Текст книги "Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе"

Автор книги: Михаил Джавахишвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Тогда-то Квачи Квачантирадзе и научился мудрости старого попугая, который, покачаваясь на жердочке из стороны в сторону, твердит волшебные заклинания: "Ни вправо, ни влево... Ни туда, ни сюда..."

Вмешательство Квачи в политику имело еще одно неожиданное последствие – известный и уважаемый в городе Коля Аревадзе однажды спросил его:

– Тебе знакомо семейство Каропуло?

– И очень хорошо, – ответил Квачи.

– Насколько я знаю, ты дружишь с сыном Каропуло – Киприаном?..

После этого Квачи с Аревадзе несколько раз тайно встречались и о чем-то шушукались. Затем Квачи зачастил в дом к Киприану.

Грек Каропуло был промышленник, занимался марганцем. Большую часть времени проводил в Чиатуре, семейство же содержал в Кутаиси, поскольку дети учились в гимназии. Его старший сын Киприан сидел за одной партой с Квачи.

Квачи настойчиво старался втянуть своего друга в карточные игры, заманить к женщинам или на кутежи, но это никак не удавалось, поскольку Киприан был истинный сын своего отца – осторожный и трусоватый.

Как-то вечером Квачи с Аревадзе вместе поужинали, оба были разгорячены выпивкой. Их долгая беседа кончилась загадочно.

– Значит, решено? – спросил Квачи.

– Решено и подписано. Пятая доля – тебе.

– Ладно. Будь по-твоему. Вообще-то мне больше бы полагалось, но раз для народа делается, так и быть – согласен!

– Ты хорошо запомнил план действий? Ничего не спутаешь?

– Не беспокойся. Ровно в десять будем на месте...

На следующий день в воскресенье Квачи, Киприан, Соня Хвичия и Маруся Чалидзе сговорились устроить пикник в Сагорийском лесу, к десяти часам отправиться туда в коляске. Киприан горел страстью к Соне Хвичия и нетерпеливо ждал утра.

Но наутро Квачи сообщил своему другу новость:

– Поздно вечером к нам решили присоединиться еще и другие. Они уже выехали и ждут нас в лесу...

Сели в коляску и покатили. Возле духана Эремо извозчика отпустили и дальше пошли пешком.

Квачи то и дело говорил:

– Давай-давай! Небось они заждались. Сюда сворачивай. Теперь налево... Вон где они должны быть. Ну, добрались наконец!.. Еще шагов тридцать...

Так они плутали по лесу в поисках друзей и вдруг напоролись на четырех незнакомцев в полумасках. Незнакомцы направили на них стволы револьверов.

– Ни звука, или прикончим на месте!

Квачи рванулся было в чащу, но железная рука настигла его. Начался захватывающий поединок. Квачи вырвался от разбойника и исчез в кустах. Разбойник кинулся следом. Они долго петляли между деревьями, посмеиваясь и подзадоривая друг друга:

– Ладно, хватит тебе, а то совсем одежду ободрал.

– Ничего, ничего, побегай еще немножко...

В конце концов Квачи удалось оторваться от "преследователя", он долго блуждал по лесу, продираясь через бурелом, пока, исцарапанный и расхристанный, не выбрался к духану Эремо.

Тут появились и Соня с Марусей, и остальные. Заахали, затараторили, расспрашивая друг друга – в чем же дело. Выяснилось, что Квачи не так понял девушек и повел Киприана не той тропой.

Стали бегать по лесу и звать пропавшего, но тщетно...

Прошло несколько дней.

В доме Каропуло стояли плач и стенания. Квачи рвал на себе волосы и ни на шаг не отходил от скорбящего семейства.

Наконец Каропуло получил телеграмму из двух слов:

– "Двадцать тысяч..."

Ответ оказался еще короче:

– "Пять".

– "Пятнадцать".

– "Десять".

– "Согласны. Решено и подписано".

На том и сошлись.

С тех пор черноглазого Киприана не видели на улицах Кутаиси.

Через месяц прииски Каропуло перешли к Саропуло, а сам Каропуло с чадами поднялся на пароход и отплыл в Стамбул.

Тем временем Квачи Квачантирадзе снял квартиру, нанял коляску, купил белую черкеску и повесил на ремень кинжал в инкрустированных ножнах – на радость родителям и назло врагам!

