Текст книги "Ход кротом (СИ)"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)

Четыреста километров до Брно пролетели за пару часов: трасса как по линейке прочерчена, выдох сильного локомотива смазчиков с ног сбивает. В Циттау, ровно посередине дистанции, небольшой изгиб, почти по польской границе, и там над железкой ходили истребители прикрытия. Видимо, знали, кого везут, потому что салютовали, закрутив бочку над вагонами. Что ж, помахали своим с прогулочной палубы – да, на Большом Змее имелось и такое! Хоть жить в поезде оставайся!

В Брно выгрузились. Пока техники свинчивали, заправляли и проверяли самолеты, всех пилотов Дюжины – с дублерами и запасными – собрали в штабном контейнере и молодой комполка, здоровяк Сашка Голованов, непривычно хмуря лицо, проворчал: «Надо вам, товарищи, кое-что показать».

Что ж, надо – посмотрим. Учиться на показе Дюжина умела. В Москве им читали лекции профессора с примерами на больших моделях. Технику пилотирования шлифовали на моделях, летающих прямо в аэродинамической трубе: поверх трубы наматывали спиральную антенну, и потому радиоуправление не требовало мощных батарей. Приемник-то летал практически внутри передатчика. В аэродинамической трубе, с добавкой дыма и просто так, пилоты воочию наблюдали, как воздух обтекает крыло или стык с фюзеляжем. Как выглядит срыв потока, штопор, бочка, иммельман или простой вираж… Что произойдет, если подойти бомбардировщику под брюхо, а что – если проскочить рядом на скорости. У пилотов Дюжины один только налет «в трубе» превышал налет среднего военлета за пару лет службы.

Но и просто бензина на тренировки Дюжины не жалели. Не экономили средства для вывоза пилотов на заводы, где летчики даже по паре смен отстояли на конвейере. Цепочку сборки «сухих» – от выгрузки алюминиевых отливок до пробного запуска мотора – наблюдали собственными глазами. Пилоты могли стоять на конвейере потому, что большую часть гибки-штамповки выполнял станок, а человек только следил, чтобы все шло правильно, и для такой должности хватало суточного инструктажа с зачетом по технике безопасности.

В Дюжину не попадали ни случайные люди, ни обычные лентяи, слов «неинтересно» или «оно тебе надо?» здесь не говорилось. Так что из небольшой заводской практики пилоты узнавали достаточно, чтобы помочь механику с чем угодно. Более того, негласно считалось хорошим тоном вместе с техниками выловить редкий дефект, пускай даже перебрав двигатель по винтику за бессонную ночь. В четвертом авиаполку именно такая ситуация породила специальный приказ: «Всем пилотам отойти от работ». Чтобы выспались перед операцией.

Наконец, пилотам обязательно показывали захваченные вражеские самолеты, и все, абсолютно все фильмы, где летали хотя бы воздушные змеи. На Дюжину работал специальный маленький отдел в Управлении Обучения ВВС РККА – десяток старых воздушных волков, негодных в небо по здоровью. Ветераны то пили чай за столиками с табличкой «консультант ВВС», то пересматривали тысячи метров кинопленок. Испытания, учебные стрельбы, фотокинопулеметы с боевых вылетов и полярных экспедиций, опутанные струями дыма модели самолетов в аэродинамической трубе… Смотрели, обсуждали, диктовали мнения. Раз в неделю показывались глазному доктору – систему ставил даже не Корабельщик, систему ставили обстоятельные берлинцы, подумали о зрении тоже.

В любой момент любой пилот Союза, любой авиаконструктор, мог приехать в домик на Хорошевском или Тиргартене. Попить со стариками чаю, обрисовать проблему. Их коллективный разум рано или поздно находил в памяти необходимый фрагмент фильма на любую авиационную тему. Ради чего, собственно, и содержался отдел, обозванный Корабельщиком непонятно: «деревня Старые Загугли».

Понятно, что после участия в сборке собственной машины, после каждодневного ухода за ней вместе с механиком, после десятков часов наблюдения и пилотирования в аэродинамической трубе, пилоты четвертого истребительного чувствовали самолет продолжением собственного тела.

