Текст книги "Ход кротом (СИ)"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 47 страниц)

Из будки вывалились Кондратьев с дымящимися на заду штанами, Григорий с обрезом, зажатым в кулаке на манер молотка, Сашка-Вячеслав, лихорадочно пихающий патроны во второй обрез; наконец, медленно спустился пассажир, все так же держащий наизготовку наган.

– К сожалению, товарищ Константин ясности не внес, – пассажир большим пальцем оттянул курок нагана, левой же рукой забрал у Сашки-Вячеслава обрез:

– Прекратите эту григорьевщину. Нам только и остается перестреляться, на радость белополякам. Если два коммуниста не могут договориться между собой и вынуждены прибегать к оружию, то один из них враг!

Подняли заново фонарь. Чекист ощупал у лежащего пульс и убедился, что Константин мертв. Перевернул тело на спину и аккуратным движением закрыл мертвецу глаза. С этим движением ладони – мягким, словно бы малярной кистью – время на мгновение остановилось.

Шумел ветер. Из теплушек несло крики возмущенной остановкой пехоты, кислый дух портянок. С трех сторон колыхалась влажная ночь, тихо-тихо шипел невидимый паровоз, тихо-тихо шелестел невидимый лес. Далеко впереди красное солнышко закрытого выходного семафора. От него сюда – узкая дощатая платформа полустанка, да в белом луче фонаря темной кляксой убитый Константин.

– Не наш оказался Костя, не «черный».

– Потому что меня сдал?

– И потому тоже, – Григорий вздохнул. – А еще потому, что рванул на красный семафор. Знаки судьбы везде есть, просто их понимать надо.

Взглядом пассажир заставил выпрямиться чекиста Кондратьева и опустить обрез машиниста Григория:

– У меня нет ни времени, ни возможности разбираться, кто из вас двоих действительно враг. Минута вам на согласование.

– Товарищ Като! Для решения мне обязательно нужно знать… – чекист покривился, не отнимая руки от горелого места. – Вы на самом деле… Сталин?

Машинист прибавил:

– Вы не умерли, получается? И тут Геббельс наврал, что вас похоронили в мемориале?

А Сашка-Вячеслав прищурился:

– Интересно, про кого еще так наврали.

Чекисты опустили стволы. Кондратьев обессилено привалился горелой задницей к холодному высокому колесу паровоза. Видя это, наконец-то убрал наган и пассажир. Ответил медленно, подбирая слова:

– После взрыва я… Болел. Долго. Лечился… Далеко. Теперь вот… Возвращаюсь.

Машинист посмотрел на убитого помощника. Вздохнул:

– Зачем?

На затерянном в темном безвременьи полустанке никак нельзя было рассусоливать, над убитым Константином нельзя было пространно разъяснять политическую конъюнктуру и текущий момент. Поэтому Сталин сказал просто:

– Чтобы все исправить.

Кроме пчел. Но, если хорошо подумать…

– Исправить что? – Свердлов поднял голову от стола и недоуменно посмотрел на Литвинова. – Мы уверенно строим коммунизм по всей территории Союза, а не только в «красном поясе», как ранее. Мы прирастаем территориями, к примеру, Южной Польшей.

– Но Гилянскую республику мы были вынуждены эвакуировать после конфликта с Китаем, обвинившим нас в извращении истинного курса. И мы утратили определенные позиции в Будапеште, после грубой коллективизации поляков, не учитывающей, э-э, национальные особенности.

– Это ваша, товарищ Литвинов, недоработка! Вас и вашего наркомата, воспитанного Сталиным. О покойниках не говорят плохо…

– Ничего, – сказал до ужаса знакомый голос. – Я не покойник и нормально воспринимаю критику товарищей по партии. Продолжайте, гражданин Свердлов, что же вы остановились?

Яков Свердлов подскочил и выкатил глаза.

