Текст книги "Ход кротом (СИ)"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 47 страниц)

Тогда гололобый туркмен Халлаб свистнул сыновьям и племянникам, жестами раздал приказы – все знали, что делать, не первый и даже не сотый был бой!

Энвер-паша же спустился к продуваемой ветром долинке, принял удобную позу на ковре под навесом, ободряюще улыбнулся измученному жарой ференгу – и принялся терпеливо ждать.

Энвер-паша ждал до тех самых пор, пока над гребнем бархана не показались блеклые, тоже напуганные удальцами Халлаба, звезды.

* * *

Звезды раскачивались над гребнем. Стоять человек не мог, и моджахеды Халлаба держали его под локти.

– Послушай, гяур… – Энвер-паша выпрямился. Даже ференг выполз из-под навеса, пользуясь краткой вечерней прохладой.

– Я вижу, что смерти ты не боишься.

В белых глазах пленника блестели… Слезы? Паша сделал два шага в сторону и понял: всего лишь отражается серп восходящей луны.

Ференг равнодушно смотрел в небо: с методами допроса Энвера-паши он давно познакомился во всех деталях. И сейчас, усилием тренированного ума отключив крики других пленников за гребнем, советник просто наслаждался прохладой.

– Твоих людей пока еще только готовят, – ухмыльнулся Энвер-паша. – Срезают лишние тряпки, привязывают к седлам. Если ты не скажешь мне правду, гяур…

На русском Энвер-паша говорил вполне свободно: научился за два года жизни в Москве. Что там, его большевики неплохо поддерживали какое-то время. Пускай и негласно. Шайтан им в печень, почему же тогда он отказал? Все земли Восточной Бухары…

А теперь «Герой свободы», как мелкий разбойник, сам допрашивает пленника. Позор!

Энвер-паша покривился:

– Мы давно скитаемся в песках. Давно не видели женщин. Понимаешь?

Пленник опустил веки и шевельнул губами. Пахло потом: люди Халлаба расстегнули халаты, сняли папахи. Голый пленник потел от страха; да и непривычный к пустыне человек всегда здесь потеет. Вон, у пришлых даже пуговицы медные, нагреваемые солнцем. Здесь носят костяные пряжки, а пуговицы деревянные, иначе можно не шутя обжечь пальцы.

В разбитые губы пленника сунули костяное горлышко бурдюка: чтобы смог хоть что-то сказать. Человек глотнул драгоценную воду, закашлялся…

И плюнул Энвер-паше прямо в красивое смуглое лицо, развесил потеки по ухоженной бороде.

Паша только поморщился, а племянники Халлаба короткими ударами в почки повалили человека и один из моджахедов наступил упавшему на мужские части – пока еще несильно, только показывая, что ждет впереди.

– Скажи мне, о грозный Халлаб, как поступить с гостем, не уважающим хозяина? – все тем же ровным тоном осведомился Энвер-паша, умывшись оставшейся в бурдюке водой.

Ференг-советник украдкой поморщился: он, как цивилизованный человек, до сих пор страдал от необходимости подтираться песком. А этой обезъяне извели целый бурдюк!

– О, эфенди! – лобастый туркмен оскалился. – Давай спросим третьего брата моей младшей ханум. Он большой выдумщик, и это он сделал так, что гяуры не успели наколдовать себе подмогу… Позовите Джевета!

Джевет возник на гребне бархана, затем и в ложбинке мгновенно, словно язык пламени. Выслушал старшего, посмотрел на пленника. Наклонился, взяв лежащего за подбородок, заглянул в белесые нелюдские глаза. Выпрямился, огладил полосатый халат, поправил саблю со щегольской рукоятью, даже отряхнул от пыли сапоги, хоть это и не помогло нисколько.

– Эфенди, если мне позволено сказать…

– Не тяни. Говори по-русски, чтобы он тоже понял.

