Текст книги "Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе"

Автор книги: Михаил Джавахишвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Для вас приготовлены, святой отец... Ваши любимые...

Пирожные были отравлены так же, как и марсала.

Квачи и Феликс с замиранием сердца ждут действия яда и, всматриваясь в Гришку, думают: "Не подыхает! Ну и живучий, пес..."

Гришка захмелел, выпил подряд два бокала и заел пирожными. Повеселел. Ждет красоток, ржет, как жеребец, и нетерпеливо бьет копытом.

– Наливай ишо!

Еще два стакана. И опять ничего!..

"Столько яду стадо буйволов свалило бы"...– волнуется Квачи и косится на Феликса.

– Я... Я сейчас вернусь... Сейчас... – лепечет тот и выбегает из комнаты.

Этажом выше Пуришкевич, великий князь Дмитрий, капитан Сухотин и доктор Лазоверт ждут конца. Все четверо бледны и взволнованны. Феликс вбегает в комнату и кричит истерически:

– Не могу!.. Не могу!..

– В чем дело?.. Что там у вас?

– Яд не берет его... Съел с десяток пирожных, выпил бутылку вина и хоть бы что!

– Не может быть,– бормочет доктор Лазоверт.

– Феликс! Возвращайтесь и скажите князю Квачантирадзе, что теперь его черед. А это положите в карман...

Феликс положил револьвер в карман и сбежал вниз.

– Князь, ваш черед...

Прекрасно! Квачи выполнит свой долг...

Он обернулся к Распутину.

– Святой отец! Учитель! Мои женщины скромны и стыдливы, не станут кутить с нами. Мы с Феликсом уйдем... А баня тут недалеко... Если понадобится, только кликните... – и оба вышли.

К Гришке, скромно потупясь, вошли женщины, все ангельски хороши собой. Сбиваясь и смущаясь, завели беседу. Гришка распалился, сел на любимого конька; бия себя кулаком в грудь, стал кричать:

– Я – святой!.. Ко мне не пристает грязь. Я не знаю похоти! Хошь, докажу!.. Показать? Айдате со мной! – и повел их в натопленную баню.– Хошь на меня ложись, хучь сбоку подваливай... Во, видите? По мне ничего не заметно... Валяетесь подле меня, что чурки... Ничего не чувствую... И кровь не закипает, и сердце молчит, и... Убедились? А вот теперь, теперь святой дух меня покинул, теперь я опять мужик... Теперь, давай... зачнем!

Перепуганные женщины выскочили из бани и заложили на крюк дубовую дверь.

Озверевший бугаина с разгона налетел на нее – раз, другой, третий; после четвертого удара дубовая дверь слетела с петель и голый

Гришка с ревом вырвался из клубящейся бани. Он бежал, согнувшись чуть не вдвое. Сшибая двери, ворвался в одну из комнат.

Феликс Юсупов встал у него на пути и трижды выстрелил из револьвера. Гришка застонал и рухнул.

"Убит!" – решили все. И сошлись в соседней комнате, обговорить, как быть дальше.

Погодя Квачи вернулся, присмотрелся к лежащему на полу Гришке: наклонился, взял за руку. Вдруг рука убитого вывернулась и железным обручем обхватила Квачи.

– На помощь! – завопил он, пытаясь вырваться.

Распутин отпустил его, приподнялся и выбежал в коридор. Заговорщики бросились следом. В руках у Феликса и Квачи сверкнуло оружие.

Григорий уже был в саду.

Квачи, как голодный тигр, шел по следу. За ним бежал смертельно бледный Юсупов.

Наступал рассвет. Дорожка сада едва проступала из тьмы. Старец исчез. За спиной Квачи послышался слабый стон: Феликс, хватая руками воздух, повалился на землю.

Со стороны дворца спешил Пуришкевич.

– Помогите ему! Это обморок...– Пуришкевич забрал у Феликса револьвер и бросился следом за Квачи: – Где он?.. В какую сторону побежал?

Тень пересекла заснеженную дорожку.

– Уходит!.. Быстрее!..

Квачи прицелился, выстрелил.

– И ты, Аполончик! – простонал Гришка.

В два прыжка Квачи подлетел к нему и выстрелил в упор. Распутин опустился на колени, повалился в снег. Потом опять приподнялся и полз на четвереньках.