Два ряда колонн вдоль Андреевского зала придавали ему вид большой церкви; над колоннами золотые шнуры оконтуривали сходящиеся белые крестовые своды. В синем торце под балдахином из натурального горностаевого меха помещался трон – при царе в Андреевском зале сидеть позволялось только самому царю. Нынче время не царское, но уже и не ленинское. Взрывную волну ослабили стены Кремля, так что Большой Кремлевский Дворец уцелел. В нем по-прежнему обитали члены выборного правительства, и в Андреевском зале заседал Совнарком. В соседнем зале – Кавалергардском – поместился еще взвод кремлевской охраны.

Невероятный, невозможный гость появился именно из Кавалергардского зала, и потому опытный в интригах Свердлов сразу понял, что армия и спецслужбы поддержат…

Сталина?

– Ты же мертв! Я лично твое тело в гроб укладывал!

– Голову только забыл, Яша. Небрежность в подобных вопросах недопустима, товарищи. Запомните на будущее.

– Да не может этого быть! Морок, наваждение, игрушка! Кукла говорящая! Это двойник, товарищи! Стреляйте в него, стреляйте!

Свердлов достал собственный, украшенный золотом и алмазами пистолет, поднесенный ему благодарными армейцами за блистательную Жешув-Тарнобжегскую операцию. Прицелился, выстрелил – вокруг мерно шагающей фигуры во френче полыхнул на мгновение такой знакомый купол из оранжевых шестиугольных плиток. Такой же точно, как много-много лет назад продемонстрировал в Кремле…

Корабельщик?

– Так это правда, что Махно тоже после выстрела в сердце воскресили?

– Не стану отрицать, – Сталин с издевательской учтивостью наклонил голову. – Но прежде всей этой мистики мне, как уважающему устав члену партии, следует ответить на вопрос гражданина Свердлова.

Купол погас.

Услыхав, что Свердлов уже дважды не «товарищ», кремлевские чекисты аккуратно взяли обмякшего Первого Секретаря под локти, вынули из пальцев богато украшенный пистолет, и сами пальцы аккуратно скрутили за спиной. Пока что не повели наружу, просто прислонили к ближайшей колонне. Может статься, чуть резковато – но, черт возьми, не каждый день видишь, как воскресает похороненый в мемориале человек.

Сталин дошел до кафедры докладчика, в ней повернулся лицом к привычным столам с табличками; лица там все были не прежние, но что поделаешь… Познакомимся со всеми, картотеку его вряд ли разграбили, большая ценность. У кого-то сохранилась. Найдем.

– Впустите репортеров. Это чрезвычайно важно, чтобы все видели.

Подождал, пока утихнет шум от набежавшей массы ничего не понимающих людей, постучал медной колотушкой в медную же, помнившую Ленина, пластину. Протянул руку:

– Прежде, чем я перейду к насущным вопросам, я обязан сказать следующее. У нашего Правительства в последние три года было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения, когда наша армия, выполняя интернациональный долг, защищала рубежи коммунистических завоеваний за Рейном и на Луаре, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, покидала, потому что не было другого выхода, оставляя защиту их от белополяков на ополчение. Иной народ мог бы сказать Правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир и обеспечит нам покой. Но единый советский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром коалиции буржуазных государств. И это доверие народа Советскому Правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила победу над врагом человечества – над франко-испанским фашизмом.

Переждав шум, сказал так:

– Теперь о том, что нам следует исправить. Разрушены ленинские нормы подхода в отношении деревни. Колхозы и «красные монастыри» из нашего решающего преимущества превращены в работные дома и тюрьмы. Разрушено доверие между многими слоями населения, взаимная ненависть скоро превысит уровень, приведший страну к Гражданской войне. Все, что у нас имеется – доверие народа к Советскому Правительству, но и этот бесценный ресурс Бухаринско-Свердловская клика бессмысленно растратила на завоевание Польши.

В паузе чекисты, услышав «Бухаринско-Свердловская клика» приложили связанного Яшку еще несколько раз о колонну. Чтобы стоял ровнее, не сползал и не шатался.

