Текст книги "Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе"

Автор книги: Михаил Джавахишвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Успокойтесь. Не надо так волноваться. Может, его состояние и не так уж опасно,– и врач принялся осматривать больного.

Квачи был на грани обморока: ему казалось, что больной вот-вот очнется и заговорит.

Наконец врач сказал:

– Не стану скрывать, приготовьтесь к худшему. Возможно, ваш отец скоро умрет. Хотя может протянуть и долго...

Надежда, столь неопределенно высказанная врачом, привела Квачи в отчаяние. Он рухнул на стул:

– Боже мой!.. Боже мой!..

Врач выписал рецепт, дал рекомендации и ушел.

В ту же минуту в комнату вошел Силибистро.

– Ну! Как дела?

– Порядок! Сказал, что долго не протянет. Крепитесь, говорит, и мужайтесь...

Оба усмехнулись.

– Завтра отвезу тебя в больницу, отец. Прикинешься, будто язык отнялся, помычи там на них...

– Ладно, ладно!..

На следующий день в городской больнице приняли больного:

"Ованес Карапетович Шабурянц... 45 лет... город Ван... подданный Турции... Признаки апоплексического паралича..."

А еще через две недели в одной из грузинских газет было напечатано следующее объявление в траурной рамке:

"27 сентября сего года в г. Тбилиси после непродолжительной болезни скоропостижно скончался Силибистро Квачантирадзе, о чем с глубочайшим прискорбием извещает его вдова Пупи, осиротевший сын Квачи (Анаподист), дядя Хуху Чичия и тетя Нотио Чичия.

Похороны состоятся сегодня в 12 часов из дома усопшего. (Дидубе, ул. Сагурамская, № 84)"

Тут еще случилась досадная ошибка: траурное объявление по небрежности редакции напечатали в день похорон, а поскольку газета была вечерняя, то на панихиду не смогли прийти даже те несколько дальних родственников, которые при других обстоятельствах нашлись бы в Тбилиси у семейста Квачантирадзе.

Несчастного "Силибистро" на второй же день крепко заколотили в гроб, поскольку, как объяснял Квачи, он засмердел.

Священник и дьякон лениво и вполсилы служили панихиду.

Пупи и Нотио в трауре, заплаканные, обессилевшие от горя сидели с распущенными волосами. Ланиты их были исцарапаны, а очи – "яко озера неиссыхающие".

Хуху и Квачи стояли, понурив головы. Лица у них были скорбные, брови насупленные, глаза припухли и покраснели от слез, невыносимого горя и бессилия перед лицом смерти.

Едва дослушав панихиду, гроб с телом "Силибистро" поставили под балдахин и спорым шагом направились к Кукийскому кладбищу.

Вдова и родня усопшего с плачем и причитаниями следовали за балдахином, исподтишка озираясь по сторонам. Где людей было пожиже, они умолкали, где погуще – принимались голосить.

– Горе мне, несчастной! Горе, горемычной!—взывала Пупи.– Кто теперь пойдет на базар? Кто купит там зелень и вырезку на шашлыки, которые ты так любил, Сили-би-стро-о!.. Кто закроет мне глаза, которые тебе так нравились, Сили-би-стро-о!.. Здесь мы жили рядышком, душа в душу, чтобы нам рядышком уйти туды-ы-ы! Никогда тебе, родимому, не вернуться сюды-ы-ы!.. А ведь так мы друг дружке клялись-обещали, мой верный, мой преданный Сили-би-стро-о-о!..

– Горе мне, горе! – сокрушался Квачи, бия себя по голове. – Кто теперь даст мне мудрый совет?! Кто поддержит меня? Кто пришлет денег, чтобы кончить университет!..

Бесо Шикия, понурясь, следовал за скорбящим семейством и посмеивался в тоненькие усики.

На кладбище взбежали спорым шагом, сунули гроб в могилу, засыпали землей и, с облегчением вернулись назад.

В тот же вечер "Ованес Шабурянц" выписался из больницы и отправился прямиком на Навтлугский вокзал. Квачи проводил "Ованеса". В вокзальных сумерках они долго шушукались, потом крепко расцеловались и попрощались.

Еще через несколько дней переписчик в Кавкавском полицейском участке сделал в книге следующую запись:

"Ованес Шабурянц, 45 лет. Подданный Османской империи. Прибыл из Тбилиси. Поселился на Базарной улице, № 16..."