– Повинуюсь. Итак, человек этот сильнее своего страха, и нам его напугать нечем. Глаза его уже видят небесный престол, и длань Азраила уже простерта над ним. Следует вот как поступить: вставить ему уздечку в рот и всю ночь ездить на нем, хоть он давно и перестарок. Затем же обернуть его в теплую бурку и бросить на рельсах. Утром его подберут железные арбы кяфиров. Он воистину силен, и дух его крепок, и он выздоровеет и добьется высоких должностей у Белого Царя. Очень возможно, что Белый Царь наградит его за войну с нами, ибо после такого гяур сильно постарается нам отомстить.

Ференг и Энвер-паша переглянулись, и посмотрели на Халлаба, и грозный туркмен посмотрел на тонкий серп месяца, на холодеющий песок вокруг; а больше ничего, лишь песок и небо, вечные и молчаливые.

Джевет поднял тонкую руку, словно проклинающий пророк, заговорил торжественно:

– Вижу! Он будет во дворце у Белого Царя, в золоте и шелках, среди сановников и воинов, среди ханум с открытыми лицами, принимать почести. Тогда некто закричит на весь тронный зал: «Помнишь ли, как все моджахеды Халлаба драли тебя в задницу, а ты кричал и просил еще?» Тогда душа его перевернется, и больше уже ни в чем не станет ему ни уважения, ни удачи.

Джевет покачался с носка на пятку и закончил будничным тоном:

– Даже если нам суждена смерть, а Белому Царю победа – хорошая выйдет шутка.

– Ступай, Джевет, – мягко велел Халлаб. – И пока что не троньте никого из пленных. Я скажу, когда будет можно. Поднимите его!

Снова родичи Халлаба подняли пленника, и снова залили в него драгоценную воду, и снова перед ним остановился со скучающим видом Энвер-паша, освещенный только белым серпом луны да огромными звездами.

– Правду, гяур! Зачем вы строите городки по руслу давно пересохшего Узбоя? Скажи мне правду – и все вы получите легкую смерть. Соври мне – и ты слышал, ты же все слышал, что мы сделаем с тобой и твоими людьми.

Энвер-паша повернулся на каблуках:

– Ну что, кафир? Простой выбор!

– Нет никакой другой правды, – оскалился неверный. – Здесь будет канал. От Амударьи на Теджен – Ашхабад.

– Если Амударья сменит русло, пересохнет Арал!

– Ты… Халлаб… Ты не знаешь. Я знаю. Вычислено, сколько воды можно взять без вреда для Арала.

– Человек не может этого знать! – Халлаб отпрянул. – Аллах велик, и это лишь ему известно!

– Ваша беда не в том, что нет воды, – спокойно, словно не на допросе, заговорил человек. – Ваша беда, что вода уходит сквозь ничем не облицованные арыки. Поэтому в каждом нашем городке мы будем делать плитку. И мостить стены, и дно канала. Тогда воды хватит и до самого Мангышлака. Корабли от Волги пойдут сквозь пустыню до Керки, где смогут войти в Амударью.

– Здесь не будет канала, – захрипел Энвер-паша. – Я умру, но ничего вашего здесь не будет!

Кафир посмотрел в небо. За левым гребнем вскрикивали люди. За правым гребнем изредка ржали кони.

– Все умирают, – пленник тоже попытался улыбнуться, но его уже отчетливо трясло. – Не все живут перед этим.

Халлаб осторожно зашел за спину Энверу-паше, словно пытаясь укрыться от лунных глаз неверного. Умирающему открыт пророческий дар, это все знают! А посмертное проклятие не игрушка тоже, хоть и бог у неверных совсем другой теперь, но все-таки бог!

Сам Энвер-паша только ухмыльнулся. Он учился в Берлине и очень хорошо знал, что всякая мистика кем-то умело устраивается в чьих-то интересах.

– А канал будет, – пленник улыбнулся уже почти ласково. – Ты не видел, Энвер, что такое полностью развернутый мехкорпус. А я видел и даже служил в нем. Ты не знаешь, что Акоп Мелкумян поклялся на сабле отомстить за убийства армян, и что его бригада уже выгружается в Ашхабаде. Поутру радисты не получат от нас оговоренный сигнал – и все. Вы просто не успеете добежать до Гиндукуша!