Ради чего, собственно, и расходовал Союз громадные деньги на подготовку Дюжины. Много таких пилотов не прокормишь, но много и не надо.

Так что приказ молодого комполка никого не удивил. Наверное, поступила новая информация. Вражеский самолет на вынужденную сел, к примеру. Вывезти нельзя, он тяжелый или поломаный, надо смотреть на месте.

Но к увиденному никто оказался не готов. Бронетранспортеры охраны подвезли всех к обычной беленой чистой хате, для дома великоватой, крытой плотно, блестящим тростником. Сказали: школа здешняя.

Вокруг зеленая лужайка, обычные жердочки ограждения. Село поодаль, дорожка к нему желтая, песочная. Песок теплый даже с виду, так и хочется босиком пробежать.

На лавочке перед входом сидел пехотный старшина в красных петлицах, выгоревшей форме, потрескавшихся сапогах, чистка которым уже не помогала. Поднялся медленно, козырнул, как топором.

Пилоты переглянулись.

– Становись-р-ряйсь! Смирно! Вольно! Слева по одному на осмотр марш!

Старшина поднялся как пьяный, не поднимая глаз, но целый комполка Сашка Голованов не сделал землепузу никакого замечания; тут заметили пилоты, что старшина не белобрысый.

Седой старшина. И жилы по лицу, как у алкоголика.

Выйдя из беленькой школы, проблевавшись за загородкой, пилоты поглядели на провожатого по аду. Старшина заговорил механически, как включившийся граммофон:

– Что в первой комнате, с ожогами – это белый фосфор. Испытывают по заданию англичан. Сведения от перебежчика. Поляк сказал: я офицер, не кат. Привел к нам бомбардировщик с образцами в баках… Что во второй комнате, изрезанные – это работа «коммандо», парашютисты-диверсанты. Они останавливаются на ночь в домах коммунистов, чтобы своих не подставлять. А коммунистов они не жалеют, ни чешских, ни польских, ни немецких.

– А что в третьей? Не разобрать. Куски какие-то…

– Там… В лесопилку живьем совали. Труп смирно лежит, а живой дергается, вот фреза его и растащила. Сегодня к обеду должен прокурор приехать. Оформит в трибунал все, а тогда уже и похороним.

Старшина поднял глаза, увидел, с кем говорит, и попытался встать ровнее:

– Товарищи военлеты, я ведь у Колчака служил, перешел к Блюхеру весной девятнадцатого. Так даже Колчак такого не творил. Расстреливали, шомполами пороли, села жгли. Девок – ну, понятно. Я того не стал терпеть, утек от сволочи. Но чтобы так?

– Есть сведения, что сбрасывают сюда уголовников, за помилование. И новые виды оружия испытывают, – прибавил Голованов, сломавший в кулаке уже третью жердь от забора. – Фосфор этот, про напалм еще в разведке говорили. Стеклянные бомбы с чумными блохами, газовые составы разные. А есть еще пакость, невидимая и неслышимая, и даже не пахнет. Кто в нее заходит, потом гниет заживо. Видит ее только физический прибор. Но, как его в самолет поставить, еще не придумано.

– Товарищ комполка, это половина беды, – старшина прикрыл веки. – Вторая половина, что наши, насмотревшись на такое, сами звереют. Четвертую ночь не сплю, домой возвращаться боюсь. Когда уже смена мне?

– Я не ваш начальник, старшина.

– Ну да, вы же пилоты. Товарищи военлеты, сделайте что-то с ними. Не зря же страна вас кормит, обувает в сапоги хромовые.

Тогда комполка четвертого истребительного первым козырнул полуживому пехотному старшине и сказал негромко:

– Становись-равняйсь-смирно-вольно! По машинам!

В полк ехали молча. Не курили в Дюжине по той же причине, что и не пили. Так что на обед полковой доктор приказал принять пятьдесят граммов спирта. Иначе никому кусок в горло не лез.

