Текст книги "Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе"

Автор книги: Михаил Джавахишвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Ты красивый, но какой-то... какой-то дикий... Погоди, разве можно так сразу!.. Так что я говорила? Что люблю тебя, но боюсь... У-у, боюсь!..

– Почему, моя девочка?

– Не знаю... Боюсь... – и испуганная юница прятала на груди у Квачи свое испуганное лицо и сердце.

– Чем я тебя так напугал?.. Не бойся! Я не разбойник и не кусаюсь... Перейдем-ка вот на этот диван... И приступим...

Перешли и приступили. Квачи и впрямь не кусался, но в его железных руках нежное пухлое тело и тонкие косточки хрустели, стонали, извивались. Затем ужас блаженства бросился в затуманенную девичью голову, обежал ее всю и схлынул к ногам.

***

Прошло две недели.

Квачи дни и ночи проводил в погоне за мадам Ляпош; от такого рвения таял его карман и худел он сам. Страсть к черноволосой француженке неудачливый любовник утолял с маленькой светловолосой Верой.

Однажды друзья решили поговорить с ним, обступили и начали.

Главный "мыслитель" товарищества Лади Чикинджиладзе лениво поглощал четвертую гроздь винограда:

– Я понимаю твое упрямство. Еще бы – не понять! Но и меру знать надо. Послушайся друзей, Квачи, ведь мы желаем тебе только добра.

Чикинджиладзе поддержал Чипи Чипуртанидзе, заслуживший в землячестве прозвища "разведчик" и "глаза Квачи". Чипуртанидзе по обыкновению горячился и сыпал скороговоркой:

– У меня все записано, – тараторил он. – Полный реестр. За эти две недели ты потратил в шантане 723 рубля, на цветы 88 рублей, на извозчика – 145 рублей и на разные подарки – 1242 рубля, итого 2198 рублей. Слыханное ли дело – такие расходы?!

– Слыханное ли дело?! – подхватили остальные.

– Как ты подсчитал мои расходы? – мрачно спросил Квачи.

– За то меня и кличут "твоими глазами", что я все знаю и вижу. Лучше скажи, что ты вытворяешь? Совсем свихнулся из-за этой шансонетки? Да если об этом узнает Силибистро, он не поверит!

– Вот так новость, книа-аз! Как же та-ак? – искренне удивлялся Хавлабрян. – Или ты не мужчина?! Кто же не любит женщин? Я вот тоже люблю, и не только женщин, но мужчин тоже. Чего регочете, дураки! Почему бы и нет: и те, и те христиане. На женщину больше рубля человек не должен тратить. Если красавица из красавиц – от силы трешник. Деньги на баб переводить?! Нет уж, извините! Хоть бы у Чхубишвили поучился: когда у него в карманах не звенит, идет на Дерибасовскую или Ришелье – и любуется. Они там косяком ходят, и одна краше другой. Пристройся и иди следом, как волк за овечьим курдюком. Как наглядишься, меня кликни, закрой глаза и следуй за мной. Дороже трешника не обойдется... Вах, чего ржете, козлы?..

– Эй, возьмись за ум, Квачи!.. Кому подарил кольцо за тысячу рублей? Кому нанял карету? За что выкладываешь каждый вечер по двести рублей на ужин?! Днем и ночью возле нее торчишь – ради чего? Хорошему куску место в миске, а не на полу: там его кошка подчистит. О нас бы вспомнил: вот мы все здесь перед тобой – что ты нам скажешь? – грубовато и прямо бросил ему в лицо Габо Чхубишвили.

Организатор же этого небольшого бунта – Бесо Шикия – помалкивал, уткнувшись в газету.

Квачи было стыдно. Он потел, пыхтел и оправдывался. В конце концов он дал друзьям слово, что отстанет от мадам Ляпош.

Но в тот же вечер опять послал ей цветы и сласти, а за полночь заявился в шантан и до утра горел ярким пламенем.

Нашла коса на камень. Брызнули искры. Коса иззубрилась, а камню хоть бы что!..

Квачи Квачантирадзе был сыном Силибистро из Самтредии, а мадам Ляпош – дочерью Парижа, вскормленная молоком Монмартра, к тому же рядом с ней всегда бельвильский апаш, которого одни звали альфонсом, а другие "котом", и только мадам Ляпош представляла всем как своего мужа.

– Мон мари вьен... Мон мари эт иси... Иль э ля... Мон мари се паш, – испуганно хлопая ресничками, со страхом и трепетом твердила парижская примадонна.