Теперь уже Энвер-паша попытался отодвинуться, но в кромешной ночи, в накатывающем холоде, скрыться от хриплого шепота не смог:

– … Наконец, паша, ты не знаешь, что за твой мятеж у Турции взят обратно Карс и передан Закавказской Республике. Ты убивал армян сотнями, но армяне теперь танцуют на улицах. Их дело победило. Так, Энвер. А другой правды у меня для тебя нет!

Халлаб снова выступил чуть вперед, захрустел холодным песком:

– Гяур… Поклянись богом, что ты не соврал о канале.

– Я в бога не верю.

– Поклянись тем, во что веришь!

Пленник засмеялся-закашлялся, словно бы растревоженный филин взлетел из брошенного разбитого дома:

– Верую, что квадратный сантиметр стали выдержит две тысячи сто килограммов, сварной же шов только тысячу пятьсот восемьдесят.

– Будь же ты проклят, неверная собака!

Энвер-паша поднял руку для удара – и повис на кинжале Халлаба, и туркмен сказал бывшему эфенди, бывшему владыке Турции, бывшему повелителю Восточной Бухары, бывшему человеку:

– Ты богатый выкрест, Энвер. Ты оскорбил Пророка, называя себя сейидом. Твой предок молился распятому богу кафиров, служил Гиреям и только в Бахчисарае принял истинную веру. Когда же Белый Царь выгнал Гирея из Крыма, твой род переселился в Дунайские княжества. Ты всегда жил там, где много воды и зелени. Не тебе судить, что будет и чего не будет в Ашхабаде, Мары и Тедженте!

Вторым ударом туркмен оборвал хрип Энвера, оттолкнул навалившееся тело, выдернул кинжал.

Распрямился, подошел теперь к пленнику, замахнулся и ударил снизу, под ребра. Длинный кинжал дошел до сердца. Голый кафир повис на руках моджахедов, а потом сполз на песок, словно большая лоснящаяся змея.

– Перерезать их всех! И позвать ко мне сыновей!

Молодой родич забежал за гребень, и крики пленных там очень скоро стихли. Подошли сыновья Халлаба, все четверо. Вернулся и племянник, а с ним недовольный Джевет:

– О, эфенди, твоя мудрость несомненна. Но как быть храбрым воинам, лишенным заслуженной победы?

Жест – и рыжеусый ференг загнут лицом в холодный уже песок, и жесткие руки рвут с него распоротую одежду, заталкивают в рот.

– До утра вам хватит, потом и его прикончите. Слушайте мой приказ! Если слова кафира верны, то, выходит, в газетах тоже написана правда. И тогда нас помилуют. Завтра… Я пойду и сдамся русским, и скажу, что все это сделал я. Если… Меня казнят… Вы собираете семьи, уходите в Герат, к двоюродному брату моей старшей ханум, Али-Асад Рахману. Тогда он будет старший, он и скажет, что дальше.

– А если вас не казнят, уважаемый отец?

Халлаб очистил кинжал от крови, несколько раз вогнав его в песок. Вытер, убрал в ножны. Оглядел родичей исподлобья: все они казались темными пятнами на темном небе, и лишь тепло живого дыхания выдавало в них людей, не джиннов.

– Тогда вы все тоже сдадитесь русским. А если будет кара, то примете кару во имя Аллаха. Такова моя воля! Кто не исполнит ее, тот проклят. Все ли хорошо услышали меня?

Моджахеды слитно выдохнули и подняли советника-ференга.

– Постойте, дети. Ты, англичанин… Вот уже больше ста лет ваш король, король далекого холодного острова, ведет с русскими «большую игру», чтобы не пустить их через Бухару, Коканд и Хиву в Пакистан и в Индию. Я услышал об этом в Бухаре, когда там выступали комиссары. Показывали карты, копии писем, фотоснимки даже. Я пошел туда, чтобы просто посмотреть на женщин с открытыми лицами. А еще говорили, будто некоторые из них обнажают и ноги до самого колена!

Халлаб огладил бороду, намотал на палец кольцо волос. Вздохнул:

– Но услышал я такое, что не спал три ночи, и все мои жены плакали, опасаясь, что меня заколдовала северная ведьма. Ваш король не хочет пускать русских в Индию. Но, вместо честного сражения с Белым Царем, он подкупает нас. Натравливает киргизов на уйгуров, уйгуров на китайцев, китайцев на узбеков, сартов на горожан, и всех вместе на русских!