Сказ о пользе страхования

"Заказное

Губернскому инспектору страхового общества "Саламандра" Михаилу Джавахишвили.

г. Тбилиси. Верийский спуск, № 21, кв. № 2.

от Квачи (Анаподиста) Силибистровича Квачантирадзе

Заявление

Почтительнейше уведомляю Вас, что первого октября сего года в девять часов вечера ехал по улице на велосипеде. Возле церкви, в темноте меня сбила коляска. Был составлен соответствующий протокол, копию которого прилагаю. У меня повреждена левая рука и левая нога. Я застрахован в вашем обществе от несчастного случая, страховой полис № 124392 от 11 мая сего года.

Кроме того с прискорбием уведомляю Вас, что 25 сентября сего года в 4 часа 30 минут в Тбилиси в моем доме неожиданно скончался мой дорогой и горячо любимый отец Силибистро Квачантирадзе, жизнь которого была также застрахована в вашем страховом обществе на десять тысяч рублей; страховой полис № 175663 от 4 июня сего года.

Прилагаю три справки по поводу

1) лечения больного

2) смерти и

3) захоронения.

Прошу принять все необходимые по закону меры.

С уважением Квачи Квачантирадзе

2 октября 19... г.

г. Тбилиси. Сагурамская ул., № 84".

Согласно служебным правилам и существующим установлениям областной инспектор Закавказского отделения страхового общества "Саламандра" Михаил Джавахишвили на следующий же день отправился на Сагурамокую улицу и лично навестил осиротевшего и скорбящего Квачи Квачантирадзе.

– Господин Квачантирадзе? Я по поводу вашего заявления...

В доме засуетились и как бы испугались.

Квачи приподнялся на постели и простонал:

– Очень приятно, сударь... Присаживайтесь!.. Нет, нет, лучше сюда...

Хуху принес плетеное кресло, Пупи приставила к нему пуфик, а Нотио толкала мягкое кресло, но застряла в дверях.

– Не беспокойтесь, сударыня. Спасибо!

– Премного наслышан о вас, сударь! И только в самом лучшем смысле,– начал Квачи.

– Доброе имя – бесценный клад,– вздохнула Нотио.

– Если вы в такие молодые годы снискали столь славное имя, то, когда до преклонных лет доживете, вся Россия будет о вас говорить! – простонала безутешная вдова Пупи.

Так встретили инспектора в семье Квачантирадзе – воскурили фимиам и капнули в душу благовоний лести.

Когда поток любезностей подыссяк, инспектор сказал:

– Перейдем к делу? Что с вами стряслось?

Тут вся семья в один голос захлюпала и запричитала:

– Ох как же – что с нами стряслось, сударь! Куда уж хуже! Нашей беды врагу не пожелаю...

– Гибнем, сударь вы наш! Гибнем, батюшка! Такая крепкая семья враз гибнет на корню!..

Пупи расплакалась и вышла в другую комнату.

– У нас была крепкая, дружная семья,– взволнованно начал Квачи. – Здоровье, любовь и согласие, дом – полная чаша! Никто никогда не болел... И вдруг на той неделе в одночасье умирает отец, не успев вымолвить ни слова, не дав отеческого благословения, не напутствовав меня в жизнь!.. Через день в Кутаиси сгорел наш дом, а теперь вот еще это... моя беда...

– Ваш дом был застрахован?

– Ах, сударь, до страховок ли нам сейчас!.. В прошлом году за него давали сорок тысяч, но я не собирался продавать. Теперь придется довольствоваться десятью. Я скорблю о дорогом отце, что же до дома и моих конечностей, то, поверьте, готов лишиться их вовсе, только бы еще хоть разок увидеть его!

– Вы сильно пострадали? Травма серьезная?

– Смотрите сами...

Нотио с предосторожностями откинула одеяло с больного: рука к нога были в лубках; запястье и щиколотка опухли и посинели.

– Вот полис моего несчастного отца. Нам причитаются какие-то жалкие десять тысяч.

– Эх, оживи он сейчас, я бы приплатил вдесятеро вашей страховой компании,– пробормотал Хуху.

– А вот мой полис... На каких-то двадцать тысяч. Дело не стоило хлопот, я и не собирался страховаться, но уговорил одесский инспектор, Буквально уломал. Вы знаете Хопштейна?

