Текст книги "Ход кротом (СИ)"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)

Вот почему крестьяне живут впроголодь, и вот почему никаких социальных экспериментов не приемлют: нет у них ни малейшего резерва. Вообще. Совсем. Ни копеечки, ни полушечки. Засуха, не приведи господь, недород – и все. Село целиком уходит «в кусочки», побираться. Ну или в кабалу к богатым селянам. Им и дочерей продавали, и сыновей, еще и упрашивали взять. Пусть насилует каждую ночь, пусть волосья на висках дерет – зато кормит.

А вы думали, почему народ соседей раскулачивал истово, с душой и выдумкой? Почему старост и «заможных» на колодезных журавлях вешали гроздьями? Потому что большевики разнарядку выкатили? Ага, с мягким знаком. Царь вон выкатил продразверстку – и где теперь тот царь?

В Екатеринбурге теперь тот царь, в Ипатьевском доме, ждет решения ревкома. А мы вынимать его летим, потому как живой царь полезней трупа. Три цепеллина глотают километры, плывут внизу облака. Полусутки лету, можно немного и поразмыслить о будущем.

Так вот, царская Россия, святая Русь – страна крестьянская. Там крестьян поболее миллиона. Если совсем точно, из ста человек восемьдесят пять – хлеборобы.

Теперь понятно?

В России просто нет горняков и металлистов, катастрофически мало железных дорог – что и понятно, ведь уральское железо с еще Демидовских заводов при пересчете на всю русь-матушку растворяется до гомеопатических концентраций, как жалкая цистерна водки в батальоне.

Нет конструкторских школ – ни танковых, ни автомобильных, ни двигательных. Что там танковых: русские гармошки до войны везли от немцев. Самовары закупали в Прекрасной Франции. На Путиловском заводе заложили броненосец – десять лет ваяли. Точно как тот козел на крыльце Храма Христа Спасителя говорил: есть настроение – работаем. Нет настроения – закусываем.

Хочешь, организуй тресты, а хочешь – сразу «Великую и всемирную торговлю воздухом для тихоокеанских подводных лодок.» Технологии передавай хоть насыпом с горкою: реализовать их некому и нечем. Вот сколько в танке… Ладно, в тракторе хотя бы – подшипников? А сколько в России подшипниковых заводов?

Ровно один: Русское акционерное общество «Шарикоподшипник СКФ», основатель Эмануэль Нобель. Да, племянник того самого, премиального Нобеля. Ну, европейскую часть страны подшипниками как-то где-то… А за Уралом?

А за Уралом голь на выдумки хитра. Берут мужички дерево дубовое или там лиственницу сибирскую, плотную, тяжелую. Вкладыш вырезают, щедро пропитывают дегтем или скипидаром – вот он подшипник скольжения. Сколько-то простоит, хоть и люфт, конечно, зверский.

Зато без единого гвоздя!

Как тебе такое, дорогой двадцать первый век?

Честно говоря, пес его знает за двадцать первый век. Информация из будущего, наконец-то, начала поступать исправно. Только вопрос появился: мое ли это будущее? Как отразятся на нем сегодняшние эксперименты?

Вот мы с Нестором Ивановичем посла немецкого спасли – а ну как он страшнее венского акварелиста выйдет? Может, барона фон Мирбаха и вовсе спасать не стоило?

Чего проще: глянул в будущее – как оно изменилось? Может, в результате всех моих трепыханий не то, что Союз уцелеет, но на его-моей палубе Громыко и Горбачева в пионеры принимать будут? А может, напротив, лопнет все еще в сороковых годах, потому как разлакомится здешний народ моими подсказками, да и сам думать разучится, да и заборет его бесноватый фюрер? И даже не заложат линкор «Советский Союз», и понемногу превращусь я в бесплотную тень, в «полупрозрачного изобретателя»… Бр-р-р, нафиг такие мысли.

Беда в том, что посмотреть в чужую Вселенную физика не велит. А в моей Вселенной будущее уже туманно. То ли «бабочка Бредбери», то ли «резиновая лента Андерсона». В первом случае изменения нарастают лавиной, во втором затухают, приходя к некоей генеральной линии. Все хорошо, но который из двух случаев мой?