Верил ли он, что вершил в Сагорийском лесу "народное дело" экспроприации для пользы движения? Кто знает. Известно одно – в это верил весь город. А Квачи превыше всего ставил общественное мнение.

Так одним махом Квачико добыл и деньги, и славу.

Сказ об окончании гимназии и спасении вдовы

Стоило в карманах Квачи завестись деньгам, как он тут же скакнул по житейской лестнице ступенек на десять. В голове замелькали новые планы, а в сердце с новой силой вспыхнул и разгорелся огонь. Друзей и знакомых заметно прибавилось, мир распахнулся шире, расцвел, как цветы по весне.

Новую жизнь Квачи начал с того, что в один горестный для Цвири день забрал свое барахлишко и перешел на Тбилисскую улицу в дом к некой особе из русских, по фамилии Волкова.

Цвири разрыдалась вслед упорхнувшему петушку, но Квачи проявил твердость не по возрасту и сказал:

– Послушай, моя Цвирико, в жизни у всего есть начало и конец. Не надо так рыдать и плакать, не то Буду, чего доброго, догадается, а за ним и все остальные, стыда не оберемся. Мне-то что, я зеленый юнец, а вот о себе подумай: женщина тридцати пяти лет, мужняя жена!.. Будь спокойна, комнатка эта не опустеет: ты ведь знаешь моего дружка Бесо Шикия? Право же, славный юноша, и собой недурен. Он завтра же перейдет к тебе. Думаю, вы поладите... Прощай, моя Цвири! Прощай...

Тут он растрогался и даже уронил две слезинки.

Цвири всем сердцем оплакала расставание с любимым. Но тем не менее решила следовать его совету и не пожалела: через два дня она "одолжила" поселившемуся в Квачиной комнатке Бесо Шикия три рубля и сказала с усталой улыбкой:

– Купи себе чего-нибудь и не стесняйся: много у меня нету, а понемножку всегда найдется...

Бесо Шикия не пришлось уговаривать; он был не более застенчив, чем Квачи.

А Квачи снял в доме на Тбилисской чудесную комнату – большую, светлую, обставленную добротной мебелью.

Вдове Волковой, доброй и приветливой старушке, постоялец пришелся по душе. Глуповатая и суеверная, она не очень-то разбиралась в новой жизни, к тому же плохо видела. Хозяйка и постоялец не мешали друг другу, общались вежливо, приветливо улыбались, словом, жили душа в душу.

Но вот настал для выпускника гимназии судный день – наступил май. Квачи заканчивал учебу. Старшеклассникам предстояли экзамены на аттестат зрелости.

Дело было в том самом злосчастном году, когда гимназисты во всех концах империи приструнили своих наставников. С экзаменами все ладилось легко и просто. Поскольку в тот год скорее экзаменовали учащиеся, а не учителя, последние были уступчивы и послушны, как евнухи перед грозным султаном. Один только учитель греческого языка взбрыкнул и уперся: не желая слушать ни о каких переменах в расстановке общественных сил, ни о комитетах и обществах, он по-прежнему требовал Гомера и Гесиода и жаждал гекзаметров.

Долго выпускники ломали головы – как с ним быть?

Наконец Квачи сказал:

– Дайте мне денька три...

Утром третьего дня учитель греческого Сириадис получил письмо. В верхнем углу листа были изображены череп и кости, ниже – гроб и кинжал с револьвером. Под красноречивым рисунком было приписано:

"Ни один из учеников выпускного класса не должен срезаться на экзамене. Если согласны, в восемь часов вечера появитесь на бульваре. Если нет – собирайте манатки и в три дня покиньте Кутаиси. В противном случае советуем не медля заказать гроб.

Комитет анархистов-синдикалистов-социалистов".

Вечером Квачи битый час бродил по бульвару, однако Сириадис так и не появился. Зато прибежали запыхавшиеся Бесо Шикия, Чипуртанидзе и Чикинджиладзе. Они были немногословны:

– Представь себе, отправился в полицию...

– Перехватили. Били, пока не взмолился: "Никого не срежу! Никого!"

Благородный Сириадис сдержал слово и никого не срезал.