Инспектор просматривал полисы и прочие документы.

– Да, знаком.

Документы оказались в полном порядке.

– У кого вы лечитесь? Кто ваш врач?

– Бедов. Знаете такого?

– У компании есть свои врачи. Я пришлю одного из них.

Квачи навострил уши, взгляд его оживился.

– Кого именно?

– Хотя бы Шабишвили. Это известный врач. А теперь мне пора.

– Ах, что вы! Куда вам спешить, сударь? Посидите, отдохните, попьем кофе. Чем мы вам не угодили?

– При чем тут – не угодили? Дела...

– Батоно Михаил! – попросил Квачи: – Не затягивайте дела, оформите поскорей. Иначе придется махнуть рукой на эти страховые и... За все потери и страдания причитаются какие-то гроши – не стоит из-за них изводить человека.

– Не волнуйтесь, батоно Квачи! Документы о смерти вашего отца сегодня же отправлю в Петербург и не далее, чем через месяц вручу вам десять тысяч рублей. Что же до вашей травмы, то придется потерпеть. А когда поправитесь, каждый день болезни будет оплачем вам из расчета двадцати рублей.

– А если не поправлюсь?

– Что за странные мысли? Непременно поправитесь.

– А вдруг нет? Ведь случается – вроде бы по совсем простой причине у человека руки-ноги отсыхают.

– Если у вас отсохнет рука и нога, разумеется, мы выплатим всю сумму страховки...

Когда инспектор вышел, семейка переглянулась, глазами спрашивая друг друга, удалось ли его провести.

Хуху удовлетворенно проговорил:

– Этот человек ничего не понял.

– Не заметил,– подтвердил Квачи.

Доктор Шабишвили говорил инспектору Джавахишвили:

– Не пойму, что происходит с конечностями Квачантирадзе. Я лечу, а кто-то словно бы нарочно членовредительствует. Я делаю блокаду из целебной мази, накладываю лубки, а рука и нога буквально сохнут на глазах...

– Заметьте, что бабушка Квачи – старуха Нотио, знахарка, в частности, мастерица увечить конечности с последующей реабилитацией. Спрос на ее умение высок, поскольку многие таким способом освобождаются от воинской обязанности. У нас есть право уложить Квачантирадзе в больницу и установить круглосуточное наблюдение. Но покамест воздержимся от крайних мер, они могут вызвать нежелательные пересуды: агенты других страховых компаний немедленно ухватятся, поднимут в прессе шум и наш престиж пострадает. Внимательно следите за ходом болезни. Посмотрим, как пойдут дела дальше. Дайте Квачи почувствовать, что мы догадываемся...

Через неделю к Квачантирадзе неожиданно нагрянули инспекторы Хопштейн с Джавахишвили и доктор Шабишвили.

Квачи смешался. В ту пору он особенно был плох – слаб и бледен.

– Наполеону Аполлоновичу наше почтение! – весело приветствовал его Хопштейн.

– Доброе утро... Присаживайтесь.

– Как поживаете? Как здоровье?..

Квачи как обычно застонал и запричитал, роняя слезу:

– Гибну!.. Отец умер! Дом сгорел!.. Вот и я совсем плох!

– Знаю, знаю. Я все знаю. Даже больше, чем вы думаете! – холодно и жестко прервал его Хопштейн. – Господин доктор, снимите повязки с травмированных конечностей.

Квачи опять застонал и заохал. Повязки сняли, больного осмотрели: рука и нога у него высохли до кости.

– Да, да, это оно! Никаких сомнений,– резко бросал Хопштейн,– Перевяжите!

Он отвернулся и, пока доктор перебинтовывал Квачи, стоял у окна, беспечно барабаня пальцами по стеклу и глядя на облачное небо. Затем обернулся и с металлом в голосе начал:

– Теперь к делу. Я буду краток, резок и прям. Хватит играть в прятки. Нам это не к лицу, мы давно не дети. Сразу же сообщу, что закрытие всех трех ваших дел поручено мне.

– И дело о доме тоже?