Сам же я ввел понятие «времени», понятие движения от будущего в прошлое, и теперь скользить по квантовой струне уже не так просто, как на заднице по перилам. Да и долбануться в конце пути можно покрепче, чем копчиком о каменный пол. В моей эпсилон-окрестности все видно и предсказуемо, а дальше только запросы гонять по выделенной струне созданного еще там, под Фолклендами, поисковика. Прочее – туман…

Вот, значит, почему на бескозырке надпись «Туманный флот»?

Именно.

Я суперлинкор Туманного Флота. Уж кому бы хныкать, не мне точно. Тем более, что уже и некогда сопли размазывать. Пора слезать в гондолу и проводить инструктаж: Екатеринбург на горизонте. Час-другой, и город уже поплывет внизу. На боках цепеллинов немецкие кресты, как бы не обстреляли нас от полноты чувств. Поэтому сперва высаживают моего аватара – Корабельщика – и двигается он прямиком в здешний ревком. Как во многих городах, революционный комитет Екатеринбурга занял здание бывшей городской думы, так что его несложно будет найти.

Вообще-то про наш Особый Воздушный Отряд местных ревкомовцев должны были телеграммой предупредить. Но лучше сперва ножками проверить. Мало ли, чего там разобрал и за кого нас принял дежурный телеграфист.

* * *

Дежурный телеграфист в Главпочтамте на Главном проспекте (так и назывался без изысков: «Главный»), в доме номер сорок два, принял сперва телеграмму из Ярославля о необходимости немедленно казнить царя ввиду начатого сильного наступления англичан по Северной Двине и опасности попадания царского семейства в руки восставших чехов.

Буквально тотчас пришла телеграмма из Москвы о том, что царя необходимо в целости и сохранности передать Особому Воздушному Отряду, а самому этому отряду оказать наивозможную помощь провизией, химическими реактивами и вообще всем, в чем окажется нужда.

Телеграфист, как и весь Екатеринбург, симпатизировал эсерам. Поэтому телеграмму из Москвы дежурный положил якобы в спешке на край стола, откуда ее скоро столкнули на пол и стоптали в ничто пробегающие рассыльные. На главном почтамте Екатеринбурга стоял уже не писклявый аппарат с ручным ключом-”молотком», изобретенным еще Морзе, а вполне современный аппарат Бодо, выдававший ровную ленту с буквами. Эту-то ленту дежурный телеграфист разрезал по разметке, наклеил на бланк, пришлепнул собственной печаткой и отдал рассыльному лично в руки:

– Ревком, немедленно!

Рассыльный козырнул, выбежал наружу и, улучив мгновение, заглянул в телеграмму. Хмыкнул, свистнул коня, взлетел на седло и отъехал в сторону плотины через Исеть, где Главный Проспект пересекал реку. Но вот через плотину рассыльный не погнал, а поворотил направо, по Тарасовской улице-набережной. Затем еще раз повернул в тихий Почтовый переулок – здесь почтамт размещался раньше, и если бы кто потребовал от гонца отчета, рассыльный бы сказал, что едет в старые конюшни почтовой службы за запасным трензелем или там потником. Не доезжая тех конюшен, гонец остановил коня, слетел через гриву и требовательно забарабанил в окно невысокого домика под черной тесовой крышей, ничем особо не выделяющегося среди окружения.

– Телеграмма для господина Асламова!

Немедля отворилось окошко и важную телеграмму схватила загорелая жесткая клешня забайкальского казака. Гонец подождал совсем немного, пока телеграмму в доме переписывали, затем получил ее обратно с тяжелым желтым кругляшом. Золотой империал отправился в потайной кармашек на поясе. Гонец с телеграммой теперь уже без обмана развернул коня, вылетел галопом на перекресток. Затем направо, по плотине, затем налево и вниз, вдоль реки, до самого Покровского проспекта, а там до угла Дубровинской улицы.

