Текст книги "Ход кротом (СИ)"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 47 страниц)

– Есть, сэр. – Просоленный капитан стремительно покраснел. – Но изобретение до того скандальное, что как бы не сорвались с цепей феминистки всей Империи.

– Даже так? И что же это?

– Сперва, сэр, мы полагали, что это стельки. Обычные теплые стельки для зимы. Пакет из хорошей бумаги, ваты определенного состава…

– Который наши химики, конечно, не смогли повторить?

– Отчего же, мы даже аналог разработали. Но, сэр…

– Черт побери, впервые вижу капитана, мнущегося, как девица на выданье.

– Сэр, я могу полагаться на ваше слово?

– Да-аже та-ак… – Черчилль обошел застывшего разведчика, разглядывая, словно впервые видел, и приказал:

– Докладывайте!

– Это прокладки, разработанные для применения женщинами. В те самые дни, сэр. Немокнущие стельки – побочный эффект.

Черчилль остановился. Повертел головой. Отошел к выстроенным вдоль стены креслам и жестом приказал разведчику сесть рядом. Протянул руку за борт пиджака, вытащил плоскую фляжку, отвинтил колпачок. Глотнул сам и протянул капитану – тот, без лишней скромности, высосал чуть не половину.

– Простите, сэр.

– Пустое… – однако же, флягу Черчилль прибрал и спрятал. – Итак, у нашего визави есть законченный образ культуры. Некий завершенный проект цивилизации, проработанный во всех своих частях, от проходческих щитов до женских интимных мелочей… Чем дальше, тем больше я сомневаюсь в его инопланетном происхождении.

Разведчик открыл рот, но Черчилль остановил его властным жестом:

– Если вы скажете, что вам ради этих… Стелек, будем называть их так… «Пришлось немного пострелять», мне придется немного выгнать вас в отставку. Ничего личного, Смит.

Смит невесело усмехнулся:

– А если не ради стелек?

Поднявшись, Черчилль грузно прошел к столу с картами России – в громадном кабинете хватало места для карт всего мира, ибо по всему миру раскинулась Британская Империя, и везде, в каждом уголке земного шара, у нее имелись те самые интересы, кои неизменны и вечны.

– И наш долг следовать им… – пробормотал Черчилль, затем в полный голос велел:

– Докладывайте!

Смит постучал карандашом по карте:

– Досточтимый сэр, большевики разительно переменили образ действий. Если в прошлую зиму отряды Красной Гвардии производили бессистемные набеги в поездах, и так же легко сдавали позиции, прыгая на сто миль туда-обратно, то зимой восемнадцатого-девятнадцатого Москва проводила в каждый момент времени лишь одну операцию. На всех прочих фронтах в это время большевики прекращали атаки, не размениваясь на булавочные уколы и не расходуя людей в бесплодных победах. Практика сосредоточенных ударов привела к тому, что на сегодня, первое апреля девятнадцатого, Совнарком контролирует северо-европейскую часть бывшей Империи, на востоке – до Урала.

Разведчик постоял, вспоминая, и обвел карандашом Финский залив:

– Юденич уже боится высунуться из Эстонии, прошлый раз его били с моря, обойдя по льду, с суши бронепоездами, с воздуха полным авиакорпусом в пятьдесят машин. Барон Маннергейм в Хельсинки засылает посольство за посольством, отчаянно пытаясь обменять независимость Финляндии на мир. Итого, на севере в руках белых только анклав Архангельск-Соломбала, но, думается мне, это до весны. Без наших поставок Архангельск упадет большевикам в руки, вопрос времени.

– Даже Солнце погаснет, – поморщился Черчилль. – Всего лишь вопрос времени.

– Архангельск несколько меньше, – бледно улыбнулся Смит и повел карандаш далее по карте:

– На востоке граница с Колчаком проходит по Уралу. Чехи блестяще подтвердили, что единожды предавший предаст и впредь. Сперва Легион предал красных, а теперь белых. Для усмирения белочехов Колчак снял войска с фронта, и оказался перед необходимостью уступить красным Волгу по всему течению, до Астрахани.