Легонько пнув советника под ребра, Халлаб сплюнул:

– А потом с севера приходят поклявшиеся на сабле армяне. Армяне, столетиями платившие нашим предкам за охрану на Великом Шелковом Пути! Теперь эти жирные шакалы тоже стали воины. Теперь они вынуждают нас, подлинных владельцев этой земли, хорониться от летающих шайтанов по бесплодным ущельям Гиндукуша!

Халлаб прошелся взад-вперед. Запахнул, наконец, халат. Поглядел в темное небо, но серп луны уже скрылся, и песок уже не серебрился волшебно, и знал Халлаб, что сейчас уже земля остыла, и вышли на охоту скорпионы и змеи. За гребнем все так же тихонько жаловались на тяжкую долю лошади, хотя их-то как раз поили. Лошадь в песках потерпеть не заставишь…

А человек терпит!

– Мы пешки в большой игре далеких владык. Но сегодня, о хитроумный ференг! Ты узнаешь, что чувствует ферзь…

Халлаб сжал кулаки:

– Когда пешка его берет!

* * *

– … Берет и вычеркивает нашу заявку, представляешь? Вот чем теперь мне воду возить? На этой кобыле, его секретарше?

Самвел подпрыгнул, описав руками полукруг. Хаким отстранил его нетерпеливым движением:

– Помолчи, друг. Мы пришли. Дядя Сарт! Я гостя привел!

– Да будет над вами милость Аллаха! – дядя Сарт появился из черного проема когда гости как раз входили в чайхану и размещались на деревянном помосте, на роскошных коврах, снявши предварительно туфли.

– Не забываешь дядю, мальчик. Это хорошо, хорошо! – чайханщик ловко наливал, отмерял, размещал горячий заварник и чайник с кипятком на медном, изукрашенном эмалью подносе. – Разве у меня плохая чайхана? Э! Что там в райкоме понимают! Здесь еще Ходжа Насреддин останавливался. Сам!

Гости вежливо улыбнулись. В Бухаре осталась единственная настоящая чайхана, где в очаге жгли кизяк, а не пропан, где чай подавали в тяжелых луженых чайниках, или, наоборот, в невесомом китайском фарфоре. Собственно, купить сувенирный чайник можно было что на торговых рядах, что в магазине на улице Алишера Навои. Но только здесь подавали чашки, помнящие Улугбека или даже его деда, Железного Хромца Тамерлана.

– Из музея, да, Хаким? Пусть подождет! Помру – все забирайте. Понимаешь, Хаким, внук не хочет чайхану, да? Никто не хочет уже чайхану содержать! Ай, какое почтенное ремесло это было во времена моего деда! Сейчас нет! Сейчас все хотят космонавтом быть, или хотя бы капитаном. Вот зачем? Что в море такого, чего нет на земле?

Дядя Сарт – высокий, худой, жилистый, что неубиваемый карагач на откосе над бурной речкой. Плевать ему на ток времени, ведь крепче булатной стали, глубже преисподней зарылись его разветвленные корни. Чего не знает старый чайханщик – того никогда не существовало в Бухаре-аль-Шериф, в Благородной Бухаре.

– Нет, не из музея, дядя Сарт. Это вот Самвел, он из Тбилиси.

– Грузин, да? Э, хорошо. Грузин лучше!

– Чем лучше? – насторожился Самвел.

– Чем армянин! – дядя Сарт рассмеялся.

Хаким поморщился:

– Дядя Сарт, неудачная шутка твоя. За такую казной не осыплем тебя. Много раз приходил я, и слышал ее…

– Что, Хаким, дальше рифма не идет, нет?

Чайханщик присел рядом, привычными движениями разлил горячий чай – высоко, с локтя, точно в маленькие пиалы. Так наливают гостям, непривычным к горячему, и такой чай называется «длинный». Своим наливают «короткий», прямо из носика, чтобы чай не успел остыть.

– С чем пожаловал, племянник?

