу в несчастную семью невезучего государя.

Впоследствии она уступила свое место при дворе более молодой и привлекательной Вырубовой, но все-таки не отреклась ни от двора, ни от сподвижничества, ни от сладостного рабства. Она по-прежнему таскалась по всей России за "святым старцем" и записывала в дневник каждый его шаг, каждое слово.

Вот и в эту минуту все взирали на нее.

"Богородица" была босиком, в странном желтовато-белом балахоне, расшитом пестрыми лоскутами; голову ее украшал необычный убор с лентой и надписью золотыми буквами: "Во мне всякая сила. Аллилуйя".

– Позавчера я в третий раз лицезрела нашего Спасителя,– голос ее взволнованно дрожал, а глаза возбужденно сверкали.– Вам ведомо, братья и сестрии, что позавчера ночью он еще был на пути из Москвы, но дух его опередил его и явился мне. Наш святой был с ног до головы в белом, над головой сиял нимб, в одной руке он держал крест, в другой же – огненный меч...

– Господи, помилуй! – прошептал Саблер и перекрестился.

Остальные последовали его примеру.

– Явился он мне и рек: "Покайтесь в грехах, православные! Близится день Страшного Суда. Дрожите и трепещите, неверующие, евреи и мутящие душу народа русского!" Я пала ниц у его святейших ног. Он же возложил руку на главу мою и отпустил мне прегрешения мои. Когда же я очнулась, наш Спаситель возносился в небо... На следующий день святой старец приехал из Москвы, я рассказала ему все. "Сестра моя,– ответил он.– Истинно в то время душою своей я был с тобой".

Опять все перекрестились и зашевелили увядшими губами:

– Непостижимы, Господи, дела Твои!

– Боже, прости нам прегрешения наши!

Лохтина встала, возвела очи горе и стала вещать:

– Истинно говорю вам: он есть святой избавитель наш, присланный свыше для спасения земли нашей, святой Руси, погрязшей во грехах и в мерзости, для очищения и отпущения грехов, для наказания грешников и покарания неверующих и утверждения жизни блаженной и благодати на веки вечные.– Она обернулась к царицынскому монаху – старцу Илиодору и возопила: – Он есть сын Его, безгрешный и претерпевший! Я же недостойная посланница его, апостол и богородица Мария. Дрожите и трепещите, и покайтесь в грехах ваших, православные!

Старец Илиодор вздрогнул и насупился, остальные же опять зашептали и склонили головы пред "богородицей".

– Поистине сбылось предсказание Достоевского,– обратился к ней Саблер со слезами на глазах, – который говорил, что Россию спасет от великой смуты и вернет на путь веры не монарх и не герой, а какой-нибудь блаженный юродивый мужичок, выбранный Всевышним из простого люда и явленный в годину испытаний.

– Страна, очищенная таким мужичком, каленым железом выжжет неверие во всем мире, излечит его от бесовства и сатанинских идей,– добавил генерал Сухомлин.

– Два Рима пали, третий, Русь, стоит, а четвертому не быти! – припомнил средневековое витийство Лукьянов.

– Третий Рим вечен! Разрушить его невозможно! Много раз пытались, но тщетно. Не бойтесь, православные, с нами Бог! – возгласил хитрый старый лис Саблер.

Квачи воспользовался минутой.

– Его сиятельство изволили высказать совершенно справедливые слова. Не верьте в падение третьего Рима и не бойтесь. Он бессмертен! На Кавказе тоже подняли голову неверные, но...

– Вы кавказец? – спросил Макаров.

– Да, я оттуда родом. Там тоже осквернено и поругано святое имя нашей святой Руси. То, что Россия строила сто лет, глупый и немощный Воронцов-Дашков разрушил за какие-нибудь два года. Пора избавиться от этого тайного масона. Верно у нас говорят: на Кавказе два Воронцовых – один всегда на ногах, другой всегда в постели. Но тот, второй, изо дня в день мешает русским делам на Кавказе – лучше бы уж просто болел...

Господа заулыбались. А Квачи продолжал:

– Слава Богу, кроме этого немощного тайного масона, у нашего обожаемого государя есть еще на Кавказе немало преданных слуг: Алиханов, Толмачев, Мартынов, Грязнов и тысячи других. Общими усилиями мы снесли голову гидре революции...