– Красные вышли в Каспийское море? Как там наш проект с «Вольным городом Баку»? Красные перехватят нашу нефть?

– Сэр, у меня имеются сведения, что красные ищут нефть на верхней Волге и Вятке, в Закавказье же пока что не лезут.

– Вернемся к этому когда – и если! – они там что-то найдут.

Разведчик еще раз переступил, тяжело налегая на трость, обошел карту. Постучал по бумаге ладонью:

– Мы полагали, что Москва начнет войну за подчинение хлебородных областей Украины и подготовили кое-что. Увы, красные ограничились лесистыми северными частями, учредив там карманную Украинскую ССР, со столицей сперва в Харькове, а затем и в Киеве. Сухопутная связь с восставшей Венгрией и, в перспективе, Германией, показалась Москве ценнее, чем крестьяне южнее Полтавы и Ровно. На правом берегу Днепра красные владеют одной лишь Одессой и небольшой областью севернее, прочее пока что вольница. Но, думается мне, что и это до весны. Все эти хлопцы всех атаманов неизбежно вернутся по домам, сеять. И тогда большевики голыми руками приберут весь правый берег, от Карпат и до самого Днепра.

– Но на Днепре, кажется, все еще обороняется барон… Э-э… Врангель?

– В Каневе и Кременчуге. О них я доложу далее.

– Хорошо, продолжайте. Левый берег?

– Приазовье отдано анархистам, но Махно хотя бы единомышленник Совнаркома, пусть и только на бумаге. Зато Крым вовсе перешел к злейшим врагам Кремля.

– А хлеб? Уголь? Военный флот на Черном Море?

– Военный флот, насколько мне известно, как раз на Одессу и планируется базировать. Хлеб красные просто купили у анархистов. Заплатили винтовками и патронами. Мои люди запустили похабную частушку, что-де: «Махно продался Ленину и пошел стелить постель ему». Но это как раз тот самый укол булавкой: Ленин-то заплатил за хлеб вполне осязаемыми винтовками с царских складов и миллионом патронов.

Смит посмотрел на карту, посопел, утер лоб широким белоснежным платком и решительно переставил стальную лягушку со столика на карту, на север Юзовского бассейна:

– Что же до угля, то речь о нем впереди.

* * *

Впереди показался остров, и пилот решительно направил гидроплан к темнеющей в обрыве расселине. Толчок, белые крылья брызг ударили в красные плоскости; короткий пробег… Слабо покачавшись на волнах, алый самолет вошел в укрытую со всех сторон круглую безлюдную бухту, в кальдеру потухшего давным-давно вулкана.

Пилот подрулил к дощатому причалу, вылез, несмотря на грузное тело, вполне ловко и быстро. Так же стремительно, в два движения, закрепил самолет швартовами и затем только подал руку пассажиру.

Пассажир выбрался из гидроплана, прошелся по песку, размял ноги. Пилот указал ему на палатку:

– Синьор. Ужин. Спать.

Простые слова пассажир понимал; поблагодарив кивком, он вытащил из рыжей палатки холодный котелок. Обернувшись, нашел кострище и неподалеку наломанные кое-как ветки, по всем признакам – со свисающего на обрывах колючего кустарника. Вынув здоровенный нож-мачете, пассажир нарубил относительно одинаковых палок, составил шалашиком. Разжег огонь и принялся готовить макароны. Не итальянец, пассажир не именовал свою готовку гордым именем «паста» – но вполне обосновано думал, что пилот от еды не откажется.

Пилот, выражаясь намного заковыристей и цветистей, обслуживал поднятый на стойках над крылом двигатель, едва успевая стирать капающее отовсюду масло. В заботах мужчины не заметили, как стемнело, как повисли в круглом глазу неба мохнатые, здоровенные южные звезды.

Молча съели горячие макароны. Паста или не паста, лучшая приправа – голод. Пассажир завернулся в клетчатое одеяло и уснул, положив под голову кожаный офицерский планшет и кобуру с «Браунингом», что, впрочем вовсе не означало, будто бы он имеет звание. В послевоенной Европе даже торговцы пуговицами таскали при себе пистолет-револьвер, ибо не зря же сказал великий русский писатель Dostoevsky: «Десять старушек – рубль!»