Так закончили гимназию и получили аттестаты зрелости Квачи Квачантирадзе и его дружки.

На Пасху Квачи съездил в Самтредию; там только и было разговоров, что о его успехах. Порадовал родных и друзей, вызвал зависть у врагов и недругов, взволновал местных девиц, расстроил юношей, а обленившихся мужей поучил уму-разуму.

Затем вернулся в Кутаиси, прихватив с собой новое наставление Силибистро:

– Сын мой, Квачи! Все смешалось в этом мире, муть со дна поднялась и всплыла наверх. Слушай сюда, сынок: если придется, все продам, милостыню пойду просить, но тебя без образования не оставлю. Сейчас человек без высшего образования – что он есть, что его нет! Дворянство я тебе добыл, в гимназии обучил. Деньжат еще сколько-нибудь подкину. Но теперь ты и сам должен подсуетиться и пораскинуть умом. Вон Чолия и Гвичия так пооканчивали в России какие-то там уверсеты, что из дому и двух червонцев не взяли – все сами! Что скажешь на это, сынок?

В ответ Квачи сунул отцу в руку новенькую хрустящую сторублевку и уехал.

В доме Силибистро такой ответ сына вызвал восторг, ликование и новый приступ спеси: как же – девятнадцатилетний Квачи на свои деньги отправляется учиться в Россию и при этом еще помогает родителям! Вот уж кому повезло с сыном!..

Столь успешно утешив отца, Квачи тем не менее призадумался. Ноздри у него подрагивали, как у породистой ищейки; он принюхивался, присматривался, прислушивался, собирал сведения.

Затем стал искать дружбы со старушкой Волковой: по вечерам перекидывался с ней в картишки и даже проигрывал по маленькой; оказывал всевозможные услуги – брал для нее пенсию из казны, в дождливую погоду ходил в лавку за продуктами, читал вслух газеты и, поскольку в ту пору участились грабежи и разбои, защищал своим присутствием в доме.

Но вот однажды старуха получила письмо: в углу листа нарисованы череп и кости, под ними – гроб и кинжал с револьвером. Текст же письма гласил:

"В течение трех дней будьте готовы вручить три тысячи рублей. В противном случае не медля закажите гроб.

Главный комитет анархистов-синдикалистов-социалистов".

Перепуганная старушка бросилась к Квачи – за советом и помощью. Да и к кому ей было обратиться, волею судеб заброшенной из Тамбова в чужие края?

Квачи изучил письмо, нахмурился. Задумался глубоко и надолго. Тень заботы легла на его лицо. Наконец он сказал:

– Скажу вам, как родной матери: нигде ни словом, ни полсловечком вы не должны обмолвиться об этом письме, не то сам Господь Бог не спасет вас. Они люди жестокие, фанатичные, не щадят ни женщин, ни старух. На той неделе в Чоми убили двух женщин, одну старуху задушили, а другую сбросили с моста в Риони. Их даже полиция боится. Всех, кто не выполняет требований, они уничтожают, как пичуг. Да вот хоть позавчера – чуть ли не у вас на глазах на базаре зарезали полицейского...

Квачи говорил правду вперемежку с неправдой – чуточку искажая, чуточку преувеличивая или перевирая. Но время и впрямь было смутное. Одинокая, беззащитная вдова чувствовала, что ей не к кому обратиться за помощью, и умоляла защитить ее, на иконе божась, что унесет эту тайну в могилу.

Поначалу Квачи отказывался. Он и сам побаивался беспощадных анархистов-синдикалистов-социалистов. Однако в конце концов уступил.

Дело, за которое он взялся, было трудное и опасное.

– У нас есть такая пословица: кто лезет не в свое дело, того могут крепко шлепнуть. Это примерно как ваше – "не суй свой нос в чужой вопрос", – говорил он вдове. – А еще одна поговорка учит: "Драчунам досталось по разу, а разнимальщику – пять раз". Чует мое сердце: так-то и со мной будет...

В конце концов он все-таки напал на след злоумышленников, проник в их главный комитет и принес истаявшей от страха и ожидания старушке пугающую новость:

– Ужас! Ужас и страх! Боже упаси вас от этих людей! И вас, и даже ваших врагов! – Он метался по комнате и ломал руки. – Зачем!.. За что вы втравили меня в это ужасное дело! Что я вам сделал плохого? Теперь они грозятся, что если я завтра же не вручу им две тысячи, меня убьют вместе с вами. Завтра вечером может кончиться моя жизнь...