– Да, и дело о поджоге дома тоже. Начнем сначала. Первое: вы сбежали из Одессы, не взяв расчета, и увезли тысячу рублей казенных денег... Терпение, сударь, терпение!.. Мы не знаем ни Чикинджиладзе, ни Хавлабряна. Мы знаем только вас и имеем дело с вами. Второе: вы обманули десятки клиентов... Кого? Вот список – читайте. Вместо вас им вернули деньги мы, то есть страховая компания: всего две тысячи шестьсот семьдесят пять рублей. Третье: ваш дом был заложен в минувшем году в банке за тысячу четыреста рублей. Банк оценил его в две тысячи, вы же застраховали на десять тысяч. Кутаисский страховой агент, способствовавший этому, в наших руках. Ваш дядюшка или дедушка – вот этот старик Хуху Чичия тоже не уйдет от ответа... Я сказал, потерпите. Не спешите и не горячтесь. Теперь четвертое и главное: я по профессии врач, при этом давний, опытный инспектор, и обмануть меня невозможно. Со всяким сталкивался, видел тысячи увечий, но ваш случай редкий. Прямо скажем – из ряда вон!.. Будьте добры, объясните, как вы умудрились так упасть, что лодыжка у вас повреждена с внутренней стороны, а рука с внешней? Удивительно! Прямо-таки непонятно! Дальше: какая причина того, что ваши конечности так истаяли? Непосвященному может показаться, что они и впрямь сохнут... Причины столь необычной сухорукости надлежащим порядком будут установлены в больнице. Завтра же вам придется перебраться туда... Не волнуйтесь, при вас круглосуточно будут две сиделки... Ах, вам не нравится такая перспектива? Но вы же знаете, что мы облечены такими правами... Все равно не хотите?.. Поднимите скандал, привлечете внимание газет?.. Это ваше право! Если вам не жаль ни собственного имени, ни этого старика, ни кутаисского страхового агента... В таком случае наше пребывание здесь излишне и мы уходим, – Хопштейн встал со стула.

– Стойте!.. Не уходите!.. Может быть, мы договоримся...– Квачи тоже приподнялся на постели.

– Что ж, попробуем. Только коротко. Видите эти деньги? – и Хопштейн вытащил из кармана толстую пачку пятисотрублевых.– Эти деньги немедленно перейдут к вам, если... если будете благоразумны и проявите умеренность.

Глаза Квачи чуть не вылезли из орбит; во рту пересохло; он нервно задвигался под одеялом.

– Я... я человек покладистый... Споры и торги не по мне...

– Стало быть, подсчитаем. Десять тысяч вам причитается за отца. Это бесспорно.

Квачи облегченно перевел дух: Хопштейн словно снял с него многопудовый камень.

– Максимальная стоимость вашего дома четыре тысячи. Получите пять. Итого пятнадцать. Дальше: ваши драгоценные конечности застрахованы на двадцать тысяч. Эту сумму вы можете востребовать, если рука и нога у вас действительно отсохнут. Но я обещаю за месяц вылечить вас. Лечение обойдется рублей в четыреста – пятьсот. Мы даем в десять раз больше – еще пять тысяч.

– Выходит, вместо сорока тысяч вы выплачиваете всего двадцать?

– Да, двадцать тысяч. Или получаете эти деньги, или мы препровождаем вас в лечебницу... А могу и к прокурору.

– Не согласен. Мала.

– Раз так – прощайте!

– Погодите! Дайте хоть три дня подумать.

– Не могу! На случай, если вы не все продумали, даю час. Мы с инспектором выйдем, прогуляемся в Муштаиде...

Не успела за инспекторами закрыться дверь, как поднялся шум, споры, подсчеты и загибание пальцев.

Час пробежал быстро. Ушедшие вернулись.

– Надумали? – спросил Хопштейн.

– Мне причитается хотя бы тридцать пять, но я согласен на тридцать.

– Это ваше последнее слово?

– Да.

– Выходит, мы не сошлись. Не вините меня, если вам придется пожалеть об этом... Прощайте! – и они опять вышли.

Когда спускались по лестнице, их нагнала Пупи.

– Минуточку... Не сердитесь... Если можно, еще на два слова!

Вернулись.

– Двадцать восемь и ни рубля меньше,– хрипло выдавил Квачи.

– Значит, нам незачем было возвращаться.

– Терпение! Что за спешка? Двадцать пять!

– Двадцать. Да или нет?.. Не надо лишних слов. Да или нет?.. Раз так, прощайте!

Еще раз ушли.

На улице их настиг бегущий старческой трусцой Хуху.

– Господа, не обижайте нас... будьте милосердны... Если чем не угодил, простите! Квачи согласен.

