Текст книги "Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе"

Автор книги: Михаил Джавахишвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Ехай в Собачий овраг!

Сражение вокруг дома закончилось. Но забота, что угнетала Квачи, была много тяжелей поражения. Если немедленно не предпринять что-нибудь – он погибнет. Сейчас не время для обид. Надо прибегнуть к другому средству.

И он прибегнул – поник головой и залебезил:

– Ладно, товарищи, ладно... Воля ваша. Желание рабочего – для меня закон. Равно, как и диктатура пролетариата. Но что вы имеете против вот этого человека, этого несчастного трудящегося пролетария? – и он указал на Павлова: тот, зажав в руке замасленную кепку, понурясь, стоял в углу.

Все взглянули на Павлова. Один спросил:

– Кто такой? Что тут делаете?

– Я? Я... Сторож Союза друзей Красной Грузии.

– Убедительно прошу вас, товарищи,– Квачи проникновенно прижал руку к сердцу.– Не отбирайте у нашего союза хотя бы вот эту комнату.

– Хе, хе... Уж больно комната хороша.

– Да, комната хорошая, тут был мой кабинет.

– Но мебель мы заберем.

– Воля ваша,– осклабился Квачи.– У меня только одна просьба: оставьте, пожалуйста, вот этот коврик на стене... Вместо него я куплю вам два таких же. О, не удивляйтесь! Этот ковер память о моей невесте... Кроме него, у меня ничего не осталось... Бедняжка умерла совсем юной, и как раз на этом ковре. Да, да, она умерла на ковре. Вот моя просьба к новой власти, мольба истерзанного сердца: оставьте этот ковер на стене! Если я завтра же не принесу вам такой же, нет – лучше, намного лучше, тогда заберите и ковер и комнату!

– Это можно! Значит, вносим ковер в список, не подлежащий конфискации. А вы, товарищ,– сказал один из рабочих Павлову, скромно теребящему кепку,– можете жить здесь. Все. Теперь забирайте свое шмотье и мотайте отсюдова!

И Квачи с домочадцами загнали в такую вонючую дыру, что нежная Пупи лишилась чувств, а гордая Нотио заголосила.

Сказ о верной службе Квачи и спасении от госпожи НЭП

На следующий день Квачи поднес новым квартирантам поистине замечательный ковер. А тот, что висел на стене, там и оставил.

Сказать ли Павлову, что за ковром в стену вделана железная касса, и в той кассе хранится весь его клад? Нет, Квачи не скажет. Осторожность – прежде всего. Слишком велик соблазн: вдруг он одолеет жандармского офицера. Нет, покамест не скажет ничего, только будет почаще наведываться в заветную комнату...

Бесо бегает по маклерам – пытается устроить дело с обменом. Для себя он без труда найдет жилье, но Квачи... Будь Квачи совслужащий, все далось бы ему задарма: квартира, электричество, картошка... Но он – свободный коммерсант и лишен всех прав.

Не рычи и не скалься, Квачи! Ты еще в России вкусил новой жизни. Чем возмущаться, лучше привыкай к обстоятельствам; чем негодовать – приладься. Вот и вся премудрость! Ну-ка, за дело!.. Намылься и лезь, куда надо! Покрутись, повертись! Засмейся, когда душат слезы. Всплакни, когда ликует душа. Ну, ну! Разгладь складки на лбу, впрягайся в ярмо старшего помощника младшего секретаря!

Скоро Квачи оказался перед выбором – какую должность предпочесть.

– Знаю я этих сукиных детей: если сделают начальником – приставят шпионов. В таком окружении человеку с моей порядочностью и двух месяцев не продержаться. Потом чека... и каюк! Нет, братцы, я человек маленький, по мне маленькие должности лучше...

И маленький Квачико выбрал себе маленькую должность: в отдаленном районе города устроился в милицию.

Тихо служит Квачи – мягкий, вежливый комиссар. Черту своих полномочий не переступает, держится в тени. Осторожничает Квачи, очень осторожничает: ходит на цыпочках, говорит шепотом, балансирует, как канатоходец на канате. Вместо двух глаз обзавелся двадцатью, вместо пары ушей – дюжиной. Его трезвый ум работает как часы. Лишь изредка, когда удается заманить неосторожную жертву, он мигом обдирает ее, не дав даже пискнуть. Но вокруг только мелкая сошка. Сомы редко заплывают в его сети.