На углу Дубровинской, в доме бывших купцов – кто бы мог подумать, братьев Дубровиных, – с одна тысяча восемьсот второго года и размещалась городская дума, год назад же разместился ревком. Революционная власть пришла в Екатеринбург без особенных перестрелок, так что здание нисколько не пострадало.

Гонец оставил коня прямо на площади, вбежал в широкие двери, в центральный зал, размахивая телеграммой и крича:

– Срочная! Ярославль!

* * *

Ярославль на карте человек отметил карандашной точкой. Человек служил не первый год, и понимал прекрасно, что любая бумага может запросто попасть в не те руки, а потому излишние подробности…

Излишни.

– Ваше благородие! – вполголоса доложился забайкалец. – Все собраны.

Человек поблагодарил кивком, сложил карту, убрал в нагрудный карман жилета, запахнул тужурку. Ярославль не близко к Екатеринбургу, ан проклятые революционеры уже засуетились. Как пить дать, сегодня же этот их опереточный ревком издаст постановление о казни. Дней пять назад гонец передал еще телеграмму, от Коломенского районного комитета партии большевиков, датированную третьим июля. Дескать, местная партийная организация «единогласно постановила требовать от Совнаркома немедленного уничтожения всего семейства и родственников бывшего царя. В случае отказа решено собственными силами привести в исполнение». Бог им в руки ползти сюда от Коломны, но тенденция, господа, тенденция, что ни говори, настораживающая. Еще подождать – и впрямь, как визжит на митингах иудушка Троцкий, нечего сделается терять, кроме своих цепей…

– Господа! – выйдя в зал скромного домика, человек ничего разжевывать не стал. План давно был готов, обсужден и оговорен. Лошади с крытым возком ожидали в Суконной фабрике, черта лысого там найдут революционеры.

А и немного собралось офицеров-монархистов. Буквально, по пальцам пересчитать можно. Полковник, два капитана, шесть поручиков; трое братьев-казаков, бородатые забайкальцы. Несколько молодых людей, примкнувших уже здесь, на Урале – глава заговора смотрел на них свысока и не доверял ничего серьезного, боялся, что среди них есть агент большевиков. Или, что куда хуже, левых эсеров: весь Урал и большая часть Сибири поддерживает их, не большевиков. На что большевички неприятны, эсеры вовсе бешеные. Говорили, их фурия Мария Спиридонова упрекала на съезде самого Ленина: «Распустил царей и подцарей по украинам, крымам и заграницам, только по настоянию революционеров поднял руку на Николая Романова, да и того всего лишь арестовал, а не повесил».

С другой стороны, есть в отряде эсеровский агент или нет – положиться особо не на кого. А все потому, что прочие радетели Белого Дела вовсе не за монархию стоят. Случалось, даже судили своего же брата-белогвардейца за монархизм. Дескать, отрекся царь – и черт с ним, более ненадобен!

Только русский казак дважды не присягает. Царь ответчик только богу, не людям судить его. А без царя дом разделенный не устоит, это еще в Библии сказано… И войсковой старшина забайкальского казачьего войска, Ксенофонт Михайлович Асламов, решительно поднял правую руку:

– Господа, пришел наш час. Вот перехваченная телеграмма… Вижу, все прочли. Все понимают, что более некуда откладывать. Выступаем, с богом!

– За Веру, Царя и Отечество! – у старшего из бородачей-забайкальцев как-то получилось выговорить все слова с больших букв. Собравшиеся перекрестились, надели кепки, фуражки, отряхнули штатские одежки: у кого что. Залязгали составлеными у стены винтовками, защелкали затворами, сноровисто вталкивая патроны из обойм. Глава заговора вынул фальшивый чекистский мандат и прямо так, с бумагой в руке, возглавил выстроенный в переулке небольшой отряд.

Вышли на Воздвиженский проспект и зашагали маршем, в ногу, до Воздвиженского переулка – Ипатьевский дом располагался на углу переулка и проспекта, краем выходя на Воздвиженскую площадь, посреди которой возвышался купол Воздвиженского, понятно, собора. Войсковой старшина с досадой отметил, что в ту сторону как-то многовато для заутрени собирается народу.