Еще раз вернулись.

– Надеюсь, обойдемся без торга. Двадцать.

– Согласен. Но, может быть вы хотя бы не вычтете ту сумму, о которой говорили вначале.

– Идет! Это аннулируем. Перо и бумагу!

– Выходит – все...– опять уныло завел Квачи.– Эх, пропала моя головушка! Боже упаси связываться со страховыми агентами!.. Куда человеку податься? Как достучаться до правды? Угробь я три года на поиски истины, они бы у меня вдвое заплатили...

Хопштейн составил расписку.

– Подпишите все четверо.

Прочитали и подписали.

Потом вылупили глаза на деньги, что отсчитывал инспектор.

– Погубили... Провели... Обсчитали,– опять заныл Квачи.

– Всего наилучшего! Дай вам Бог использовать эти деньги на благие цели! Прощайте!

Их проводили до лестницы.

Хопштейн буркнул:

– Вот черт – переплатил! Можно было и на пятнадцать уломать.

А у Квачи тем временем все бросились обниматься и радостно хлопать в ладоши. Хуху и Пупи были очень довольны, и только Нотио кривила губы и морщила нос.

С Квачи сняли бинты и лубки, теплой водой смыли вредоносную мазь и намазали другую – целебную. Он перестал стонать, сел и написал телеграмму:

"Кавкави, ул. Базарная, 16 Шабурянцу.

Сошлись на двадцати. Пять высылаю. Купи дом. Скоро приедем.

Анаподист".

– Деньги и телеграмму отправь Силибистро, – велел он Хуху. – А завтра поезжай в Кутаиси и распродай все, что у нас осталось: землю, мебель, все... Что? Как быть со старухой Волковой? Вот уж не моя забота! Не могу же я до смерти на горбу ее таскать! Дай сто рублей и хватит с нее... Всем скажешь, что переезжаем в Варшаву... А для начала купи коньяк, мартель, шампанское, марсалу и херес. Еще сигареты "Виктория"... Не перепутай ничего, запиши! Да фруктов принеси, ананасов... Что? Человек жизнь прожил и не знает, что такое херес и ананас!.. Что ты сказала, Нотио? За десять дней поставишь меня на ноги? Будет и тебе магарыч!.. А теперь дайте немножко отдохнуть... Устал я сегодня... Посплю...

Через две недели инспектор Михаил Джавахишвили приметил на тбилисском вокзале стройного, элегантного молодого красавца.

– Здравствуйте, батоно Квачи!

– Здравствуйте, глубокоуважаемый батоно Михаил! Как поживаете? Как здоровье вашей досточтимой супруги?

И Квачи крепко пожал инспектору руку той самой рукой, которая две недели назад казалось высохшей и бессильной.

– Спасибо. А как вы?

– Не так хорошо, как хотелось бы мне, но и не так плохо, как желал бы Хопштейн... Ничего, я еще встречусь когда-нибудь с этим бестией!.. Мое почтение!

– Счастливого пути! – ответил инспектор и долго с улыбкой смотрел вслед Квачи, важно, с небрежным достоинством ступавшему по перрону тбилисского вокзала.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Сказ об освоении банковского дела

Пока Хуху Чичия продавал в Кутаиси земельный участок и оставшееся барахлишко, Квачи Квачантирадзе не бездельничал. Прихрамывая, с подвязанной рукой, он таскался по клубам и ресторанам. Завел разнообразные знакомства, по обыкновению принюхиваясь и прицениваясь, прикидывая возможности своих новых знакомых. При этом случилась однажды маленькая неприятность: старейшина клуба пригласил его к себе и хлестко отчитал. Однако Квачи не смутился и даже не покраснел. В те дни он уже наладился назад, в Россию, и его не волновало, что скажут о нем три десятка человек в городе, где его почти никто не знал.

За карточным столом Квачи познакомился с неким Назимовым – чиновником Азовского банка, игроком, мотом и пьяницей. Ко времени их знакомства карты разорили Назимова дотла. Несколько раз ему удалось сыграть в долг, но затем партнеры спросили наличные и не сдали ему карту.

Назимов огляделся, обратился к Квачи.

– Князь, одолжите до завтра десять рублей.

– Я не одалживаю денег незнакомым, – холодно отрезал Квачи.