"Союза друзей" больше не существует. Павлов по-прежнему сторожит клад в стене под ковром. Несколько раз Квачи вознамерился перенести его, но не рискнул: "Вдруг обыщут – вывернут с потрохами, знаю я их...".

Недолго он продержался в комиссарах. Наверху повели носом, сказали:

– Сократить!

"Сократили" Квачи, он устроился на другое место.

Не прошло и месяца, как:

– Сократить!

"Сократили" опять – он пошел на завод.

– Освободить!

"Освободили". Квачи вылез на складах.

– Снять!..

Раз десять снимали, а он все работает и каждый месяц заполняет анкету размером с портянку.

"Социальное происхождение". "Из крестьян".

"Революционное прошлое".

Квачи пишет убористым почерком целую страницу.

"Где были в феврале 1917 года?" – "В центре революционных событий".

"В октябре"? – "В Петербурге, бок о бок с красными".

"В какой партии состоите?" – "Ни в какой".

"Какой партии сочувствуете?" – "Исключительно и всем сердцем – коммунистам!"..

Заполняет Квачи верноподданнические анкеты, пишет всепреданнейшие заявления, но результат всюду один: "Снять!..", "Освободить!..", "Сократить!..".

Что происходит, люди добрые? Что вы привязались к бедному Квачантирадзе? Гоните, как шелудивого пса? Вы хоть назовите причину? Чем не угодил?

Квачи – князь? – Ложь!

Дворянин? – Враки! Да кто это выдумал, кто слыхал про таких дворян – Квачантирадзе! Крестьяне они. Мужичье от сохи!

А грамота пройдохи Ашордия?..

Да Господь с вами, тогда ему и пяти лет не было!..

А как насчет княжеского титула, дарованного царем?

И это брехня. В России каждого грузина дразнят "князем", вот и к Квачи пристало – князь и князь...

А камер-юнкерство? А дружба с Распутиным?..

Ненасытные! Неужели Квачи не искупил этот грех! Или он мало сделал для Революции?..

Документы! Свидетели!..Хорошо. Квачи предъявит мешок документов и докажет, что он...

Стоп, Квачи, стоп! Не связывайся с документами, не надо. Вдруг за пятью фактами вылезет шестой? Их пустишь в комнаты, а они в чулан, в подпол сунутся и тогда... Если покамест тебя слегка разоблачили, то потом разденут догола, и махонькой родинки не утаишь. Оставь прошлое, не лезь своей волей в петлю – так сдавит горло, что не помогут ни все твои качества, ни все твое квачество.

В таком случае и вы оставьте Квачи в покое. Не нужна ему ни ваша служба, ни слава революционера. Квачи больше нет! Не существует! Изорвите его анкеты и заявления! Бросьте в камин! Вот так! Спасибо! Большое спасибо! И счастливо оставаться!..

Здравствуй, госпожа Нэп! Да будет благословен твой приход! Честь и слава твоему создателю! Наконец-то мрак слегка поредел! Пожалуйте, госпожа Нэп! Отоприте магазины! Сорвите ставни в лавчонках! Гуляйте с утра до вечера, кутите с вечера до утра! Крутите рулетку! Играйте! Покупайте!.. Продавайте!.. Живите и дайте жить другим!

Квачи Квачантирадзе, поздравляем тебя с воскрешением из мертвых! Вернулись былые времена. Сорваны путы. Теперь раззудись и пройдись со свойственной тебе удалью! Покажи бедолагам свои приемы и зубы, свои железные мышцы! Ну же! Смелее!

И Квачи орудует так, что аж пыль столбом и дым коромыслом. Ожил "Сибунион", опять открылись его отделения.

– Павлов, перебирайся в Баку и закупай нефть, шерсть, икру и шелк! Силибистро, переходи в комнату к Павлову и глаз не своди с моего клада, к которому, слава Всевышнему, опять стало прибавляться. Бесо, смотайся в Батуми, там теперь золотое дно...

– Джалил! Дорогой мой Джалил! Как я рад, что ты вернулся! Дай тебя обнять...

– Квачи-ага, сипасиба, Аллах, чито тибе вижу!

– Где ты был, Джалил?

– Там бил... мало-мало деньги сиделал.

– Где это – там?

– Ниминожко Стамбуль смотрел, ниминожко Трабзон гулял.

– Хочешь ко мне в компаньены?

– Джалил твой кунак.

У Квачи в сутках сто часов и столько же дел; он живет так, словно год уплотнен в день, а день – в минуту.