– Перевешаю...– хрипел он – Сволочи!..

– Стреляйте еще! – подбежавший Пуришкевич едва переводил дух.– Стреляйте, скорее!..

Загремели выстрелы и десяток пуль изрешетили тело старца.

Гришка зубами хватался за жизнь: корчился, дергался и что-то хрипел. Он сумел было еще раз привстать на одно колено. Но тут подоспел собравшийся с силами Феликс и обрушил на голову умирающего бронзовый канделябр. Он размозжил Гришке голову и вымарался в крови. Квачи и Пуришкевич с трудом оторвали обезумевшего Феликса от трупа.

– Довольно, князь! Хватит!.. Он мертв. Пойдемте. В такую стынь недолго и простудиться.

– Пустите! Дайте ударить еще! – кричал князь и рвался к недвижному телу. Затем вдруг умолк и обмяк: – Надо сбросить эту падаль в Неву!

На Распутина набросили тулуп, натянули галоши, втиснули в автомобиль. Усадили на заднее сидение: с одной стороны его подпер Квачи, с другой – Лазоверт.

– Гони! – кричит Квачи капитану Сухотину.– Быстрей!

Несется по мертвому городу фантастический автомобиль и мчит коченеющую опору самодержавия. В лицо свистит ледяной ветер. Квачи ежится, все ниже наклоняет голову. Застрявшая за спинкой сидения рука Гришки вдруг срывается от тряски и падает ему на шею. Квачи пытается поднять эту руку, но она словно одеревенела. А сам Гришка кренится в его сторону, наваливается и страшно хрипит. Квачи судорожно пытается выбраться из-под него, но не может – тело слишком тяжело.

– Помогите... Задушил...

Шофер не слышит. Автомобиль несется, как ветер.

На Крестовском острове остановились неподалеку от Малого моста и сбросили труп в прорубь.

На краю проруби осталась Гришкина галоша.

На третий день труп Гришки обнаружили. Весть об этом облетела Россию. Петербург бурлил.

Пуришкевич, Лазоверт и Сухотин благоразумно подались на фронт; великого князя Дмитрия отправили туда же; князя Юсупова выслали в его имение.

Квачи прятался у Силибистро.

Телом Гришки завладела царица. Велела перенести его в Чесму и поручила заботам знакомой Распутина – монахини Акилины. Его жена и дочери пожелали проститься с убиенным, но по приказанию царицы к нему никого не подпускали.

Акилина обмыла тело, смазала раны благовониями, упокоила во гробе, на грудь возложила большой крест, а в руку вложила письмена, начертанные рукой царицы.

"Мой дорогой Великомученик! Удостой меня благословения Своего, дабы было оно порукой на тернистом пути, что предстоит пройти мне в этом мире, и помяни меня на небесах.

Александра".

На другой день, в то самое время, когда Россия славила героев, в чесменской часовенке, у гроба разбухшего от невской воды Гришки стояли государыня и ее подруга – статс-дама Вырубова и всем сердцем оплакивали святого старца – свою надежду, опору, друга и спасителя страны.

Обессилев от слез и молитв, они взяли окровавленные одежды и унесли. Тот хитон, словно святыню и защиту семьи, царица превратила в икону для поклонения.

Между тем, Квачи скрывался на Елагинском острове.

– Нет худа без добра, – улыбался довольный Силибистро, – не случись это дело, я бы еще десять лет тебя не увидел.

– Сынок, Квачи,– говорила Пупи.– Очень уж ты важный сделался, прямо не дотянуться... Что тебе до какого-то Распутина, на кой он сдался? Теперь все за тобой гоняются, хотят поймать.

Поймать Квачи? Ну уж нет! Дудки!..

Бесо каждый день приносил новости и свежие газеты.

– Весь город толкует об убийстве Распутина,– говорил он.– И газеты пишут. Имена заговорщиков названы, но о тебе ни слова,

– Вот они – козни моих врагов! – отвечал задетый этим сообщением Квачи.– Решили убить меня молчанием. Но еще посмотрим, что из этого получится. Не может быть, чтобы кто-нибудь не описал моих подвигов...

Нам остается с удивлением признать справедливость этих слов.

Сказ о том, как Квачи угодил в капкан и выбрался из петли, а также о крушении государства

Однажды переодетый и подгримированный Квачи отправился в район Охты – повидать членов синклита и дать указания.