У вдовы буквально отнялся язык. А Квачи продолжал упрашивать:

– Умоляю вас, ради всего святого, осовободите меня от этого дела! Боже мой, за что! Зачем только я ввязался! Тоже мне – заступник!.. При чем здесь я? Что я им сделал, этим ненасытным волкам – анархистам-синдикалистам-социалистам? Что им от меня надо?..

В тот вечер Квачи долго шушукался со старушкой-вдовой. В конце концов порешили, что, возможно, дело удастся уладить и полутора тысячами.

Пятьсот рублей у вдовы оказалось отложено на черный день, оставшуюся тысячу Квачи займет у родственников или заложит дом. Правда, для оформления закладной необходима доверенность... Что ж – утром Волкова даст ему доверенность...

В ту ночь старуха не спала. Молилась.

Квачи тоже уснул на рассвете, поскольку дело вдовы беспокоило его не меньше.

Наутро оба отправились к нотариусу. Квачи получил долговое обязательство, а также доверенность и поехал на вокзал.

Старуха-вдова едва пережила бесконечный день.

Вечером объявился Квачи – веселый и довольный. Старушка так ему обрадовалась, словно с его возвращением не теряла последние сбережения, а получала наследство.

Квачи взял пятьсот рублей и понесся в комитет анархистов.

Таким образом он спас вдову Волкову от верной смерти, а анархистов-синдикалистов – еще от одного кровавого преступления.

Он поспел вовремя: террористы как раз собирались "по их души" – распихивали по карманам револьверы и бомбы. Не беги он всю дорогу, могло быть худо: трое уже были в масках и дрожали от нетерпения.

От радости и пережитого страха старушка-вдова прослезилась.

На следующий день она заказала в храме благодарственный молебен, затем в знак материнской признательности повесила Квачи на шею золотой крестик, а в карман положила серебряный портсигар своего покойного супруга и сказала:

– Сынок, если вам когда-нибудь придется трудно, помолитесь на этот крестик. Господь не забудет вашего добра и поможет во всем, как вы помогли мне. А уж я и подавно не забуду того, что вы сделали для одинокой старухи... – Она обняла Квачи, расцеловала и заплакала, чуть не растрогав до слез своего благодетеля.

Так рыцарь из Самтредии спас от гибели тамбовскую старушку.

Сказ об обучении музыке

В то самое время, когда происходила история с синдикалистами, Квачи увлекся музыкой.

В музыке он ничего не смыслил и слухом в общем-то не обладал. И только при звуках рояля дрожь пробегала по его телу, он вздрагивал от волнения, переступал с ноги на ногу, как боевой конь при звуке трубы.

Его знакомые Майзельсоны собирались на лето в Боржоми, и Квачи сказал им:

– Моя последняя болезнь – музыка. Я так захвачен ею, что буквально схожу с ума! Хочу научиться играть. Лучше поздно, чем никогда... А потому нижайше прошу уступить мне на лето ваш рояль...

Майзельсоны ничего не делали без расчета. "За три месяца можно взять тридцать рублей, – прикинули они. – Это оправдает дорожные расходы".

Договорились, и уже вечером Квачи бренчал в своей комнате на майзельсоновском рояле – тыкал одним пальцем.

...Лето подходило к концу. Вскоре Майзельсонов следовало ждать с курорта. Квачи заторопился, заспешил, призвал Бесо Шикия и пошушукался с ним.

С этого дня Бесо стал пропадать возле музыкального магазина, негромко, с достоинством расспрашивая покупателей:

– Простите, вам не нужен рояль? Срочно продается прекрасный "Беккер", почти новый. Чей рояль? Моего приятеля князя Севериана Дадиани. Это здесь, рядом, на Тбилисской улице...

В конце концов "клюнул" некто Арутинов.

Рояль проверили, послушали, одобрили. Цена?

– Семьсот рублей.

– Четыреста.

– Шестьсот.

– Пятьсот.

– Только из уважения к вам... Когда заберете?

– Сегодня же отправлю в Поти...

Квачи задумался: комбинация завязывалась сама собой.