Квачи не уснет, не перекинувшись в картишки, не поужинав сытно, не запив ужин ликером и не намяв нежных ребрышек какой-нибудь красотке.

Ежедневно Квачи получает с десяток телеграмм: "Доллар падает". "Стерлинг дорожает". "Табак в цене". "Спрос на сахар растет".

В конторе "Сибунион" весь день хлопают двери. Утром касса переполнена; через час в ней нет ни доллара, ни даже миллиарда рублей. Погодя контора до потолка забита мешками с бонами. Боны считают пачками, затем на арбе везут в банк и обменивают на махонький чек.

Что делает Квачи? Ничего и все. Продает и покупает иностранную валюту, бакинские акции, нефтяные месторождения, государственные бумаги, погашенные облигации, разнообразнейшую экономическую информацию и ордера "Внешторга" на вывоз и ввоз всевозможных товаров. Он закладывает дома без ведома хозяев, случается, продает даже "воздух", а порой берет на себя обязательства, исполнить которые так же невозможно, как перевернуть Казбек. Ему бы только получить задаток и пустить в оборот! Остальное образуется само собой. Больше всего Квачи любит тресты и кооперативы, ибо там есть все – и деньги, и товар, и неопытное начальство. Доверяют ли ему клиенты? Что за вопрос? Кому же доверять, если не Квачи?! У него великолепный особняк, который рано или поздно вернется к нему; уютная дача в Сухуми, плантации под Батуми, залежи товаров на складах и самое главное – слово благородного человека! Да – честное слово Квачи, которому он ни разу не изменил.

Но однажды где-то что-то переменилось: к Квачиной конторе подкатили автомобили, обыскали сотрудников и нашли припрятанную валюту. Валюту забрали и объявили Квачи:

– Вы занимаетесь спекуляцией,

– Я занимаюсь торговлей. У меня есть право на частную торговлю.

– То, чем вы занимаетесь, не торговля, а спекуляция.

– Нет, это торговля.

– А вам говорят – спекуляция!

Попотели и взмокли в поисках границы между торговлей и спекуляцией. Наконец сказали:

– Ладно, ступайте, но если попадетесь еще раз...

– А мои деньги?

– Скажите спасибо, что не отправляем вас в Метехи.

– Я протестую!

– В таком случае придется проследовать в Метехи.

– Нет, нет! Прошу прощения. Я понял разницу...

– Бесо,– говорил он в те дни своему верному напарнику. – Похоже, ты был прав – работать здесь больше не стоит. Ни товар вывезти, ни ввезти. Валютные операции запрещены. И этот червонец выдумали нам на беду! Вот-вот начнем пузыри пущать...

– Уедем, Квачи, уедем из этой страны, не то подохнем с голоду.

– Потерпи самую малость. Восполним убыток и...

Но убыток следовал за убытком, за штрафом – штраф. Капитал Квачи таял. Сперва пришлось закрыть отделение в Баку, потом приказала долго жить торговля в Батуми, под конец и самого Квачи так прижало, что, доведенный до отчаяния, он хлопнул дверью:

– Рассчитайте служащих и объявите клиентам, что "Сибунион" закрывается. Хватит! Здесь ни работать, ни жить невозможно!

С этого дня Квачи сделался свободным гражданином. Гуляет по проспекту, кутит в ресторанах, заводит интрижки, играет в карты...

Но однажды к нему ввалился Бесо без кровинки в лице и ровным голосом объявил:

– Вот теперь мы погибли.

– Что случилось?

– Павлов сбежал.

– Да ты что?!

– Говорят тебе, сбежал. Собрал вещи и был таков.

– А... а клад?

– Вскрыл железный ящик в стене и все унес.

Квачи словно онемел.

Джалил сверкал глазищами и ждал разъяснений.

Наконец Квачи сквозь зубы процедил:

– Джалил, ты поедешь в Батуми. Ты, Бесо, в Кавкави, а оттуда в Ростов. – Я – в Баку. Едем сегодня же! Ну, подонок, жандармская морда, поймаю – тебе не поздоровится!

Джалил спросил:

– Я ни зинаю, ага, какой иши изделал тибе Павлов?

– Клад похитил. Милиции не сообщать – себе дороже,– проинструктировал Квачи обоих: – Павлова задушить. Связь по телеграфу.

И все трое тремя путями бросились вдогонку за исчезнувшим кладом.

Через неделю Квачи ни с чем вернулся в Тбилиси.