Терпение Квачи иссякло. Он, набычившись, рвался к цели; жаждал, домогался и настаивал на расплате за понесенные расходы.

В последние дни мадам Ляпош то не оказывалось дома, то ревнивый "мари" "приковывал ее цепями". Когда же оба эти препятствия отпали, на пути у Квачи встал ротмистр барон Фондершлипен-Гогенштауфен – воздвигся перед ним как скала. Восьмипудовый верзила с огромными усищами упер руки в бока, выкатил глаза и грозно пробасил:

– Мадам Ляпош приняла в эту ночь мое приглашение... Что? И завтра. И послезавтра, и через два дня!.. Что? Покамест я не сержусь, но уж если вы меня рассердите, вам не позавидуют даже ваши враги. Что? Так-то лучше...

На следующий день Седрак говорил:

– Вах, чтобы тому барону – благословенна мать, которая такого амбала родила – на месяц раньше объявиться! Всеми святыми клянусь, его сам господь нам послал... Аме? Опоздал, говоришь? Ничего, хоть теперь уму-разуму научится!.. Книаз, и после этого не будешь Седрака слушаться? О тебе говорят, что ты человек умелый: стоит мозгами пошевелить, золото само к тебе хоть из Багдада поплывет... Эге-е! Если мы тибе книазем зовем, это не значит, что ты и вправду князь. Ты и поверил?.. Аме? Что? Тыщу рублей одолжить? До такого дошло? Выскребла она тебя? Опустел? Эхе-хе... Ладно, я-то подсуечусь, раздобуду... Да будь у Седрака живьем тыща, он бы в Базазхане духан открыл... Ладно, ладно, вечером увидимся. А теперь пошли, скушаем по шашлыку. Что скажете?

– Пошли! Пошли! – поспешно согласились все.

– К черту! – воскликнул Квачи. – Духан Арутюна лучше этого проклятого шантана! Хватит! Кончено!

– Вот это по мне! Давно бы плюнул на чертовку! Что Арутюн – я больше тебе скажу: у него такие курочки водятся, что твоя мамзель сильно в цене упадет перед ними. Правда, мыльцем и водкой попахивают, но ничего – минут на пять заткни ноздри ватой, и хорош. Сами главни, у них на барона не нарвешься...

Через час все пятеро сидели в сыром и полутемном подвале Арутюна и пели "Мравалжамиэр". Разбавленное гянджинское здесь выдавали за кахетинское. Грязный стол был завален грузинским сыром, соленой тешей, редиской, продолговатыми хлебцами – шоти и свежей зеленью. Рядом, на мангале шипел шашлык. Подвальчик наполнялся едким, пахучим дымком. Арутюн из Сигнахи хлопотал, угощал гостей, пил вместе с ними и обнадеживал Седрака:

– Аме? Маруся и Катенька – говоришь? Сычас придут, да? Час как мальчишку за ними послал. Не скучайте, мои дорогие! Пейте и Арутюну дозвольте с вами выпить... Охо-хо-хо!..

И все-таки Квачи не смог совладать с собой: одурманенный вином и пахнущий "Марусиным" мылом, он на рассвете брел в номера к мадам Ляпош.

В дверях гостиницы торчал все тот же барон.

– Вы к мадам Ляпош? Пожалуйте. Милости прошу! Я вас пропускаю... Что? Идите и попрощайтесь – она сегодня уезжает. Что? Что такое? В таком случае честь имею!.. – и барон не спеша пошел своей дорогой.

– Котик!.. – воскликнула встрепанная мадам Ляпош, открыв двери на стук. – Минутку, котик!.. – и захлопнула дверь.

Квачи глянул в замочную скважину и увидел мужа мадам Ляпош, который, прихватив под мышку подушку, перебегал в другую комнату;

Мадам Ляпош опять открыла дверь, улыбнулась:

– Тебе повезло, котик. Мужа нет дома. Входи, будь смелее...

Когда Квачи проснулся, в комнате не было ни мадам Ляпош, ни ее "мужа", ни их приготовленного к отъезду багажа.

Оделся, вышел. Хотел дать рубль гостиничной прислуге, но не обнаружил в кармане и двугривенного. Собрался с мыслями и припомнил, что вчера положил в карман четыреста рублей, но где их потратил? Этого он так и не вспомнил.

