Текст книги "Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе"

Автор книги: Михаил Джавахишвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

В конце концов Квачи смирился: "Будь, что будет!"

Но безденежье и в Стамбуле не сахар. А потому Квачи взялся за ум только тогда, когда бросил извозчику последнюю лиру.

Стамбул – столица эмигрантов. В Перу русская речь звучит чаще турецкой. Квачи переходит из ресторана в ресторан, из каваханы – в кавахану, что-то делает, о чем-то хлопочет, кого-то ищет... При благоприятном исходе "проворачивает" дельце. Заводит шашни с красотками, уводит их и сбывает Ватсону или кому другому, за что ему перепадают горькие объедки с ватсоновского стола.

Ватсон познакомил Квачи с врачом, врач свел со старухой, старуха немногословно объяснила:

– У нас в городе пропасть бездетных женщин: мужья есть, а детей нету... Ты меня понял?

Как не понять! Квачи должен помочь бездетным супругам обзавестись дитем. Пожалуйста! А цена?

– О цене договоримся. Главное – гарантировать тайну.

Квачи примет и это условие.

Уже принял и исполняет все условия договора. Исполняет на совесть, тем и живет.

Однажды в поисках клиентуры он заглянул в махонький стамбульский дворик.

– Здесь живет мистер Дербли?

– Нет, мистер Дербли в этом доме не живет.

Господи! Чей это голос? Кто это стоит на маленьком балкончике? Чьи это волосы – золотистые мягкие локоны? Чьи глаза – голубые, глубокие и сияющие? Эти губы, чуть поблекшие и трепещущие?.. Некоторое время они почти испуганно смотрели друг на друга. Неужели?!

– Ребекка, ты?!

– Я! Конечно, я! Не узнал?

– Моя Ребекка!.. Моя Реби! – в два прыжка Квачи одолел дворик и прижал Реби к груди. Она сдержанно и скромно ответила на страстный поцелуй и, смущенная, обернулась. В дверях комнаты стояла другая женщина.

– Господи! Елена!! И ты здесь?! – он обнял Елену, бормоча: – Обе вместе... Обе в один день, в одном доме. Двойная удача...

– Заходи,– пригласила Елена.

Вошли в дом. Маленькая, низкая и темная комната. Жилище буквально дышало сыростью, бедностью и горем.

Квачи оглядел бывших подруг. На них были дешевые платья из ситца, да и те в заплатках; пальцы исколоты, глаза красны от бессонницы. По щекам Ребекки текли слезы.

О чем ты, Реби? Что ты? Поделись печалью со своим Аполлоном. Не смущайся и не робей. Он простил твою слабость – то, что, не выдержав пыток, ты выдала его на допросе у Павлова.

– А Павлов?..

– Я слышал, что месяц назад его расстреляли в Тбилиси...

Ребеку не обрадовала эта весть. Как, впрочем, и Квачи.

Елена слегка побледнела.

"В самом деле,– припомнил Квачи.– Ведь между нею и Павловым одно время что-то было..."

Елена с Ребеккой поведали Квачи свою жизнь.

Пять лет назад они бежали из Петербурга – Исаак, Ребекка, Елена и несколько их знакомых. Не доезжая до Москвы, застряли на маленькой станции. Там их ограбили. Почти через полгода кое-как добрались до Одессы – с пустыми руками, чуть ли не голые и босые. Попрошайничали и ради куска хлеба не гнушались самой грязной работой. В Киеве случайно встретили Витгенштейна: Квачи помнит этого господина, безуспешно соперничавшего в Париже со счастливчиком Аполлоном?

– Помню, прекрасно помню...

Какое-то время Витгенштейн помогал Елене, но потом его расстреляли.

– Кто?

– А кто знает! Тогда все расстреливали друг друга: Петлюра, Скоропадский, Махно, генералы, белые, красные...

В Одессе выяснилось, что родственники Исаака и Ребекки, на которых возлагалась вся надежда, ограблены дотла.

Когда к городу подошли красные, погрузились на корабль и бежали в Константинополь – все-таки Исаак был очень умелый мужчина...

– Почему – был? – не понял Квачи:– Кстати, где он?

– Умер,– ответила Елена.

Ребекка опять всплакнула. А Елена продолжала:

– Исаак действительно был умелый человек. Открыл здесь ресторан, и с вполне приличным доходом. Мы с Реби тоже там работали.

А полгода назад Исаак простудился и... После его смерти выяснилось, что за ресторан мы должны по кредиту. Пришлось его продать.

Теперь вот шьем и штопаем, тем и живем...

Многих еще припомнили они. Одни умерли от голода или от горя, других арестовали или уничтожили, а третьи по Парижам, Стамбулам и Прагам, в России или в Европе стирали белье, таскали чемоданы, мыли посуду по ресторанам, надрывались и таяли на глазах.