Там по обыкновению сели за стол. И пошло веселье.

На исходе ночи Квачи вещал:

– Товарищи! Через три дня рванет! Кто знает, может, и мы окажемся погребенными под развалинами. Может быть, сегодня в последний раз вместе кутим. Что бы ни случилось, одно вы должны помнить твердо: через три дня утром вы найдете меня на этой квартире. Знайте – если не приду, значит Квачи Квачантирадзе мертв.

– Придешь! Придешь! – зашумели друзья.

– Да. Если буду жив. Если же нет, идите прямехонько в церковь и справьте по мне панихиду... Ну, до свиданья, друзья! – Он обнял и расцеловал каждого и вышел.

Предчувствие беды не обмануло Квачи – по пути к дому его задержал полицейский агент – выследил-таки и опознал.

Квачи попытался откупиться. Пока торговались, оказались возле жандармского управления. Тут их нагнала коляска и послышался веселый голос:

– A-а, князю Квачантирадзе наше почтение! Как поживаете? – и из коляски выпрыгнул жандарм Павлов.– Что с вами? Язык проглотили? Ничего, заговорите! – Павлов крепко взял Квачи под руку.

Что же до агента, тот, скрипя зубами от досады, трусил следом.

Квачи сидел перед Павловым и лихорадочно искал лазейку.

– Надо же, какая встреча!—Павлов предложил чай и папиросы.– Десять лет назад в Одессе мы были друзьями, а теперь...

– Теперь...– повторил Квачи и заглянул Павлову в глаза.– Разве мы не могли бы возобновить дружбу?

– Нет, это невозможно,– ледяным тоном отрезал Павлов.

– А мне кажется, что наша дружба могла бы стать во сто крат крепче.

– Во сто крат? Хм! Понимаю, но... Не стану вводить вас в заблуждение– это исключено. О вашем деле знают во дворце. Кроме того, обнаружились документы, которые дают основания считать вопрос решенным. Ну-с, приступим... Советую не упрямиться. Итак...

Начали и долго тянули жилы друг из друга.

Квачи уперся и позабыл все слова, кроме "нет".

Тогда Павлов приказал:

– Приведите Исаака Одельсона и его жену!

Квачи с замиранием сердца ждал появления Одельсонов. Десять минут показались ему десятью часами.

Вошли Исаак и Ребекка. Квачи с трудом узнал золотоволосую красавицу. Одельсоны понуро прошли мимо и сели.

– Вы знакомы? – спросил Павлов.

– И очень близко! – твердым голосом отвечал Квачи: – Мы с Одельсоном давние враги. А его супруга в прошлом моя любовница, за измену отвергнутая мной,– и мигом сочинил такую увлекательную историю, что минут пять все слушали его, разинув рты.– Помните Париж? – спрашивал Квачи Одельсонов.– Неужели забыли? Реби, ведь ты была моей любовницей! Признайся, не то я сумею доказать...

– Да... была... была, но...– лепетала Ребекка, озираясь на мужа. Исаак еще больше поблек и постарел.

– Уведите их! – рявкнул наконец Павлов.

Очная ставка не дала результатов.

Вечером Павлов опять вызвал Квачи: то уговаривал, льстил и улыбался, то опять нападал, топал ногами и грозил виселицей, но Квачи повторял только "нет" и "не знаю", начисто позабыв о слове "да".

– Ладно, будь по вашему! – сдался Павлов.– Ступайте. Все равно, послезавтра утром мы вас вздернем.

– Послезавтра утром? – улыбнулся Квачи.– Послезавтра? Отлично. Посмотрим, кто кого вздернет послезавтра.

– Вы еще грозите?! На что вы надеетесь?

– Об этом – послезавтра. Вы только раньше меня не удавите. – И с улыбкой ка губах вернулся в камеру.

На следующий день его не допрашивали. А на третий день, в полночь все трое предстали пред военным судом.

Быстренько зачитали обвинительное заключение. Спросили:

– Признаете свою вину?

– Никогда,– отрезал Квачи.

– Кто встречал вас на Стокгольмском вокзале по прибытии из Петрограда? – спросил судья.

– Никто.

– От кого на следующий день вы получили чек за № 137429 на один миллион крон?

– Ни от кого.