Пилот еще долго смотрел на звезды, размышляя: чинить старый приемник, или подождать еще один-два заказа, и потом купить сразу новый? Ладно, белый порошок он возить отказался начисто. Но у этого вот пассажира при себе вполне может оказаться кокаин, и что толку было в гордом отказе? Везешь ты не напрямую отраву, но ее перевозчика – в чем, по высшему счету, разница?

Или все же стоило послушать совета Джины, наплевать на самостоятельность, и завербоваться к немцам на север?

* * *

– Север Украины, как я говорил, принадлежит большевикам. Вот здесь, южнее Voronezh, их владения вышли на границы угольного месторождения. Край этот считался спокойным: на юге почти союзный Махно, на востоке самый северный уголок Области Войска Донского. Казаки там не разбойничали, справедливо боясь ответных рейдов. Но главное, там нечего взять: обычная нищая российская provincia. Словом, тихий уголок. Видимо, это привело нашего приятеля с Красного Линкора к первой крупной ошибке…

Главный разведчик Британской Империи, капитан первого ранга Мэнсфилд Смит-Камминг, вздохнул так тяжело, что слушавший доклад Уинстон Рэндольф Черчилль с такой же грустью протянул собеседнику фляжку.

– От сердца отрываю.

Смит благодарно кивнул, но фляжку отстранил:

– Позвольте мне все же закончить. А потом, боюсь, нам не хватит четверти галлона. Итак, большевики нашли там неглубокую шахту. Расчистили ее силами местных жителей, ошалевших от счастья получить хоть какую-то работу. И там-то установили для испытаний первый образец механизированного проходческого щита. Мало этого, там же испытывали первый образец гидромонитора. Размыв угольного пласта струей воды под колоссальным давлением, затем эта смесь… Пульпа… Перекачивается насосами на поверхность. Человек не нужен совсем. Там никого завалить не может. В такой шахте не взорвется метан, потому что струя воды разрушит любую концентрацию газа.

Смит откашлялся и поглядел сквозь переплет на синее апрельское небо, редкое для британских островов. Достал из кармана листок, уточнил цифры:

– Вместо тысячи забойщиков, крепежников, коногонов, откатчиков, словом, вместо тысячи молодых мужчин, восемьсот из которых уже через пять-семь лет выхаркают легкие, в новой шахте справлялись полсотни техников под руководством десятка инженеров. Время от времени нанимали еще около ста подсобников для черных работ, но даже и так выигрыш в одной только заработной плате составил пять к одному, не говоря уже об уменьшении рисков. Да тут на одну страховую премию можно заказать Армстронгу неплохой дестройер, сэр!

Разведчик легкими штрихами нанес на карту две стрелки:

– Атаман Краснов, разумеется, не мог стерпеть, что большевики рядом возобновили добычу топлива и получают от сего прибыль. Казаки собрали около двух тысяч добровольцев. Затем неожиданным налетом, в которых они мастера, захватили шахту. Наш человек среди казаков имелся, он тщательно собрал все документы, по которым и построен данный макет. Еще наш человек допросил захваченный персонал и установил всю технологическую цепочку.

– Где сейчас эти люди?

– Никто из них не согласился переехать в Англию, сэр. Так что их передали по акту представителям властей… На тот момент – казакам.

– Так… – Черчилль потер виски. – Продолжайте.