Сказ о конце любви

Вера исхудала, истаяла. Тайна ее любви мучила прямодушную девушку. Квачи не показывался с ней на людях и в доме при посторонних избегал ее, объясняя это тем, что их заподозрят, станут перемывать косточки, приставать с советами... Думает ли Квачи жениться? Разумеется! Что за странный вопрос! Но... Вере придется подчиниться патриархальным грузинским законам, иначе Квачи не сможет переступить с ней порог отчего дома и не получит ни копейки из кошелька своего папаши – Силибистро Квачантирадзе, а кошелек этот оценивается в миллион... Словом, необходимо благословение родителей. Квачи ждет его со дня на день...

Однажды Верочка, не на шутку испуганная, вбежала к Квачи, повисла у него на шее и, трепеща всем телом, прошептала:

– Послушай... Я должна тебе сказать, что... он только что шевельнулся... вот здесь... – и осторожно прижала руку к животу. Она дрожала и льнула к Квачи.

А тот словно одеревенел. Молчал и растерянно моргал.

– Скажи что-нибудь! Что мне делать?

– Погоди... Не торопи, дай подумать...

Он потер лоб. И придумал.

– Здесь мне больше оставаться нельзя. Мы тут оба, как в тюрьме, не можем даже свободно поговорить. Я переберусь на другую квартиру. Ты будешь часто приходить... А появится необходимость – вовсе переберешься...

Эта мысль пришлась Вере по душе.

– Прекрасно! Снимем две комнаты, и пока придет родительское благословение, будем тихонько жить...

На следующий же день Квачи переехал на другую квартиру.

Но теперь никак не удавалось выкроить время, чтобы повидаться с Верочкой без свидетелей и поговорить о будущем, или просто упасть друг другу в объятия, хоть на десять минут забыть свои страхи и заботы в предчувствии грядущего завтра. То Квачи не было дома, то у него сидел Седрак, или Бесо, или Лади, а то и все вместе. Веру встречали приветливо, по-братски, и так же приветливо выпроваживали.

Однажды она пришла в назначенное время, но вместо Квачи ее встретил Бесо Шикия. Усадил за стол и осторожно начал:

– Вера, вы серьезная, умная дегвушка, поэтому позволю себе быть с вами откровенным.

– Боже мой! Что-нибудь случилось?..

– Я должен сообщить вам, что... Квачи получил письмо от родителей.

– Ну? И что же?..

– Вообще-то они согласны и даже рады его выбору, но...

– Но?!

– Одно непременное условие: жениться после обучения в университете.

Вера растерялась, залепетала...

– Я понимаю... Это... это, наверное, правильно... Но ведь я... Что делать мне? Как мне быть эти три или четыре года? Я... Я беременна... и совсем скоро рожу.

– Об этом не беспокойтесь. Квачи будет вас содержать...

– Не знаю... Мне надо подумать... понять...

– Я и говорю: вы умная девушка! – взбодрился Бесо.– Подумайте. Только не волнуйтесь и не порите горячку.

Побледневшая Вера нетвердыми шагами направилась к дверям.

– Да, я совсем забыла: а где Квачи? Почему он сам не сказал мне все это?

– Квачи у своего дяди. К нему приехал дядя. Он и привез письмо...

После этого Вера несколько раз приходила повидать жениха, но не заставала.

Однажды случайно встретила на улице. Схватила за руку, отвела в сторонку и сквозь слезы зашептала:

– Что ты со мной делаешь? Мама все узнала, выгнала меня из дома. Живу у подруги. Мне буквально нечего есть...

– Успокойся. На улице неудобно говорить о таких вещах... Вот, возьми на расходы и приходи в семь часов – все обсудим.

– Я была у тебя раз десять, но не заставала.

– Что делать, дорогая, занят. Но сегодня жду непременно.

В семь часов вместо Квачи Веру опять встретил его друг – на этот раз Чипи Чипунтирадзе: пригласил в комнату, стал приставать – не то шутя, не то всерьез.

– Дался вам этот Квачи! Чем я хуже? Такая красивая девушка может сбить с толку любого мужчину и жить в свое удовольствие.– Все так же – то ли шутя, то ли всерьез, Чипи обнял Веру и притянул к себе. Вера вырвалась. И вдруг у нее началась истерика. Чипи перепугался не на шутку. Кинулся за водой, кое-как привел в чувство.

Однако через две недели землячество объявило, что Вера Сидорова подала на своего соблазнителя заявление.

