Текст книги "Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе"

Автор книги: Михаил Джавахишвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Венки? Красивее и породистее. Но парижанки... они... они... они более...– И не найдя слов, Квачи заиграл пальцами.

Опять ему на помощь пришел Одельсон.

– Парижанки живее, изящнее, кокетливейшие так ли? У парижанок в глазах, в движениях, в крови неистощим божественный огонь, вкус, легкость, пикантность. Так в чем же тайна притягательности Парижа? Отвечаю: здешний воздух, сама жизнь пропитаны волшебством, тайной силой. Как ее назвать? Душа и кровь народа – вот простейший ключ к этой тайне.

– Уж не хотите ли вы сказать, что у французов другая кровь!– с иронией воскликнул Квачи.– Не такая, как у всех...

– Несомненно! Поверьте старому Одельсону. Будь у всех одинаковая кровь, одинаковыми стали бы и язык, и законы, и строение тела, и вера, и мораль, и обычаи. Одельсон не ученый, но у него есть глаза, уши, наблюдательность и ум. Он все видел, все слышал и понял. Вы не прогадаете, господа, если прислушаетесь к старому Одельсону!.. Я говорил и настаиваю – создавая француза, Бог влил ему в жилы горячую кровь, водвинул в грудь пылкое сердце и вложил в голову ясные, хорошо промытые мозги, к тому же наградил жизнестойкостью, чувством прекрасного, и все это хорошенько приправил перцем. А уж французы те мудрые дары – вкус, талант, темперамент – вынесли на люди и рассеяли, раскидали повсюду, пометив своим тавром и эти бульвары, и дворцы, и самый воздух. Вот и вся тайна! Это говорю вам я, старый Исаак Одельсон!

Вдруг он вскочил и закричал:

– Рахиль! Рахиль! Постой, моя маленькая! Обожди, я иду! Бегу! – обернулся к Квачи и пояснил: – Это моя племянница, та самая, о которой я говорил. Вижу, она вам понравилась? Познакомлю, непременно познакомлю... А теперь позвольте откланяться. До завтра!

И людское море вмиг поглотило субтильного Одельсона.

Сказ о посещении ночных заведений и возобновлении старой любви

Пообедав в Гранд-отеле, друзья отправились осматривать ночной Париж.

Начали с Латинского квартала: американский бар "Суфло", "Дар-кур" и через "Фоли Бержер", "Олимпию" и "Ля принсесс" добрались, наконец, до "Мулен Руж".

Метрдотель и белогрудые сороки-лакеи во фраках завели их в переполненный зал, проводили в почетную ложу.

В ту же минуту оркестр заиграл русский гимн "Боже, царя храни". Все встали и повернулись лицом к ложе Квачи.

– Вив ля Рюси! Вив ля Рюси! – раздалось в зале, и Квачи осыпали аплодисментами и дарами – цветами, сластями, шампанским...

Квачи раскланивался и с улыбкой благодарил. Затем повернулся к оркестру и подал знак. Оркестр грянул огненную "Марсельезу". Опять все вскочили и вытянулись.

– Вив ля Франс! – громко крикнул Квачи.

– Вив ля Франс! Вив ля Франс! – громом откликнулся зал.

– Прошу передать оркестрантам триста франков и дюжину шампанского! – велел Квачи метрдотелю.– А тех, кто оказал нам честь и прислал подарки, отблагодарите вдвойне: дам цветами, а господ – отборными винами!

И вручил склонившемуся в почтительном поклоне метрдотелю стопку визитных карточек с золотой вязью на русском и французском:

"Князь Ираклий Багратион-Мухранский флигель-адъютант императора Всероссийского"

Расселись и стали есть и пить.

Вдруг Квачи вздрогнул. В углу зала он заметил горящие, как угольки, глаза, которые точно отравленные стрелы пронзили его сердце.

– Мадам Ляпош!.. Бесо, Седрак!.. Мадам Ляпош!..

Они узнали друх друга, улыбнулись. Их взгляды не просто встретились – столкнулись; и столкнулись их сердца.

– Седрак зови ее скорее сюда, не то... Живо!..

Через пять минут Седрак доставил полуобнаженную, словно выточенную из слоновой кости Лизет Ляпош.

Открылась старая рана, закровоточил затянувшийся шрам, занялся присыпанный пеплом огонь и запел иссякший было фонтан прерванной любви и неутоленной страсти.