Квачи пригласил подруг в ресторан, но получил отказ, поскольку у них не нашлось подходящих платьев.

Расстались поздно ночью.

Что делать Квачи? Как быть? Помочь этим женщинам? Обязан ли Квачи взваливать на себя такую обузу? Разумеется, не обязан: когда-то каждый из них получил свое, сполна вознаградив другого.

Но все-таки... Кто знает, как жизнь сложится дальше.

На следующий день Квачи повел обеих в знакомый притон.

Там все уже были пьяны. Визжала музыка. Фокстрот, танго и танец живота вихлялись и бесстыдничали столь откровенно, что краснела даже забредшая на запах уличная сука. Женщины время от времени уводили распаленных клиентов и вскоре возвращались.

Квачи не отрывал глаз от своих приятельниц, пытался понять, доводилось ли им бывать в подобных заведениях? Каков был ресторан Одельсона – приличный или с дополнительными услугами? Привычны ли они к такого рода местам и каков их опыт?..

Квачи легко прочитал ответ на лицах подруг... Что ж, в таком случае они почти готовы...

– Эти женщины неплохо зарабатывают,– говорит Квачи.

– Пока не состарятся,– отвечает Реби.

– Но какой ценой! – добавляет Елена.

– Конечно, иметь дело с грязными типами нелегко,– продолжает Квачи.– Но существуют другие места. Там прекрасные условия, и люди воспитанные и порядочные. Пей, Елена, это настоящий шартрез... Они живут там, как княгини. И почти каждая находит свою судьбу – выходит замуж,

Ребекка вздохнула.

А Квачи продолжал.

– В конце концов, если быть до конца откровенным, эти женщины не так уж несчастны. Романисты слегка раздувают... Реби, почему ты не пьешь?.. Человек привыкает ко всему – вот его главное оружие против превратностей судьбы! Эти женщины не знают мучений физического труда, которого избегает думающее человечество.

Все дается им даром: удобное жилье, красивые наряды... Если такая женщина проявит хватку, терпение и на время отложит в сторону самолюбие, она легко пойдет по жизни и будет счастлива.

– Во-первых, для этого нужна красота,– опять вздохнула Ребекка,

– Разумеется! – охотно согласился Квачи.

– Во-вторых, молодость.

– А вот это уже неверно. Да и что такое молодость? Некоторые сорокалетние моложе двадцатипятилетних.

– Это правда,– Елена тоже вздохнула.

– Кроме того, поверьте, для мужчины зрелая женщина большая ценность, чем зеленая вертихвостка.

– И это правда,– в один голос согласились обе.

– Должен так же сказать, что в хорошем... в хорошем доме воспитание и манеры ценятся больше, чем красота и молодость. Елена, допей. Реби, не отставай...

Светало, когда втроем вернулись в тесную сырую комнату. Квачи прикинулся пьяным. Ему не добраться до дому. Просто нету сил. Останется спать здесь. Сдвиньте ваши кушетки. Вот так... Что смешного?! Было времечко, когда вы обе благоволили к нему – поврозь и обе знали об этом. А что, если втроем упиться сладостью воспоминаний о том времечке и тех ночах!.. Вы смущены? Стесняетесь?.. Не избавились от мещанской морали? Не отмылись от дурацких буржуазных предрассудков? Трудно? Ах, бедненькие, стыдливые скромницы! Ну и черт с вами! Квачи ложится спать, а вы хоть сидите всю ночь, хоть стойте... Аха-ха!.. Нету выхода? Что ж, тогда раздевайтесь... Вот так... Елена, не гаси свечу! Ты же знаешь мои привычки, или успела забыть? Ну, идите ко мне... Сюда... сюда...

В ту ночь Квачи вел себя, как привередливый купец – ощупал и опробовал обеих. Испытал, как опытный наездник испытывает лошадь, а охотник – ищейку. Не слишком ли поправилась Елена? Не отощала ли Реби? По-прежнему ли гладка их кожа и гибок стан? Не огрузли ли красавицы? Не остыли?..

Чуточку огрузли и пополнели. А в остальном все оказалось прекрасно. Прямо-таки восхитительно...

Сказ о превращении любви в чистоган, о женитьбе Квачи и окончании истории

Квачи поскреб по карманам и наскреб на наряды для Елены и Реби. Вырядил обеих и в одну из ночей привел в дом, на достоинства и славу которого намекал в прежние встречи. Бесо с Джалилом сопровождали их.

Большой и красивый "дом" ярко освещен. Мраморная лестница устлана коврами, украшена скульптурами и тропическими растениями. Разрисованный эротическими фресками, в тяжелых занавесах и портьерах длинный зал полон гостей и женщин.