Квачи призадумался. Спросил:

– Разбирательство будет публичным?

– Разумеется.

– Что ж...

Вечером Квачи обстоятельно поговорил с Бесо Шикия.

– Нет, – сказал Бесо. – На это не пойдут ни Чипи, ни Седрак.

– Что значит – не пойдут! Какие же это друзья. Бросают в трудную минуту! Если упрутся – я уломаю...

В грузинском землячестве шел товарищеский суд. Вера Сидорова путано и бессвязно рассказывала о своей беде, то краснела, то бледнела от стыда и запиналась.

– Сначала все было хорошо, жили душа в душу. А когда я сказала про свое положение, он совсем остыл... Стал избегать меня. Мама узнала, выгнала из дому... Я осталась без куска хлеба. Меня приютили друзья. Но они люди бедные... Скоро ложиться в родильный дом... Как? На какие средства? Я не знаю, что делать, как быть?..– под конец будущая мать Квачиного ребенка и вчерашний предмет его развлечений разревелась, как дитя.

– Что скажете, господин Квачантирадзе?

– Все истинная правда. Вынужден внести только одну поправку: я не знаю, мой ли этот будущий ребенок.

– То есть как – не знаете? Если вы...

– Мне трудно говорить об этом. Но коли эта женщина не постеснялась вынести наши отношения на люди, я вынужден сказать все.

– Говорите!

– Дело в том, что у нее были и другие...

Вера побелела и вскочила:

– Что?! Что ты сказал?.. – голос у нее сорвался.

– Погодите, сударыня,– обернулся к ней Квачи.– Я все скажу. Сперва ответьте на такой вопрос: знаете ли вы Чипи Чипунтирадзе и Седрака Хавлабряна?

– Знаю. Вы сами познакомили меня с ними... Ну и что?

– А то, сударыня, что эти молодцы чаще ходили к вам, а не ко мне. И вы также захаживали к ним. Теперь я замолкаю, господин председатель. Об остальном можете расспросить свидетелей.

– Аме, земляк-джан, господин председатель? – начал свои показания Седрак Хавлабрян. – А как же? И я к ней ходил, и она захаживала... Аме? Стыдно говорить об этом, но совесть не позволяет подтвердить клевету: обязан сказать правду... Да, было, все было... Когда? Да месяцев восемь с тех пор...

То же самое повторил Чипи Чипунтирадзе – спокойно и беззастенчиво.

Вера Сидорова помертвела. Потом замолотила маленькими кулачками по столу и, задыхаясь, закричала:

– Неправда! Неправда!! Неправда!!! – ее крики смешались с истерическим смехом. Она захлебнулась и рухнула на руки подруге.

На этом разбирательство дела закрылось.

Победитель Квачи вместе с преданными друзьями отправился в знакомый духан.

Там их ждал духанщик Арутюн, шашлыки, теша, зелень и кисловатое ганджирское вино, выдаваемое за кахетинское.

Сказ о разорении и самшитовой ложке

Квачи приходилось туго. Очень туго. Деньги иссякли. А вместе с ними ослабло влияние. Друзья не толпились вокруг, как прежде, не льнули и не славословили. И женщин заметно поубавилось. В долг давали все неохотней. Портной, башмачник и прачка в один голос жаловались на обстоятельства и трудности жизни. И скоро он окончательно оказался на мели. А что Квачи без денег? Рыба без воды, орел без крыльев, скакун без ног.

В конце концов нужда заставила его обратиться к отцу.

В ответ из Кутаиси пришло восемнадцать рублей денег и столько же страниц упреков и поучений...

Обыкновенно силибистровский отпрыск обедал в ресторане гостиницы "Европа".

Как-то он незаметно сунул в карман серебряную ложку и вышел.

Тот же прием повторил и на второй, и на третий день.

Ресторатор был вне себя. Собрал официантов и строго-настрого наказал:

– Каждый день пропадает столовое серебро. Вор или среди вас, или среди посетителей. Если в три дня не найдете, всех рассчитаю. Ступайте! – и вычел стоимость убытка из заработка официантов.

В тот раз Квачи совсем обнаглел: отобедав, взял серебряную ложку и на глазах у официанта положил в нагрудный карман.

Обрадованный официант бросился к хозяину ресторана.

За это время Квачи передал ложку Бесо Шикия и шепнул:

– Уходи и смотри, что я устрою этому недоумку.