– Скажу откровенно, товарищи. Многие видят в моем появлении и вмешательстве откровенный бонапартизм и желание присвоить единоличную власть. Все-таки я последовательно и упорно выступал за диктатуру единой партии, партии коммунистов-большевиков. Но что я вижу? Если бы авантюра, затеянная Бухаринско-Свердловской кликой, привела Союз к процветанию, укрепила его репутацию, расширила его пределы и подняла на недосягаемую высоту его культурно-хозяйственный уровень, разве бы меня допустили до Кремля? Да меня бы, товарищи, еще не доезжая Львова, сожгли бы в паровозной топке!

Репортеры, освоившиеся с очередным небывалым чудом, лихорадочно покрывали блокноты строчками. Заполыхал магний, защелкали фотоаппараты.

– Нет! Разруха и бессмысленное перенапряжение хозяйственных сил, закрытие долгосрочных планов и проектов, отказ от сколько-нибудь большой перспективы, потеря ведущих позиций в мировом коммунистическом движении, утрата за три года большей части того, что советский народ с напряжением всех сил сумел построить за десять лет… Вот к чему привели страну Бухарин, Свердлов и примкнувший к ним Шепилов!

– Что еще за Шепилов? – крикнул от входа Буденный, вклиниваясь в речь на правах верного сподвижника.

Сталин отреагировал на заготовленную реплику, разведя руки:

– Это из фильма-прогноза, составленного для меня известным всем вам Наркоматом Информатики. Фильм печальный и мрачный, мне весьма не понравился. Скажем честно, товарищи. Капиталистический мир полагает нас империей зла, а любого человека, занимающего первые посты в нашем правительстве – кровавым единоличным тираном. И чего же добьется наша, так сказать, империя зла, если будет строить политику внешнюю и внутреннюю столь бездарно? Половинка Европы и кое-что в Азии! Всего лишь! Нет! Здесь, перед вами всеми, я обещаю, что в меру всех сил буду прокладывать курс как можно дальше от событий того фильма-прогноза.

– Но мы фильма никак не видели, – подал очередную реплику Буденный. – Как нам сравнивать?

– Это не беда, товарищ Корабельщик обещал подготовить копии за несколько суток, и фильм будет показан. Поймите, товарищи, фильм четырехчасовой.

– Но Корабельщик точно мертв, от него даже и головы не осталось!

– Вот и буржуи так думали, – Сталин взъерошил усы с видом откровенно довольным. – Но увы… В настоящее время товарищ Корабельщик решает проблему хлебного экспорта путем дноуглубительных работ в Босфоре.

– Насколько мне известно, Турция не обращалась… – Литвинов прижал обеими руками папку к груди.

– Это инициативная рекламная акция. Демонстрация технологии. Крымские белогвардейцы сумели как-то перекрыть Босфор мостом, и обещали так перекрыть любой пролив. А мы чем хуже? Мы любой пролив, при необходимости, углубим и расширим! Если придется, так и создадим. Пока бесплатно, а там посмотрим. Товарищи! – Сталин поднял трубку. – Не следует забывать, что за советско-французской границей все так же скалит зубы капитализм. Да, он получил чудовищный удар на полях Франции, в лесах Польши. Но англичане и американцы, усилившиеся, к сожалению, беженцами от нас… Вовсе не положили оружия, напротив, готовят новые, все более разрушительные, виды его. Нам следует оставаться в готовности к значительно более сложным боям. Товарищ Корабельщик не вечен, как он сам неоднократно утверждал.

– Да кто теперь поверит, чего он там утверждал, если у него даже смерть фальшивка!

– Скажу так, товарищи. Главное, что все сведения, переданные нам товарищем Корабельщиком, вовсе не фальшивка, и это подтверждается силами нашей науки. В силу всем известных обстоятельств, именно же покушения и взрыва, и последовавшей за тем агрессии буржуазных держав относительно Германии, тем самым и всего СССР, точный день отбытия товарища Корабельщика объявляется государственной тайной. Также будут усилены меры по охране Совнаркома. Практика показала, что потеря управления, потеря ленинского курса, привела страну к ужасным последствиям.