– Если это единственная причина, то позвольте представиться: служащий Азовского банка Назимов, – он протянул Квачи руку и тот волей-неволей пожал ее. – Препятствие преодолено. Надеюсь, теперь я вправе рассчитывать на десять рублей?

Квачи так понравилась выходка Назимова, что он охотно дал деньги, сопроводив дружелюбной улыбкой. В то же мгновение некая идея молнией пробежала в его мозгу... За первой улыбкой последовала вторая, за десяткой – десятка: в ту ночь новая дружба была крещена вином и увенчана красотками. Два сердца, две родственные души нашли друг друга.

Квачи несколько раз пригласил Назимова, одолжил ему денег – словом, приручил совершенно. Они успели хорошенько пошушукаться, после чего Квачи заторопился с отъездом. Пупи глазами спросила о причине спешки; Квачи понял немой вопрос и ответил:

– Странный город этот Тбилиси! Здесь нет возможностей для настоящего дела. Кроме того, он нашенский город – слишком много своих. А я затеряюсь подальше, откуда злые языки не донесут сюда сплетен... Кто знает, что ждет меня впереди, может статься, это пристанище еще послужит мне...

Его поняли. Быстренько собрались и снялись с места.

Направились в сторону Ростова.

На станции Беслан их встретил одетый по-европейски, гладко выбритый Силибистро, преображенный в Ованеса Шабурянца. Едва успели обняться и порасспросить друг друга о прошедшем.

Силибистро с семейством свернул в сторону Кавказа, а Квачи и Бесо Шикия взяли курс на Петербург.

На следующее утро они встретились в Ростове с Назимовым, заблаговременно взявшим отпуск. Бегло посовещались, выпили кофе я пошли в банк.

В какой-то момент Квачи вдруг заробел, но тут же собрался с духом, придал лицу решительное выражение и без церемоний распахнул дверь директорского кабинета.

– Мое почтение! Князь Орбелиани, – с этими словами он положил на стол перед директором соответствующий паспорт и банковский билет.

В билете было написано:

"Азово-Донской банк... Ростовское отделение.

Просим выдать князю Николаю Павловичу Орбелиани 37 435 (тридцать семь тысяч четыреста тридцать пять) рублей в счет тбилисского отделения вашего банка.

Директор X

Бухгалтер У

Кассир Z".

Директор вызвал служащего, передал ему билет и приказал:

– Найдите авизо, – затем обернулся к Квачи. – Вы впервые в Ростове? Кого изволите знать из нашего общества?

– В ваших краях я не то в третий, не то в четвертый раз. И все проездом. Гостил дня по три у моих друзей – у сына сенатора Денисова, у графа Нордбека, барона Тизенгаузена. Мы близки с Пажеского корпуса. В этот раз я от Нордбека. Его именье называется Калиновка, если не путаю. Отсюда недалеко, верст двадцать... Не исключено, что недели через две стану зятем этого почтеннейшего семейства...

Служащий вернулся и положил бумаги на стол. Директор написал на них: "Выплатить", вернул Квачи паспорт и спросил о Пажеском корпусе. Квачи ловко перевел разговор на Одессу и проявил изрядную осведомленность. Беседа оживилась, затянулась чуть ли не на полчаса.

Наконец Квачи встал:

– Рад знакомству. Приглашаю на помолвку... Уведомлю вас письмом... непременно... До свидания!

Пока Квачи "проворачивал дельце" с директором, Назимова буквально начало трясти. Он сперва отошел подальше от Бесо Шикия, предварительно прошипев ему в ухо:

– Если что-нибудь случится, я вас не знаю...

Потом не выдержал и пошел к выходу:

– Жду на улице... Помните, мы не знакомы...

Квачи сложил деньги в бумажник, убрал в нагрудный карман и огляделся. Назимова нигде не было.

– Где эта пьянь? – спросил он Бесо.

– Сломался. Говорит: если сорвется – я вас не знаю...

Квачи, хмуря брови, пошел к дверям. Взявшись за бронзовую ручку, он вдруг остановился – его осенило. Живо обернулся к Бесо, дал ему какие-то указания.

Бесо выскочил на улицу. Назимов стоял у входа.

– Скорее! Спасайтесь! – зловещим шепотом бросил ему Бесо, а сам наклонил голову и скорым шагом пошел по тротуару.

Помертвевший Назимов трусцой припустил за ним.

– Что?.. В чем дело? Что случилось?! Узнали?!