Поглядев случайно на небо, Асламов обмер и встал. Отряд послушно повторил движение и тоже замер в остолбенении. Прохожие тому нисколько не удивились: весь город глядел в небо.

В небе, прямо на Воздвиженскую площадь, опускались три цепеллина – точь-в-точь как на открытках и в синема-картинах. Руки заговорщиков сами собой потянулись к оружию: все узнали черные немецкие кресты на боках цепеллинов.

Асламов опамятовался первым:

– Слушать меня! Все отлично удается. Живо, пока все в небо смотрят. Скорым шагом… Арш!

Отряд подошел к Ипатьевскому дому; из дома Попова напротив, где помещались охраняющие красноармейцы, выбежал комендант Авдеев. Ему войсковой старшина сунул фальшивый чекистский мандат и фальшивый же приказ, написанный поутру собственноручно: царя с семейством и сопровождающими его лицами передать в распоряжение ревкома.

– Кончать будем суку, – перекосившись лицом, процедил заговорщик. – Вот список с телеграммы, сама она в ревкоме.

Авдеев прочитал телеграмму от лидера Ярославских эсеров Бориса Савинкова, присвистнул:

– Крепко взялась англичанка… Как думаешь, товарищ, до Вятки дойдет?

Асламов только плечами пожал:

– Грош цена всем думаниям нашим, знать надо. Товарищ, не задерживай, у меня приказ. Вон уже и наш возок…

Чекист понимающе ухмыльнулся, и вдруг вынул наган – бойцы-заговорщики не заметили движения за широкими спинами – большим пальцем оттянул курок; Асламов еще успел подумать: силен, черт! Наган еще новенький, пружина тугая… Тут чекист нажал на спуск и войсковой старшина умер.

– Тревога! – заорал Авдеев. – У них бумаги фальшивые! Телеграмма на бланке должна быть! Бей их, парни!

Парни в окна дома Попова выставили сразу несколько винтовок, но заговорщики не стали дожидаться развязки. Покатившись кубарем кто куда, свалили Авдеева – упавшее тело казацкого старшины больше не прикрывало его. Кто-то шарахнул из маузера очередью, и красногвардейцы, опасаясь пулемета, пригнулись.

– Разом!

Заговорщики подскочили к высокому дощатому забору Ипатьевского дома, в упор застрелили глупо высунувшегося караульного, вскочили в калитку. Редкая цепь часовых вдоль забора и в садике только еще поднимала длинные винтовки – мосинка даже пристреливается со штыком, так же и носится – поэтому заговорщики с короткими стволами оказались быстрее.

Принявший командование после убитого казака полковник вбежал в дом:

– Ваше Величество! Перехвачена телеграмма о расстреле вас и всех людей с вами! Идемте, у нас возок и кони! Где угодно лучше, чем здесь!

В подтверждение слов его снаружи шарахнул залп, загремела под ним железная крыша, полетела штукатурка. Затем гулко ударили три… Четыре… Пять! Больше гранат у заговорщиков не нашлось; все найденное сейчас полетело в окна дома Попова, частью истребив отдыхающую смену, частью принудив красногвардейцев укрыться и прекратить огонь.

На шум в большую переднюю сбежались узники. Царь выглядел уже немолодо, в бороде заметно седой. Хорошие, добрые глаза, как и все лицо, производили впечатление простоты и откровенности. Царица, хоть и в мещанском черном платье, вовсе на него не походила. Строгий взгляд, фигура и манеры как у женщины гордой, важной. Заговорщики как-то сразу подумали, что Николай Александрович простой человек, а она непростая. Уж она-то как есть, даже в черном-вдовьем, похожа на царицу. Татьяна важная, как и царица. Остальные дочери: Ольга, Мария и Анастасия важности никакой не имели; заговорщики про себя сделали вывод, что эти княжны простые и добрые, хоть и Великие.

Тут на улице стихла стрельба, вбежал один из бородачей-забайкальцев:

– Ваше Величество! Ваши благородия, возок подан. Стражу мы… – и замялся, глянув на девушек.