Сталин опустил плечи, всей фигурой выражая сожаление:

– Вот пример. Потеря империей микадо значительной части флота вызвала в Японии социалистический мятеж. Но мы даже не можем этим воспользоваться, не можем оказать японским коммунистам в полной мере помощь, поскольку во внутренней политике мы отброшены на уровень послевоенной разрухи.

Теперь каждую фразу оратор подчеркивал черенком трубки:

– Голод на Украине! Села уничтожены продразверсткой. Закупить зерно в Канаде мы не можем, после нападаения на Польшу никто не желает иметь с нами дел. Выученные с таким трудом рабочие – в ополчении, где их бросали на пулеметы почем зря! «Красные монастыри» превратились в пугало для трудящейся интеллигенции! Церковь больше не с нами и мы не можем использовать ее на благо без, самое малое, урегулирования сложившейся ситуации.

– Заставить жирнорясых! – грохнул костылем все тот же Буденный. – Когда это коммунисты кого уговаривали?

– Вам, товарищ Буденный, несомненно, известно из военной практики, что город, жители коего боятся насилий и грабежей, предпочитает стоять насмерть. Город же, уверенный, что армия победителей обойдется с ним в рамках международных соглашений, в безнадежном положении сдается, экономя нам тысячи бойцов, сотни тонн боеприпасов, но самое главное – экономит время, кое на войне дороже всего. Добавлю из практики дипломатической. Город, уверенный, что при большевиках заживет лучше, сам присоединится к нам, и даже выставит свой воинский контингент, уменьшив количество пролитой нами крови.

Махнув трубкой на манер шашки, оратор добавил:

– Как повелитель империи зла и кровавый тиран, я кое-что понимаю в таких вещах.

Когда утихли прокатившиеся смешки, оратор положил трубку на кафедру:

– Теперь, товарищи, вы понимаете, сколь огромный ущерб нам нанесен. Обещаю вам одно. Все суды пройдут полностью открыто. Виновных не спасут никакие заслуги!

* * *

Заслуги Пианиста не спасли. Жандармский ротмистр, потом успешный разведчик, потом заместитель и даже народный комиссар – это бывший-то жандарм! – нарком информатики.

А теперь однорукий пойманный заговорщик.

Обычная карьера для тех веселых времен. Еще утром ты нарком, а к обеду под замком. В силе поутру, в могиле ввечеру.

Замок скрежетнул; в подвал вошел высокий матрос. Насколько успел разглядеть узник в светлом прямоугольнике двери – все тот же, набивший оскомину, китель без правильных знаков различия, все та же безлично-чистая морская форма.

Дверь закрылась. Вошедший поднял на Пианиста глаза – в полной темноте светились они нелюдским красным, и Пианист подумал: неужели попы не врали, и ад существует, и в самом деле являлся Лютеру черт, и «Фауст» Гете не фантазия, но хроника? Ведь ни фонаря, ни лампы не внес проклятый гость, светится лишь проклятая надпись на чертовой бескозырке… И нету чернильницы запустить в него, да и руки правой ведь нет.

Помнится, бог викингов отдал за великое знание глаз. Он, Орлов, отдал за великое знание руку, но к чему теперь это знание?

Да и не побежит Корабельщик от брошенной чернильницы. Даже взрыв, пробивший в сердце Москвы заметную с высотных цеппелинов рану, так и не прикончил проклятую тварь. Эта нелюдь посильнее «Фауста» Гете!

Не здороваясь, нелюдь рявкнула:

– Какого хера было лезть в Польшу? Чего вы этим добились? Кровавые потягушечки за избушку лесника?

Пианист выхрипнул, с трудом пересиливая боль в ребрах:

– Да! Но это наше, наше собственное, что мы сделали сами, без вашей неземной мудрости, впихнутой нам в голову, как фарш в колбасную оболочку!

Корабельщик выдохнул – выдох тоже был человеческий, с обидой и злостью, только Пианист больше ничему совершенно не верил. Проще всего решить, что от побоев лишился он сознания, и теперь снится ему последний разговор, достойный книги либо театра. Разговор, участникам его вовсе ненужный, а вставленный только для произнесения каждой стороной своего credo на зрителя.