Оба свернули в узкий проулок.

– Едва спаслись... Дело совсем плохо, – скороговоркой тараторил Бесо. – Авизо получено, но директор засомневался, денег не дает... Я, говорит, вас не знаю, в шифре какая-то путаница, придется послать депешу в Тбилиси... Они с бухгалтером о чем-то совещались в соседней комнате, говорили по телефону... "Князь" сказал, что мы зайдем завтра и ушел... По-моему, все пропало. Если мы на время не исчезнем – всем крышка. Но запомните, что и я вас не знаю!

Назимова затрясло, как в лихорадке, стуча зубами, он бормотал:

– Бедная моя семья... мои дети... Ведь у меня жена и дети... И нету даже денег на дорогу...

– Деньги на дорогу я дам. Но вы должны сейчас же исчезнуть. Вот сто рублей – придется обойтись...

Перепуганный Назимов, несолоно хлебавши, уехал в Ставрополь. А сияющие Квачи и Бесо в вагоне первого класса продолжили путь на север.

– Если Назимова поймают, станут искать меня в Киеве. Славно я запутал следы, ничего не скажешь,– похвалялся Квачи перед своим преданным другом.

Сказ о переселении в Петербург

Прошло больше года с тех пор, как Квачи и Бесо поселились в Петербурге.

Квачи вызвал из Одессы Джалила, вслед за которым постепенно перебрались Хавлабрян, Чхубишвили и остальные. Возродилась одесская семья. Молодые люди редко заглядывали в храмы науки, зато их частенько заносило туда, где были гулящие женщины и сомнительные развлечения.

Квачи рос на глазах, день ото дня созревал, расцветал, распускался, ибо здесь неизмеримо больше было поле деятельности – работы, наблюдений, подражаний. Он нашел поприще, где мог расправить крылья и развернуться!

Жили в одной квартире с Бесо и Джалилом; остальные расселились неподалеку. И работу поделили. Теперь Квачи не разменивал свой творческий дар на мелочи. Когда случалось затеять крупное дело, он привлекал друзей и, "провернув", делился добычей; в других же случаях, если дружина гнала мелкого зверя, участие Квачи ограничивалось советами.

Долгая совместная работа обучила и натренировала всех. Закон естественного отбора выявил в каждом его природный дар – оставалось только усовершенствовать.

Бесо Шикия по-прежнему или помалкивал, или говорил после всех, но иной раз несколько его негромких слов развязывали сложный узел; нити любого дела сходились к нему.

Чипи Чипунтирадзе все время шутил и острил, состязаясь по части баек с Седраком. В слежке ему не было равных; но точно так же никто не мог соперничать с ним в устройстве скандалов и нечистых историй. Отличала Чипи еще одна черта: при малейшей опасности, даже мнимой, он мог сорваться и завопить: "Пропали!.. Все погибло!.. Спасайся!.." Частенько преждевременной тревогой Чипи рвал отлично заготовленную сеть, частенько спугивал подобравшихся к крючку тучных сомов, частенько влетало ему от Квачи, но избавиться от страхов он так и не смог. Со временем, раскусив дружка, Квачи удалил его от рискованной работы, поручая разведку и слежку.

Седрак в начале очередной "операции" осторожничал, при разработке плана и дележе добычи всегда был на месте, во время же самой работы либо заболевал, либо отговаривался неотложным делом; в крайнем случае опаздывал и затем отшучивался:

– Вах! Нашли тоже молодца! Если там нужен боксер-вышибала, Габо не хуже меня бокс знает. Если б дошло до кинжалов, то и тут вы сто очков мне дадите. Я – казначей...

Лади Чикинджиладзе по-прежнему постоянно жевал что-нибудь и все-таки жаловался на голод. В "деле" никогда не забегал вперед, трусил в хвосте за событиями, однако, если обстоятельства выталкивали его вперед, не отступал, за другими не прятался и честно делал свою часть работы.

Габо Чхубишвили слегка пообтесался, но по-прежнему напоминал твердолобого упрямого буйвола; своей грубой прямотой и нахрапом он частенько вызывал в клане смуту; был ворчлив, занудлив, но преданно тащил ярмо общего дела и, как ребенок, подчинялся Квачи.

Джалил никогда ни о чем не просил, всегда был покорен судьбе, заглядывал Квачи в глаза и улыбался:

– Дай тебе Аллах удачи и мира, книаз-джан! Силино бедовый ты мужчина, силино умны!