Они ломали руки, горько упрекая друг друга и вспоминая одесское прошлое.

Затем Квачи спросил:

– У этиль вотр мари? (Где ваш муж?)

Лизет сокрушенно вздохнула:

– Иль э мор мон ша. (Умер, котик.)

– Вах, это он здорово сделал, верно? – заметил Седрак.

– Плохо только, что так поздно сообразил! – откликнулся Квачи.

Медленно стали набирать высоту – выпили, захмелели.

И вот уже пиршество в разгаре... Все как в Петербурге...

Хрустальные люстры играют тысячами граней.

Нежно позвякивает севрский фарфор.

Замороженное в серебряных ведерках шампанское брызжет золотыми искрами.

Шипит и пенится янтарно-медовый кюрасо-шипр.

Мускаты и бенедиктин, бордо и бургундское переливаются и играют всеми оттенками багрянца и золота.

В бокалах баккара голубым пламенем полыхает шартрез.

Золотятся груды экзотических плодов.

На белизне скатертей щедро рассыпаны матово-румяные персики, синие сливы, изумрудный, янтарный и лиловый виноград. Вперемешку с ними – редчайшие розы, гортензии и орхидеи.

Пунцово распластались омары и крабы.

Поджаренная дичь выпятила розовые грудки и бесстыже задрала аппетитные окорочка.

Повсюду в зале обнаженные плечи и спины, и обтянутые паутиной чулок точеные длинные ноги.

Живописно перемешиваются парча и атлас, бархат и гипюр. Восхищают взор роскошные кружева.

Агатово-черные, золотисто-каштановые, рыжие, соломенные и светло-русые волосы вьются локонами, курчавятся, шелковисто спадают на плечи.

Загадочно-дразнящей лаской щекочет ноздри аромат духов.

На эстраде сменяют друг друга француженки, итальянки, испанки. Под треск кастаньет сходит с ума фламенко, неистовствует чардаш, кокетничает мазурка, бесстыже вихляет кекуоки, и обнажается чувственный танец живота.

А вот и канкан – ватага девиц, задрав подолы, дружно вскидывает ноги: шуршат юбки, мелькают ляжки и ослепительное кружевное исподнее.

Мужчины и женшины сплелись в объятьях и, опьяненные запахом и плотью, бездумно плывут в волнах танца.

Слышится взволнованный шепот, двусмысленные остроты и возбужденный женский хохоток.

Зал прорезает молния горящих желанием глаз.

Волнуется обнаженная грудь. На влажно-алых губах и жемчужновлажных зубах дрожит отблеск распаленного желания.

Рычит и скалится багряный зверь – зверь блуда и похоти со вздыбленной гривой окровавленной пастью и острыми клыками.

Точно Содом полыхает зал в неукротимом пожаре животной страсти и греха.

И Квачи шагнул в этот пожар, оседлал багряного зверя, ринулся в дурманные волны, в мутный омут разврата и блуда и недели две тонул, захлебывался и сгорал в нечистом огне.

Все повидал и всего отведал: рай и ад, подвалы апашей и убежища шлюх, пригородные сады и тайные дома свиданий, продажную любовь и случку, которой через замочную скважину упивались немощные евнухи и сутенеры.

И в столице мира Квачи видел и осязал лишь блудницу на звере багряном – голую, с задранными ногами,– бесконечную вакханалию похоти и веселья, роскоши и наслаждения. И уверовал по недомыслию, что весь этот красавец город, вся страна французов точно так же проводила свою жизнь и так же тратила силы...

Сказ о возрождении старой любви и о зарождении новой

На пятый день по приезде в Париж Квачи был приглашен Исааком Одельсоном в Латинский квартал, где у него была маленькая, уютная квартирка.

Принарядившаяся Ребекка полыхала от радостного волнения. За пять прошедших лет она чуточку пополнела и еще больше похорошела.

Квачи и Реби говорили о прошедших годах, глазами пожирая друг друга.

– Обещали втроем.

– Моя племянница Рахиль работает очень далеко,– пояснил Исаак.– Потому там же и обедает, а сюда приходит только ночевать. Надо будет вас непременно познакомить, она чудесно поет...

Пообедав, Исаак встал:

– Тысяча извинений но у меня сейчас очень хороший клиент, он назначил встречу на восемь часов: придется вас покинуть.

– Мы тоже выйдем пройтись – сказала Реби и проводила мужа до дверей. Затем вернулась в комнату и бросилась Квачи на шею.