И в том сне Корабельщик спросил:

– Почему же вы не считаете вашим успехом десятилетнюю работу наркомата? Новые города, сотни тысяч выученных людей, миллионы машин, успешно работающих на благо людское – почему вы не числите это на свой счет, вы же в наркомате были моей правой рукой!

С легкостью нереальности, когда понимаешь, что все мираж, и потому никакие слова ничего не весят, и можно сказать раз в жизни истинную правду, не высчитывая последствий, Пианист сплюнул на каменный пол:

– Рукой дрочат! А я хотел человеком быть! Человеком! Ты сам не человек, откуда тебе знать, что это такое! Да, я ошибался. Но это мое, мои ошибки, мои победы, пусть скромные, но мои.

Тогда Корабельщик пожал плечами, насколько Пианист разобрал в полумраке, разбавленном свечением проклятой золотой надписи «Туманный флот». Немертвый моряк отшагнул чуть назад, качнув застоявшийся сырой воздух каземата, и спросил сам у себя:

– Этично ли принимать помощь от сволочи, если реальны и помощь, и сволочь?

– Ну и как, – не удержался Орлов, – этично?

И Корабельщик ответил на диво спокойно, как в прежние времена, когда были они еще сотрудниками, чуть ли не соратниками… Да, впрочем, сон же!

– Такие вопросы выходят за пределы этики и передаются тем парням, что мыслят в терминах «допустимые потери»…

Нежить-моряк щелкнул пальцами:

– Да! В исходном варианте потери сорок миллионов сразу, и потом семьдесят лет агонии, и потом снова потери. В нашем варианте мы все же потеряли на двадцать миллионов меньше.

Тут Корабельщик сделал круговое движение выставленной перед собой ладонью – словно бы завернул невидимый вентиль – и Пианист разлетелся по стенам каземата кровавыми брызгами.

По-видимому, энергичное движение исчерпало какие-то лимиты, потому что сразу после него Корабельщик сделался блеклым, прозрачным, как след выдоха на холодном стекле, и так понемногу таял, таял, пока не пропал в темноте совсем.

В ту же минуту по всей Земле точно так же тихо, беззвучно, истаяли розданные Корабельщиком коммуникаторы – те самые, вошедшие в легенду, черные чародейные зеркала.

* * *

– Зеркало Снежной Королевы, наконец-то, разбилось, и осколки его разлетелись-таки по белу свету? Да вы проходите, Смитти, не смущайтесь, у нас тут все по-простому, по-деревенски…

Контр-адмирал, начальник разведки всея Великобритании, повелитель орды шпионов, над коими не заходит Солнце, сэр Мэнсфилд Смит-Камминг, толкнул нарочито легонькую калитку и прошел по нарочито грубоватым камням дорожки.

Сэр Уинстон Рендольф Черчилль, в данный момент сельский лендлорд, сдающий кое-что десятку арендаторов и разводящий неожиданно превосходные розы – «так, не на продажу, для себя только!» – встретил давнего приятеля в приподнятом настроении, за безукоризненно накрытым столиком, на фоне буколической зеленой изгороди, украшенной цветами и окутанной мирным гудением пчел.

Присели. Сэр Уинстон молча протянул неразлучную флягу, из которой сэр Мэнфсилд отпил глоток.

– Как ваши розы перенесли бомбардировку?

Черчилль жестом фокусника скинул покрывало… Сэр Мэнфсилд полагал, что с клетки для канарейки либо с чайника. Под покрывалом оказалась простенькая стеклянная банка с прозрачной же крышкой, а внутри банки два лепестка из фольги, подвешенных на леске за хвостики, но разведенных неведомой силой под углом, а не висящих вертикально, как ожидалось. Разведчик, впрочем, узнал и сам ионоскоп, и причину его появления.

– Как видите, дражайший сэр, здесь радиация невелика. Воздух между лепестков не насыщен заряженными частицами, поэтому исходный электрический заряд не позволяет им опасть бессильно… – Черчилль тоже глотнул и спрятал фляжку.