– Если желаете, я могу отправить инструмент; у меня есть такая возможность.

– Буду весьма признателен. Я и так потерял много времени, хотя бы сэкономлю один день. Что скажешь, Сирануш? – обернулся Арутинов к супруге.

– Это было бы замечательно, дорогой!

– Стало быть, так: вы берете на себя отправку, а вечером встречаемся в гостинице "Франция", я остановился в первом номере. Там рассчитаемся с учетом отправки. А сейчас извольте получить двести рублей задатка. Достаточно?

– Это несущественно. Еще одна просьба, вернее – условие: не надо лишних слов. Мою фамилию в связи с этим роялем не упоминайте. Мне крайне неловко продавать его, поскольку...

– Хорошо, хорошо. Это совсем простое условие. Обещаю вам. Оказывается, вы, грузины, очень щепетильны.

Арутиновы ушли.

Квачи помчался на вокзал.

В тот же вечер "князь Дадиани" посетил Арутиновых в гостинице "Франция".

– Все в порядке, вам просто повезло. При мне упаковали и отправили. Вот багажная квитанция.

Арутинов внимательно просмотрел квитанцию:

– Много ли взяли за упаковку и отправку?

– Пустяки... Сорок один рубль тридцать пять копеек.

Арутинов подсчитал:

– Итого, с меня пятьсот пятьдесят девять рублей и две копейки, если не ошибаюсь.

– Думаю, что вы не ошибаетесь.

– Задаток был в двести рублей. Стало быть, еще триста пятьдесят девять рублей и две копейки. Извольте...

– Все правильно, господин Арутинов. Желаю всего самого лучшего! До свидания!

– Куда вы так спешите? Останьтесь на чашку чая! – пригласила госпожа Сирануш.

– Весьма признателен, но спешу – ждут.

– В таком случае, когда окажетесь в Поти, милости просим. Мы живем против городского сада.

– С удовольствием... Непременно зайду с визитом. Рад нашему знакомству. И не сомневаюсь, что оно к добру. Всех вам благ!

На следующий день в сети Бесо Шикия у музыкального магазина попался некто Сорокин.

– Простите, вы, кажется, ищете рояль? Так вам повезло! Срочно продается замечательный "Беккер", почти новый. Это здесь, рядом... Пойдемте, убедитесь сами, какой превосходный инструмент...

Опять прослушали рояль и сторговались.

– Вы, кажется, не местный?

– Нет, мне везти эту махину в Чиатуру.

– В таком случае можем вам посодействовать...

И тут сошлись без долгого торга, и Квачи опять помчался на вокзал. А вечером принес инженеру Сорокину в гостиницу "Ориант" все необходимые документы.

Бесо Шикия ждал Квачи на улице.

– Значит, так, Бесо, завтра же надо это дело кончать и сбагрить рояль. Нашел?

– Все в порядке.

– Кто такой? Надеюсь, не из местных? Смотри, на купчишку или еврея не напорись, не то...

– Да ладно тебе! Налоговый инспектор по фамилии Герцов. Молодожен, месяц, как женился. Вчера нанял квартиру и теперь мебель покупает.

– Годится...

На следующее утро Герцов – молодой самодовольный чиновник, привел к Квачи команду из шестерых носильщиков и перенес рояль на свою новую квартиру.

В тот же день Квачи Квачантирадзе и Бесо Шикия обрядились в студентов: надели новенькие формы и фуражки, пришедшиеся им к лицу; в собственных глазах, а также во мнении друзей и знакомых такое преображение весьма возвысило их.

По такому поводу в духанах Лаитадзе и Эремо двое суток творилось нечто несусветное: дым стоял коромыслом, вино лилось рекой, в ближних дворах извели всех индеек и кур, револьверная пальба оглушала окрестности; у зурначей полопались щеки, Даниэлька жид, певун из местных, сорвал голос, тарщик, подыгрывавший ему на тари, до крови стер пальцы, шарманка разладилась, двадцать извозчиков загнали своих тощих меринов, а девицы, кутившие вместе с новоиспеченными "студентами", едва стояли на ногах и слезно умоляли отпустить их.