С того дня Квачи пожертвовал Ребекке два вечера в неделю.

Он снимает на Елисейских полях отель-особняк, обставленный по-парижски. С ним живут все его друзья; читающая корреспонденцию и обучающая его языку француженка Сюзанна – находка расторопного Бесо; и с десяток слуг – швейцар, лакеи, повара, грум...

Квачи легко и быстро обогатил свой французский, легко и быстро запомнил дороги и тропы этого города и вскоре усвоил повадки, манеры и правила поведения здешних рантье и фланеров.

Порой Сюзанна, помимо уроков французского, давала Квачи уроки французской любви и, надо сказать, оставалась весьма довольна усердием и способностями своего ученика.

По утрам Квачи в сопровождении грума на породистой английской лошадке совершал прогулки по Булонскому лесу. Затем пил на Больших бульварах утренний кофе; завтракал в обществе друзей в своем особняке, файф-о-клок – пятичасовое чаепитие – в "Карлтоне" или "Англии". В семь обедал у "Максима" или в "Гранд-отеле", а вечера и ночи проводил в кабаре и шантанах.

Как-то раз на выставке в "Салоне" Квачи вдруг вскинулся:

– Елена!.. Таня!.. Боже мой!.. Откуда? Какими судьбами?

Прошло больше четырех месяцев с тех пор, как Елена с Таней бежали от скандала, учиненного Распутиным в "Аркадии", и все это время они жили в Париже на бульваре Сент-Оноре, но до сих пор не знали о том, что и Квачи в Париже.

Князь Витгенштейн тоже приехал в Париж и волочился за Таней, поскольку к этому времени разорился в пух и в некотором смысле стал походить на Квачантирадзе.

Квачи задумался: ему приходилось заботиться о Ляпош, Сюзанне и Ребекке, теперь появилась Елена. Не долго думая, он решил эту задачу следующим образом: "На Танины деньги я хоть двадцать женщин смогу содержать". Лишь одного не мог решить Квачи: кому подарить грядущую ночь.

В конце концов и эту задачу он решил так:

– Мне очень грустно, мои дорогие, но я не могу пожертвовать вам весь вечер! Этой ночью еду в Шалон к своему другу – виконту Шуазель, завтра он устраивает для меня охоту...– и поскольку шел между Таней и Еленой и обеих держал под руку, обеим со значением стиснул локотки и подмигнул. Затем поцеловал ручки и ушел.

В девять часов Квачи прошел по бульвару Сент-Оноре. Окна Тани были освещены.

– А если б Елена оказалась у меня? – спросила Таня через час.

– Сказал бы, что опоздал на поезд,– ответил Квачи.

– Что ты скажешь Тане, если встретишь ее утром? – спрашивала его в ту же ночь Елена.

– Скажу, что опоздал на поезд...

Так связалась между этой троицей нить, разорванная четыре месяца тому назад.

Однажды в "Кафе-Риш", когда Квачи потягивал через соломинку гренадин, возле него остановился Исаак Одельсон и упрекнул:

– Выходит, вы уже вышли на дорогу и старый Одельсон вам больше не нужен!.. Позавчера мы столкнулись нос к носу, я поздоровался, а вы даже не ответили!

– Нет, нет, господин Одельсон, я просто не видел вас, поверьте! Беседовать с вами для меня всегда большое удовольствие. Вы человек умный и опытный, а это как раз то, что мне нужно.

– Умный, опытный и порядочный! – добавил Одельсон.

– Справедливо – и порядочный,– подтвердил Квачи.– Присаживайтесь, пожалуйста, и расскажите, как поживает Реби.

– Благодарю вас, очень хорошо. Случается, заскучает без вас, но...– Исаак наклонился к Квачи и коснулся его колена,– Я сейчас здесь не один, меня ждет моя племянница Рахиль.

– Правда? – оживился Квачи.– Так зовите ее... Просите...

– Рахиль! Иди сюда, моя девочка, иди! Вот познакомься: щедрый, умный и благородный князь Багратион-Квачантирадзе.

– Присаживайтесь... Заказывайте, что вам угодно... Гарсон!

– Оказывается, грузинский царский род Багратионов,– обратился Исаак к Рахили,– потомки нашего библейского царя Давида.

– Неужели? – удивилась Рахиль.– Но как? Каким образом?

– Да,– подтвердил Квачи и рассказал древнюю легенду.