Погодя воротился Джалил:

– Не нашел этот сукин син, киопа оглы!

Еще через неделю появился Бесо:

– И след простыл...

После этих событий Квачи с каждым днем опускался все ниже. Он потерял вкус к жизни, забыл цену деньгам и буквально таял на глазах. Иногда одним хищным броском добывал золото, но тут же пускал на ветер. Его работа лишилась свойственного ей изящества и блеска и стала вульгарна и груба. В конце концов сынок Силибистро Квачантирадзе опустился так низко, что просил в долг налево и направо и думать не думал о грядущем дне.

Сказ об одном чуде

Как говорится, гора с горой не сходятся, а человек с человеком...

Однажды ночью, возвращаясь восвояси, Квачи наткнулся возле дома на одного давно забытого человека.

– Руки вверх! Не двигаться, не то прикончу на месте!

К чему такие страсти, товарищ! Разумеется, Квачи остановится, поднимет руки и не шелохнется. Опустите свой маузер или хотя бы отведите в сторону, не то, неровен час...

– Вы Квачи Квачантирадзе?

– Да. Что вам нужно? Я вас не знаю.

– Зато я вас отлично знаю! Ну-ка, поднапрягите память!

О, ужас! Лет пять назад этот же чекист преследовал Квачи по всей Москве, гонялся за ним, как кот за мышью. В конце концов, догнал, но друзьям Квачи удался тогда гениальный трюк – они похитили Квачи, а "кота" загнали в ловушку...

"Так мне и надо! – рычит в душе Квачи и трусит между чекистами. – Сто раз мог уйти за кордон. Почему Бесо не увез меня силой!"

За него взялись трое следователей разом, вместе с московским чекистом; этот торжествующе улыбался.

Господи, да им, оказывается, все известно! Квачи рассказали его жизнь – как увлекательный роман; он и не думал, что это так интересно – прямо заслушался!

Обезоруживающе улыбаясь, спросил:

– Скажите, как вам удалось столько узнать?

– Вы признаете, что все это правда?

– Страшнее правды! Да веди я дневник, и то не сумел бы записать точнее и правдивее!

Следователи просияли от столь высокой оценки их работы.

– То-то! – сказал чекист. – Мы чисто работаем...

– Без преувеличения, товарищи – это шедевр! Роман!

– Стало быть...

– Посади вы меня даже на десять лет, я не припомню ничего, что ускользнуло бы от вас. Поразительная работа!.. Прошу, товарищи, угощайтесь моими папиросами. Если я вам больше не нужен, отправьте меня в Метехи... Прекрасный табак, не правда ли? Эти папироски продает один бывший генерал, он живет под горой святого Давида. Дешево и сердито...

Через неделю его перевели в Метехскую тюрьму и поместили в камеру, что смотрит зарешеченными окнами на Куру и серные бани.

Дверь в камеру со скрежетом закрылась.

Квачи остановился, как вкопанный: перед ним на нарах сидел Павлов.

– Павлов, и ты здесь?!

Павлов отвернулся. Затем нерешительно пробормотал:

– Я... Ты... Мне... – и слезы потекли по его бороде и усам. Больше он не смог выговорить ни слова: стоял и ладонью утирал глаза.

Квачи силой усадил его на нары, сел рядом. Павлов по-прежнему плакал и шептал:

– Так мне и надо! Так и надо... Я подлец... Не сегодня-завтра меня расстреляют... И поделом...

Они надолго замолчали. Затем Квачи положил руку на плечо Павлову и мягко сказал:

– Успокойся и расскажи, как все произошло.

– Совсем просто. Раз сто я предлагал тебе бежать. Просил, уговаривал... Ты не послушался.

– Это правда. Не послушался – на свою голову.

– Один я уйти не мог. Да и денег не было.

– Почему не попросил?

– Потому, что без тебя все равно не ушел бы... Потом в стене под ковриком случайно обнаружил железную кассу и... Нечистый попутал. Не удержался.

– Что было потом?

– Потом... Извлек клад и подался в Батуми. В дороге ищейки сели на хвост, так с ними и доехал. Я в гостиницу, и они туда же. Снял номер, схоронил клад в печке-голандке, и тут же сменил номер. Через час меня взяли...

Только теперь Квачи обратил внимание на второго арестанта, громко храпящего на соседних нарах.

– Не бойся,– успокоил его Павлов. – Этот малый спит так, что пушкой не добудишься. Да и по-русски ни бум-бум.

– Продолжай.