Пьяный в дым, с налитыми кровью глазами Квачи вещал:

– Что? Деньги?! Чтоб никто при мне не заикался о деньгах! Я плачу за все! Завтра утром в десять часов прошу всех ко мне! Там и рассчитаемся. Завтра вы все мои гости: и Эремо, и ты, Даниэл, и друзья, и девицы, и фаэтонщики тоже... Эремо! В воскресенье нас угощает Шикия. Так что готовься, не осрами меня! Даниэлька! А ты прочисть себе горло, чтоб не каркать вороной... Эремо, пью за твое здоровье! – и он произнес в честь толстощекого крепыша Эремо трогательный, сердечный тост, от которого тот прослезился, а пьяная компания с таким чувством бросилась лобызать духанщика, что появились волдыри на его толстых щеках.

Опорожнили погреба, извели запасы и с таким грохотом и пальбой промчались по рассветным улицам Кутаиси, что можно было подумать – враг взломал ворота крепости и, пьяный от победы, ворвался в город...

В ту же ночь из Кутаиси в сторону Хони отъехала коляска. В ней сидели двое молодых людей. Оба были так закутаны в башлыки, что родная мать не сумела бы опознать их.

Коляска с ветерком промчалась мимо духана Лаитадзе. Хмурые молчаливые путники поглубже втянули головы в плечи и понадежней укутались в свои башлыки.

Однако, отъехав на изрядное расстояние, они вылезли, расправили плечи, огляделись и облегченно перевели дух.

– Прощай, Кутаиси! – воскликнул один из них.

– Прощай! – подхватил другой. – Кто знает, увидимся ли!

А наутро старуха Волкова едва успевала открывать дверь.

– Уехали! Уехали, говорят вам! Совсем уехали, совсем!..

Перед домом Эремо Даниэль и Лаитадзе от ярости щелкали зубами, как голодные волки, шарманщики ругались на авлабарский лад, девицы сыпали проклятиями, что же до извозчиков, то, разыскивая Квачантирадзе, они прочесали весь Кутаиси.

Через три дня из Боржоми вернулись Майзельсоны, из Поти поднялся Арутинов, а из Чиатуры спустился Сорокин. Сперва они порознь носились по городу, затем все трое ворвались к Герцову. Сойдясь в гостиной, ухватились за рояль и в один голос возопили:

– Рояль мой! Мой! Мой!

Накричавшись, сели и стали обсуждать положение, предъявляя друг другу свои права и документы. Майзельсон держался спокойней других, подтрунивал, посмеивался.

Кончилось тем, что Герцов еще раз заплатил Майзельсону за купленный рояль; Арутинов ни с чем поехал в Поти; Сорокин, скрипя зубами от досады, поднялся в Чиатуру.

Квачи же все сошло с рук. Его не стали разыскивать, поскольку в стране царил хаос и пострадавшим обошлись бы в копеечку поиски беглеца в необъятной России; для вящей радости им не доставало только бесполезных трат на сыщиков и судейских.

Да и что они могли получить с голоштанного студента?

Ничего не попишешь: все в этом мире держится на расчете и наша жизнь – игра.

Сказ о покупке дома

Примерно в то самое время, когда несостоявшиеся владельцы рояля разъехались восвояси, вдова Волкова получила от некоего Хуху Чичия нотариально заверенное заявление, по прочтении коего ее чуть не хватил удар: глаза у старушки полезли на лоб, язык отнялся и ноги подкосились. Хорошо, что к ней заглянул соседский паренек Лади Чикинджиладзе и привел ее в чувство: старушка беззвучно шевелила губами, пытаясь выговорить что-то. Наконец она уняла дрожание головы, перечитала полученное заявление и опять лишилась чувств.

Некто Чичия писал:

"Седьмого июля сего года я приобрел Ваш дом (расположенный в городе Кутаиси на улице Тбилисской) от Квачи Силибистровича Квачантирадзе, у которого на руках имелась Ваша доверенность, заверенная седьмого июля сего же года кутаисским нотариусом г-ном Анджапаридзе. Кроме того, в тот же день я одолжил Вам по подписанному Вами заемному письму четыре тысячи рублей наличными; оговоренный в письме срок выплаты долга истек первого сентября сего года. В силу вышеизложенного прошу в течение семи дней освободить названный дом, поскольку я сам собираюсь переехать в принадлежащее мне отныне помещение, а также в течение трех дней оплатить долговое обязательство с процентами.