– Вот чек с вашей подписью. Советуем сознаться,– и предъявили фотографическую копию чека.

Квачи смешался, но все-таки решительно повторил:

– Это фальшивка!

Через полчаса все было кончено. Председательствовавший на суде беззубый генерал, шамкая, зачитал приговор:

– Князь Квачантирадзе, Исаак и Ребекка Одельсон приговариваются к конфискации всего имущества и казни через повешенье.

Ребекка вскрикнула и упала в обморок. Исаак не издал ни звука. Квачантирадзе побледнел, но бодро оглядел зал суда и улыбнулся своей ватаге:

– До встречи, друзья! Увидимся послезавтра утром!..

Квачи бросили в сырой каземат Петропавловской крепости.

Незаметно, в тревоге и думах прошли первые сутки после объявления приговора. Подходила к концу вторая ночь.

Что прошамкал этот беззубый генерал? Князя Квачантирадзе повесить? Кого? Сына Силибистро – Квачико?! Квачиньку?! Ах, глупости все это!..

И все-таки бесенок сомнения закрался в душу.

– Думаешь, не посмеют?

– Кого повесят? Меня?! Крестника государя, опору трона!

– Хи-хи-хи! – зашелся бесенок: – Будь, наконец, правдив – хотя бы перед собой. Тут-то кому врешь? Ну! Смелее!.. Открой свое свернувшееся в кольцо, замкнутое сердце. Это ты-то крестник государя? Ты служил ему верой и правдой?

– А Демир-Тепе? Кто спас тысячи солдат!

– Я! Я их спас! Вспомни: плоть была твоя, а дух мой. Ты дрожал от страха и бежал в панике. Я вошел в твое сердце и поднял тебя на вершину Демир-Тепе. Всех поразило такое геройство, ибо тебя достаточно знали. Больше других твой поступок изумил тебя самого.

– Да кто ты такой, чтобы присваивать мою славу?

– Хи-хи-хи! До сих пор не понял? Прошу любить и жаловать: я Квачи Квачантирадзе, сынок Силибистро из Самтредии.

– Не мели ерунды! Это я – Квачи.

– Я тоже Квачи. Причем не ашордиевский дворянин, и не фальшивый князь, не камер-юнкер по случаю, не мошенник, не альфонс и не предатель. Подлинный Квачи – это я!

– Что ты привязался? Чего тебе надо?

– Хочу хотя бы раз услышать от тебя правду. Скоро тебя повесят, хотя бы перед смертью сними личину.

– На кой шут тебе правда? Правда – удел дураков, дикарей и младенцев.

– А как же искренность? Верность? Преданность?

– Кому преданность?! Гришке и Николаю? Я еще не спятил!

– Что-то ты переменился – в который уж раз...

– Убирайся отсюда! – и Квачи в сердцах бросился на своего двойника. Но лишь пустоту хватали его руки.

– Хи-хи-хи! – захихикал бесенок и прошмыгнул в узенькую щель под дверью.

Квачи бросился к дверям и стал колотить обеими руками.

– Чаво тебе? Чаво стучишь?

– Папиросу! Хоть одну папиросу!

Сторож без слов зашаркал куда-то.

Квачи повернулся. И увидел перед собой окровавленного Распутина. Святой укоризненно покачивал головой:

– Так-то ты отблагодарил меня!..

Побледневший Квачи отшатнулся, потом бросился к святому, но опять лишь пустота осталась в его руках.

Из глубины каземата, словно светящееся пятно, выступила Вера Сидорова; за ней высунулась седая голова старухи Волковой из Кутаиси; за старухой показалась Таня и множество знакомых и незнакомых жертв Квачи. Они плевали ему в лицо и вопили:

– Так тебе и надо! Сегодня тебя вздернут! Прекрасно!

Квачи вертелся волчком, отбивался, размахивая руками:

– Пустите!.. Помогите!!.

– Не кричи,– откликнулся из-за двери сторож и спокойно посоветовал.– Потерпи еще часок, и все кончится.

От этих слов вздыбленная душа Квачи постепенно угомонилась. Он опять подумал:

– Значит, меня повесят? Не может быть! Верно, пугают, хотят сломить... А, может быть, уже ставят виселицу. Господи Всевышний!..

И только упомянул Всевышнего, в душу впорхнул кто-то незримый: "Настал час искупленья. Покайся, ибо скоро предстанешь пред Господом..."