– Сперва дай покурить. Спасибо... Обыскали тот номер, где меня взяли, а в прежний и не заглянули.

– Стало быть, клад...

– Думаю, что цел. Лето, печи не топят, да и в золе копаться некому... Два месяца просидел в батумской тюрьме. Потом перевели сюда. Хотел дать знать тебе про клад, но... стыдно было, поверь. Да и кому довериться?.. Сидел мучился, ждал чего-то, а чего и сам не знаю.

– Может быть, этого дня?

Павлов резко обернулся.

– Да, этого дня! Ты выйдешь отсюда и...

– Брось. Я выйду отсюда точно также, как ты. Давай не будем друг друга обманывать. Наше дело кончено.

Павлов помолчал, подумал. Вздохнул:

– Кончено.

– А про клад надо как-нибудь сообщить Бесо и Силибистро. Пусть хоть они попользуются. И хватит об этом. Теперь скажи, что это за малый тут так беспечно дрыхнет?

– Этот? Да придурок какой-то. Случайно взяли и на днях, думаю, выпустят. Он болен.

– Что с ним?

– Сонная болезнь. Просыпается только, чтоб заправиться и оправиться.

Сидит Квачи у тюремного окна и смотрит на город. Внизу, под окном, блестит полоска Куры. На другом берегу копошатся татары-носильщики и рабочие Дабаханы. В ущелье с теплыми источниками женщины, подоткнув подолы, стирают белье. Чуть правее – развалины крепости Нарикалы. Между ее башнями и дальними отрогами зеленеет Ботанический сад. Прямо против Метехи ослы несут по горным тропам мацони и уголь. В доме над Курой на широком балконе татарское семейство гоняет чаи. По соседству с ними пронзительно распевает граммофон. Где-то нудит заигранная шарманка.

Сидит Квачи и думает. Значит, вот как... Вот где настигла его судьба! И вот так закончится его пестрая, неровная жизнь! Цена ей теперь – копейка... Глупо!..

Сколько раз вырывался Квачи из когтей смерти, сколько раз выскользал из вощеной петли! Все ополчились против него, но выручала шапка-невидимка – чудо! На вершине Демир-Тепе его чуть не зарубили ятаганами... В Петропавловской крепости для него сколотили виселицу... В полях Украины со своей ватагой разбил регулярную роту; десятки раз бежал из красных капканов. А теперь... Здесь, на родине...

Боже всевышний, помоги Квачи Квачантирадзе! Боже всемогущий, поддержи еще раз своего непутевого сына! Боже всесвятый, яви еще одно чудо и ненасытный, неугомонный Квачи навсегда вернется в твое лоно, построит храм в Твою честь, и будет до скончания дней славить Твое святое имя! Господи, яви чудо и даруй рабу Твоему Квачи свободу!

С надеждой и упованием молится Квачи Квачантирадзе. Напряженно думает сынок Силибистро. Голова его как в огне. На лбу выступила испарина и глубокие складки избороздили его.

Наконец он встал. На губах заиграла улыбка. Складки на лбу разгладились. Подошел к спящему арестанту, встряхнул:

– Эй, браток! Вставай! Слышишь? Просыпайся, говорю!

Перевернул спящего с боку на бок, потянул за ноги, потер уши и еле разлепил ему глаза.

– Проснись! Как тебя зовут? Иванэ? Фамилия? Чиликашвили? Откуда родом? По какому делу задержан? Так... Хорош... Можешь спать дальше. – Затем обернулся к Павлову. – Чем черт не шутит, может, мне и впрямь удастся уйти... И ты должен мне помочь. Скажи, знают ли надзиратели этого арестанта?

– Да никто его не знает! Привели позавчера и с тех пор ни разу даже на двор не вышел.

– Отлично. Теперь скажи, в какие часы освобождают заключенных.

– Вечером, после девяти.

– Тоже хорошо! Считай, что твой грех искуплен... Эй, Иванэ! Вставай. Ты не один в камере!.. Павлов, гони этого засоню и не давай спать, сколько бы ни просил! Тут нары на двоих, а нас, между прочим, трое. Будем спать по очереди. Слышишь Иванэ, поднимайся!

Квачи согнал Иванэ с нар и разлегся на них.

Иванэ, протирал глаза, почесывался и таращился, как пьяный медведь.

Так продолжалось три дня: Квачи сгонял Иванэ с нар и не давал ему спать, а к вечеру уступал нары и под оглушительный храп ждал. Ждал чуда.