Таня что-то шепнула на ухо своим соседям. Оба на минуту оживились и изумленно воскликнули:

– Не может быть! – затем повернулись к Квачи и попросили: – Молодой человек, расскажите, как вы были ранены...

– Ах, право, это не заслуживает вашего внимания... Ничего особенного... Но если вашему превосходительству интересно... Поскольку я не давал роздыха жидам и революционерам и буквально держал их мертвой хваткой, они решили разделаться со мной – оценили мою голову в десять тысяч. Однажды им удалось-таки бросить бомбу. Промахнулись. Бог миловал! Погнался – троих убил, двоих ранил и еще двоих поймал. Другая группа обстреляла меня из ружей, но на их беду я оказался гораздо метче. Тогда решили отравить и подкупили слугу. И тут не вышло... Не буду долго занимать ваше внимание, скажу одно – мы без пощады разделались с неверными. Правда, в результате я тоже ранен в ногу, но, о-о, как они поплатились за мою рану!..

Танечка чуть было не подтвердила наличие шрама на бедре у Квачи, который на самом деле был следом зубов самтредской дворняги, но вовремя спохватилась и прикусила язык.

Квачи говорил еще долго, щекоча нервы своим слушателям и радуя старческие сердца. Вдова Лохтина записала фамилию Квачи в книжечку, остальные же просто запомнили ее.

С улицы послышался шум подъехавшего автомобиля.

– Пожаловал! Пожаловал святой и Спаситель! – с благоговением возопила "богородица" и вскочила на нрги.

Встали и остальные.

Хозяйка дома и вдова Лохтина бегом ринулись вниз по лестнице.

Минуты через две в комнату стремительно вошел Григорий Распутин.

Квачи взглянул на влиятельнейшего человека своего времени и вспомнил его характеристики, прочитанные в тот день в двух разных газетах.

"Темный, грубый, бесцеремонный и наглый. Грязный душой и телом, порочный и блудливый сибирский мужик..."

"Святой и безгрешный старец... Ниспосланный с небес ясновидящий пророк. Истинный патриарх, самовластный и проницательный".

Все встали, покорно склонив головы, спрятав лица под масками кротости и благочестия, точно дети пред строгим отцом.

Распутин на минуту остановился в дверях.

Среднего роста, плотный, налитой; черные волосы, длинные и жесткие, были намаслены и небрежно расчесаны надвое. Губы полные, жадные и лиловато-темные. Лоб высокий, нос плоский; поредевшая борода веником и усы казались приклеенными. Под губами – гладко выбрито. Кожа – смуглая, несвежая и сальная. Руки длинные. Пальцы корявые, ногти грязные, с черными ободками. Глаза странные и необычные: глубокие, беспокойные, исполненные какой-то таинственной силы, бесхитростно-наивные и в то же время, холодные, впивающиеся намертво.

На нем была красная атласная рубаха, сшитая "его мамочкой" императрицей и расшитая синим шелком. Рубаху перехватывал сплетенный из шелковых нитей пояс с кистями. Широкие бархатные штаны заправлены в лаковые сапоги гармошкой.

Святой словно бы усмехнулся:

– Мир вам и благословение Божие! – и вприпрыжку, выламываясь и гримасничая, обошел всех, ощеряясь и, как Петрушка, размахивая руками. Он говорил на странном и непонятном русском, то и дело к месту и не к месту вставляя церковные слова. Никого не пропустил: всех прижал к груди и расцеловал, громко, со смаком. Кого поцеловал один раз, кого – два, а Елену сграбастал, как медведь, так, что та выгнулась, чуть не задушил в объятиях, зацеловал чуть не до крови и еле выпустил из рук.

К его руке приложились почтительно и благоговейно.

Гришка благословил всех и каждого одарил несколькими словами.

Сухомлинову сказал:

– Навострен у тебя меч Господень?

Архиепископу Гермогену бросил:

– С нами Бог!

Царицынскому старику Илиодору заметил:

– Не одолеть нас жидам, сами сгинут!

Макарову холодно кинул:

– Пора кончать.

Елену обнадежил:

– Ищи исцеления во мне, сестра моя, и в тебе будет благоволение мое!

Квачи хмыкнул, довольный.

Наконец пришел и его черед.

– Ищи и обрящешь! – ободрил его святой.

От обер-прокурора Синода он отвернулся.