Исаак вдруг вскочил:

– Я скоро... Маленькое дельце...– и припустил за кем-то.

Квачи сперва внимательно оглядел Рахиль, затем придвинулся к ней так тесно, что их бедра и плечи соприкоснулись.

Рахиль была женщиной совсем иного типа, чем остальные одалиски гарема Квачи. Высокая, тонкая, белокожая, чуть веснушчатая, зеленоглазая, с удлиненным овалом лица, такая броская и привлекательная, что ни сидящие вокруг, ни проходившие мимо не могли оторвать от нее глаз.

Сказ о «картинной галерее»

Неожиданно, когда Рахиль наклонилась, в приоткрывшемся декольте он заметил какие-то голубые разводы.

– Мадмуазель, что это у вас на груди?

– Ой!.. Ничего! Право, ничего! – смущенно залепетала Рахиль, прикрывая обеими руками вырез платья.

– И все-таки, ради всего святого!

– Да, право, ничего особенного... Когда мне было десять лет, мы жили на Цейлоне. В то время туда приехал какой-то знаменитый художник, который рисовал свои картины тушью на человеческих телах. Моей маме так понравились разрисованные им женщины, что она пожелала и меня разукрасить. Вот и все.

– Скажите пожалуйста... И много он нарисовал?

– Много!.. Все тело. Здесь... и здесь... и вот тут...

– Могу ли я насладиться его искусством? Признаюсь, я большой любитель живописи. И ценитель.

Рахиль рассмеялась.

– Но этого еще никто не видел!

– Спрятанное сокровище – пропащее сокровище,– с улыбкой заметил Квачи.– "Что ты спрятал, то потеряно..." Кстати, ваш дядя говорил, что вы даете уроки пения. Возьмите меня в ученики.

– Каждый урок обойдется вам в десять франков.

– Если не в сто раз по столько, как-нибудь переживу.

– А если в десять раз?

– Сочтемся после... Но уроки придется давать у меня.

Рахиль оценивающе оглядела Квачи.

– Хорошо... Уроки у вас... За это – двадцать франков...

В тот же вечер Рахиль тыкала пальцем в клавиши рояля и мучила беднягу Квачи:

– До-о... ре-е... ми-ми-и... ми-и! В жизни не имела дела с таким бездарным учеником!.. Ми-и-и!..

Квачи надрывался, что было сил, но все ноты у него звучали одинаково фальшиво.

Наконец разгневанная Рахиль захлопнула крышку рояля.

– У вас так же нет слуха, как у этого стула. Я ухожу.

– Погодите. Я еще не начинал...

И начал. Схватка была жаркой и короткой. Квачи приступом взял картинную галерею и в подробностях рассмотрел все произведения знаменитого художника. Хотя в живописи он разбирался так же, как в музыке, умудрился сделать открытие: в потайных и сокровенных уголках прекрасного тела Рахили обнаружил ряд необычных автографов: "Жан", "Поль", "Эжен", "Пьер".

Сказ о крушении гарема Квачи

Первый визит Рахили не был таким уж заметным событием в жизни Квачи, но навсегда запомнился ему из-за одного малозначительного обстоятельства, имевшего серьезные последствия.

Когда Рахиль ушла, Квачи сказал себе:

– Рахиль – шестая. Как бы мне чего не перепутать...– и чтоб и впрямь не запутаться, внес в дневник следующее расписание:

мадам Ляпош

Ребекка

Елена

Рахиль

Сюзанна

Таня

Отдых

Понедельник... Вторник... Среда... Четверг... Пятница... Суббота... Воскресенье...

Записал и на всякий случай против каждого имени пометил адреса.

Квачи помнил расписание наизусть, другие же пометки в книжке были столь незначительны, что, уходя из дома, он частенько забывал ее на столе.

Прошло время.

В очередную пятницу учительница французского Сюзанна – явилась за своей долей и не застала Квачи. Ждала долго. Ей невольно попалась на глаза лежащая на столе записная книжка. Взяла, перелистала и наткнулась на расписание. Она кое-что знала об изменах Квачи, кое о чем догадывалась, заполучив же в руки красноречивый документ, вспылила, взъерошилась и решила показать коготки: переписала адреса и ушла.

Через два дня любовницы Квачи получили записки следующего содержания:

"Моя дорогая! В наш день я занят, а потому очень прошу тебя прийти в субботу ровно в пять. Тысяча поцелуев! Жду с нетерпением!"