– Ничего, – отрезала царица, – как за княжнами в уборную таскаться да непристойные частушки под окнами петь, они герои. Вообразите: ставилась на стол миска; ложек, ножей, вилок не хватало. Так ведь придёт какой-нибудь и лезет в миску: «Ну, с вас довольно». Княжны спали на полу, им даже кроватей не нашлось. А как воевать…

Казак довольно сощурился:

– Комендант у них дурак. Был дурак. Митинговый крикун, бестолковый, невежий, пьяница и вор.

Полковник сделал жест рукой и все семейство чинно, за руки, словно с малявками на променад, вереницей прошло к возку. Гражданин Романов с женой, дочери Ольга, Татьяна, Анастасия, Мария, сын Алексей, лейб-медик Боткин, камердинер полковник Трупп, повар Харитонов, горничная Анна Демидова… По спискам, значился еще мелкий поваренок, но вот сегодня его в доме не оказалось.

Поваренок отыскался на улице. Вместе со здешним босяком, Файкой Сафоновым, с которым частенько дрался: Сафонов приставал к «цареву прихвостню», а вечерами орал под окнами то самое, на что жаловалась царица.

Царица поглядела на сплетенных в драке подростков – одним залпом их прошило, упали, как родные братья. Быстро перекрестилась и встала так, чтобы закрыть убитых от садящихся в карету детей.

Николай Романов приотстал, подавая руку жене, и вполоборота, вполголоса, вполовину решимости, осведомился у полковника:

– Скажите, а великие князья в Алапаевске? Тут, недалеко, верст за сто к северу?

Полковник молча развел руками: увы, Ваше Величество. Хоть казнить прикажите, а мы не всесильны.

Николай Романов также молча перекрестился и полез в нутро крытого возка, в котором развозили по делянкам артели лесорубов. Зимой возок переставляли на полозья, но выбрали его заговорщики не за это, а за полати с печкой: при нужде там и переночевать можно, хотя бы дамам, и сготовить что-нибудь.

– Авва-а-ай! – казак на облучке грозно хлопнул здоровенным «бурятским» кнутом. Четыре укормленных гнедых – не местной низкорослой, а датской не то фризской породы, нарочно под большой груз – взяли разом; возок покатился по Вознесенскому проспекту на юг, на легендарный Сибирский Тракт.

Заговорщики перевязали раны: кроме казаков, осталось их пятеро, так что приведенных с возком лошадей теперь хватало и под седло и под вьюки, кабы они были. Выжили полковник, три поручика и капитан; да вот еще пара «вольноперов» – молодых добровольцев, примкнувших ради романтического спасения Великой Княжны… Четырех Великих Княжон! Штатских заговорщики до сего дня всерьез не воспринимали. А теперь из четверых остались их двое, но, на удивление, не дрожат. Впрочем, Сибирь: тут студентик может иметь на счету медведя или рысь, или тайного золотодобытчика, с которым неловким случаем пересекся в тайге…

Красногвардейцев не трогали: Бог им судья, коли не верят, пусть попробуют на Высший суд не явиться. Своим убитым закрыли глаза, выложив их наскоро на сухое вдоль стены проклятого Ипатьевского дома.

Верно говорят здешние, дурное место. Владел домом статский советник Редикорцев, поговаривают, что держал притон. Выкупил дом золотопромышленник Шаравьев. Умный мужик оказался: стрелял в землю из обеих стволов щедро золотой дробью, а потом звал геологов и продавал превосходный золотносный участок. Бог шельму метит: спился. Купил дом желенодорожный инженер этот самый Ипатьев, ан и тут судьба догнала. Сей же час обвинили железнодорожника в мошенничестве при прокладке трассы, отдали под суд. Может статься, и оправдался бы Ипатьев. Да и то, куда ссылать? Из Сибири в Сибирь? Но грянула революция, и сгинул в ее круговерти железнодорожный инженер, так и не смыв с чести подозрений.

А теперь вот, самую малость не казнили в сем доме русского царя.

– По коням! – полковник выбрал себе самого спокойного и послушного, как всегда делал. Ему в атаки не ходить, ему бы конь под выстрелами не шарахался, думать не мешал.