Хуху Чичия.

Самтредия. Хонская дорога.

Дом Пупи Квачантирадзе".

Вечером, собравшись с силами, Волкова добралась до известного адвоката Твичия, к которому ее направил новый постоялец Лади Чикинджиладзе.

Откуда ей было знать, что в тот самый день Твичия обедал в духане Буду Шолия с Силибистро Квачантирадзе, Хуху Чичия и молодым постояльцем вдовы – Лади Чикинджиладзе, который в силу природного мягкосердечия в тот же вечер проводил старенькую вдову к адвокату. Могла ли предположить верующая, простодушная и бесхитростная уроженка Тамбова, что Твичия – адвокат Хуху Чичия и что заявление, повергшее ее утром в отчаяние, было составлено именно им!

Твичия принял вдову исключительно ласково. Сладкие речи, горячий чай, розовое варенье и сочувствующая улыбка смягчили ожесточившуюся было старуху.

После того, как вдова все в подробностях поведала и выплакалась, Твичия надолго задумался, затем сокрушенно вздохнул:

– Мне жаль вас! О, поверьте, мне жаль вас, как родную мать! Но что проку от моей жалости?! Давайте подумаем сообща. Во-первых: вы оказали материальную поддержку анархо-синдикалистам, и если власти узнают об этом, вас или повесят или ушлют в Сибирь. Не волнуйтесь. Успокойтесь!.. Я знаю, что вы дали средства не из убеждений и даже не по своей воле. Но все равно – террористы получили от вас деньги и тем самым укрепили свою преступную организацию. Благодарите Бога, что судьба привела вас ко мне. Другой на моем месте мог не делать из этого тайны, заявить или проговориться где-нибудь и тем самым погубить вас... Один совет я вам все-таки дам – как родной матери и доброму, кроткому человеку: никогда, нигде, никому и ни при каких обстоятельствах не рассказывайте об этом деле. Самое лучшее – унести его с собой в могилу. Не то, повторяю, каторги или виселицы не избежать... Теперь второе: вы передали Квачантирадзе официальную доверенность, то есть, другими словами, право на заклад дома или на его продажу. И третье: вы выдали ему же долговое обязательство на четыре тысячи рублей. Что? Речь шла об одной тысяче? И в письме не была проставлена сумма? У вас есть свидетели? Ах, нет? Тогда это не юридический разговор. А если начнете настаивать, тут же всплывет история с анархо-синдикалистами...

Еще долго опытный адвокат стращал перепуганную старушку, лишившуюся от страха дара речи, и наконец сказал:

– Вот вам мой совет, который я даю по глубокому профессиональному убеждению и из искренней человеческой симпатии. Я знаю этого Чичия. Может быть, мне удастся уговорить его оставить вам хотя бы одну комнату – с обстановкой и занавесками. У вас небольшая пенсия, вы сможете немножко подрабатывать шитьем или другой какой работой, а, по совести, нужно ли больше пожилой одинокой женщине?.. Как родной матери советую – соглашайтесь, иначе останетесь ни с чем, и тогда уж меня не вините... Стало быть, подумаете? Прекрасно!.. Подумайте и приходите с решением. Всего вам доброго... Нет, нет, сюда, пожалуйста... – и он проводил нетвердо шаркающую Волкову до дверей.

На улице подвернулся все тот же Лади Чикинджиладзе, кое-как отвел старушку домой и два дня не отходил от нее.

После долгих молитв, слез и сетований Волкова опять заявилась к Твичия и сказала:

– Я согласна. Только, Бога ради, сделайте так, чтобы у меня остался хоть уголок в моем доме.

Это Твичия уладил быстро и без труда.

Через неделю Силибистро Квачантирадзе продал свою "гостиницу" в Самтредии на Хонской дороге, собрал пожитки и переехал в большой, добротный дом в Кутаиси. Впоследствии он говорил, что "купил его на свои кровные у одинокой вдовы, которую пригрел из жалости, уступив ей чулан под лестницей".