Сюзанна знала, кому из шестерых не могло быть отказа – Таня никогда не ждала, и потому назначила встречу в ее день и час.

Раньше всех в субботу пришла Таня. Следом за ней явились Сюзанна, Ребекка, Елена, Рахиль и Ляпош.

Не успела Таня расстегнуть платье, как Джалил постучал в дверь и сообщил о приходе Сюзанны.

Минут через десять Таня, одевшись, вышла из спальни через кабинет в гостиную, где уже собрались все женщины.

Квачи ходил по комнате обалдевший, точно индюк в жару, и бормотал:

– Будьте как дома... Знакомьтесь... Присаживайтесь... Да, да, прекрасная погода...

Сперва одна из женщин, улучив минутку, отвела Квачи в сторону, за ней другая и третья... Всех интересовало одно и то же:

– Это твоя записка?.. Скажи, для чего ты меня пригласил?

Сказать "да" – горе, сказать "нет" – беда!

Поднатужился самтредский жуир, поднапряг свои недюжинные способности, но так ничего и не придумал.

– Бесо, вели подать чай!.. Кто-то подстроил мне этот "файф-о-клок"... Идите все, займите их чем-нибудь!..

Женщины таинственно перешептывались и фыркали. Квачи заметил, что больше других активничала Сюзанна, и понял, кому обязан сюрпризом.

В гостиную ввалились дружки Квачи – поспешили на помощь. На шестерых женщин пришлось шестеро мужчин.

Квачи подсел к Сюзанне; расспросил о том, о сем, улыбаясь со значением, и вдруг так ущипнул за локоть, что Сюзанна чуть не вскрикнула. Ущипнул и прошипел в самое ухо:

– Погоди у меня... Я тебе задам жару!..

– Джалил! – поспешно позвала Сюзанна.– Джалил, голубчик, поди сюда! Иди, сядь рядом... Будь сегодня моим кавалером.

Квачи подходил то к одной своей гостье, то к другой, но ни одна не пожелала с ним говорить. А когда внесли чай, они дружно встали и пошли к дверям.

– Постойте!.. Куда вы?..– растерялся Квачи.

Ему даже не ответили и, не подав руки, ушли.

Друзья переглянулись.

– Что же это творится?.. Люди добрые! – Квачи схватился за голову.

– Порой и чума на пользу! – утешил хитроумный Бесо.

– Это верно! – живо согласился Квачи.– Ты прав. Передохну. Да и для дела времени больше останется.

Так бойкая Сюзанна разогнала гарем Квачи.

Об одном разговоре и о возвращении трех дружков на родину

Товарищество Квачи закрепилось в Париже, обрело почву под ногами. Поначалу стояли нетвердо, смущенно озирались и осторожничали. Но постепенно приободрились, огляделись, осмелели. А затем обнаглели и поперли, что жеребчики, разорвавшие постромки. Да и отчего бы не попереть? Язык французский малость освоили, привычки и повадки узнали, правила и обычаи приняли, напялили цилиндры, обзавелись тросточками, растворились в толпе – и айда!..

Почти два года Квачи с дружками охотились на бескрайнем лугу и рыбачили в бездонном море. Кто сосчитает и кто опишет хитрость и ловкость Квачи, чутье и нюх. азарт и умение!..

Как-то раз, когда товарищество "провернуло" парочку крупных дел и деньги посыпались на них обильней, чем соломенная труха на гумне, они сели, откупорили бутылку шампанского и повели такой разговор.

– Князь, знаешь, что я тебе скажу? Давай за ум браться! – начал Хавлабрян.

– Ты что себе позволяешь, пентюх! – возмутился Квачи. – По-твоему, я не в своем уме?

– Если прислушаешься к моим словам, значит – в уме, ну, а на нет и суда нет – как знаешь... Ведь это что выходит? Сделали мы хорошее дело. Молодцы! Столько денег ни твой отец Силибистро, ни мой папик Галуст и во сне не видели, за неделю вдвоем не пересчитают, хотя умеют деньги считать! Давай теперь возьмемся за ум и завяжем... Аме? Что?.. Знаю, ты теперь ничем, кроме кутежей и попоек заниматься не собираешься, и как пришли эти денежки, так и утекут. И опять все сначала... А однажды что с нашим братом бывает? Не всякий раз твой кувшин воду принесет, когда и кокнешь... И что потом? Все нам боком выйдет. Давай теперь сядем и поживем тихо-мирно. Заодно и тюрьмы избежим, заодно и почет-уважение заработаем, семьи создадим и свое дело заведем. А? Хорошие я сказал слова или как?