Помощник обер-прокурора Саблер рухнул ему в ноги, плача и лепеча:

– Благословения, святой отец! Благословения и благоволения жажду!

Босая пророчица, апостол и "богородица" Лохтина вместе с Саблером пала ниц, обняла святого за колено и поцеловала носки его сапог. Распутин поднял обоих, обоим отер поцелуями слезы, обоих обнадежил, всплакнул вместе с ними и прослезил других.

При виде этого по гостиной пополз шепоток:

– Лукьянова отстранят, обер-прокурором Синода назначат Саблера...

Затем все расселись и завели душеспасительную беседу.

По одну сторону от себя святой усадил своего апостола, а по другую – сияющую царственной красотой Елену; ей он сперва положил на колени, затем постепенно добрался до бедра.

Квачи обратил внимание на эту руку, усмехнулся в усы и подумал: "Клюнул! Началось!"

Лохтина обняла учителя за талию и прислонилась затуманенной головой к его плечу. Елена поначалу смущалась: сидела, потупясь, время от времени вскидывала черные миндалины своих глаз, каждый раз видела голубые фасолинки глаз святого и опять кокетливо отводила взор в сторону, пряча его за сетью ресниц.

Под конец и она склонила свою божественную голову на грудь учителя, закрыла глаза и затихла.

Все благоговейно взирали на эту живую картину и целомудренно улыбались, вспоминая сцену из "Священного писания" – Спаситель, Мария и Марфа.

"Вообще-то Елена больше похожа на Марию Магдалину..." – хмыкнул Квачи.

Вдруг святой старец ткнул в него палец и:

– Ты кто? – спросил.

– Князь Квачантирадзе, святой отец!

– Выходит, кавказец... Не люблю... Дикий народ... Чуть что – за кинжалы хватаются... Басурманы.

Квачи мягко пояснил:

– Я, святой отец, грузин. А грузины – православные.

Гришка удивился.

– Нешто христяне? Как тебя звать?

– Наполеон Аполлонович.

– Наполеон? Аполон? – опять удивился Гришка.

Его апостол, вдова Лохтина, объяснила оба имени.

– Значит, оба язычники, бесы! С нами крестная сила! – воскликнул Гришка и перекрестил всех.

Хозяйка дома шепнула ему на ухо:

– Молодой человек кузен этой дамы – Елены. Если помнишь, мы несколько раз говорили о нем.

Гришка сразу оттаял, подобрел.

– А-а-а-а, Аполончик? Так это ты дрался на Капказе за госусударя-батюшку, и святую Русь? Я тебя знаю, хорошо знаю! Ты был еще ранен, верно? Мне ндравится твое имя. Подь ко мне! Хатишь вина? – он еще раз расцеловал Квачи и его кузину.

Квачи от вина воздержался, сказал, что не пьет.

Разговор зашел о судьбах России, евреях, революции, третьем Риме и его всемирном господстве. Квачи воспользовался темой разговора и продемонстрировал живость своего ума, преданность церкви и престолу.

– Столыпин и Щегловитов – вот две могучие опоры святой Руси... Крамола еще не изжита до конца, ее корни не выкорчеваны... Гидра смуты и революции жива, у нее бьется сердце! Долг каждого сына отечества – очистить от скверны нашу прекрасную родину и святую церковь!

Квачи долго говорил об этом предмете; он плеснул масла в затухавшее пламя и перепугал успокоившихся было господ.

Вдова Лохтина подхватила его речи, снова вспыхнула, воспламенилась и с воплем рухнула в ноги святому:

– Гибнем, святой отец! Спаси и помоги, святой отец! Спаси!!!

Что-то забормотал и залепетал Саблер. И все прочие вслед за ним заволновались, повскакали с мест. И пошли опять чмоканье, жаркие объятия, слезы и поцелуи...

В тот вечер решилась судьба нескольких министров, сенаторов, и архиепископов. Одни опустились вниз по житейской лестнице, другие вползли на ступеньку выше.

Гости постепенно разъехались.

Святой отец увел Елену в комнату направо, хозяйка потащила Квачи в комнату налево.

Через час опять собрались вместе – на этот раз все были довольны друг другом.

Раскрасневшаяся Елена так и пылала; волосы ее растрепались, глаза маслянисто поблескивали.

Хозяйка дома и святой пошептались.