– На ярмарке в городе говорят, что возле Лоустофта нынче рождаются двухголовые телята. Тамошняя община индийцев уже прозвала их «браминами» и поклоняется, как дважды священным животным, – осторожно сказал сэр Мэнсфилд.

– А дочка мельника понесла от непорочного зачатия! – хозяин фыркнул и жестом велел кому-то невидимому подать бисквиты. – Увы, Смит, время лишило нас удовольствия светской беседы, этой «роскоши человеческого общения», как великолепно писал автор «Южного почтового», несмотря на то, что лягушатник. Не знаете, где он?

– К сожалению, знаю. Его высотный разведчик не вернулся с обычной аэрофотосъемки этой трижды распрочертовой Республики Фиуме. Пропал над Средиземным морем где-то в районе Туниса. Его «Ночной полет» и «Небо над Конго» вышли уже post mortem, и не попали в Нобелевский комитет исключительно поэтому.

– Жаль! Не знаю, хороший ли он был пилот, а вот изрядного автора мы, увы, лишились… А тот, второй, немец… «На западном фронте без перемен», фильм по книге получил сразу два «Оскара»… Вот есть же у некузенов силы даже в военное время выкидывать миллионы на искусство… Что с ним?

– Герр Эрих Ремарк? Большевики вылечили от чахотки его la regulier Ильзу Ютту, и теперь он пишет что-то в соавторстве с неизвестным красным. Кажется, производственный роман: «Как изгибали сталь», или что там еще полагается с ней делать? Закалять? Прокатывать?

Помолчали. Разведчик тоскливо вздохнул и сделал первый шаг к пропасти:

– Фейри вышел на связь. Ну тот парень, паладин писания в кавычках.

Против ожидания, Черчилль не стал изображать провалы в памяти:

– Что же передает?

– Если в двух словах, то все плохо, уныло и предсказуемо.

Черчилль подумал и внезапно рубанул пухлой рукой воздух:

– А вы знаете, друг мой, ваш паладин кавычек прав. Что ново, то неинтересно. А интересное, увы, давно не ново… Вот и мой доктор того же мнения, к сожалению. Все тлен!

Сэр Уинстон сделал преизрядный глоток, согнал с горлышка фляжки пчелу и протянул сосуд гостю:

– Кроме пчел…

Покрутил головой и сокрушенно ее опустил:

– Но, если хорошо подумать… Из праха вышед и в землю отыдеши… Пчелы тоже тлен. Пейте, Смит. Вы же не просто так сюда заявились. Вряд ли теперь у нас будет возможность выпить. За короля Георга, упокой, Господи, его душу!

Выпили, молча передавая фляжку. Вошедший дворецкий поставил блюдо с бисквитами.

– Итак, Смит, в какой же заднице нынче находится Империя?

– Как вы и предсказывали, сэр. Корабельщик дождался, пока мы влезем с ногами в Балтику… Мы там пытались обеспечить поставки оружия и войск в Польшу, через Норвегию и Швецию… Немцы и русские вывели свои флоты, и мы их блистательно…

– Лишили необходимости поддерживать на плаву старые лоханки, и направили все их финансирование на «детей Корабельщика», на заложенные, по вашим же сводкам, в Санкт-Петербурге, Николаеве и том, новом городе на севере, три супер-линкора. Лучше бы этот синеглазый брюнет шлялся по бабам, право слово! Наплодил бы обычных детишек.

– Сэр, но теперь он исчез. И, похоже, уже навсегда.

– Вы рискнете поручиться за это перед Палатой Лордов? Теперь, на рентгеноактивных руинах Скапа-Флоу, Лоустофта, Манчестера и Глазго?

Смит вполне предсказуемо повертел головой.

– То-то же! Бисквиты возьмите, пока еще яйца от наших кур не светятся, ха-ха… Что в остальном?

– Индия наша, несмотря на уничтоженную военную базу в Мадрасе. Южная Африка скорее да, хотя французы крепко влезли в Конго и делят его с бельгийцами, а наши колонии заливает поток французских товаров. Там по обе стороны, хм, невидимого фронта, самая почетная добыча не грива льва или шкура леопарда, а высушенная голова «белого наемника». До Австралии Корабельщик так и не добрался, но…

– Но проверять, в самом ли деле он исчез, или опять выскочит из табакерки в самый неподходящий момент, вряд ли кто рискнет, самое малое, лет пять. Если не десять.