– А на следующее утро, сэр, весь шахтерский мир по берегам Северского Донца уже знал, что красные придумали машину, с помощью которой можно добывать уголь, только двигая рычаги, а на работу ходить в пиджаке и штиблетах, «по-городскому». И что казаки эту машину разрушили, чтобы шахтеры отныне и вовеки горбатились в шахте с кайлом и лопатой… Вот сейчас, досточтимый сэр, вы можете меня выгонять. Я прохлопал такую операцию! Ценой жалкой роты, меньше двухсот человек, ценой опытного, недоведенного экземпляра машины, который все равно сломали бы на испытаниях, либо передали в музей, Москва добилась…

Разведчик вытащил белоснежный платок, промокнул шею, виски, лоб. Все тем же карандашом на своем листке поставил цифры:

– Первое, весь Донецкий Угольный Бассейн, сокращенно Донбасс, теперь за большевиков. Всех, кто думает иначе, там привязывают ногами к идущей вниз тележке, головой – к тележке, идущей вверх. Затем пускают подъемник… Пойманных казаков сбрасывают в старые шахты, а если те орут слишком уж громко, поливают сверху мазутом и поджигают. Сэр, у нас такой ненависти, такого ожесточения даже при Кромвеле не было!

Смит выдохнул:

– Второе. Москве теперь вовсе не нужно посылать карателей в Область Всевеликого Войска Донского. Для завоевания Донбасса большевикам пришлось бы отрядить корпус, а то и несколько, учитывая, что там под боком целый казачий край. И это встало бы Кремлю в миллионы. А теперь с расказачиванием прекрасно справятся сами шахтеры, им только продать чуть-чуть оружия и патронов, выменять на тот самый уголь, как у Махно – на хлеб. Ленин, как Цезарь, останется выше подозрений, над схваткой, понимаете? Большевики еще и заработают на этом. Понятно, что всех, погибших на шахте, Москва канонизировала поголовно, а их близких осыпала золотом. По сравнению с выигрышем Донбасса это жалкие пенни!

Черчилль вытащил сигару, повертел в пальцах, ничего не сказал.

Сказал Смит:

– Наконец, третье. Узнав о произошедшем, Кубанское казачье войско заволновалось. Им вовсе не хочется подставить свои городки под карающий меч заодно с донцами. Если в прошлом году кубанцы полковника Улагая представляли собой самую боеспособную часть Зимнего Похода, то сейчас Кутепов уже не может опереться на них для обороны Канева и Кременчуга. Дни «Крепости на Днепре» сочтены, сэр…

Отойдя от карты, Смит выглянул в окно. Черчилль подошел, тоже посмотрел: вид не особенно хорош… Прошло то время, когда улан Ее Величества Уинстон впитывал жадным взором бескрайние просторы Трансвааля… Нынче он изо дня в день видит один только внутренний двор Адмиралтейства да бесконечные бумаги.

Кстати, секретаря уже можно и вызвать. Кажется, Смит закончил секретную часть.

– Четвертое, – глухо проговорил разведчик, – едва ли не самое важное для нас. Беда в том, что я этого всего сперва не понял. Я счел это промахом Корабельщика. Да, он гениально разыграл плохую карту – вот как я думал. Но сперва-то большевички промахнулись и подставились под налет, вот что я полагал. А на самом деле, ведь кто-то заранее озаботился подготовить людей, тексты, листовки, наконец… Это же все нужно распечатать, завезти по селам через все сугробы, раздать распространителям, оговорить условные сигналы, и так далее, и тому подобное. Нужно не меньше месяца подготовки, чтобы вся губерния вокруг Юзовки полыхнула буквально на следующий день после того несчастного налета!

– Но вы это поняли, и уже поэтому я не приму вашу отставку, – Черчилль покачал головой. – Смит, забудьте о прокладках, рулонных газонах и даже о проходческих комбайнах. Прикажите всем затаиться и молчать, иначе эта тварь, чего доброго, выжжет нашу сеть в Советской России, как плавиковая кислота. Нам придется построить план лет на двадцать, возможно – зайти через венгров и немцев, стравив их друг с другом или хотя бы с Италией, или с Польшей, удачно торчащей посреди большевицкого садика. Вот в каком направлении мы теперь должны думать… И, кстати! Почему Кутепов? Разве в Кременчуге командует не барон Врангель?