– Подь сюда! – позвал Гришка Квачи. – Ты мне ндравишься. Хатишь дружбу? Акромя таго, будиш мине охранять, патаму как жиды и люцинеры больно зло супротив мине имеют. Хатишь? Мотри мене харашо! Таня, подай икону, клятву будим давать.

Хочет Квачи дружить с Распутиным? Что за вопрос! Целый год он только об этом и мечтал, целый год прокладывал дорогу к старцу, искал путей-подступов к нему, ибо прекрасно сознавал, что именно он был подлинным царем и патриархом России и держал в своих руках всю власть над этой необъятной страной.

Принесли икону и Евангелие, поклялись друг другу в вечной дружбе и братстве.

Затем Гришка вспомнил:

– Жиды и люцинеры внесли в Государственную думу запрос обо мне. Я им покажу запрос! – он вскочил, взорвался, взъярился. Глаза его метали искры, горели огнем. Он то пищал бабьим голосом, то топал ногами и орал с пеной у рта:– А, стервы! А, окаянные! А, подлые!

Потребовал перо и бумагу, сел и с полчаса потел, кряхтел и стонал – писал телеграмму в Крым, государю и государыне. Наконец дописал.

"Ливадия, царям.

Миленький папа и мама! Вот бес-то силу берет окаянный. А Дума ему служит: там много люционеров и жидов. А им что? Скорей бы Божьего помазанника долой. А Гучков гаспадин их прихвостень, клевещет, смуту делает... Запросы, Папа! Дума твоя, што хошь, то и делай. Какой там запрос о Григории. Это шалость бесовская, прикажи. Да! Не каких запросов не надо. Да! Григорий! Да!"

Свои каракули, похожие на куриные лапки, передал Квачи:

– Телеграмму отправишь нынче же! А теперь айда по домам! Хозяюшка! Красно солнышко! Пасибо тибе! Дай Бог по-хорошему,– он расцеловал хозяйку и обернулся к Елене: – Леночка, сестрица! Подь ко мне домой. Я тебе совет добрый дам...

Он чуть ли не на руках снес по лестнице доставшийся от Квачи подарок: Елена крепко обняла святого за шею и спрятала утомленное, полуобморочное лицо в его длинной бороде.

Все трое сели в автомобиль.

– Так не гоже, сестрица! Подь сюда! Садись сюды! – и он усадил Елену на колени, поскольку в машине было "тесновато".

Когда подъехали к дому старца, святой обернулся к Квачи:

– Аполончик, обожди здесь. А ты, Леночка, проводи меня, коли хочешь совета от старца! Завтра приходите оба, поговорим...

Пока святой наверху давал Елене советы, Квачи ждал на улице. Ждал не меньше часа. Наконец она вышла.

Квачи обиженно дулся. Елена улыбалась.

– Что за старец такой этот Гришка – ни одного седого волоса в бороде, – проворчал Квачи.

Елена промолчала.

Так, не проронив больше ни слова, доехали до дома.

Квачи провел Елену в комнату, сел.

– Нет, это уж слишком! – буркнул.

Елена по-прежнему улыбалась.

– И хорошо он тебя проверил?.. Ну и что? Обнаружил болезнь? – с ревнивой злостью процедил сквозь зубы.

– Сказал: не замочив ног, рыбу не поймаешь, – отрезала Елена, снимая платье, потягиваясь и по-прежнему лукаво улыбаясь.

– Все-таки как же он так быстро и осмотрел, и совет дал?

– Во всяком случае он лучше других докторов... – едко куснула Елена.

– Лучше меня?

– Тебя?.. Ха-ха-ха! Ты, Квачико, еще мальчик!

Квачи разволновался:

– Вот это уже неправда.

– Муж в поход ходил, а жена ему про битву сказывала – слыхал такую поговорку? Аа-ха-ха-ха! Не нравится? Как я погляжу, ты через меня хочешь и дело сделать, и для себя сберечь. Но тот, кто гонится за двумя зайцами, упускает обоих... Ах, не переживаешь? Так-то лучше... Ты человек умный...

– Смотри, без моего ведома ничего не затевай.

– Не бойся, без тебя я не сделаю ни шагу... Вместе начали, и продолжим вместе; ты умом, а я... а я глазами и улыбками... Приходи завтра, все обсудим. Не забудь про обещанные жемчуга...