Квачи замер, затих. Он вдруг понял, что через несколько часов умрет... Перейдет в небытие... Там не будет ни тьмы, ни времени, ни пространства... Что же там будет?.. Небытие. Значит, что-то все-таки существует, раз там будет небытие... Значит, я буду жить в этом небытии, в этом ничто... Какая-то бессмыслица: Квачи будет в небытии?!.

"Будешь! – шепчет незримый.– Молись, и получишь прощение.. Толпитесь – и отверзется".

– Отче наш, иже еси на небесех! – с трепетом сердечным прошептал Квачи.– Да святится имя твое, да будет воля твоя...

Вдруг он прервал молитву. Размякшее сердце опять затвердело, как кремень.

– Ах, глупости все это! – пробормотал Квачи, как зверь заметался по камере и бросился на дверь:

– Папиросу! Проси чего хочешь за одну папиросу!

– Чичас,– отозвался сторож и неспеша пошаркал куда-то.

Минут через десять железный засов лязгнул и заскрипела окованная дверь. Полуслепой старик, держал в одной руке папиросы, а в другой – клещи. Он задвигал черной воронкой рта и вышамкал:

– Сперва дай зуб.

– Что?

– Я сказал, дай зуб.

Квачи оглядел камеру.

– Зуб? Какой зуб?

– Твой зуб. Твой золотой зуб.

– Да ты, никак, спятил!

– Я-то? Не, я в своем уме...– и его рот воронкой скривился, вроде как в ухмылке, а маленькие серые глаза хитро сощурились.– Ты арестант новый, а потому не понимаешь. На что тебе золотой зуб? Все равно с собой унесешь.

– Ну..

– Вот я и говорю – на что золотой зуб? На том-то свете... И-и, кто сосчитает, сколько я зубов надергал вот этими клещами. Поначалу все дивятся, шумят, а потом ничего...

– Так дорого за одну папиросу?

– Кому папироса, а у кого последнее письмо беру для передачи.

– Берешь и, верно, рвешь? Все равно никто не узнает!

– Ни-ни-ни! – со страхом прошамкал старик и перекрестился: – Боже упаси! Последнее письмо – это святое...

– Значит, и мое письмо отправишь?

– А как же! Как только тебя похороним, перво-наперво зайду в церковь, помолюсь за тебя, а опосля отправлю письмо.

У Квачи заблестели глаза: в его возбужденном мозгу с лихорадочной быстротой заработала мысль.

– Хорошо... Надо бы и мне написать. Отцу. А ты потом отправишь... Принеси-ка перо и бумагу.

– Чичас... чичас... – зашлепал губами старик.

Квачи лег на железные нары и затих.

Старик вернулся с карандашом и листом бумаги.

– Положи на стол,– беспечно сказал Квачи.

Старик вошел в камеру и зашаркал в угол, где был прикреплен к стене железный откидной столик.

В то же мгновение с тахты прыгнул тигр. В камере раздался короткий хрип. Квачи забросил старика за спину, закинув левую руку, зажал его горло, а правой рукой схватил дрыгающиеся ноги. Некоторое время он стоял, согнувшись, и на спине у него дергался удушенный старик.

Через пять минут, переодетый в одежду сторожа, он осторожно подошел к воротам крепости. В углу двора, расставив деревянные ноги, чернела виселица. "Моя..."– подумал сынок Силибистро, и дрожь пробежала по его спине.

Светало.

Во двор крепости въехал автомобиль. Остановился, урча мотором, посигналил. Из машины спрыгнул военный в тулупе и вошел в канцелярию тюрьмы. Затем автомобиль стал разворачиваться и, когда развернулся, шофер тоже вылез из него и зашел в казарму.

Квачи наклонил голову и бегом пересек двор.

Через минуту автомобиль двинулся к воротам. Заспанный часовой сперва открыл ворота и только после этого протер глаза.

Во дворе поднялась суматоха. Шофер, размахивая руками, с воплями бежал из казармы:

– Держи! Стреляй!..

Автомобиль в мгновение ока одолел Троицкий мост, затем стрелой пересек Марсово поле, въехал в ближние улицы и остановился на одном из углов. Квачи выскочил, бросился со всех ног, петляя по проулкам и проходным дворам и наконец ворвался в квартиру своих дружков.