Подобрали поводья (а ничего держатся штатские… Надо их на привале ободрить, заслужили) – рысью пошли по Вознесенскому, пересекли Главный проспект, по которому во все стороны уже бежали ничего не понимающие люди. Кто кричал, что немцы высадили десант и убивают царя (все знали про жителей Ипатьевского), кто кричал, что анархисты не позволяют немцам опуститься на самую Вознесенскую площадь, и надо крепить оборону. Надо сплотиться, плечом к плечу встать! Карикатурный чекист в кожанке, перекрещенный ремнями, размахивал красной бумажкой, пытаясь организовать пробегающих в отряды. Несмотря на малый рост, смешной жиденок поступал важно и правильно, потому полковник мигнул – и головной забайкалец, свесясь с седла, бесшумно вогнал комиссару нож за ухо. Тот и не мяукнул, падая – ни мечты, ни имени, как и не рождался… Щепка человек в революционном водовороте, спичка в костре будущего!

Ушли с Главного проспекта, по бульвару рысью до перекрестка с Покровским проспектом, проехали мимо собора. Слева открылась Сенная Площадь с торгом, посреди которого уже некий чернорясый провозглашал конец света, указывая на кружащие над городом цепеллины, кроваво-багровые в лучах низкого еще утреннего солнца. Слушатели монаха не делились на людей: многолапое черно-серое мякинно-постольное нечто, бурлящее море рук и запрокинутых голов – на проезжающих по земле никто не смотрел, все беспокоились одним только небом.

Заговорщики облегченно перекрестились – снова никто не удивился. Кончилась брусчатка Александровского проспекта, стихло цоканье копыт. Краем площади на пыльную босяцкую Ночлежную, а оттуда мимо вечно громыхающих кузней – и вот она, свобода. Вот он, Сибирский Тракт, на котором полковник с облегчением увидел несколько впереди знакомый укрытый возок.

* * *

Возок немцы догнали на Белоярской заставе, где нашлось вырубленное поле и цепеллин мог подойти к земле. Глядя на знакомые по фронту каски-”пикельхаубе», полковник выругался в зубы.

Остановились, не пробуя развернуться: из-за спины вот-вот ожидалась погоня. Рано или поздно Екатеринбургский ревком все же разберется в произошедшем, умный еврейчик там не один… Полковник скрипнул зубами, поймав себя на крамольной мысли: а хорошо бы этих умных крючконосых комиссаров да на нашей стороне! – но думать о таких вещах монархист не умел, тем более – думать быстро, перед развертывающимся в цепь неприятелем.

– Пусть царь уходит лесной дорогой! – за спиной переговаривались «волноперы». – На юг Арамиль, там через речку Бобровку, и лови ветра в поле!

– А мы? – все же беспокоился второй штатский. – У меня патронов нет и затвор пулей разбило.

– Ничего, друг мой, – первый «студент» важно поправил очки в тонкой мельхиоровой оправе, – оружие у меня есть запасное. Мы будем отходить в горы. Я дам вам парабеллум!

Полковник выехал несколько вперед, обернулся к своим, поднял руку. Дождался тишины и высказал то самое, древнее, латинское, что некогда привело поповича на воинскую службу, к высоким чинам… К совершенно несомненной смерти здесь, на разъезженной грязи кандального тракта? Нет, плевать! Русский офицер присягает один раз!

И полковник прокричал:

– У кого есть пристанище, кто в случае бегства может по безопасным и мирным дорогам добраться до родных полей, тому позволяется быть робким и малодушным! Вы же должны быть храбры. В нашем отчаянном положении всякий иной исход, кроме победы или смерти, для нас отрезан. Поэтому старайтесь победить; если даже счастье станет колебаться, то предпочтите смерть воинов смерти беглецов. Помните, бессмертные боги не дали человеку более сильного и победоносного оружия, чем презрение к смерти!