– Сэр, исключительно плохая репутация Зимнего Похода привела к тому, что Деникин подал в отставку, благородно взяв на себя вину погибшего Слащева. На место Деникина крымский паноптикум, после обычной мерзейшей склоки, выбрал барона Врангеля. За ним направили самолет из Крыма, поскольку вывезти барона по земле не представлялось возможным. Врангель сел в аэроплан и вылетел из Канева, однако же, в Крым так и не прибыл. Скорее всего, аппарат перехватили и сбили большевики, владеющие полным господством в воздухе. Вместо Врангеля сейчас Кутепов. Если Врангель признавался лучшим полководцем Белой Армии, то Кутепов лишь «один из». Повторюсь: дни «Крепости на Днепре» сочтены, сэр. Кроме того, замечены многочисленные признаки подготовки к наступлению на сам Крым.

– Какие именно признаки?

Вошел Эдди Марш, бессменный и лучший секретарь Черчилля. Уинстон сделал ему знак рукой, и секретарь послушно держался поодаль, пока главный разведчик Британской Империи, капитан первого ранга Мэнсфилд Смит-Камминг, заканчивал секретную часть доклада:

– По всей Украине замечены небольшие строительные отряды большевиков. Называются они «строительные передвижные механизированные колонны», на красном жаргоне – «СПМК». Строят они мосты через мелкие речушки, чинят разбитые дороги, особенно упирая на повышение их уровня над окружающим ландшафтом. В областях Советской Украины строят бесплатно, вернее – им платит Украинский Совнарком. За что местные готовы носить большевиков на руках: царская власть не баловала их ничем подобным. В Приазовской Республике, которая формально все же не Советская Россия, мехколонны работают за зерно и мясо, но у тамошних это никакого возмущения не вызывает, ввиду очевидной для всех пользы.

Черчилль снова подошел к расстеленной карте.

– Получается, что к весне большевики получат плотную дорожную сеть по всей Украине, и смогут перебрасывать войска намного быстрее, не дожидаясь, пока сойдет rasputitza… Вы говорите, таких отрядов у большевиков много?

Смит снова сверился с листком:

– На сегодняшний день самый большой номер – сто пять, и ежедневно регистрируются новые.

– Что собой представляет это их «СПМК»?

– Десять-пятнадцать обученных в Москве техников и полсотни-сто набранных на месте чернорабочих. Один-два трактора и один-два локомобиля для привода инструментов. Мастерская в вагончике на полозьях или колесах и пять-семь больших армейских палаток.

* * *

Цепочка больших армейских палаток показалась уже после обеденного привала: белые половецкие вежи на густо-синем, темнеющем к вечеру, небе. На каждой выбеленной дождем и солнцем парусиновой крыше блестели свеженакрашенные черные буквы «СПМК-72». Перед крайней палаткой здоровенный мужик в ярком оранжевом жилете и странном белом шлеме протягивал мужику поменьше зеленый листок:

– Держи, вот подорожник из аптечки. Щас врежу, ты сразу и приложишь.

– Степан Абросимович, да за что же врезать?

– Как нам теперь без локомобиля, вручную брус пилить? Вот о чем ты думал, когда дергал передачу на манер собственного хера?

Начальник подошедшего конвоя спас меньшего мужика от расправы:

– Колонна, стой! Становись-равняйсь-смирна-вольна! Кто старший? Принять подотчетных!

Начались хлопоты по размещению и кормежке прибывших. В сутолоке Венька оказался рядом с неукротимым штабс-капитаном и шепнул:

– Я все обдумал и бежать согласен. Я помогу вам при том условии, что конвоиров мы убивать не станем. Коли нас второй раз поймают, не резон людей против себя настраивать.

– Чистоплюй вы, поручик, – прошипел штабс-капитан, слизывая с губы капусту.

– Я начальник огнеметной команды, а поручиком пожалован за взятие Кременчуга.

Штабс нешуточно удивился, и хитрец справа от него тихонько выкатил из капитанской миски картофелину. Штабс то ли правда не заметил, то ли внимания не обратил, качая головой:

– Пулеметен-штрассе? Наслышан, да-с… А на вид, простите, тюфяк тюфяком… Что же, вы доказали право мне советовать. Скажите честно, это вы засмеялись там, во дворе тюрьмы?

– Нет. Но я засмеявшегося понимаю. Плакать бессмысленно, а молчать сердце не выдерживает.