– Братья, вставайте! Живо!..

Оторопевшие от неожиданности дружки обступили Квачи.

– Я исполнил свое обещание и в назначенный час явился в назначенное место!

Это случилось 26 февраля 1917 года.

В тот день на трухлявую, прогнившую империю обрушился гром беспримерной силы. Гигантское здание, возведенное за тысячу лет кровью и потом сотен миллионов людей, пошатнулось и с грохотом рухнуло, погребая под собой своих жильцов, защитников и стражей.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Сказ о создании новой партии и наведении нового моста

Утром 27 февраля Квачи поудобней устроился в кресле и взялся за телефон.

Двое суток не отрывался он от этого кресла и телефона. Его сподвижники наблюдали крушение мира то из подворотни, то из окна, то высовывали нос на улицу, а порой осторожно добегали до перекрестка, расспрашивали прохожих, принюхивались и сообщали новости своему вожаку.

Чипунтирадзе рвал на себе волосы:

– Погибли!.. Спасайтесь!..

Бесо со спокойной улыбкой уточнял:

– Не горячись, Чипи! Все идет нормально.

Джалил не отходил от окна и изредка оповещал:

– Силина минога салдат ходит. Увисе смеются. Я так думил – у падишах сависем пилехо дела.

– Ва-а, кончится когда-нибудь эта заваруха?! – злился Седрак.– Я так перетрусил, что никакая знахарка не отмолит!

На третий день Бесо обежал рысью полгорода, вернулся и доложил:

– Все кончилось.

Квачи поделился с дружками тщательно обмозгованным планом. Затем встал и повел за собой вооруженную до зубов дружину.

– Итак, мы начинаем!..

Впереди с огромным и странным знаменем в руках шагал Джалил. За ним твердо печатали шаг его товарищи.

– Граждане, присоединяйтесь! Следуйте за нами! Исполните свой долг! Долой рабство и тиранию!

Среди примкнувших к отряду Квачи приметил того самого агента, который дней пять назад арестовал его. Они пожали друг другу руки, как лучшие друзья. Агент громче других выкрикивал лозунги.

Через час к Таврическому дворцу подошла толпа в две тысячи человек. Им преградила дорогу охрана, но товарищи гаркнули, загремели оружием, защелкали затворами, помянули волю революционного народа и грозно вступили в Белый зал.

Квачи с товарищами заняли в Таврическом дворце пять больших комнат, ткнув пальцы в чернила, намалевали: "Общество защиты Революции. Прием членов и пожертвований". На дверях большого кабинета появилась надпись "Председатель совета", над столом Шикия – "Отдел мандатов", а в разных местах на стенах аршинными буквами: "Центральный Комитет партии Независимых Социалистов".

Седрак сел за кассу, Чипунтирадзе взял на себя зондаж общественного мнения, Чикинджиладзе записывал в партию новых членов, Габо Чхубишвили предпочел должность заведующего складом, что же до Джалила, то он, увешанный оружием, встал у кабинета Квачи.

Работа закипела; едва успевали выписывать мандаты и принимать пожертвования.

Недоступные для большинства смертных двери различных министерств для Квачи всегда открыты; он без спроса вваливается к тузам Временного правительства, усаживается в кресло, закидывает ногу за ногу и небрежно, через губу вещает:

– Общество защиты и поддержки Революции, а также партия независимых социалистов, к слову сказать, насчитывающая до двух миллионов членов, день и ночь не смыкает глаз на страже народного счастья. Но нам не хватает одежды, продуктов питания и денег. Партия настоятельно требует, гражданин министр, чтобы вы...– с этими словами он кладет на стол докладную и так внушительно растягивает свое "требует", так смотрит на министра огненными глазами народного трибуна, что власть имущий, не читая пишет поверх доклада; "Выдать!"

И товариществу Квачи изо дня в день воздается, доход их плодится и множится. Партия набрала силу, ее численность выросла "до пяти миллионов", в канцелярии секретариата теперь работало шестьдесят человек, а на складах – двести. Возле кассы петляла длинная очередь, у входа в отдел мандатов в иные дни скапливались толпы.