Сказ о секретаре и охране святого

На следующий день Квачи призвал своих дружков и дал им новое задание. Габо Чхубишвили, Бесо Шикия и Джалилу приказано было явиться в полдень к дому святого по указанному адресу и ждать Квачи у входа. Сам он сделал кое-какие покупки и заехал к Елене, прихватив обещанное колье.

Елена показалась ему похорошевшей и расцветшей. Она тут же примерила дорогой подарок и радостная, счастливая, то кокетливо красовалась перед зеркалом, то висла у Квачи на шее, целовала его и, смеясь, шаловливо лепетала:

– Так ты вчера обиделся? Негодник... Но ведь сам же наставлял меня... Больше не обижаешься? Так-то лучше, мой милый. Забудь все... Я нарочно сказала, чтобы позлить тебя. Разве может этот старикан-сладкоежка сравниться с тобой – куда ему! Фу, грязный, неумытый!.. Фу, фу, пахнет воском и лампадным маслом... Уже едем? Что ж, я готова...

Через десять минут "мерседес" Квачантирадзе остановился на Гороховой улице у дома святого.

Бесо с помощниками был уже на месте.

На лестнице толпилось множество народу. Многие ждали своей очереди на улице.

Старец бранил какого-то генерала. Увидев Елену и Квачи, вскочил и крепко обнял обоих.

– Сиди и мотри, я чичас! – бросил он Квачи, Елену же увел в другую комнату и, когда распаленный и всклокоченный вернулся оттуда, сказал ему:– Сиклытарем будишь у мене. Зави хто поважней да почище будит...

Квачи стал исполнять обязанности секретаря. Бесо Шикия он назначил при себе помощником, Джалила поставил у входа, а Чхубишвили и остальным поручил разведку и надзор, поскольку у старца было множество врагов и опасность постоянно витала над ним.

В тот день через кабинет Гришки прошло не меньше ста человек. Откуда только и по какому поводу не приходили люди к чудотворцу! Из Владивостока и Варшавы, из Афона и Ташкента, из Соловков и бог весть из какой дыры – генералы и губернаторы, монахи и купцы, банкиры и адвокаты, крестьяне и монашки, священники и чиновники...

Святой сперва принял "чистых" просителей и красивых женщин.

Потом сбежал по лестнице, суя в руки кому рубль, кому трешник и покрикивая при этом:

– Молись за царей и меня!.. Некогда, некогда! Вот сиклытарь, скажи яму, ежели чаво надоти...– затем обессиленный упал в кресло и выдохнул: – Уф! Черти полосатые! Замучили совсем/

Новоиспеченному секретарю было чему удивляться. Грубоватый мужлан проявлял удивительную проницательность и гибкость. Он с одного взгляда определял сильного и слабого, выгодного и ни к чему не пригодного, умелого и бестолкового, и принимал соответственно: одних радостно, с объятиями и поцелуями; перед другими ломал шапку, лебезил и склабился; для третьих едва находил два-три грубых слова. Красивых женщин не отпускал, не обнадежив: обнимал крепко и прижимал утешительно. Если женщина жаловалась на хворь, Гришка уводил ее в другую комнату для осмотра и лечения или поручал Квачи записать адрес. Изредка садился с пером к столу, полчаса кряхтел и потел, в итоге выводил что-то настолько несуразное, словно по бумаге, обмакнув лапы в чернила, бегали куры и записывали свое кудахтанье.

Бесо отлично понял поручение Квачи и за неделю справился с ним: уже через неделю квартиру Квачи осаждало море народу. Все это "море" нуждалось в старце.

Квачи поступил толково и разумно: перекрыл воду, орошающую огород Гришки, и отвел ее в свой сад.

Клиенты поняли, что дорога к старцу проходит через квартиру князя Квачантирадзе, поэтому сперва являлись к нему, оставляли там большую часть жертвенных, требных и благотворительных подношений и уже от его сиятельства, получив письмо Бесо Шикия, отправлялись за благословением на квартиру Распутина.

Охрану святого дружки Квачи вели поочередно, соперничая в этом с правительственными агентами.

Отныне мнительный и напуганный старец спал спокойно и искал повод отблагодарить заботливого сподвижника, каковой тот представил не далее, как через две недели.