В конце зала алеет красная комната. В комнате – турецкая тахта. На тахте, по восточному поджав ноги сидит женщина – спокойная и невозмутимая, как Будда.

Квачи вводит своих спутниц в красную комнату.

– Лиза-ханум, позволь представить моих сестер. Прошу любить и жаловать,– Поклонился и почтительно припал к руке Лизы-ханум.

Лиза-ханум полная, сбитая женщина лет пятидесяти. В ее крашеные волосы вплетена бриллиантовая нить. Пухлую шею обвивает ожерелье из драгоценных камней. Поверх ожерелья нависает двойной подбородок. Большая полуобнаженная грудь, широкие запястья и толстые пальцы усыпаны бирюзой, рубинами, изумрудами.

Лиза-ханум окинула обеих женщин оценивающим взглядом – так на ярмарке осматривают лошадей, помолчала и наконец заговорила хрипловатым басом.

– Сестра моя,– сперва она обратилась к Елене.– Твои глаза черней агата, в них сверкает отблеск звезды. Я вижу, что страсть уст твоих неутолима и грудь твоя еще не увяла. Господь ничего не пожалел для тебя. Во всем с головы до ног ты воплощенная утонченность. Прошу тебя, присядь.

Затем обернулась к Ребекке.

– Твои волосы – чистое золото. Твои глаза напоминают рассвет, на небе которого сверкают две жемчужины. Губы твои красны, как окровавленное оружие, а тело ловкое, как у джейрана. Высокие и узкие бедра большая редкость в наши дни. По твоим рукам и ногам видно, какая горячая кровь течет в твоих жилах... Садитесь и вы, князь,– обратилась она к Квачи.– Если не погнушаетесь сесть рядом со мной, на этой тахте хватит места обоим.

Не спеша взяла серебряный колоколец, звякнула легонько и возникшему, как из-под земли, арабу тихо сказала:

– Хусейн, четыре кофе.

Сидели, попивали, беседовали.

– Я христианка,– с невнятной улыбкой рассказывала Лиза-ханум.– В моей греческой крови нет ни капли чужеродной примеси. Мои женщины – у меня двадцать восемь женщин – молятся на меня и зовут мамой. На этот дом еще не поступило ни одной жалобы. Под моим кровом собрались женщины разных национальностей, у каждой свой бог и своя молитва. Я в это не вмешиваюсь. Их подарками забита целая комната. Многих я выдала замуж, но они не забывают Лизу-ханум. Еще бы – здесь у них прекрасный стол, наряды – без счета, развлечения – без конца. Доктор, адвокат и прислуга – бесплатно. Чего еще?..

Так ворковала басовитая Лиза-ханум – созидательница семейного счастья. Попивала сама, угощала гостей. Затем сказала:

– Мой агат! Мое золото! Идите и развлекайтесь! Сегодня вы – мои гостьи. А завтра потолкуем...

Квачи проводил Елену и Реби, перепоручил их Бесо и Джалилу, сам же вернулся и подсел к Лизе-ханум. Подсел так близко, что почувствовал ее дыхание.

– Что скажешь, Лиза-ханум?

Лиза-ханум молчала долго, наконец чуть приподняла брови.

– Черноглазая полновата, а златокудрая старовата.

– Лиза-ханум,– зашептал ей на ухо Квачи. – Ты на пятнадцать лет старше златокудрой, а черноглазая рядом с тобой тоненькая девочка. Но, клянусь солнцем, по мне – ты лучше всех женщин! – и воровато провел рукой по ее могучему крупу.

Лиза-ханум посмотрела ему в глаза, улыбнулась по-старушечьи и толстым пальцем поддела под подбородок:

– Не насмехайся надо мной, эфенди.

– В твоей постели я доказал бы, что князь Квачантирадзе не насмехается над Лизой-ханум.

– И когда докажешь?

– Хоть сейчас...

Лиза-ханум поднялась и, переваливаясь утицей, пошла к дверям. За утицей выступал арабский иноходец.

После "доказательств" вернулись в красную комнату и сели на прежние места. Карман Квачи оттопыривала толстая пачка денег, а на мизинце сверкал огромный перстень. Это была плата за "доказательство" и за двух женщин.

Лиза-ханум опять маслянистыми глазами оглядела зал. Потом сказала:

– Аполлон, завтра же переселяй обеих ко мне, вон в тот дом через дорогу. Пусть пока поживут там, попривыкнут, а потом перейдут сюда. Остальное я улажу... Прощай, мой лев! Перед уходом загляни еще разок...

Так, в ту ночь Квачи обратил в чистоган старую любовь, подернутую тленом, и обрел новую, тоже порядком заплесневелую, но богатую и многообещающую.

Прошло время. Квачи стал членом "семьи" Лизы-ханум, а его сестры Ребекка и Елена – ее дочерьми.