После обеда сошлись в штабе, и тогда командир отодвинул занавеску с карты, посветил фонариком:

– Тешин и Тешинская область. Польша хочет себе. Чехи, понятно, не отдают. Как буржуи панам помогают, сами видите: нагнали в страну сволочи, белых наемников. Царский атаман Григорьев такого не творил. По авиации здесь участок Второй Воздушной Армии. У них почти все машины – «Пегасы»…

Что такое «Пегас», пилоты Дюжины знали. Двухмоторный штурмовик Томашевича из неавиационных материалов. Движки автомобильные, обычные дизеля. Запчасти к ним тоже обычные. Лонжероны – брусок сосновый. Обшивка фюзеляжа снизу – броневая сталь, сверху – лакированный перкаль, по носку лонжерона строительная же оцинковка. Линии крыла и оперения прямые, сечение фюзеляжа граненое, ни тебе особенного гнутья, ни распаривания. Делают его сотнями чуть ли не в каждом городе, но и сбивают примерно по стольку же. Мало того, что сама каракатица «не выше двух, не быстрее двухсот», еще и летают на «Пегасах» мобилизованные, с жалкими тремястами часами в летной книжке. Заокеанский «раскрашенный» таких за вылет пару-тройку свалит.

– … Нормальных истребителей один седьмой полк, и занят он ловлей этих вот самых парашютистов, с ножами которые. Товарищи, внимание. Ставлю задачу. По сообщениям наземной агентуры, сегодня ночью ожидается групповой налет из польского Катовице на Остраву. На подготовку выкачено восемь или десять английских «Шорт Стирлинг». Командующий, по непроверенным данным, полковник Хью Тренчард. Именно тот самый, что бомбил мятежные деревни Мохаммеда Хасана в Сомали и повстанцев в Ираке, в двадцать втором. Умный организатор. В Ираке размещалось только восемь эскадрилий старых бипланов, которые успешно держали в повиновении громадную страну, крайне враждебно настроенную к англичанам, хотя количество восставших временами превышало сто тридцать тысяч человек. Не жду от него тактических изысков, а вот масштабную ловушку этот может подстроить…

Пилоты привыкли слушать инструктаж внимательно, не засыпая. Но сегодня в штабном контейнере царила буквально мертвая тишина. Никто не шевелился, не переговаривался. Голованов жестом приказал дежурному командиру отделения открыть форточку и проследить снаружи, чтобы под ней никто не слушал.

– … Сообщения надежны, потому как поляки тоже доведены до крайности и мечтают о конце войны, все равно, в чью пользу. Недавний выход из войны Англии с Францией обещает победу нам. И вот, похоже, прощальный хлопок дверью. По сообщениям наземной агентуры, планируется залить отравой сам город Острава. Но через него протекает Одра, которая потом превращается в польский Одер, главную реку Западной Польши. Себя травить поляки не станут. Отсюда вывод…

Голованов очертил световым зайчиком круг на карте:

– До Брно всего двести километров. Четырехмоторным «Стирлингам» час лета. С учетом характера сэра Тренчарда, считаю Остраву ложной целью. Цель – Брно, либо севернее, чтобы напоследок загадить линию широкой колеи, становой хребет всех воинских перевозок на нашем участке. Что будет, если вы их пропустите, вы видели в той сельской школе. Сейчас техникам подготовка машин, пилотам изучение данных на «Стирлинги», затем отдых в готовности два, под машинами, до вылета. На это время нас прикроет седьмой полк, но потом им опять в патруль над горами, ловить парашютистов. Тактическое решение боя возлагаю на командира эскадрильи первого состава.

– Есть, – ответил упомянутый командир. – Мое решение объявлю после приемки самолетов. Я пришлю за вами.

Голованов и командир эскадрильи первого состава козырнули.

– Вольно. Всем заниматься по плану.

Пилоты направились в контейнер службы разведки, Голованов остался в штабе. Вытянувшись на лавке, он прикрыл газетой лицо и задремал.

* * *

Дремал Голованов два часа. За это время пилоты прочитали все, добытое разведкой по «Стирлингам». Серьезный корабль. Четыре мотора по тысяче сил. Система пенотушения, флюгирование винтов, чтобы выбитый двигатель не мешал остальным. Три тонны бомбовой нагрузки. Со слов пилотов, управление легче, чем «Галифакса», почти как у двухмоторного «Ланкастера». Скорость больше двухсот, а дальность отсюда почти до Лондона.