Сказ о том, как Квачи «провернул» новые большие дела

Слух о дружбе Распутина с Квачантирадзе в несколько дней разнесся по городу. Раньше других об этом узнали власти и деловые люди. Бельэтаж на Васильевском со двора все также был осажден; избранные же и благородные поднимались по мраморной лестнице и дожидались очереди на позолоченных стульях.

Первым на квартире Квачи появился банкир Ганус. Сначала пошептался с Бесо, затем вошел в кабинет Квачи.

– Я человек дела и время ценю дорого. Знаю, что и вы не бездельник, поэтому буду краток. У меня с десяток крупных дел. Вы можете помочь успешно закончить их... Разумеется, такая помощь будет оценена по достоинству.

Приступили и часа два говорили: обсуждали, взвешивали и примерялись. Затем подписали соглашение, пожали друг другу руки, улыбнулись и пожелали успеха.

За Ганусом Бесо завел в кабинет второго делового человека – некоего Гинца, найденного им самим старого еврея.

Этот вышел от Квачи через три часа.

Через несколько дней, улучив минуту, Квачи завел с Гришкой разговор о туркестанских каналах.

– Сколько мне? – прямо, в лоб, влепил Гришка. – Три тыщи будит?

Квачи радостно удивился таким скромным аппетитам.

Гришка схватил телефон, вызвал одного министра, потом другого и обоим наказал:

– Мама и папа очень жилают ефто святое дело, Аполончик будит у тебя, все скажет, а ты сделай, как он прикажет. Да! Это хочу я! Да!.. Чаго? На Капказ? Чичас об эфтом деле телиграм напишу папеньке и маменьке...

Сел и опять полчаса кряхтел, обливался потом.

Телеграмма первая:

"Ливадия, Царям.

Папа мой миленький и мама. Кого послать на Капказ, покою вам нетути. А вот дорогой еписком Тобольский Алексий хоть куда Ему и место на Капказ. Пошлите его. Это я очинь жилаю. Он мине ласкает. Понимает подвиг. Честь ему нужно оказать. Верный везде верный. И на Капказе он будит нашим другом. Да, я! Григорий! Да!"

Телеграмма вторая:

"Миленька! Бесы напали на отца Ивана, Икону на него. А вы не слушайте. Хоша она и базарская, а все ровно святая Как принять и еще боле. А Восторгову награду на Капказ и Сибирь".

Обе телеграммы вручил Квачи для отправки и прибавил:

– Вишь, как капкасских ласкаю. Только Воронцов пакостник все люционерам, жидам да армяшкам тянит. Да, добирусь до него. А ты тилиграм не показывай никому, да ни болтай зря, а то мотри у мине.

Гришка погрозил Квачи пальцем. Тот еще раз поклялся в верности, похвалил Восторгова и Алексия, превознес обоих до небес и отправился к Сухомлинову и Кривошеину.

Елену Гришка не отпустил, сказал, что ее надо полечить.

На следующее утро Квачи первым делом заявился к Ганусу.

– У меня все готово. Вот письмо. Ваши условия?

Поторговались. Уговорились. Составили и подписали договор.

Квачи тут же взялся за телефон.

– Алло? Кто говорит?.. Его превосходительство? С вами говорит князь Квачантирадзе... Что вы сказали?.. Не знаете такого? Как же не знаете, если с вами вчера говорил обо мне по телефону наш святой отец! Вспомнили? У меня к вам письмо от святого отца... Да, да... Хорошо, сейчас же буду...

Через полчаса Квачи стоял в кабинете министра финансов возле карты империи и увлеченно говорил:

– Древняя империя Тамерлана, нынешний Туркестан, некогда процветала и кормила стомиллионный народ. Взгляните на эту бескрайнюю пустыню. В ней уместятся пять Франций. Ее надо оросить, возделать, вспахать, превратить в цветущий сад и заселить нашими людьми. Что только здесь не растет! Превратим эти земли в цветущий край, освоим, обрусим и просветим. С их помощью за два-три года выправится наш торговый баланс. А что они принесут лет через десять – двадцать, это сейчас даже невозможно подсчитать!.. Но прежде всего пустыню надо оросить. Для этого необходимо четыреста миллионов. У казны таких денег нету. А у нас есть, и мы хоть завтра готовы приступить к работе. Да, все уже готово, и доклад, и план, и проект договора...