На эти слова из возка снова полезла царская семья – больно уж страшно сидеть в темной духоте, ничего не видя и не слыша, все равно что расстрел с завязанными глазами! Камердинер полковник Трупп решительно взял у студента в очках-”велосипедах» запасной пистолет, а доктор Боткин вытащил из двойного дна саквояжа собственный.

– Браво, браво! – от цепи серых шинелей к возку шагал рослый матрос, по всей видимости, анархист; полковник долго думал, что с ним не так, потом понял: солнце от морячка слева и сзади, почему же буквы на бескозырке горят золотым пятном с двадцати шагов?

Матрос между тем приблизился шагов до пятнадцати и поднял пустые ладони:

– Успеете пострелять, храбрецы. Покамест ответьте мне на простой вопрос.

– Ну? – студент с разбитой винтовкой не удержал напряжения.

– Чего вы этим добьетесь? Белочехам царь не нужен. А что англичане ответили через посланника Бьюкенена, еще в прошлом году, осенью семнадцатого, помните, наверное?

– Да уж, – проворчал доктор в нос, – помним. «Британское правительство, к сожалению, не может принять царскую семью в качестве гостей во время войны».

Тут полковник взял себя в руки:

– Представьтесь!

– Командир Особого Воздушного Отряда товарищ Корабельщик, – матрос говорил негромко, но слышали его почему-то все.

– У меня приказ: Николая Романова и семью доставить в Крым, в Ливадию. А сам полуостров Крым передать под его власть. Пусть любой, кто советской власти не желает, вместо войны в Крым едет, и там какую угодно власть себе устанавливает.

– Брешешь! – снова вылез поперек начальника штатский, и забайкалец аккуратно хлопнул нарушителя по спине, от чего хлипкий «скубент» закашлялся, с трудом удерживаясь на седле.

– Убить вас я в любой момент могу, – Корабельщик поднял правую руку, и тотчас же от цепи в серых шинелях высоко над говорящими пролетели красные искры трассеров, а все фронтовики узнали четкий голос «шварцлозе», тяжелого пулемета, снятого, наверное, с цепеллина.

– …Но смысла в пустой жестокости не усматриваю. Так что будьте людьми, пожалуйте в кабину. Три дирижабля ради вас нарочно из Москвы прислали. До Ливадии сутки лету. В любом случае, не больше полутора. На что казнить вас? Чтобы нас вся Земля за дикарей сочла?

Студент, уже наученный дружеским шлепком, на сей раз пробормотал вполголоса:

– Ну, в той же Франции голову королю отрубили при всём честном народе. Да и в Англии отрезали голову королю, даже у господина Дюма в роман попало.

Второй студент вовсе снял очечки, несколько судорожными движениями протер стеклышки. Полковник понял: этот парень тоже боится, просто держится намного тверже. Штатский пробормотал:

– А уж в германских землях… Впрочем, не будем об этом. Но дикари русские – логично…

– Повод, не более, – просипел один из поручиков, пытаясь туже затянуть повязку на бедре. – Мои предки усмиряли Венгрию, спасли трон Францу-Иосифу, а что взамен? Ярлык «жандарма Европы»!

Доктор оказался рядом с поручиком и помог с бинтами, бормоча в нос – но и его услышали все:

– К сожалению, это есть основная политика Британии во все времена.

– Доктор, вы же англофил!

– Потому-то и знаю, как там все устроено. Убийство собственного короля лишь эпизод в их великолепной истории. Зато русские несомненные варвары, не достойные своего государства. Господин… Э-э, товарищ Корабельщик!

– Слушаю.

– Верно ли, что англичане высадились даже во Владивостоке?

Корабельщик ничуть не удивился:

– Первого июня даже парадом прошли. Сами видите, Николай Александрович: Георг вам брат, но прибыли дороже. Это же еще Иван Грозный, – тут Корабельщик улыбнулся до невозможности ехидно, вогнав в краску даже старшую Татьяну, – за жестокость прозванный Васильевичем, писал, что королева в Англии суть пошлая девица, а правят в том государстве мужики торговые. Доктор, я ответил на ваш вопрос?

Боткин как раз накручивал жгут и не ответил. Ответил кто-то из офицеров, полковник не видел, кто:

– Господа, но мы же все видели телеграмму! Ревком требует смерти Его Величества!