К чему дальнему бомбардировщику базироваться в Катовице, если можно летать прямо из Британии? Запчасти под рукой, бомбы не возить вокруг всей Европы… Да чтобы не сбили над Францией, там же фронт проходил до сего времени. Пока что логика не нарушена, вроде бы верить можно.

Защищен корабль восемью «Браунингами» в целых трех башнях: носовой, нижней выдвижной и хвостовой. Тихоходные «Пегасы» его даже не догонят, а догонят или на встречных курсах перехватят – пожалеть не успеют. Ночных же пилотов среди мобрезерва полторы штуки, да и те диверсантов ловят…

Прочитав данные, тридцать шесть пилотов трех составов переглянулись и отправились принимать собственные самолеты, все так же не обменявшись ни единым словом.

Наружный осмотр: лопасти винта не имеют пробоин, задиров, риски на лопасти совмещены с рисками на коке винта. Замки капотов закрыты. Проволочка контровки завернута. Пневматики накачаны. Осадка стоек шасси одинакова, риски совпадают. Пневматик хвостового костыля… Нагибаться сложно, только в Дюжине поблажек не делают. Все самолеты Дюжины выкрашены строго по уставу, ни отметок сбитых, ни грозных рисунков.

У Дюжины есть одна особенность и единственная привилегия: пилоты Дюжины летают без летных книжек. Пилоты Дюжины не считают ни летные часы, ни сбитых. Для них подсчетами занимается специальный отдел в Управлении ВВС РККА, и объявляет результаты по данным фотопулеметов, иногда через неделю-две, когда сведет все доклады, в том числе и наземных, выстроит схему боя.

Пенсию пилотам Дюжины не начислят никогда. До самой смерти пилот из Дюжины числится в кадрах, а потому неважно, сколько там налетано часов и какой там коэффициент. Кому интересна статистика, тоже может запросить… Правильно, специальный отдел в Управлении ВВС РККА.

Крышка бака. Заполнено. Крышка законтрена. Чехол с трубки Пито снят. Свет внутрь: чисто. Трубка Пито меряет давление воздушного потока, по ней и определяется скорость. От мусора в трубке случались аварии, когда прибор показывал меньшую скорость, чем на самом деле. А касаться земли на двухста и трехста километрах в час – две большие разницы.

Внешний осмотр, все отметки проставлены.

Теперь осмотр кабины. Вынуть парашют. «Этот парашют я укладывал сам», позывной нацарапать, подписать, надеть. На сиденье нет посторонних предметов. Фонарь легко закрывается и открывается, на лобовом бронестекле мусора нет, обзор чист. Магнето выключено. Гашетки закрыты крышками. Теперь можно садиться, коленом не нажмешь спуски.

Сели. Ноги на педали под ремни. Кресло подогнать под спину, гайку-барашку зажать плотно, чтобы кресло не поехало при маневрах. Контроль педалей и ручки. Движется легко, механик снаружи докладывает о правильном ходе элеронов и рулей высоты. Тяги не перепутаны. Триммер-защелку руля высоты в нейтраль. Рычаги посадочных щитков тоже в нейтраль.

Следующий контрольный лист: проверка мотора.

Бензокран открыть. Давление в бортовом пятьдесят атмосфер, в аварийном баллоне тридцать. Аккумулятор и сигнализация шасси, плюсик.

Следующий контрольный лист совсем короткий: рация. Ларингофоны, шлемофон, рабочая частота. Проверка связи с вышкой. Выключить, чтобы не жечь аккумулятор зря.

Лист перекинуть. Проверка мотора.

Рычаги управления газом, ход правильный. Заслонки радиаторов закрыты. Высотомер в ноль. Часы заведены и тикают, стрелочка бежит.

Колодки под колесами. Пусковой баллон присоединен. Шприцем бензин качнуть. Лето, четырех раз достаточно. Газ поставить на шестьсот оборотов. Кран баллона открыть. Вот сейчас только аккумулятор включить и подать, наконец, ту самую команду:

– От винта!

– Есть от винта!

Кран воздушного пускателя открыть.

– Воздух!