Еженощно он доказывал, что стареющая баба с ее стонами и воплями ему милей зеленых молодок.

Вечерами Квачи с Лизой-ханум садились на турецкую тахту в красной комнате, ели восточные сладости, запивая ликером и кофе, покуривали египетский табак и неспешно беседовали, поглядывая на охваченный похотью зал.

Однажды Лиза-ханум сказала:

– Мой дорогой Аполлон! Пора внести ясность в наши отношения. Послушай меня, а главное, подумай. У меня в Стамбуле два больших дома. Есть вилла в Кадикии. Кроме того, мне принадлежит половина фирмы Попандопуло. Остальное ты видишь: обстановка, карета, лошади, драгоценности и не меньше двухсот тысяч наличными. Год назад умер мой муж. Я бездетна. Родственники ждут моей смерти, я же не собираюсь ни умирать, ни отказываться от своего дела. Но без мужчины любое дело, а в особенности такое, похоже на трехногую лошадь: она может ползти, но не может бежать. Срок моего траура прошел. Я не привыкла к одиночеству. Сам видишь: мужчины, в том числе молодые и богатые, вьются вокруг меня, как мухи...

Оба долго молчали, думали, курили.

– Ты понял меня? – спросила наконец она.

– Лиза-ханум! – ответил Квачи.– Я сгораю от стыда, что ты опередила меня! Я сам собирался поговорить об этом завтра, но раз уж ты начала, пусть будет сегодня. Лиза-ханум! Кто я и что я, ты знаешь. Во-первых, по рождению я князь. Во-вторых, тридцатисемилетний молодой человек. В третьих закончил два университета. Воспитание и жизнь во дворце выработали во мне вкус и особые привычки– это четвертое. И наконец пятое: все мое состояние отняли красные, но я все-таки зарабатываю и трачу по своему усмотрению...

Опять помолчали и покурили.

Затем Квачи спросил:

– Лиза-ханум, ты поняла мой ответ?

– Поняла, Аполлон. Мужчине нужны карманные деньги. Мой последний муж тратил в месяц двести лир.

– Лиза-ханум! – перебил ее Квачи. —Твой муж не был князь! Он был старше тебя и необразованный, а потому...

– Потому ты обойдешься тысячей.

– Лиза-ханум, я трачу три тысячи!

– Ну, полутора тысячами...

– Лиза-ханум!

– Двух тысяч тебе хватит с лихвой. И кончим на этом. Кроме того, я приму на работу твоих друзей и вместо устаревшей кареты куплю тебе автомобиль. Двух лошадей для верховой езды прими от меня пешкеш. По рукам?

Ударили по рукам и удалились...

В доме княгини Лизы-ханум Квачантирадзе все идет своим чередом.

С наступлением ночи тридцать полуобнаженных ее дочерей выходят в большой зал с тяжелыми портьерами и фресками на стенах.

Постепенно собираются гости.

Наконец вразвалку появляется Лиза-ханум, по-восточному подогнув ноги, устраивается на тахте и застывает, как статуя Будды, радуясь счастью своих дочерей.

Бесо сидит за кассой. Джалил, в красной феске, при оружии, скрестив руки на груди, стоит в дверях.

Супруг Лизы-ханум и управляющий "домом" Квачи Квачантирадзе потерянно блуждает по комнатам: то подсаживается к своей "княгине", то заговаривает с Бесо, то перебрасывается несколькими словами с Джалилом, то здоровается с гостями, то забредает на кухню.

Бродит Квачи Квачантирадзе по дому и в душе рычит и злобится. Порой жалуется своему другу Бесо, скулит и хнычет, как плаксивая вдова; порой воровато забивается в угол и вздыхает, роняя украдкой слезы.

О чем плачешь, Квачи? О чем стонет твое переменчивое сердце? Что туманит твои зоркие очи? Какая забота хмурит светлое чело? Что с тобой, Квачико?.. Еды и питья по горло, деньги – без счета, женщины – на выбор, авто и лошади, прислуга и приятели, старые и новоприобретенные – чего тебе не хватает, Квачи Квачантирадзе?

Погибших друзей? О них ты и раньше не горевал.

Силибистро и Пупи? Им совсем неплохо.

Славы и почестей? Все было, да сплыло...

Родного неба и родной земли? Сабуртало ждет тебя.

Чего же ты хочешь, Квачантирадзе? Вечных скитаний по свету? Вечной погони за счастьем? Бега по кругу – без конца и начала? Хочешь разбить золотую клетку и улететь? Чего же тебе? Чего?

И сам не знаешь...

Понимаю тебя, Квачи Квачантирадзе.

Слышу тебя, Квачико, и понимаю.

Слышу и ведаю.

1924 г.

Перевод с грузинского Александра Эбаноидзе.