Супруга Хуху Чичия, бабушка Квачи Квачантирадзе – почтеннейшая Нотио в первую же ночь в кутаисском доме ударилась в воспоминания:

– Припомните-ка, что я сказала в тот день, когда наш дорогой Квачико появился на свет! Солнце под короной – к славному будущему, поверженный тополь и рухнувший жондиевский духан – поверженные враги Квачи, пусть лопнут их сердца от зависти! А рубль, что нашел Силибистро, к богатству. Так я сказала девятнадцать лет тому назад, а теперь судите, исполнились мои слова или нет...

Сказ о выборе невесты

Квачи появился на станции Самтредия на рассвете, в четыре часа утра. За ним гуськом следовали Силибистро, Пупи, Нотио и Хуху, уже собравшиеся для переезда в Кутаиси. Сели в буфете и стали пить чай с кексом.

Тбилисский поезд ворвался на станцию под гудки, шипение и лязг. Все засуетились, подняли в вагон Квачины вещи. Обласкали его на прощание, расцеловали, всплакнули, надавали советов. Последним обнял сына Силибистро Квачантирадзе и сказал ему так:

– Что ж, сынок, расстаемся. Теперь у тебя и знаний побольше моего, и умения. Но пару слов я все-таки скажу на дорогу. Ты отправляешься в большой мир. В нем за два дня можешь достигнуть недостижимого, а можешь и сгинуть ни за грош. Потому веди себя очень острожно! В России, как и всюду, народ пестрый, но и там жуликов и пройдох больше, чем порядочных людей... Не забывай родителей и пиши обо всем в письмах...

Все еще раз прослезились и перецеловались. Поезд тронулся. Квачи закрыл глаза.

Проснулся он на подступах к Кобулети. Рассвело. Справа у рельсов раскинулось Черное море – бескрайнее, синее, сверкающее, как зеркало. Поезд то мчался над самым морем, то слегка отклонялся влево. Море глухо рокотало, вздыхало, как сказочное чудище, шипело и хрустело галькой. То по одну, то по обе стороны от вагона тянулась зеленая аллея из высоких папоротников, проносились увитые повителью скалы, поросшие лесами горы, опрятные дачи, ухоженные сады и кущи.

Немолодой студент говорил своим спутникам:

– Вот это гигантское белесое дерево – эвкалипт. Его не любят комары, поскольку не выносят своеобразного терпкого запаха... А вот эти деревья, цветущие розовым,– дэка, или по-европейски рододендрон. Вон те густые и стройные заросли – китайско-японский бамбук, очень полезное растение... Проезжаем Цихисдзири! Для овладения этой крепостью русско-грузинские войска положили в 1871 году уйму народа, но турки так и не сдали ее... А вот и Чаква. Здесь знаменитый Ботанический сад, второй в мире по своему значению...

Квачи с удивлением прислушивался к разъяснениям студента; оказывается, в его родной стране, кроме Самтредии и Кутаиси, было множество неведомых ему удивительных мест и достопримечательностей. Совсем рядом, под боком...

Пассажиры толпились у окон и громко восторгались.

Квачи тоже нравились пейзажи и дачи в зеленых кущах, но он не понимал чрезмерного, почти детского восторга от красот природы и в особенности моря – бескрайнего и грозного. Издали море было красивым, но Квачи сразу же раскусил его, понял, какое оно опасное и переменчивое, с первого же взгляда проникся недоверием и страхом.

Миновав Барцхана, поезд замедлил ход и неторопливо въехал на Батумский вокзал.

Едва выйдя на перрон, Квачи встретил чуть не десяток студентов из Кутаиси. Тбилисцев было еще больше. Перезнакомились, разговорились и пошли смотреть город.

Бродили по опрятным улицам Батуми, его молодому бульвару, гуляли вдоль моря, осмотрели форт Бурунтабие, Азизийский мисгит и к вечеру направились в порт, кишащий лодками, фелюгами и пароходами.

Там же стоял высокий и стройный красавец "Пушкин"; многие пассажиры уже поднялись и прогуливались по палубе. Пароход заселялся, дымил и готовился к отплытию.

Квачи купил билет второго класса и поднялся на палубу.

Вечер был теплый. Море отражало свет электрических фонарей. В порту светились разноцветные гирлянды лампочек, и на черной, как смоль, поверхности воды змеились цветные полосы. Бухту то и дело пересекали лодки, из которых доносились грузинские и русские песни, хохот и смех.