Механик снаружи открывает баллон. Выждать один полный оборот винта, нажать вибратор на десять секунд… Хлоп, есть зажигание, белый дым из глушителей, ночные насадки отклоняют его вниз. Мотор загудел, включить магнето, воздух пускового баллона закрыть, команду механику:

– Внешний баллон убрать!

– Есть баллон убрать! Кран пускателя чист!

Считаем до пяти: давление масла поднялось, а значит, утечек нет. Инжектор дополнительной смазки мотора вытянуть на себя.

Прогрев мотора: газ на восемьсот оборотов. До температуры воды сорок, масла шестьдесят. Мотор не чихает, не захлебывается, норма. Давление масла не больше одиннадцати килограммов на сантиметр, норма. Прогрев завершен, инжектор от себя…

Когда-нибудь придумают самолет, чтобы сел и сразу полетел, но пока что все отличные свойства машина проявляет лишь после обязательного ритуала, нарушение которого запросто может убить. Убить потом, когда отлетит или заклинит что-то, не выловленное проверкой, а в каше воздушного боя этого уже не заметить.

Теперь главное: опробовать мотор на предельных оборотах.

– Удерживать хвост!

Механики навалились на оперение, хорошо. Заслонки радиаторов открыть, газ!

Взглядом по циферкам: обороты две шестьсот, наддув тысяча пятьдесят миллиметров ртутного столба, давление бензина полкило на сантиметр, масла пять килограммов на сантиметр. Все цифры совпадают с контрольными, поставить крестик.

Выдержано двадцать секунд, сбросить газ. Выключить одно магнето: обороты упали всего на сотню, норма. Теперь со вторым то же самое. Норма, плюсик в листе… Винт с малого шага на большой… Проверка двухскоростного нагнетателя… У немцев уже испытывают единую ручку, где шаг и газ одновременно, и нагнетателем дергать не надо. Удобно. Здесь пока не ввели, задержали переоборудование из-за войны.

Проверки завершены. Плавно снизить обороты. Выключение в обратном порядке, тоже от пункта к пункту. Нельзя выключать мотор отсечкой бензина: может обратным выхлопом забросить огонь в карбюратор, взорвется двигатель…

Но вот законечно и это, над полем оглушающая тишина.

Вечер, солнце успело скатиться. Над всеми самолетами пилоты поднимают белый веер: все хорошо. Над самолетами второй линии то же самое. Откажет на старте машина первого состава, с тем же номером вылетит машина дублера из второго состава. Откажет вторая – из третьего. Но четвертый истребительный полк содержится по высшему разряду, механики даже спать время имеют, запчастей в достатке. Давно уже забыли, когда и одна-то машина отказывала.

Так что командир эскадрильи первого состава собирает всех пилотов, дожидается, пока прибежит из штаба разбуженный посыльным Голованов, и оглашает:

– Внимание, товарищи. По данным на противника установлено, что пулеметы у «Стирлинга» турельные, поворачиваются электрикой. Тактическое решение боя объявлю на месте, исходя из того, что при соблюдении определенной скорости, турель вслед нашему самолету провернуться не успеет. Исходя из расчетной численности противника по большей цифре, десять единиц и, возможно, еще один-два сверху, решил: вылет всем первым составом полностью, второй на обороне аэродрома, третий в резерве. После получения сигнала от службы оповещения, наши действия следующие. Сначала…

* * *

Сначала ты видишь вспышку.

На темном полуночном небе, правее луны, вспухает белый шар, за ним вытягивается белый, постепенно рыжеющий, хвост пары пороховых ракет – истребитель набирает скорость.

Потом от вспышки куда-то за спину, за полусферу штурманского астролюка, протягивается ярко-зеленая спица трассера, словно туда гвоздем ткнули.

А потом крылья четырехмоторника складываются над кабиной, как человеку над головой в ладоши хлопнуть, и обрубок самолета рушится вниз. И следующий корабль в строю, вместо стертого тьмой лидера эскадрильи, видит лишь катящийся к горизонту белый ежик отработанного порохового ускорителя, да и тот скоро гаснет, пропадает в ночном небе. А затем почти незаметное для глаза движение, как моргание – пикирующий моноплан, раскрашенный строго в уставной темно-зеленый, и потому едва заметный в ночи, проносится и уходит вниз прежде, чем успевает провернуться пулеметная турель.