Вот подошел к концу четвертый день.

Квачи вышагивает по камере; обессилевший Иванэ прислонился к стене, не смеет лечь.

Как только смерклось, Квачи скомандовал:

– Ложись и спи.

Иванэ лег и уснул.

Сон у Чиликашвили крепок, как на татарском кладбище, край которого виден из тюремного окна по ту сторону Куры.

Уже восемь...

Квачи, словно неприрученный барс, мечется по камере.

Половина девятого... Девять...

Квачи затаился у окна, выходящего на тюремный двор. Во дворе выкликают фамилии тех, кого сегодня отпускают на свободу. Неужели опять он ждет напрасно!..

Вдруг до его слуха донеслось:

– Иванэ Чиликашвили!

– Иванэ Ширикашвили!.. Иванэ Личикашвили! – повторяли в разных концах надзиратели.

– Здесь я, здесь... Здэс! – откликается по-русски Квачи и бежит к выходу.– Павлов, прощай!

– Прощай!.. – бормочет Павлов.– Навсегда!.. – обнимает Квачи и обливается слезами.

А Иванэ Чиликашвили спит, что тот булыжник у реки.

Квачи торопливо подвязался платком (зубы разболелись), сунул под мышку котомку и выскочил в коридор.

Скатился по лестнице, выскользнул во двор, обмяк, насупился, и неуклюжей мужицкой походкой пошел к воротам.

Возле ворот караульное помещение.

– Фамилия и имя? – спрашивают из караулки.

– Иванэ Чиликашвили, твои хвори мне,– по-простецки, на деревенский лад откликается Квачи.

– Сколько лет?

– Кажись, тридцать, твои хвори мне.

– Тридцать? – переспрашивает караульный и, оторвавшись от книги, разглядывает Квачи.

– Кажись, так... А там кто е знает... Можа, поболе, а можа помене.

– Что это с тобой? От чего перевязан?

– Зубами маюсь, твои хвори мне,– куксится и стонет Квачантирадзе -Чиликашвили,

– Когда попал в Метехи?

– Да неделя, почитай или около...

– За что взяли?

– Ни за что, твои хвори мне. Вроде бы я это... как его. Вроде бы я не того, и не там...

Караульный больше не слушает, сует ему в руку листок с печатью и говорит:

– Бери, не то еще раз попадешься... А теперь ступай, и чтобы я тебя больше не видел!

– А чего мне тут делать, твои стоны мне!..

Ворота со скрипом распахиваются. Голова у Квачи кружится, сердце готово выскочить. Часовые смотрят так, словно все знают. Он просеменил мимо, пересек улочку и пустился под гору. Под скалой тоже прохаживаются часовые. Квачи почти бежит через маленькую мощеную площадь и прыгает в коляску.

– В сторону Сиони! Гони!

Коляска катится мимо Сиони и Анчисхати, кажется, что она ползет.

С берега Куры поднялись к Саперным казармам.

Проклятое место! Настоящая ловушка! Перекресток между Московской улицей и Верийским спуском не проскочить: на каждом шагу агенты, прямо капкан!

– Гони, браток! – Квачи нахлобучил шапку и затаился.– Налево! А здесь – направо!.. Стой!

Теперь он пойдет пешком, шмыгнет проходными дворами, запутает следы. Береженого Бог бережет...

Но вот и дом его верного друга.

– Бесо! Дорогой мой, Бесо!.. Ну, как ты? Как Джалил?.. Есть ли у вас деньги?..

Бесо – молодец, пытался устроить побег Квачи. Умница – он все имущество обратил в драгоценности и готов хоть завтра отправиться в путь. Подойди к своему старшему брату и наставнику, он еще раз прижмет тебя к сердцу. А теперь беги и обрадуй Джалила...

– Значит так: завтра на рассвете отбываем. В поезд сядете не здесь, а в Мцхете. Оденетесь попроще. Не бриться и не умываться. Саквояжи не брать. Барахлишко сложите в котомки. Все. Увидимся утром!

Сказ об исходе

Трое небритых молодцов заявились в ту самую батумскую гостиницу, о которой говорил Павлов.

– Седьмой номер свободен?

Оказалось – занят. Поселились в шестом. Бесо крутится вокруг седьмого, обнюхивает его постояльца. Джалил шепчется со знакомыми контрабандистами. Квачи в тревоге ждет результатов.

Наконец Бесо появляется со связкой ключей.