Хозяин ресторана послал служащего за полицейским, а сам с деланной почтительностью цодошел к Квачи и попросил:

– Сударь, нижайше прошу на минуту в мой кабинет.

Когда же в кабинете появился полицейский, хозяин ресторана как медведь набросился на Квачи:

– Вор! Бандит! Ты крадешь ложки, мошенник! Сейчас же обыщите этого негодяя! Он украл у меня десять ложек. Вот и сейчас в этом кармане у него моя серебряная ложка.

Квачи вытерпел фонтан брани и оскорблений, затем обернулся к полицейскому:

– Обыскивайте. Пожалуйста, я согласен.

Полицейский, извинившись, принялся за обыск и... извлек из нагрудного кармана самшитовую ложку.

Владелец ресторана, выпучив глаза, пялился то на Квачи, то на полицейского, то на своего официанта.

Между тем Квачи расположился в кресле, закинул ногу за ногу и с достоинством оборотился к полицейскому:

– Прошу сейчас же составить протокол, А вас,– он обернулся к хозяину ресторана,– за гнусную клевету я упеку в тюрьму.

Владелец ресторана схватился за волосы и простонал:

– Зарезал, негодяй! Зарезал!

– И это занесите в протокол! – сказал Квачи.

– О чем вы? Какой протокол! – воскликнул владелец ресторана и гаркнул на сгрудившихся в кабинете официантов.– Убирайтесь сейчас же, тупицы! – когда все вышли, он вырвал протокол из рук полицейского, изорвал его и вкрадчиво попросил: – Не надо изводить бумагу, скажите сразу – сколько?

Квачи отрезал так же коротко:

– Три тысячи.

И начался торг. Базар. Хозяин ресторана начал с пятисот и добравшись до тысячи, застрял надолго. В конце концов сошлись на полутора тысячах. Квачи взял деньги, отнес домой и бросил на стол перед изумленным Бесо.

– Вот! Эти деньги – из ничего. Одна самшитовая ложка и моя сообразительность принесли тысячу пятьсот рублей. Нужда заставила, не то и три тысячи отхватил бы...

Бесо в подробностях поведал друзьям историю самшитовой ложки. Поднялся шум, хохот. Некоторые вызывались повторить подвиг Квачи – разумеется, в другом ресторане. Затем стали выяснять финансовые отношения – сводить счеты. Хавлабрян потребовал свои с процентами и должок духанщику Арутюну; Чикинджиладзе взял сто рублей, Чипунтирадзе – двести. Бесо Шикия едва уберег пятьсот рублей. Да и те растаяли за две недели.

В этот раз на помощь пришел Седрак: принес толстую пачку новеньких купюр, но при этом так дрожал и испуганно шарил глазами, что Квачи невольно рассмеялся.

– Вот, книаз-джан, только осторожно, не то сам погибнешь и меня потянешь. В большом магазине и в хорошем ресторане не разменивай. Ходи среди мелкой сошки: где семечки купи, где папиросы, или на извозчике прокатись...

Квачи в два дня обменял полученные деньги, но при этом чуть не попался: в двух местах ему вернули купюры.

Седрак перепугался не на шутку.

– Говорил – не ходи в хорошее место. А ты в кофейне Фанкони стал расплачиваться. Все! Больше нету. Нету, говорю!

Квачи глянул было на него орлом, но тут же понурился:

– Выручай, Седрак!..

– Что? Выручить, говоришь? Так и быть, выручу, как брата. Но знаешь, что скажу, книаз-джан? Опасное дело плохо кончается. Давай, какое-нибудь чистое ремесло изучай. Ты человек башковитый. Я так думаю, что для тебя лучше маклерства занятия не найти, прямо по тебе выкроено. Есть одна мысля, только послушай.

Сказ о том, как Квачи был агентом

Через два дня Квачи уныло тащился от магазина к магазину, от дома к дому, переходил из квартиры в квартиру. И повсюду болтал, болтал без умолку, без роздыха, без пауз. На исходе мая он уговаривал купить печи «Гелиас» новой системы. Расхваливал свой товар, приукрашивая и преувеличивая его достоинства, и читал покупателям популярные лекции по термохимии.

– Минутку... Послушайте, пожалуйста... Я прошу только одну минутку вашего внимания... Вот сюда вы наливаете керосин... это приподнимаете, а это опускаете... Полтора литра керосина отогреют вам пять комнат...

– Спасибо, сударь! У меня во всех комнатах прекрасные камины... Да и какие печи в мае месяце!