– Ну и ну-у-у!.. Этот Седрак, как я погляжу, вовсе омещанился! – воскликнул Квачи. – Бросить Париж и воротиться в темную, глухую Грузию! Оставить здешних красавиц – и там гоняться за гванкетильскими рожами! Покинуть этот дворец и поселиться в самтредском, да хоть и в тбилисском курятнике!

– Одна прогулка по Большим бульварам мне дороже всей Грузии! – подтвердил Чипунтирадзе.

– Чего ты ищешь в той Грузии? Что там оставил, дурачина? – Квачи снисходительно хлопнул Седрака по плечу.

– Часть я уже сказал, а другую скажу. А как же!.. Что там оставил? Стариков родителей, отца с матерью, которые ради меня всю жизнь мучились, шеи гнули. Бедных родственников, что столько времени в рот мне глядели и теперь ждут моего возвращения.

Чипи и Лади смехом прервали эти речи.

– Сказал же я, что он совсем омещанился!

– Что я там оставил? Ва-а; да все! Телавские виноградники, Алазанскую долину, когда смотришь на нее из Надиквари, цивгомборский ветерок, стекаюший с гор... Кахетинское вино, нашенских черноглазых девушек, верных друзей-товарищей...

Седрака перебил Джалил:

– Хароши друг-товарищ, красный люля-кебаб, смачный бозорт-ма и бозбаш, баяты Азиры, один бели-бели матушка и – хаджан, Джалил!.. Аллаверды, Габо-джан!

– Ух, шени чири ме, шени! – горячась, вскочил Габо Чхубишвили:—Что я в Гори оставил? Горийскую крепость – умру за того, кто ее возвел! Когда на ее вершине устроим с друзьями хлеб-соль, шашлыками зашипим и задымим смачно, затянем застольную, и наш дудуки заиграет, затокует, заквохчет...

Седрак остановил его:

– Когда на рассвете зурнач встанет на пригорке, ударит сдари и приветствует зарю...

Дальше они говорили наперебой:

– Утречком, когда скользнет по Куре плот, а на нем мы с нашим маленьким кутежом стрелой поплывем по течению мимо Исани..

– Кагда банщик в серни баня харашо тибе паламай, патом барашкин курдюк с баклажан харашо пакушишь и завалишься спать.

– Когда наработаешься в винограднике – хоть рубаху выжимай, присядешь в тени дедовского ореха и не спеша примешься за холодные огурчики, чихиртму и мацони...

– А на ртвели налопаешься сладкого будешури, потом примешься за приправленного айвой козленка, и запьешь шипучим маджари, а Леван – благословенна мать, что его родила, – кахетинскую затянет и поведет, поведет...

– Или в роще во время охоты поджаришь на вертеле дикого голубя, а потом углубишься в дремучий лес и окатит тебя прохладой...

– Эге, да что же это с ними делается?

– Я думал, люди европейцами стали, цивилизацию усвоили, а выходит так и остались азиатами! – высказался Чипунтирадзе.

– Про это самое и выдумал Дарвин закон атавизма: даже фрукт привитый, садовый может в одночасье одичать, в старую породу вернуться. Вот и с ними такой атавизм приключился...

Чхубишвили Габо еще раз подтвердил свое желание вернуться домой и при этом обронил забытое слово родина.

К этому слову и прицепились:

– Весь мир – моя родина! – изрек Квачи.– Мое место в богатой и развитой стране. Я люблю культуру, прогресс, чистые улицы, развлечения. Мне нравится белоснежная манишка, цилиндр, лаковые штиблеты. Люблю холеных, вымытых и надушенных женщин в шелках и батисте, которые они меняют как минимум три раза в неделю.

– Моя родина там, где мне перепадет вкусный кусок,– брякнул тихоня Бесо.

– На что мне сгодится родина курятников, виноградарей и пастухов? – удивился Лади.

– Ну и ну-у-у! – возмутился Габо.– Выходит, если моя матушка старая и некрасивая, я должен оттолкнуть ее и забыть?!.

Постепенно разговор перешел на другое, опять возобладала неисчерпаемая тема застолья, и Седрак, обнаруживший в те самые дни маленький восточный ресторан, повел друзей в Латинский квартал.