Чем щедрей удача одаривала Квачи, тем больше он от нее требовал. В поисках прекраснейшей возлюбленной – удачи ни перед чем не отступал; если дверь оказывалась заперта, ломился в окно, если и окно не поддавалось, проникал через дымоход и вылезал из камина.

Однажды именно так проник он в почтеннейший дом и оказался лицом к лицу с приятельницей хозяйки дома – пожилой дамой.

Квачи Квачантирадзе – статный курчавый, черноглазый и речистый красавец, уже изучил и усвоил повадки людей из общества. Отважная решимость, смелость и опыт сделали свое... открыли ему врата эдема, те самые, возле которых он долго колупался, подбирая ключи и тычась вслепую.

Сказ о начале нового «дела»

В Петербурге, на Васильевском острове у Квачи семикомнатный бельэтаж, обставленный роскошно и со вкусом. Его столовую темного дуба украшают «натюрморты» старых голландцев и фламандцев, коллекция старинных декоративных тарелок, севрский фарфор и венецианский хрусталь.

Большой зал сверкает и лучится. Четыре зеркала достигают потолка. У стен выстроились в ряд стулья с золоченой резьбой. В углу концертный рояль. На окнах и дверях расшитые шелком атласные занавеси и портьеры. Атласам и шелком обиты и стены. На них развешены картины Серова, Левитана, Маковского, Шишкина, а также несколько "ню" из парижского "Салона".

Кабинет и малые гостиные отделаны частью на европейский лад, частью на персидский. Текинские и хорасанские ковры, французские гобелены, бургундский бархат, редчайшее индийское шитье золотом, коллекция старинного оружия и драгоценные безделушки без счета.

В дальних и тихих помещениях книгохранилище и бильярдная.

Иногда по комнатам пробегает лакей, черно-белый, как сорока. У входа замер швейцар, пестрый, словно попугай, со строгим, грозным лицом.

В кабинете сидит князь Наполеон Аполлонович Квачантирадзе в расшитом бухарском халате; покуривая гаванскую сигару, просматривает газеты. У его ног на тигровой шкуре грозный английский дог и огромный светло-каштановый сенбернар.

Пушистая ангорская кошка ловит муху, попавшую между оконными рамами и играет с солнечными зайчиками.

На письменном столе скрючилась наряженная во фрак и цилиндр обезьянка, она мажет себе мордочку чернилами и гримасничает.

В апартаментах царят тишина и покой.

Личный секретарь Квачи – преданный Бесо Шикия входит неслышно.

–A-а, Бесо, это ты? – лениво потянулся Квачи. Какие "новости? Письма? Опять попрошайничают...

– Княгиня Голицына устраивает благотворительный бал-маскарад в пользу своей богадельни и просит вас быть распорядителем танцев.

– Ладно, положи на стол... Если не пойду, поблагодаришь и пошлешь пятьсот рублей.

– Принц Кобург-Хоттель приглашает на ужин.

– Ах, надоел... Поблагодари и напиши, что занят.

– Князь Волконский продает арабского скакуна и...

– Достаточно... Таких арабских скакунов у меня уже десять.

– Завтра в яхт-клубе торжественный ужин в честь османского принца Мухтара Азиза.

– Хорошо. Напомни завтра.

– Билет в ложу императорского театра. Танцует Смирнова.

– Сходи сам... И отнеси букет.

– Еще одно письмо. Таня Прозорова пишет, что сегодня вечером в девять часов у нее будет "он".

– Дай сюда! – И он выхватил розовое письмо на шелковой бумаге из рук Бесо. Прочитал, улыбнулся радостно.

– Наконец-то! Наконец!.. Уже год жду этой минуты... Знаешь, Бесо, о ком речь в этом письме? Не знаешь? Тогда я скажу. Хотя погоди... Лучше потом...– Квачи взволнованно ходил по кабинету. Кровь бурно бежала по жилам, и сердце не умещалось в груди: – Прекрасно!.. Настают новые времена!.. Фортуна постучалась в твою дверь и, если ты мужчина, не упускай ее! – бормотал Квачи, распаленный огнем идей и надежд. Затем обернулся к Бесо: – Позвони, чтобы подали автомобиль Бенца... Погоди! Сегодняшней погоде больше подходит мерседес или "Берлье".