– Минутку! Выслушайте, пожалуйста... Подарите мне еще пять минут... Посчитайте экономию...

За неделю он продал-таки пару печек.

И наконец постучался к некоему Хопштейну.

Они схлестнулись не на шутку – поистине, поединок достойных соперников. Хопштейн был категоричен; наотрез отказался покупать "Гелиос", даже взялся за шапку, всем видом изображая, что собирается уходить, и закричал:

– Не хочу, вам говорят! Я сказал – не хочу!

Однако и Квачи заартачился: не обращая внимания ни на шапку Хопштейна, ни на его возмущение стал нахваливать свой товар.

Хопштейн убежал в другую комнату, Квачи последовал за ним.

Хопштейн взялся за газету, Квачи терпеливо ждал.

Наконец Хопштейн устал, сломался, спросил:

– Сколько вам причитается?

– Семнадцать рублей и двадцать пять копеек.

– Получите, только оставьте меня в покое.

– Вот квитанция. Всего вам доброго!..

Хопштейн догнал его на лестнице.

– Минуту, молодой человек! Мне нужно сказать вам несколько слов... Пожалуйста, вернитесь на минуту... Вот так, присаживайтесь... Теперь вы послушайте меня. Этой кошке больше проку от этой книги, чем мне от вашей печки. Не присылайте мне ее, не надо. Поставьте у себя, продайте, выбросьте или подарите беднякам. Еще никому не удавалось всучить мне такое ни к чему не пригодное барахло. Честь и хвала вашему напору и решимости! У вас прирожденный дар агента. Вы что-нибудь смыслите в страховании? Нет?.. И не надо! Через час все узнаете. Слушайте меня внимательно: я – страховой инспектор, служу в "Саламандре". Это самое крупное страховое общество в России... Сто миллионов исходного капитала, десять миллионов ежегодной прибыли... Номинальная стоимость акций – сто рублей, биржевой курс на сегодня – триста сорок один рубль. Вот, взгляните в газету: "Саламандра" в состоянии скупить все – "Россию", "Якорь", "Северное общество", "Волгу" и "Москву"... Я назначу вас агентом по страхованию жизни и от несчастных случаев... Будете работать из комиссионных... Некоторые наши агенты заколачивают в месяц до двух тысяч рублей... Да, да! Сейчас объясню вам правила и технику страхования...

В тот день Квачи пообедал у Хопштейна, затем получил еще один урок и с тарифами, плакатами и таблицами вернулся домой.

Хозяин квартиры, моряк Кулидис, оказался дома.

– Как? Вы до сих пор не застрахованы?.. Моряк и не застрахован! Вас на каждом шагу поджидают опасности... Вот и прекрасно: если проживете, получите свои деньги с приростом. Страхование – единственный способ накопления капитала. Будете ли живы или умрете– в любом случае вы в выигрыше: умрете с легким сердцем, ибо вашей вдове и детям не придется побираться. Не слушайте других! Более того, вы должны подать пример всем прочим! В Америке застраховано 99,7 процента населения, в Англии 97,9 процента, в Германии– 94,8 процента, а в России – 0,01 процента. Это еще один пример нашей темноты и непросвещенности! Нет, сударь мой, судьба послала меня в вашу семью, как ангела-хранителя, и я не отстану, пока не застрахую вас... Торопитесь? Ничего, сейчас нет дела важнее... Нет денег? Тоже не беда. Для начала довольно и ста рублей...

Квачи за полчаса обработал Кулидиса. Того самого Кулидиса, за которым другие агенты гонялись годами.

Он впивался в жертву мертвой хваткой и не отпускал до тех пор, пока не вписывал в свой реестр.

С утра до вечера Квачи хлопотал и мельтешился. Одних запугивал возможной смертью, других завлекал возможной выгодой, писал заявления и выписывал квитанции, собирал деньги, вручал страховые полисы и попутно поносил конкурирующие фирмы и соперников-агентов.

– Общество "Россия"? Не сегодня-завтра прогорит. "Волга"? Уже обанкротилась... "Москва" не выплачивает страховки... Агент Карпов? Да это просто вор... Кацман? Мошенник и плут! Сихович? Растратчик!.. Не доверяйте этим шаромыжникам!

Всюду свой, со всеми накоротке.

– А-а-а, князю Наполеону Аполлоновичу наше почтение! Как живаете? Что нового? Милости просим, князь! Окажите честь...