Завалились и перевернули вверх дном укромное пристанище парижских греков. Сами, засучив рукава, взялись за дело, кое-что объяснили хозяевам и все вместе выставили на стол сыр и зелень, красное кипрское вино и греческий коньяк, табака и плов, люля-кебаб, завернутый в плоский лаваш, шашлыки с луком, тешу, творог с мятой, чихиртму, сациви и рыбу.

До утра кутили на грузинский лад и греков втянули, подпоили и уложили спать на полу...

После этого Габо, Джалил и Седрак стали готовиться к отъезду. И через день отправились на родину.

Спустя несколько месяцев оставшаяся в Париже четверка узнала, что Габо купил овец, пахотную землю и даже лес и луга под пастбища; Седрак завел в Телави изрядную торговлю и стал ссужать деньги под проценты; что же до Джалила, то он открыл в Тбилиси лавку "Фрукты и восточные сладости" и вдобавок взял в откуп серную баню.

Все трое утешились – обрадовали родителей и друзей-приятелей, устроили теплые, уютные гнезда. Устав от трудов, отдыхают в тени дедовского ореха, кутят под звуки дудуки, приударяют за черноглазыми девушками, иногда рыбачат на речке. Порой вспоминают былое и неумело, запинаясь и повторяясь, рассказывают про Одессу, Петербург, Париж и Вену.

Сбылось предсказание Квачи: они опять превратились в "отставших от прогресса темных азиатов". Но зато жили в своей стране, дышали ее воздухом, пахали ее землю, и душа их откликалась на ее заботы и радовалась ее радостям.

Что же до Квачи, Бесо, Лади и Чипи, то эти по-прежнему колесили по Европе, пьянствовали в ресторанах, отсыпались в номерах, джентльменствовали, княжили, маркизничали и время от времени "проворачивали" лихие комбинации.

Кто из них выгадал и кто проиграл: Квачи с дружками или же Габо и Джалил с Седраком? Как знать...

Любовник леди Харвей

Квачи усвоил повадки и вкусы богатых европейцев, перенял их аппетиты.

В Париже заимел особняк, в Биаррице – изящную виллу, в Ницце – яхту; в гараже – три автомобиля, в конюшне – шесть лошадей и в кармане – чековая книжка.

В то лето он отправился в Трувиль.

К вечеру вышел на пляж, осмотрел беспримерную выставку. Зрелище и впрямь было редкостное: женщины всей Европы демонстрировали свои прелести, едва прикрытые ярким трико.

Сухопарые, рыжеватые англичанки, Неприступные и чопорные.

Дебелые, роскошные фламандки, крутобокие и широкоплечие.

Рослые, голенастые и бедрастые скандинавки и немки.

Изящные испанки, смуглые, словно из бронзы, и чуточку надменные.

Итальянки и француженки – томные и кокетливые, ленивые и бурные, легконогие, как серны, и гибкошеие, как лебеди; скромные и бойкие, тоненькие и пухленькие, пышногрудые и субтильные, блондинки, шатенки, брюнетки и рыжие – мадам, фрау, фрекен, мисс...

Вдруг перед ним вышла из воды прекрасная русалка; высокая грудь, тугие бедра, тонкая талия, хрупкие косточки, стройная шейка, медно-красные волосы и глаза цвета южного неба. Не обращая внимания на Квачи, она остановилась у кромки воды, сплела на шее белоснежные руки, выгнулась и сладко потянулась.

– Боже всевышний! – вспыхнув, как порох, воскликнул в душе Квачи.– Вот она, пеннорожденная Афродита! Подлинное чудо мира!

Тут русалка обернулась, обдав его голубизной своих глаз и колдовской улыбкой. Но вдруг насупила бровки, вытянула шею, побежала легкими оленьими прыжками и, скрывшись в кабине, залилась серебристым смехом.

Через час Квачи перебрался в отель, где жила Афродита.

Дал швейцару золотой и спросил, кто эта женщина.

– Леди Харвей,– ответил швейцар.– Вдова лорда Харвея, в прошлом году во время охоты в Индии растерзанного бенгальским тигром. Леди обожает морские купания, рулетку, бифштекс с кровью, опасную охоту, рыбалку, цветы и... статных брюнетов...

Всю ночь Квачи увивался в казино вокруг леди Харвей.

По обе стороны от нее стояли ее компаньонка мисс Хопкинс – злой и косоглазый цербер – и юноша лет двадцати, женственно нежный, застенчивый брит.