Постепенно партия Квачи так оперилась и расправила крылья, что ее правое крыло распростерлось до Архангельска, левое – до Тбилиси, клюв уперся в Вислу, а хвост трепыхался у Владивостока. Со всех концов страны потекли ручейки взносов и пожертвований, слившиеся в могучие реки; реки сошлись в Петербурге и столь бурным потоком хлынули в кассу Квачи, что чуть не снесли его вместе с соратниками.

Во время этих событий объявился жандарм Павлов. Оказалось, что он угодил в ту самую камеру, где Квачи провел жуткую и незабываемую ночь. От цего удалось узнать кое-что новое об Одельсонах. В частности, выяснилось, что Квачи выдали вовсе не супруги, а банкир по фамилии Ганус, которого Квачи обогатил туркестанской концессией.

– Этот старик числился немецким агентом в Петербурге,– сказал Павлов.– И в то же время был нашим агентом: частенько ездил в Стокгольм, передавал неприятелю ложные сведения. Одельсонов тоже выдал Ганус. А уж ваше имя из супругов вытянули мы. Но в этом нет большой вины: я сломал бы их даже будь они из железа...

В те же дни старая лиса Гинц влез в кабинет Квачи и залебезил:

– Кто старое помянет, тому глаз вон. Помиримся, князь!

– Помиримся! – с улыбкой согласился Квачи.– Садитесь, мой старый друг, и скажите, что привело вас? Ведь без повода вы бы обо мне не вспомнили.

– Конечно, конечно! Бедняга Гинц бегает только по делам. Ты сам знаешь, какой ты теперь большой человек. Очень большой!

– Да неужели?

– Как будто он не знает?! Больше, чем в прежние времена, будь оно проклято все прошлое и старое!.. Есть одно дельце. Хотя, погоди, сперва кое-что покажу,– и он положил на стол еженедельный иллюстрированный журнал.

Во всю обложку красовался портрет Квачи с надписью: "Верный страж и защитник Революции Н. А. Квачантирадзе"! Там же на двух листах была напечатана его биография.

Квачи просмотрел очерк и усмехнулся. Во-первых, в нем не было ни слова ни о княжеском происхождении, ни о камер-юнкерстве, ни о Григории Распутине и прочих "заслугах", могущих сегодня повредить ему. Во-вторых, приоткрывалось "революционное прошлое" Квачи, по причине которого он вынужден был "бежать за границу". В-третьих, отмечалось, что вернувшись из-за границы Квачи немедля приступил к подпольной деятельности – основал социалистическую партию, вследствие чего был приговорен к повешенью; но "кавказский лев" пробил казематы Петропавловской крепости, вырвался на свободу и в решающий час пришел на помощь Революции.

– Очерк неплох,– заметил Квачи.– Чей это журнал?

– Мой. Но отныне станет нашим. Ты дашь мне свое имя и имя своей организации, я же...

– А ты дашь мне половину дохода. Так?

– Ты меня понял. Договорились. Отныне на журнале будет написано: "Орган Независимой Социалистической партии и Общества защиты Революции".

Дня не проходило без того, чтобы к Квачи не являлся кто-нибудь из бывших – министры, иерархи, вельможи: они кланялись в пояс и просили помощи и покровительства.

Квачи вспомнил, как он, высунув язык, метался между ними и все двери закрывались для него: "Заняты-с", "Нету дома-с", "Нездоровы-с" Вспомнил – и "забывчивых" обложил таким налогом "в пользу революции", что одни чуть не пошли по миру, а другие были вынуждены заложить в ломбарде даже собственных жен.

Тем временем над рухнувшим зданием хлопотали маленькие человечки; они без толку суетились, ходили на руках, думали ногами и, в сущности, пальцами подпирали пошатнувшийся Казбек. Но гора не желала стоять; не тянуло ее и вправо: упрямо и неудержимо она заваливалась на левый бок. Вздорное дитя – история – словно бы не замечала ни взбаломученного людского моря, ни гор трупов, ни потоков крови. Слепо и глухо она шагала в непроглядную темень. В черный, как смоль, мрак, и никто не понимал зловещей тайны ее пути.