Прибегает запыхавшийся Джалил и докладывает:

– Ага, увисе готово! Завтра ночь можим айда.

После полудня Бесо сообщает:

– Пора – он ушел обедать...

Джалил встал у лестницы, Бесо отпер седьмой номер. Квачи отвинтил дверцу печи. Разворошил золу. Вскричал:

– Здесь, Бесо!!! Все здесь!!

Через пять минут все трое покинули гостиницу.

А еще через час, переодетые в аджарскую одежду, вышли из Батуми.

Их вел настоящий аджарец – неразговорчивый, быстроногий и зоркий. У каждого на плече была палка, на конце которой болтался небольшой узелок.

Форт Степанова обошли справа. Одолели густой кустарник. По мосту перешли через Чорохи и свернули налево. Довольно долго шли крадучись. Наконец в деревне Симонети, забрались в маленькую хижину. Аджарец исчез.

Он объявился, когда уже стемнело и сказал:

– Идемте, батоно!

Волком трусит быстроногий аджарец. За ним поспешают Квачи, Бесо и Джалил. Кукурузные поляны сменились кустарником, кустарник – лесом. Дорога сузилась в тропу, затем и тропа исчезла. Подъем все круче. Лунный свет не проникает в гущу леса. К полночи перевалили через горную гряду и вышли на опушку леса.

– Ждите здесь,– обронил аджарец и исчез в кустах.

Присели, осторожно перешептываясь.

Аджарец за час обернулся и привел проводника. Пошли дальше. Спотыкались, задыхались, обливались потом. Переведя дух, приступили к подъему на скалистую гору, ощетинившуюся редким кустарником. Шли чутко – чуть не на цыпочках. Второй аджарец то и дело отклонялся от пути, всматривался в редеющую тьму, а вернувшись, призывал к пущей осторожности. В одном месте плешивый склон пришлось преодолевать ползком.

Наконец, выбравшись на голубоватую поляну, аджарец обернулся и сказал:

– Все, братья, мы у турков! Земля урусов кончилась...

Беженцы радостно зашумели, поздравляя друг друга. Страха больше не было, дальше шли без предосторожностей.

Вдали замерцал огонек. Двинулись к нему и вскоре оказались в махонькой кофейне-кавахане.

Аджарцы привели двух лазов, передали им беглецов, получили причитавшиеся деньги, нагрузились контрабандой и, пожелав счастливого пути, ушли.

Вскоре в кавахане появились турки: сержант – чауш и солдаты – аскеры. Чауш окинул взглядом путников и по-турецки заговорил с Джалилом. Кто такие? Есть ли паспорта и право на вход в Турцию? Он то и дело повторял – "болшевик".

– Гяль, гедах! Следуйте за мной!

К этому времени совсем рассвело. Часа два просидели у белого двухэтажного особняка. Наконец всех позвали в дом. Там их принял грузный офицер в форме.

– Парле ву франсе, мсье? – с робкой надеждой спросил Квачи.

– Нон, нон, бильмерам! Нет, нет, не знаю! – замотал головой офицер. Затем что-то сказал чаушу. Тот обыскал всех троих, найденные драгоценности и бумажники выложил на стол.

Офицер улыбался, пересчитывая деньги и пожирая глазами драгоценности. Джалил переводил:

– Али-бей изиволит сказать, что кинези силино богатые люди.

Квачи понимал, что бей и без его согласия возьмет то, что ему приглянется, и решил опередить события.

– Скажи Али-бею, Джалил: то, что ему понравится – его!

Али-бей выбрал большой бриллиант.

– Али-бей очень сипасибо!

– Скажи Али-бею, что его благодарность мне несравненно дороже любого подарка,– Квачи прижал руку к сердцу и склонил голову.

Турок отобрал еще два бриллианта.

– Али-бей спросит, не изволит ли вы быть большевик.

– Скажи Али-бею, что большевики оценили наши головы в сто тысяч лир каждую.

Джалил перевел. Али-бей отобрал еще несколько бриллиантов помельче.

– Али-бей изволит сказать, что сигодня мы его гости.

– Скажи Али-бею, Джалил, что только Аллах достойно отблагодарит его за гостеприимство.

– Али-бей изволит сказать, одолжите ему деньги.

– Воля его! – задыхается от возмущения Квачи. – Но напомни, что мы направляемся в Стамбул, и пусть Али-бей укажет человека, у которого мы могли бы занять на дорогу.

Джалил перевел. Али-бей засмеялся.