В широком проеме входа небо понемногу светлело. Хаким знал, что делал, когда привел товарища ранним утром. Скоро выкатится солнце, скоро над раскаленной брусчаткой задрожит воздух, скоро сделается невозможным никакая работа, и даже перемещение мыслей по голове бросит в пот.

– Самвел работает в нашей озеленительной колонне. И вот, в позапрошлом году, мы шли вдоль Канала.

Чайханщик опустил обе руки, вцепился в ковер, чтобы не показывать гостям внезапно накатившую дрожь.

– … На один переход к югу есть ложбинка, которую не заметает песком. Будь там вода, был бы оазис.

– А так удобное место для поджидающих караваны разбойников, – сухим, чужим голосом сказал дядя Сарт.

– … Мы посеяли там джузгун, как обычно. На следующий год высадили бамбук и топинамбур. Во всех иных местах ростки на ладонь от земли – в той долине по колено. Начальник озеленительной колонны, Леонид Васильевич…

– А, знаю, – оживился чайханщик, – он долго тут жил. Здесь чай пил, я много рассказывал ему о Ходже Насреддине.

– Прости, о, эфенди, – племянник низко поклонился, едва не задев пыльный ковер, – наш Леонид Васильевич никогда не бывал в Бухаре, только в Тедженте. Наверное, ты говоришь о другом человеке.

– Возможно, – чайханщик взял свою пиалу обеими руками и осторожно вдохнул пар. – Аллах велик!

Налитый чай поостыл, и в пару сделались различимы запахи кардамона, имбиря, горчичного корня. Так-то в чайхане пахло пылью и прошлым. Хаким поежился, и подумал: хорошо, что девочки не увязались за ними следом.

– Итак, на другой год мы посеяли там уже бамбук. И что же мы увидели, дядя? Во всех иных местах бамбук до колена, а в той долине выше человеческого роста!

Тут Самвел аккуратно коснулся губами пиалы и чуть-чуть отпил, не посмев ругаться при очевидно уважаемом родиче. Хаким, еще раз поклонившись, попросил:

– Твоя мудрость не знает границ, дядя Сарт. Не известно ли тебе что-нибудь об этой долине?

Дядя Сарт посмотрел на беленый потолок, на глинобитные стены, что восхищенные киношники называли «аутентичными». Выпрямился, огладил полосатый халат, поправил пояс, даже отряхнул от пыли сапоги, хоть это и не помогло нисколько.

– Ты, Хаким, сейчас пойдешь со мной, – велел дядя. – А твой друг подождет нас. Моя пятая дочь позаботится, чтобы Самвел не скучал. Девочка заканчивает курсы атомщиков на Мангышлаке, да, с ней ты не соскучишься. А ты, Самвел, кем работаешь?

– Он пилот цеппелина в нашей озеленительной колонне. Он пригодится нам, ведь это место на том берегу Амударьи, добрых два часа лету.

– Пилот… Хорошо! – Дядя Сарт ушел в тот самый черный проем, а Хаким следом. В жилых комнатах племянник натянул взамен оставленных под помостом щегольских туфель сапоги. Сменил рабочую куртку на потертый чистый халат, а вместо кепки взял косматую папаху, не пропускающую к голове солнечный жар.

Дядя Сарт открыл узкую калитку в глубине дворика, и оба вышли в глинобитный лабиринт Старой Бухары, огороженный и обнесенный знаками заповедник не пожелавших никуда переезжать стариков.

Поднялся легкий ветерок, в чайхане зазвенели завесы из стеклянных трубочек.

Пилот пил чай, говорил с девушкой – та, в отличие от многих знакомых атомщиков, совсем не кичилась, и потому уже к полудню Самвел отважился на несколько удачных рифм. Получились бы и стихи, но парень вдруг поймал себя на непонятной тревоге, которую не смогла рассеять смешливая быстрая Дария.

Ветер нес легкую дымку над старыми кварталами, солнце поднялось ровно в зенит, заливая город запахом горячей глины и высушенного бетона, когда на улице показались дядя Сарт и Хаким, поддерживающие под руки маленького старика в черном халате из превосходного шелка, в зеленой чалме совершившего Хадж мусульманина; Хаким нес еще перевязанный шпагатом сверток.