Квачи чутьем угадывал, что правительство и история двигались в противоположных направлениях, что они враждовали друг с другом и что эта вражда кончится гибелью человечков. Квачи предчувствовал неизбежный исход событий и время от времени так обращался к своим сподвижникам:

– Товарищи! Сумасшедший, хватающийся за сумасшедшего, свихнется сам. Цепляющийся за мертвечину наполовину мертв. Спасающий утопающего утонет. Мамзель Керенский несколько месяцев потрепыхается и повизжит, а затем сверзится в яму, уготованную ему историей. Нынешняя власть обречена. А то, что она пытается сделать, все равно, что носом продырявить кавказский хребет. Хребет она не одолеет, а нос своротит точно... Однако крах мамзели еще не так близок, чтобы сегодня переметнуться к новым. Когда приспеет, я скажу. Но знайте, что Россия беременна двойней. Февральский мальчонка родился хилым и слабеньким, не сегодня-завтра протянет ножки и его мамаша произведет на свет второго, который так ворочается в утробе, что кажется, готов выскочить недоношенным...

Случилось так, что к этому времени Квачи несколько раз обращался к одному из министров с требованием выделить для Общества защитников революции продовольствие и двадцать миллионов деньгами. Министр был не в настроении и сократил заявку вдвое.

Мог ли Квачи, столько сделавший для Революции, стерпеть такое унижение!

С этим совпало другое – Квачи добивался должности генерал-губернатора Финляндии или Грузии; даже предложил правительству проект о предоставлении автономии окраинам России. Свой ход он растолковал так:

– Дело тактики! Этим мы ослабим Временное правительство и свергнем его, а потом...

В тот самый день, когда министр вдвое сократил заявку, Квачи узнал, что и генерал-губернаторство лопнуло.

– Ла-адно! – пригрозил оскорбленный в лучших чувствах защитник революции.– Я вам это припомню!..

И вечером отправился на собрание, твердя про себя: "Падающего подтолкни! Обреченного – задуши! Доброе дело зачтется..."

Подоспел июль. Нарождающийся младенец буйствовал в материнской утробе. Воздух был перенасыщен грозой. Небо обложили свинцовые тучи, набухшие потопам. Россия погрузилась во мглу. То тут, то там погромыхивало и молнии стегали небо.

Когда гремело на улицах Петербурга, Квачи с дружиною скрывался в укромном доме: гадали в чет-и-нечет, кто победит – мамзель Керенский или большевики.

Чипи Чипунтирадзе, как всегда, паниковал:

– Пропали, братцы! Надо спасаться! Пока не поздно, берем влево! Нет, нет. Я ошибся – надо вправо! Вправо!..

– Не горячись, Чипи! – успокаивал Квачи.– Мы в любом случае выиграем. Одной ногой я в левом лагере, другой – в правом. Много времени не надо – стереть с рожи белую краску и наляпать красную. Вот и все!

Вечером появился Бесо Шикия и объявил:

– Керенский победил!

– Что я говорил!—воскликнул Квачи и встал:—Что ж, товарищи! Задача и цели вам известны. Каждый знает свое место!

Дружина разделилась на три группы и тремя разными путями двинулась к Зимнему дворцу.

– Граждане! – кричали они и сгоняли прохожих с тротуаров на мостовую.– Граждане! Поддержим Временное правительство! Присединяйтесь к нам! Исполним свой гражданский долг!

Люди присоединялись к громогласным группам и вливались в общий поток. Ручьи слились с ручьями, реки – с реками, и вокруг Зимнего дворца разлилось людское море. Посреди бушующего моря островком возвышался Квачи Квачантирадзе, реяло знамя его общества, и гремел голос:

– Граждане! Отныне вы можете спать спокойно! Ваш сон бдительно охраняют Общество защиты Революции и Независимая социалистическая партия, нынче защитившая вас от красных бандитов в принявшая на себя грозящую всем опасность. Граждане! Наше общество и партия и впредь готовы пролить кровь на жертвеннике революции! Надеемся, вы проявите заботу о своих заступниках и в меру сил поможете нам. Граждане! – закончил Квачи свою огненную речь: – Мы заранее благодарим вас за пожертвования, которые будут приниматься ежедневно в Таврическом дворце.

Сподвижники подхватили Квачи на руки и площадь оглушило громоподобное "ура".

Через десять минут запыхавшийся Квачи был во дворце; перепрыгивая через ступени, взбежал по лестнице, ворвался в кабинет министров и крикнул:

– Поздравляю с победой! Ура-а-а!

Присутствующие встретили его возгласами восторга. Председатель произнес спич, в котором назвал Квачи одним из спасителей революции, а все остальные, сияя улыбками, благодарили его.