– Али-бей изволит сказать, что знайт такой человек.

– Кто же он?

– Али-бей!

Квачи горько усмехнулся.

Турок заметил это и нахмурился.

– Али-бей изволит сказать: если его куначество ни наравится, идити назад Московия.

– Али-бей напрасно обиделся. Я сказал правду. Лучше куначество с чертом, чем с московитами! Наши головы, наше золото и драгоценности – все пешкеш Али-бею!

Али-бей отсчитал две тысячи лир и протянул Квачи.

– Буиюр, эфенди! Извольте, сударь! Даю в долг...

Сказ о возрождении прежнего

Пароход входил в Босфорский пролив. На палубе рядом с Квачи оказался американец, некий Ватсон, у которого минувшей ночью он выиграл в бридж три тысячи долларов.

– Я пешком исходил эти места и знаю их назубок. Я знаю даже, что вон та крепость, что высится слева, зовется грузинским именем Карибче.

– Карибче? – воскликнул Квачи.– Это и в самом деле грузинское Слово: порог, врата. Но каким образом? Откуда?

– Там во времена Византии грузины возвели монастырь и назвали этим именем. Позже он был перестроен в крепость.

Корабль плыл по Босфору. Ватсон, указывая то налево, то направо, давал пояснения. Объездившие весь свет Квачи и Бесо не ожидали увидеть в Турции ничего удивительного, но красота Босфора восхитила их.

Пароход приближался к Константинополю.

– Вон дворец Чирагана!... А там Долма-бахче... Мечеть Махмудие... Галата!!

Причалили к пристани. Сошли на берег и в квартале Перу поселились в лучшей европейской гостинице.

Квачи начал новую жизнь, которая, однако, в точности походила на ту, что вел прежде – до февральского переворота, до мамзели Керенского, до Октября и "красного ада": три комнаты в первоклассном отеле, модные костюмы, отличная еда, прогулки, каваханы, развлечения и... женщины. Еврейки, гречанки, армянки, турчанки, арабки, сирийки – красавицы востока! Европейских женщин Квачи познал давно и основательно. Он вкусил запах и цвет их кожи, характер и особенности, склонности и капризы. Теперь ему по душе восточные красавицы – большеглазые, смуглые, мглистые и опаленные, нежные, как ангорские кошки, гибкие, как южные змеи, то горячие, как арабские кобылки, то ленивые, словно сытые тигрицы. Их глаза – ночное море, в котором мерцает воинственная звезда любви; их кожа – слоновая кость, а губы – надтреснутый плод граната. А сам Квачи – не прежний пылкий жеребчик. Теперь это зрелый жеребец – сильный, опытный и вышколенный. Он вполне оценил совет Исаака Одельсона, полученный десять лет назад в Булонском лесу. Что говорил тогда пройдоха Одельсон?

Юная девица, как растение без корня; зрелая же женщина – укоренившаяся липа. Девица сеет, а женщина – пожинает. Первая учится, вторая – учит. Одна застенчиво улыбается или заливается колокольчиком, другая же хохочет и стонет. Ласка девицы – нежный ветерок, ласка женщины – буря. Страсть девицы – язычок пламени, вспыхнул и нет его, страсть женщины – уголь, пышущий жаром. Наконец-то Квачи понял Исаака и разделил его вкусы...

Но будь проклят тот, кто выдумал деньги! Лиры и доллары текут между пальцев, как вода! Разок-другой Квачи обстриг тонкорунного американца Ватсона и еще парочку лопоухих европейцев, однако в дальнейшем судьба отвернулась от него – лопоухие европейцы то ли перевелись в Стамбуле, то ли исхитрились и навострились.

Турки сторонятся молодцов вроде Квачи; что же до здешних греков, армян и евреев, те сами не прочь поживиться за его счет. С ними Квачи как облупленный – словно они голеньким держат его на ладони. Не успеет самтредский плут раскрыть рот, а эти прощелыги уже знают, что он хочет сказать, и ответ у них готов: Квачи только нацеливается извлечь из тайника хитроумный капкан, а они уже расставили вокруг с дюжину куда более хитроумных; Квачи начинает плести сеть, а сам уже опутан по рукам и ногам!.. Нет, здесь нет никакой возможности работать. Этот город не для порядочных людей. В Париж! В Рим! В Лондон!..Но... в Европу Квачи не пускают – не дают визу. Видно, наслышаны о нем; и здесь нашлись враги – ставят палки в колеса, порочат его честное имя.