Тут Боткин закончил, наконец, перевязку. Поглядел на стоящих у возка Романовых, частью мертвенно-бледных, частью перепуганно-красных, и молчащих. Отдышался. Повернулся к матросу и полковнику, и сказал негромко, чтобы его не услыхали те, у возка:

– Я склоняюсь к мысли, что телеграмма фальшивая. В убийстве Романовых нет никакой необходимости, ни политической, ни экономической. Мне кажется, это чистой воды провокация. Чтобы в среде «культурных» европейцев образ России снизить паче дикарей. Отсюда уже всякий сам сделает вывод: Россию, как государство, ликвидировать. А земли разделить между цивилизованными людьми… Британия, Северо-Американские Штаты, Франция, даже Япония!

Корабельщик прибавил:

– Сохранение жизни гражданину Романову просто по-человечески хорошее дело, да и нам на руку. Хотя бы тем, что не выставляет нас, как новых Робеспьеров. А захотят буржуи, обвинят нас хоть в неправильном ношении штанов. Или в разрушении традиционной семьи. Это здесь вовсе ни при чем.

Тут царь подошел к переговорщикам и сказал глухо:

– Господа, кончайте как-нибудь. Это низко – так вот решать нашу судьбу, словно бы нас тут и нет!

– Прозвище «царь-тряпка» тоже заслужить надо, – фыркнул Корабельщик, – но вы правы. Закончим этот нелепый фарс. В конце-то концов, у меня только ручных пулеметов два десятка… «Мадсены», – ответил матрос вопросительно поднявшему взгляд полковнику, – не считая трех «шварцлозе» на треногах. Либо вы чинно грузитесь в дирижабли и радостно летите к винам и теплому морю, либо…

Тут Корабельщик поднял уже левую руку – и цепь серых шинелей отозвалась тяжелым, густым залпом в воздух, услышанном даже в Екатеринбурге. И долго потом из уст в уста передавалась жуткая повесть, как на Белоярской заставе расстреляли последнего русского царя. Ну, а как же? Ведь после того в городе никто его не видел, а газеты… Что газеты? В них пишут, что приказано.

– Вы, господа, – сказал Корабельщик офицерам, – тоже можете лететь. Уж если вы готовы умереть за царя, что мешает вам пожить за него еще сколько-то? Единственное условие, оружие ваше вот сюда, на брезент. Потом вернем, слово даю.

– До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми, – Николай Романов тяжело-тяжело вздохнул и на ватных ногах направился к семейству.

– Да, – прибавил Корабельщик. – За Великими Князьями в Алапаево еще один цепеллин послан. Если тамошние пальбы не учинят, их привезем тоже.

– И тоже в Ливадию? – замер Боткин, переглянувшись с полковником в полном отчаянии.

– Ну да, – Корабельщик недобро улыбнулся, – дворец большой. Все поместятся. Климат отличный. Я вон слышал, княжны научились хлеб выпекать. Японский император как-то каллиграфией зарабатывал, так что те бумажки? А хлеб всякому нужен. Опять же, климат курортный. А здесь вон, комары в валенках и с шерстяным носком на хоботке.

– Вы… Вы сволочи! – Боткин обхватил голову руками. – Это же, простите, даже не ведро дрожжей в нужник. Это хуже, чем факел в бочку в порохом. А вы в стороне, да? И я еще англичан корил! А вы гаже иезуитов!

Корабельщик посмотрел на Боткина строго:

– Доктор. У нас в России сто сорок миллионов не привито. У нас на подходе пандемия гриппа, «испанка» проклятая. У нас в Средней Азии тиф, паратиф, чума и такие черти, которым не то что вы – я названий не знаю! А вы за царем клистир носите, вот уж применение для ваших-то знаний и бойцовского характера… Короче: вякнете чего не надо – реквизирую. Как необходимый трудовому народу медицинский прибор.

Тут Корабельщик поглядел на скуластого медика вовсе уж злобно:

– Пасть захлопнул! Марш на полку! И не срать до самого Киева!