Вглядевшись в лицо старика, Самвел оборвал речь на полуслове, и девушка даже не обиделась, потому что посмотрела в глаза новому гостю тоже, и тоже вздрогнула.

Тогда пилот поднялся молча, без единого слова, сунул ноги в туфли, уже покрывшиеся желтой глиняной пылью, и вышел на улицу. Дядя Сарт не проронил ни слова, молчал и Хаким. Подлетела машина, таксист с неподдельным уважением усадил ходжу на заднее сиденье, сверток уложил ему на колени. Самвела разместили на переднем, чтобы показывал дорогу к аэропорту. Дядя Сарт и Хаким сели по обе стороны от молчаливого черного старика, и машина пошла сперва по брусчатке старой Бухары, затем по выкрашенному белым бетону новой, затем по плитке аэропорта; пилот не вспомнил, как погрузились.

Дирижабль свой Самвел знал как пять пальцев, полетный план согласовали заблаговременно, так что старт и установку на курсе Самвел выполнил все в том же странном беззвучном состоянии, словно бы в давно придуманном и вот, наконец-то, исполненном заговоре.

Через два часа дирижабль отдал тросы высадочной платформы; как ни горел от любопытства Самвел, но покинуть рубку не отважился. Хаким, его дядя и старик вышли в загадочную долину, под безжалостное солнце бывших Черных Песков, теперь перетянутых живыми следами озеленительных колонн.

Старик, увидев блестящие на свету стебли, обезумел. Упав на колени, он так прополз несколько метров, обнял бамбук, словно живого человека, и сказал только:

– Ты видишь, Джевет? Это они! Это они, они!

И дядя Сарт, вовсе не удивившись незнакомому имени, только кивнул:

– Аллах велик.

– И все по воле его, – сказал старик. Поднял глаза к небу, и Азраил ответил безмолвным согласием: воистину, ты оказался прав. Мне отсюда хорошо видно, где пески уступают зелени, а где вместо пряностей сажают мак. Я приветствую тебя на правильной стороне, человек!

Старик огладил чалму и тоже улыбнулся: одного лишь терпенья меня не лишил Азраил!

А потом осунулся лицом в коричневые теплые корни бамбуковой стены, и Хаким тигриным прыжком бросился к платформе, а наблюдавший сверху Самвел спустил ему аптечку. Любой озеленитель знал, что делать при солнечном ударе в песках, но тут ничто не помогло.

Дядя Сарт опомнился первым и закрыл старику глаза, и принялся разматывать его зеленую дорогую чалму. А Хаким, тоже помнивший обычай, принес из комплекта лопату. Ибо мусульманин, встретивший смерть вне родных стен, должен быть похоронен до захода солнца, и чалма, в таком случае, служит ему гробом.

Хаким не видел трудностей довезти тело в дирижабле до Бухары, но дядя Сарт приказал: хороним здесь. Хорошее место.

А потом дядя Сарт разрезал сверток, вынул оттуда черные ножны, из ножен саблю с простенькой рукоятью, совсем не такую красивую, какая у дяди Сарта висит на стене над почетным сидением в чайхане… Саблей дядя махнул над собой легко, привычно. Убрал клинок в ножны и положил их на тело маленького старика.

Тогда Хаким все понял и не стал спорить.

На обратном пути Самвел, против обыкновения, не цеплялся с вопросами и не размахивал руками. Спросил Хаким:

– Дядя Сарт… Пожалуйста, расскажи, как все устроено в твоей чайхане. Хочу знать.

– Зачем тебе? – без малейшего чувства отозвался дядя. – Разве ты не хотел поступать в летно-космическое?

– Ремесло чайханщика древнее и уважаемое, ты сам это сказал. Нет никаких препятствий сделать чайхану на лунной базе.

Дядя Сарт не улыбнулся:

– И наркомат разрешит? Это же космос, там райком ничего не весит. Придется дойти до Москвы.

Хаким сузил глаза:

– Вы же как-то прошли… Через это вот все. Нам всего-то и осталось уговорить наркомат.