Вот.

Это Восьмерка.

Восьмерка – снайпер. Самолет построен вокруг сорокапятимиллиметровой пушки, стреляет удлиненными гранатами с усиленным зарядом. Такие же пушки, только с пересверленным коническим стволом, внизу, на земле, болванкой пробивают французский char с километра в борт, а с полукилометра в любое место на выбор. Но самолет не танк, ему бронебойный не нужен. Тонкой дюралевой колбасе вполне достаточно фугаса в центроплан, как человеку копьем промеж лопаток.

Большевики подняли в воздух сотни тысяч – ах, пани, вражьи орды неисчилимы! – неуклюжих двухмоторных штурмовиков, смертельно опасных для медленной пехоты и тонкой верхней брони танков. Еще можно встретить ночной биплан, везущий диверсантов. Или такой же биплан с бомбами, охотящийся за мерцающими огоньками полевых кухонь, биваков и блиндажей. Опытному пилоту все – мясо, заметить в ночи стократно сложнее, чем сбить.

Реже попадаются нормальные истребители-монопланы с хорошими пилотами, там уже приходится воевать всерьез. Против «попок» и «сухарей» бывает и так, и этак, но основная сила кадровой армии большевиков сейчас помогает колбасникам во Франции, здешние полки наперечет. Железку над Циттау, где «Большой Змей» ползет почти по польской границе, держит восьмой истребительный. На север от него шестой, на юг, в сторону Высоких Татр – седьмой. Так себе соседи.

Но все же, когда слышишь в наушниках на чужой волне залихватское:

– Я Дракон! Атакую! – не отчаивайся, польский рыцарь! Крути ручку, дави педали, уходи, стреляй. Шанс есть!

А вот если сухо, на грани слышимости, прошелестит песком в часах:

– Пятый, третьего прикрой слева. Четвертый, не спать. Восьмая, начинай…

Кто летал на французском фронте, в «Легионе чести», те говорят: помолиться не успеешь. Можешь кричать «курва мать!», можешь «матка боска» – больше двух слов никак не произнести. Если ты что-то слышишь – ты уже в прицеле, уже смыкаются челюсти, каждый твой рывок уже предугадан; верное спасение только вовремя выпрыгнуть с парашютом.

В Дюжине три тройки, командир и два специалиста. Восьмерку только что видели, а Четверку никто никогда не видит, потому что специализация Четверки вертикальный удар на полной скорости и залп неуправляемыми ракетами, ломающий строй бомбардировщиков на удобные для добивания куски.

Вот сейчас!

Огненный град, лопнувший самолет флагманского штурмана – оно и есть!

Получившая оплеуху эскадра двумя отрядами поворачивает на восток и север, к темнеющей массе Высоких Татр.

А на разбегающиеся куски набрасываются три тройки, и каждая тройка заходит на цель клещами, с трех ракурсов разом. Как ни повернись, кому-то обязательно подставишь уязвимое место. Впереди-справа ночной воздух рассекают зеленые спицы. У линейных пилотов Дюжины нет пушек, но и пулеметами они справляются не хуже. Трассы безошибочно пробивают моторы и бензобак в правом крыле выбранного «Стирлинга». Одну-две дырки затянуло бы каучуковым протектором, одну-две искры погасило бы пеной. Но сейчас в крыло прилетает шесть килограммов раскаленной стали за секунду.

Взрыв, огненный шар, обломком в кабину ведомого – тот валится, идет к земле «сухим листом».

Четырех кораблей как не бывало.

– Строй, панове! Плотнее!

– … Пятый, выходи на позицию…

У большевиков есть одна-единственная часть, использующая для позывных короткие цифры, и это, пся крев, Дюжина.

Четвертый авиаполк, «чистое небо».