Штабс-капитан пережевал и эту мысль, закусив еще одним листом капусты. Проговорил тихо:

– Как по мне, так беречь конвойных – глупое фарисейство. Нас в любом случае убьют, если поймают. Уж лучше с оружием, хоть будет из чего застрелиться.

Вениамин подумал и прошептал:

– Две наши винтовки против сорока-пятидесяти стволов любой сельской самообороны? Не выстоять, сие фантазия господина Уэллса… Предлагаю через неделю-две показательно раскаяться, пасть на колени, да и завербоваться в эту их мехколонну хоть уборщиками. Они движутся на юг, я видел большую карту перед главным вагончиком. Так пусть же сами доставят нас на берег Азовского моря, да еще и кормят всю дорогу. А там уже и до Крыма недалеко, и контрабандисты на любом берегу были, есть, и вовеки пребудут. Ну, как вам такой план?

Штабс-капитан долго жевал, скреб ложкой по миске. Потом все же отозвался:

– Своими руками строить большевикам путь наступления на Крым?

– После того, как я своими руками строил для всей России путь в ад? Чего мне стесняться – теперь?

Капитан промолчал.

* * *

Молча начальник поднял складные флажки в обеих руках – и работники мехколонны разошлись по номерам, написанным палкой на земле возле рабочих мест. Встали в точном соответствии с цифрами, накрашенными все той же жирной черной краской на спинах жилетов. У «кадровых» жилеты оранжевые – даже изрядно замызганные, они видны далеко. У «подотчетных» жилеты серые парусиновые, сходные лишь написанными в один и тот же трафарет черными блестящими цифрами.

Начальник со щелчком сложил флажки, и тут Венька понял: это же большие веера, в которых легонькая ткань, взаправдашний шелк, натянута на стальные линейки.

Работники послушно сошли с нацарапанных на земле номеров и собрались в строй.

Еще раз: веера развернуты – люди по местам. Веера сложены – от работ отойти. Черный веер от себя – Венька и штабс, а точнее, номера «Девять» и «Семь», берут просверленный в нужных местах брус и выравнивают его по меткам на разложенных перед этим досках. Черный веер вниз – номер «два» забивает в отверстия дубовые нагеля, скрепляя набор брусьев и досок в деревянную ферму, стянутую круглыми металлическими тяжами-стойками. Вениамин, как мостовой инженер, знает, что ферма параллельнопоясная с крестовыми связями, так называемая «ферма Гау-Журавского», придуманная русским инженером Николаевской железной дороги еще при родителе свергнутого царя… Но Венька свою образованность не показывает. Мало ли, куда большевики загонят ценного спеца.

Щелчок – веера сложены! От работ отойти. Каждые пятнадцать минут пять минут передышки. Можно посмотреть, как вкалывают на благо трудового народа товарищи по несчастью.

Пока одни пилят брус и доску, другие с зыбкого плота вбивают в дно сваи: самые смолистые, самые крепкие бревна, вдобавок еще и выдержанные несколько суток в «гробу»: длинном ящике, заполненом вонючим креозотом.

Бревна для стройки каждый день привозят китайцы: их «СПМК-39» расположена дальше к северу, где больше леса и можно что-то выбрать. Китайцы тщательно колют обрезки на чурочки, сушат их и затем топят ими паровые грузовики. У Веньки, признаться честно, так возиться с топливом никакого терпения бы не хватило. А косоглазые ничего, возят-грузят на «ура», только треск стоит.

Плохо то, что вся стройка делается из откровенно сырого леса, выдержанного под навесами едва ли два-три месяца, и то зимой. Увидав такое, Венька за голову схватился. Начальник мехколонны только головой помотал: а некогда сушить. Строй, из чего есть. Покоробятся мосты – ну, гайки на тяжах подкрутят, здесь уже обычного гаечного ключа хватит.