И Квачи оказывал честь – то Петру, то Павлу, то обедал у Ивана, то ужинал у Сидора, то кутил с Кузьмой и месяца через два оправился, похорошел и заважничал по-прежнему.

Завел с десяток субагентов, нанял извозчика, вернул долг Седраку и запряг в работу своих дружков.

Но оставалась одна забота, одна неутихающая боль: глодала и мучила мысль о том, что у него так и не появилось лишних денег...

– Почему вы сами не застрахуетесь? – спросил его как-то Хопштейн.

Квачи призадумался, сосредоточился и сам спросил себя:

– Действительно, почему бы не застраховать Силибистро?!.

С того дня в голове у него забурлило, как в котле на сильном огне.

Сказ о страховании жизни и дома

Квачи по-прежнему рыщет по городу; рыщет и думает, прикидывает и мозгует.

Обмозговал, продумал, взвесил и написал:

"Дорогой отец!

Мой добрый Силибистро!

Заполни правильно печатный бланк, что посылаю вместе с письмом. Ты страхуешься на десять тысяч рублей. Причину не спрашивай. Скоро приеду и все объясню. В Кутаиси есть агент "Саламандры" Володя Шаридзе. Ступай прямо к нему, и все сделает он как надо. Скажи, что Квачи, то есть я, тоже агент "Саламандры", чтоб никаких комиссионных с тебя не брал. Посылаю триста рублей. Сто передай агенту, сто истрать на себя, а остальное отдашь ему, когда получишь полис из Петербурга. Как только полис придет, телеграфируй коротко: полис получил. Тогда я приеду и проверну все остальное. Смотри, не перепутай ничего и делай так, как я пишу. Кроме этого, срочно застрахуй в "Московском обществе" оба наших дома – на максимально большую сумму. Не мне тебя учить. Верю, справишься и спроворишь все в лучшем виде.

Обо мне не беспокойся, я живу хорошо.

Очень рад, что ты наконец выхлопотал себе прапорщика. Конечно, ты заслуживаешь большего, но ничего – все еще впереди. Я там малость задолжал Эремо, Лайтадзе и Даниэльке. Передай всем привет от меня и скажи, что Квачи скоро приедет и расплатится.

Ну, смотри, отец, не спутай чего-нибудь!

По ночам часто плачу оттого, что до сих пор не повидал тебя и моих дорогих и любимых Пупи, Хуху и Нотио. Целую всех крепко! Если судьба на моей стороне, возможно, перевезу вас из убогого Кутаиси в Тбилиси. Молитесь Богу, и он нам поможет!

Твой сын Квачи.

P. S. Сообщи, жива ли вдова Волкова, у которой ты приобрел дом.

Никому не говори о моем возможном приезде.

Твой Квачи".

Одновременно Квачи вручил Хопштейну заявление о том, что он – Квачи Квачантирадзе желает застраховаться от несчастного случая на сумму в двадцать тысяч рублей.

– А жизнь не думаете застраховать?

– Нет, я еще молод. А несчастный случай возможен в любом возрасте... Мне столько приходится ходить и ездить – мало ли чего...

Через две недели ему пришел полис из Петербурга.

А вслед за ним и телеграмма из Кутаиси;

"Полис получил. Силибистро".

Вскоре после этого Квачи объявил друзьям, что его отец Силибистро заболел и он завтра же уезжает в Кутаиси.

Квачи и Бесо поспешно поднялись на пароход и через пять дней были уже в Кутаиси, в том самом доме на Тбилисской, где Квачи провел свой последний гимназический год и который "очень дорого обошелся" его отцу и деду.

Что тут началось! Мать Квачи, чувствительная Пупи, от радости почти лишилась чувств; постаревшие Хуху и Нотио прослезились; один только Силибистро важничал и пыжился, поскольку его жирные плечи украшали прапорщицкие эполеты.

Утолив первую радость встречи, Квачи, Бесо и Силибистро удалились в кабинет и долго шушукались там.

Замысел обсуждали три дня. Квачи заучил наизусть оба отцовских полиса – на жизнь и на дом. Он был очень доволен, что дом ценой в четыре тысячи Силибистро умудрился застраховать на десять тысяч.

На четвертый день по приезде сына Силибистро не смог подняться с постели: он жаловался на боли в животе и в груди.

Прошло еще две недели.

Врачи находили у Силибистро то малярию, то желудочные колики, то диабет, то рак.

– Как можно доверяться местным коновалам! – стонал Силибистро.