За полтора года войны не было ни одного случая, чтобы Дюжина не выполнила поставленную задачу. Даже когда собрали против них сорок лучших асов со всех стран в той самой легендарной «Нормандия-Норфолк», столкнулись с жутким эффектом. Собьют, к примеру, из Дюжины Четвертого – еще герой-победитель не вернулся из вылета, а в небе взамен сбитого уже точно такой же истребитель большевиков. Та же раскраска, и позывной тот же. Никакой индивидуальности, никакой гордости, муравьи прямо. Люди-функции!

Сломался? Вынуть и заменить!

Потом-то соображаешь, что это психическая атака, давление на нервы. Все равно как по минному полю в рост. Но ведь это ж, пойми, потом! В бою ум вторичен, там комбинация заученных действий, да быстро-быстро, пока не сбили… А если перед боем не подумал, под огнем рассуждать некогда.

Вот еще тройка, молотят крайнего, но в этот раз не их игра.

– Попал! Панове, я попал в него!

Точно, хоть кому-то повезло. Ух, как рванул большевик проклятый! Правда, и бомбер дымит, в ночи подсвечивает соседей. Не приведи матка боска, Восьмерка уже развернулась и теперь прет понизу, над верхушками сосен, загоняет в прицел бело-желтое пятно пожара.

– … Седьмой, замена, седьмой…

Голос ровный, как неживой. Говорят, что Дюжина вовсе не люди. Что поят их чистым спиртом, разве только подмешивают сушеную кровь расстреляных буржуев. Кум свата деверя сестры племянникова брата в Севастополе на стройке моста своими глазами видел. Мешки картонные, порошок багровый. Буквы-то про химию, но умному человеку ясно: буквы там для блезиру, а по сути – кровь!

Сам Корабельщик сказал!

Ничего, краснопузые. Взорвали-таки вашего идола, и на вас найдется управа. Над высокими горами ревет плотный строй из восьми тяжелых кораблей. Почти семьдесят пулеметов. Сунься, кому охота. Дюжину вашу – и то на одного укоротили. Четыре больших «Стирлинга» за одномоторный «Сухарь» не особо выгодный размен. Только затеяно все не ради банального размена.

– … Много самолетов курсом на Брно! Поднимайте всех, всех поднимайте!

Курва мать, заметили-таки ударную группу «Нормандии»! Асы нарочно подходили на малой высоте, громадным крюком с юга, через большевицкую территорию, но даже это не помогло, кто-то заметил и донес.

– Один-восемь-пять-четыре! Повторяю: один-восемь-пять-четыре! Отвечайте или будете сбиты.

– Ра квия… Как правильно ответить?

– Si, sinjore! Uno – uno – quatro – sexta!

– Код принят, принят код, вычеркиваю…

Напряженное молчание. Чей это голос? Итальянец и русский. Патруль Фиуме? Они, получается, налет сорвали… Подслушанный код уже не поможет, он одноразовый. «Вычеркиваю» – значит, радист красных переходит на следующую строчку таблицы. Если Дюжина сейчас выйдет из боя, вернется на защиту базы, то все зря. Конечно, «Стирлинги» что-то разбомбят, но главное не в том…

Ночь. Луна. Пот из подшлемника.

Тянутся, тянутся секунды, ревут моторы, где-то вокруг нарезает спирали невидимая смерть, выверяет прицел Восьмерка, Четвертый дергает рычаг перезарядки, командир Дюжины тоже дожидается ответа с базы, и радист на лучшем в Свободной Польше пеленгаторе вслушивается в слабый голос, потусторонний, словно песок в отмеряющих жизнь часах.

– … Двенадцатый, замены вам не будет. Здесь до сорока ночников, «желтомордые!» Мы успели поднять второй состав, третий уже взлетать не может, полоса разбита, самолеты горят на стоянках. Приказ прежний, прежний, выполняйте… Держитесь, хлопцы!

Вот зачем все придумано. Дюжина она конечно Дюжина, но не боялось рыцарство хитрых казаков Хмеля, и сейчас не побоится. Польша, Испания да Франция, а больше рыцарского духа ни в ком не осталось. За вашу и нашу свободу! Заявлена цель Брно, а поведем над горами далеко в противоположную сторону, чуть не до Львова. Тем временем «Нормандия» ваше гнездышко за бочок и припечет.