Перерыв закончен. Щелчок – веера черным и белым крылом под небом, под каплями апрельского теплого дождичка – встать, подойти к номеру. Венька нешуточно изумился, когда ему приказали: на номере стоять не как попало, а строго в таком вот положении. Балку принимать сначала на локоть, потом брать сверху, смотри, показываю! – и не иначе, а то лопатой по горбу получишь. Балку класть не нагибаясь, а приседая. Зачем? Чтобы не нагружать спину. Спину не рвать, никуда не спешить. Строго по команде!

Венька работал в Сибири, строил такие же несложные мостики на быстрых речушках – ведь почему он вообще пошел учиться на мостовика? И привык вовсе к иной работе: когда все бегом-бегом, давай-давай, сразу двести человек лупят в дерево топорами и молотами, остервенело давят на расчесанной в кровь коже слепней и мошку, рвут жилы закончить все за короткое сибирское лето. Здесь, на первый взгляд, работа шла исключительно лениво. Начальник мехколонны и все подчиненные оранжевые жилеты двигались вяло, за смену практически не сходя с номеров. Но, на удивление, вечером после такой работы люди не валились на землю вымотанными. Соответственно, и на завтрашний день все подымались более-менее свежими.

Секрет мехколонны заключался в регулярности. Пока Венька опомнился, пока вошел в курс дела, сам не заметил, как «72» построила двенадцатиметровый мост и принялась готовить фермы на высоководный, под которым корабли пойдут, двадцатипятиметровый. Фермы, что показательно, начальник мехколонны не рассчитывал. У него имелась книжка – Венька только вздохнул, увидев листы из все той же отличной бумаги, ставшей верной приметой Москвы – а в книжке таблица. Пролетом двадцать пять метров, автомобильная нагрузка четыре тонны? Ага, берем пакет из восьми вот этих ферм, высотой три метра. Езда по нижнему поясу, отправить заказ на такие-то и такие-то детали, вот список. Металлические части – скобы, затяжки, гайки – приходили, понятное дело, с механических заводов; начальник примерял их к образцам и частенько, с матерной руганью, заворачивал обратно. Напиленные доски и брусья тоже принимались исключительно по шаблонам. И вообще, за набор шаблонов: металлических, прочных, не теряющих форму и не рвущихся, как картонные, не обламывающихся по углам, как новомодные арборитовые – начальник мехколонны переживал намного больше, чем за имеющиеся тут у всех револьверы.

Щелчок – веера сложены – от работ отойти!

Большой перерыв. Обед. Жители окрестных сел, видя, что мостовики не отлынивают, уже на второй день постановили между собой кормить людей хорошо. Мосты-то всем нужны! Так пускай постараются с душой, а уж кулешу наварить в селах любой пацан умеет. Вот и кормят кулешом на сале, с заметными кусками мяса. Даже штабс-капитан ворчать перестал. Чай привозят все те же китайцы, кипяток собственного изготовления, в котлах штатной полевой кухни. Сахару, правда, не дают: куда вам, подотчетной сволочи, когда самим не хватает?

После обеда оранжевые жилеты царапают на земле новую расстановку номеров. Ее уже пробовали на предыдущей речке, так что репетиция только одна, и то лишь потому, что положено. Сейчас начнется балет – куда там Большому Театру!

Готовые фермы надо собрать в пакет, выставить на полозья, засыпать землю в ящик-противовес. А тогда трактор надвинет всю подсборку на подготовленные по обеим берегам грязной речушки устои, на решетчатые башни из бревен. Связь между берегами, команды пыхтящему паровому трактору – опять же с помощью вееров, никто не орет, не надсаживается в попытках перекричать ветер или моторы. «Флажковая морская азбука, ” – пожал плечами штабс. – “ Ничего необычного, я такую в Севастополе видел, когда нас перевозили с Кубани.»

Да, подумал тогда Венька, ничего необычного. Просто какая-то сволочь догадалась разбить все работы на множество простых движений и заставила – лаской или таской, добром или кайлом – вызубрить все фигуры балета. Пожалуй, через месяц или два такой работы Веньке можно будет вручить черный и белый веера и поставить его командовать ровно такой же мехколонной. Были бы шаблоны да таблица в волшебной книжечке, а в остальном ничего сложного. Знай себе, людей вовремя корми, да следи, чтобы спали в тепле, не то некому окажется работать.