А члены его семьи подхватывали:

– Слава Богу, приехал Квачи, он отвезет отца в Тбилиси...

Квачи с Бесо за это время тряхнули стариной – вспомнили и толстощекого Эремо, и добряка Лайтадзе, и жида Даниэльку; не забыли ни Буду Шолия, ни его благочестивую супругу Цвири. Впрочем, самого Шолия Квачи не застал, чему ничуть не огорчился; что же до Цвири, то она от радости буквально не устояла на ногах.

Вдова Волкова, узнав о приезде бывшего постояльца, заперлась в своем чулане и, пока тот куролесил по Кутаиси, молилась и постилась. Старушке было так неловко и стыдно, она так избегала Квачи, словно сама обманула, разорила и ограбила его, лишив на старости лет пристанища...

Спустя еще три недели ослабевшего, впадающего в забытье Силибистро тепло закутали и повезли в Тбилиси.

Там, в Дидубе, Квачи снял затерянный в овраге трехкомнатный домишко и на следующий же день приступил к делу.

Он шастал по городу, зыркал глазами, принюхивался, прислушивался, выведывал и уточнял. Наконец взял след.

В один прекрасный день заявился к восьмидесятилетнему старику русскому, из чиновников.

– Вы хозяин этого дома?

– Да, я.

– У вас живет Ованес Шабурянц?

– Это мой дворник. Он очень болен.

– Болен? Что с ним?

– Уже две недели как его расшиб удар. Отнялась левая сторона и язык.

– Боже мой, какая жалость! Почему я не узнал об этом раньше, может быть, мне удалось бы ему помочь. Не удивляйтесь, мы с ним давние друзья. Однажды, много лет назад, я тонул по неосторожности и Ованес спас меня... Потом мы надолго потеряли друг друга. А на днях я случайно узнал, что Ованес служит у вас.

– Вы сделаете божеское дело, если присмотрите за ним. Он одинок, как перст. На всей земле нет никого, кто приютил бы больного. Он ведь бежал из Турции...

– Знаю, знаю, он армянин из Вана... Его семью уничтожили турки... Боже мой, Боже мой, как жаль, что я опоздал! Ради Бога, покажите мне моего несчастного друга!

– Пойдемте. Я, сами изволите видеть, в таком возрасте, что кто бы за мной присмотрел... Все собираюсь сходить в больницу и уговорить их забрать несчастного Ованеса...

– Нет, нет, не делайте этого! Я присмотрю за ним. Раз уж судьба предоставила мне воздать за спасение, я не отступлюсь...

В темном, сыром и смрадном подвале они подошли к прикрытому лохмотьями недвижному телу.

– Бари луст, Ованес! Узнаешь? Нашел я тебя... С трудом, но нашел. В тот раз ты меня спас от смерти, теперь мой черед. Долг платежом красен! Лучше бы тебе ко мне перебраться... Не бойся, недельки через две поставим тебя на ноги... Ну-ка, где его паспорт?

Привели носильщиков. Потрясенного, безъязыкого Ованеса вынесли, усадили в пролетку и повезли.

Все трое остались довольны – и Квачи Квачантирадзе, и старик русский, и Ованес Шабурянц.

В тот же день Квачи пригласил врача.

– Доктор! Ради всего святого, доктор! Помогите! Какое несчастье! За что, за что мне такое наказанье! – причитал Квачи со слезами на Глазах.

– Успокойтесь, сударь. Успокойтесь и расскажите все по порядку: как? когда? Кто этот больной?

– Это мой отец, Силибистро Квачантирадзе! Месяц назад мы переехали в Тбилиси. Он был вполне здоров, ни на что не жаловался, никаких признаков... Потом... Может быть, вы помните, десять дней назад на базаре взорвали бомбу...

– Как же, как же! Прекрасно помню.

– Так вот: мы с моим несчастным отцом, как нарочно, оказались на месте взрыва. Бомба взорвалась чуть ли не у наших ног. Один Господь ведает, как мы уцелели. Тут же взяли извозчика и уехали со злосчастного места. И вот с той минуты до сегодняшнего дня отца трясло и знобило. Я порывался пригласить врача, но отец не разрешал; за всю свою жизнь, говорит, не обращался к врачу и сейчас не стану. Особенно из-за каких-то террористов... А сегодня, вроде ни с того, ни с сего у него вдруг все отнялось – и рука, и нога, и язык. Господи! Почему я только жив!