–… Ну, пошли…

Что-то знакомое мелькнуло в шелестящем голосе, но что, никто сообразить не успел, потому что проклятые твари появились отовсюду разом, и снова турели попросту не успевали за большевицкими монопланами, за комками ночного неба с пороховыми ускорителями.

Дальше в памяти кусками: трассер алый, трассер белый, зеленая вспышка – попали в кого-то. У немцев принят золотой, у венгров синий – говорят, в честь синей гусарской формы. У всех прочих трассеры красный с белым, потому как самые дешевые составы. Да и не воюют нормальные пилоты ночью, нет смысла возиться с опознанием по трассам…

Рванул сосед прямо с бомбами, два истребителя по темноте столкнулись, кто-то внизу зацепил склон и теперь пламенным бичом бороздит сосновый бор. Левому ведомому снаряд в кабину, сзади разорвало еще истребитель; а вот сосед по строю, нижний стрелок поливает огнем своих. То ли сослепу, то ли спятил во вспышках цветного ужаса.

Нижний стрелок? Но трассер зеленый!

А нету, оказывается, больше нижней турели у соседнего борта. Незамеченный в свалке ночного боя враг лихо спикировал, выровнялся буквально над головами овечек, и пристроился под брюхом четырехмоторника. Такое на воздушных праздниках проделывают мастера из мастеров, и то днем. Этот же в ночном бою, с первой попытки, над незнакомыми горами. Да стоит, как привязанный, и возмущения воздуха от пяти моторов по тысяче сил – безразличны! Словно бы он самый воздух видит.

Словно и правда – нечеловек?

Свои по нему стрелять боятся, чтобы не задеть «Стирлинг». Большевик же снес эту самую турель, потом два мотора ближнему, потом еще нижнюю турель правому в тройке, и виден лишь в отблесках собственных выстрелов. Номер на хвосте в ночи не разобрать, но к чему он? Раз вы, большевички, людьми быть не желаете, так и не надо. «Сорок шестой» чуть снизу подошел, сам едва не надевшись на сосны, и прошил краснюка трассой; правда, и «Стирлинг» над краснюком получил немного в брюхо, но он и без того уже дымился.

Горит!

Уже не горит, уже куски падают, и ударная волна во все стороны, и снова ни до чего, самим бы в не уйти в «сухой лист», в плоский штопор, а близко тут горы, несутся черными полосами…

Выровнялись!

Точно на «сорок шестого» пикирует сверху темная молния, строчка выхлопов по ночной черноте, крест лунных бликов на спинке фюзеляжа да по крыльям, но нет почему-то зеленых трассеров. Патроны вышли? Пулеметы заело?

– Уворачивайся! Беги, Стефан, беги!

В ответ из наушников хрипло: «курва мать!» А потом рокот, как водопад – и снова огненный шар. Нет больше Стефана.

Таран?

Да что они, в самом деле, как с цепи сорвались?

Самолет остановиться в небе не может. Позиция для открытия огня – коротенький отрезок прямого полета, чтобы прицел не болтало. На этой позиции истребитель только и можно поймать. При свете без шансов, Дюжина расстреляет со снайперских дистанций, там не одна Восьмерка умеет быстро считать упреждение, там все хороши. Мало того, командирская машина Дюжины вместо тяжелых пулеметов несет мощное радио, немецкую оптику, и радар опытного завода. Командир видит поле, выбирает время и способ удара, вот потому-то за полтора года войны Дюжина не промахивалась.

Ночью все преимущества хорошего обзора пропадают. В собачьей свалке и радар не отличает своих, и потери больше от столкновений, чем от пуль. Нормальные пилоты близко не лезут, стреляют издали, больше полагаются на удачу. Кого-то сожгут, кто-то подвернется под ответную трассу. Не остановят «коробку», так пощипают. Обычная война в небе.

Нормальные не полезут, а здесь пилоты с ночным налетом большим, чем у многих налет общий. Пилоты, долгим обучением превращенные в часть машины, уверенные в ней и себе абсолютно.

А после визита в сельскую школу еще и пьяные от ненависти до белых глаз. Каждый «Стирлинг» может выгрузить на цель три тонны белого фосфора. «Если пропустите их, видели, что будет»…