Осмотрены тросы, осмотрено сцепное устройство, за них расписались ответственные номера. Принята под роспись опора. Налито на полозья черное масло, моторная отработка, подложены дубовые круглые катки.

Щелчок вееров, и резкий свист боцманской дудки, для того и придуманной, чтобы ее слышали даже сквозь бурю на верхушках мачт.

К движению – то-овсь!

Оба веера через стороны вниз – у сигнальщиков это буква «Аз».

Пошел!

Трактор засопел; собранный ферменный короб затрещал, завизжали и запахли горелым промазанные деревянные полозья. Жутко идет объемный блок, пошатывается, и кажется, что сейчас перекосится и вовсе рухнет. Но вот первая крестовина повисла над речкой… Вот вторая… Замерли, затихли темным облаком зеваки с ближнего села. Кусает губы машинист парового трактора, застыл с вытянутым белым веером начальник, впился глазами в дымящиеся полозья. Треснул дубовый каток, и жутко, разом, выдохнули все собравшиеся. Но блок идет, уже над речкой третья крестовина, четвертая, вот и центральная стойка. Мост рассчитывали грамотно, с учетом такой вот установки, так что блок не провисает – хотя трещит и покачивается заметно, ужасая собравшихся на обоих берегах. Дальше, дальше, пятая и шестая, и седьмая, и противовес уже вошел на полозья; и вот лопнул еще один дубовый каток, с тошнотворным скрипом блок потащил его, вжимая в опору. Дотащил до ловителя – по движению белого веера, пятый номер дернул тросик и выбил тормозящие куски дерева из полоза в реку; пока люди следили за полетом расщепленной чурки, ферменный блок дошел до упоров и встал.

Выдох!

Прекратился треск: это ферма осела в проектное положение, деревянные части обмялись друг по дружке. По движению черного веера из вагона-мастерской вынули разлапистый немецкий теодолит с длинной зрительной трубой, и геодезист сосредоточенно вгляделся, вылавливая горизонт.

Несколько минут все молчали, потом напряженное ожидание понемногу там и здесь раскололи негромкие слова.

Дальше уже все происходило несложно и нестрашно: натаскали плахи настила, закатили проверочную телегу с грузом. Геодезист в оптику замерил, на сколько делений просел мост, и махнул собственным веером положительно. Тогда на мост осторожно влез тяжеленный паровой трактор; машинист управлял им за накинутые на рычаги вожжи, шагая в десяти-двенадцати саженях следом. Люди загомонили, видя, что фермы даже не покачнулись.

Трактор посопел на середине пролета пятнадцать минут, отмеренные по единственным в округе часам начальника, и двинулся обратно. Мост по-прежнему стоял, как не из дерева.

Тогда начальник мехколонны вошел на центр моста и вскарабкался на верхний пояс ферм по вбитым кованым скобам. Выпрямился там – черная фишка на жемчужно-сером, сочащимся дождиком небе – и махнул черным же веером над головой кругом; и этот сигнал Венька тоже знал.

Выходной!

В толпе раздались апплодисменты, возгласы, покатилось нестройное «ура». Председатель сельсовета, размахивая зеленой бутылью величиной с хорошее порося, пытался организовать митинг. Три сельских комсомольца запели «Интернационал», но их почти никто не слышал. Мехколонновцы – что серые жилеты, что оранжевые – привыкли обходиться флажковой азбукой, и потому не шумели, ожидая приказа того самого начальника.

Начальник спустился с моста и пошел к травящему пар локомобилю, к убравшему ящик-противовес трактору, пожимая руки своим и подотчетным одинаково. В этот миг он казался воплощением победно шествующего по земле коммунизма.

И только вечером, оказавшись рядом на торжественном ужине, Венька узнал, что начальник мехколонны почти неграмотный.

* * *

– Малограмотный, точнее, – начальник бережно перелистал и убрал в нагрудный карман книжку с большими, «детскими» буквами. – Да знаю я, что не ученый, а дрессированный. Как медведь.