По возвращении в отель Квачи приказал почтительному портье:

– Утром принесете леди Харвей корзину цветов и вручите вот это...– он передал свою визитную карточку.

Наутро Квачи получил душистое письмо, на одной стороне которого было написано: "Спасибо! Я обожаю цветы! Не ищите меня!" – а на другой значилось: "Леди Элизабет Харвей. Лондон Вестенд. Черинг-кросс. 276".

– Что? Не искать?! Когда женщина говорит – не ищите, понимай наоборот! Срочно узнайте, куда она отправилась? Ах, отплыла в Гавр! Бесо, в два счета найми моторную лодку!

Быстро погрузились и взяли курс на Гавр.

В открытом море настигли большой пароход. На палубе Квачи приметил облокотившуюся на борт леди Харвей; леди узнала Квачи, улыбнулась ему и долго махала платочком.

Квачи обернулся к владельцу катера:

– Куда держит курс этот пароход?

– Он пройдет вдоль берегов Франции и Португалии и, обогнув Испанию, поднимется в Марсель.

– Его можно догнать?

– Только экспрессом по железной дороге из Сен-Назара.

Через час Квачи мчался в салон-вагоне вслед за упорхнувшей избранницей. Паровоз летел, как на крыльях. Другие поезда стояли на станциях, уступая путь сгорающему от нетерпения Квачи. Пронеслись мимо Руан, Ле-Ман, Анжу, Нант. Наконец – Сен-Назар.

– Пароход "Бордо" уже прибыл?

– Через час отплывает.

– Слава Богу! Бесо, скорее!..

Часа через два, когда корабль вышел в океан и леди Харвей, словно второе солнце, озарила его верхнюю палубу, Квачи почтительно склонив голову, встал у нее на пути.

– Молю о снисхождении, миледи! Вы писали, чтобы я не искал вас. Увы, я не справился с первым повелением!..

Ледяное английское сердце дрогнуло.

В городе Биаррице, в стране басков, они сошли на берег.

Пока корабль входил в порт, Квачи показал леди в бинокль ажурную виллу в мавританском стиле, живописно венчавшую скалу.

– Вам нравится, миледи?

– Прекрасно! Жить над морем на такой высоте все равно, что в раю. Ах, если б она была свободна...

– Для вас она свободна, миледи. Эта вилла моя. Вы осчастливите меня, если соизволите...

– Ваша? Вот как... Я бы с удовольствием там пожила, но...

Квачи понял ее с полуслова:

– Не беспокойтесь, миледи, я буду жить в другом месте.

На таких условиях леди Харвей приняла приглашение...

С утра до ночи они наслаждались жизнью. То отправлялись на пляж, то на моторной лодке выходили в открытое море, то заходили в Байону, то на авто забирались в Пиринеи и нередко на целые дни оставались там среди басков.

Вечерами гуляли в парке, слушали концерты; затем ужинали в казино и подсаживались к рулетке.

Ледяное сердце леди Харвей иссушило Квачи.

Однажды после ужина, по дороге к своей вилле, в темной аллее Квачи обнял слегка захмелевшую леди и прижал к груди, затем пал к ее ногам, обливая их слезами.

Леди Харвей со смехом вырвалась и убежала.

Отчаявшийся Квачи метался по темной аллее, бил себя кулаком в грудь и восклицал:

– Что ж... ладно! Так мне и надо!.. Ладно!..

Когда свет в спальне леди Харвей погас, Квачи на цыпочках взбежал на балкон и полез в заранее отворенное окно.

– Князь! Пренс!.. Джентльмен!.. Что с вами! Возьмите себя в руки! Я позову... Мисс Хопкинс!.. Мисс Хоп...

Квачи губами зажал рот испуганной леди и напором покорил ее.

Минут через пять за дверью послышалось шарканье шлепанцев и заспанный голос мисс Хопкинс.

– Миледи!.. Леди Харвей!.. Вы звали? Вы что-нибудь ищите?

Задыхающаяся леди с трудом ответила своей компаньонке:

– Ничего, мисс... ничего... Я уже нашла... нашла...

– Ты нашла, но и я не в накладе! – сдерживая смех, прошептал ей на ухо Квачи.

– Тсс... Тише, сумасшедший! – разгоряченными губами зажала ему рот и, обвив длинными руками, едва не задушила в объятиях.