– Именно так, сэр. Германия и Россия залиты кровью по щиколотку. Сперва там стреляли эсеров – потом оказалось, что это было вовсе не нужно, и теперь стреляют в тех, кто слишком рьяно выполнял указания партии. Хитрые венгры остались в стороне. Мы же знатно поживились на эмигрантах, да и людей внедрили в количестве. Чекисты раздували штаты, военные раздували штаты. Комсомольский призыв, партийный призыв, «Соколы Свердлова», они же «Скулу сверлить», «Богатыри Блюхера», они же «Бараны Блохастые». Гребли всех, и на тщательную проверку не хватило, конечно. В общем, нам есть чем гордится. Обещаю доставлять вам сведения получше рулонных газонов. Как вам, к примеру, список вопросов?

– Какой еще список?

– На первом заседании Совнаркома, где Корабельщик объявился, он сказал, что вопросы ему лучше подавать письменно. И вот, список вопросов… И ответов!

Сэр Смитт щелкнул пальцами в воздухе. Тотчас же из машины за калиткой прибежал молодой человек, подал изрядный том:

– Прошу.

– Благодарю вас, Грэм…

– Мистер Грин?

– К вашим услугам, – коротко поклонился молодой человек в безукоризненном сером, на вид сущий клерк с Уолл-Стрит.

– Мистер Грин, скажите, почему война не переросла в Мировую? Казалось бы, все предпосылки в наличии.

– Сэр, мне кажется, что этой войны, в отличие от прошлой, на самом деле никто не хотел. И никто не был готов. Большевики послали превосходного качества экспедиционный корпус в Нормандию, на помощь немцам. Но всю остальную армию им пришлось буквально создать с нуля за год, что обесценило ее почти в ничто. Даже с поляками Москва не справилась до сих пор, хотя на Западный Фронт прибыло пятьсот тысяч красных, с немцами совокупно полтора миллиона… Польский Фронт составляло два миллиона одних лишь большевиков, не считая двух корпусов Фольксармее. Французы имели намного больше танков, снаряжения, территории – но русский «паровой каток» с немецким рулевым втоптал их в грунт без особого усилия. Поляки же до сих пор не пропустили врага к Варшаве…

Грэм Грин повертел пальцами в воздухе:

– Сэр, если мне будет позволено…

– Будет!

– Благодарю. Мне кажется, что все хотели воевать «малой кровью на чужой территории», и даже всем это удалось, кроме тех же французов и поляков. Первых назначили полем битвы мы, вторых – большевики. Американцы дали боевой опыт некоторым танковым и летным частям, их флот почти успешно поиграл в прятки-догонялки с Алым Линкором. Все прочие государства отметились присылкой небольших контингентов, этакая Великая Война в миниатюре. Сэр, мне кажется, такова и будет война впредь: сражения вдали от цивилизованного мира, в странах, которых не жалко.

– А когда всем надоест, завершение войны радиевыми бомбами? Которые мы совсем чуть-чуть не успели разработать… Мне кажется, Корабельщик потому и врезал по Манчестеру.

– Сэр, мы отделались легким шлепком. Кузенам он выжег все военные порты на восточном побережье, и несколько на западном. Японцы не успели толком выпить по этому поводу, как их флот возле Филиппин просто исчез…

– Как и наш на Балтике, что плюс.

– Плюс?

– Разумеется. Теперь мы можем построить флоты без оглядки на договорные ограничения, с нуля, с учетом всех достижений науки.

– Но и все прочие страны…

– Именно, мистер Грин. Пока идет гонка вооружений, война не начнется. Война только тогда начнется, когда промышленники уже не смогут сбывать военным что-либо новое, и потребуется срочно разгружать склады… Вы, кстати, не пишете что-нибудь интересное?

– Я внештатный корреспондент в «Таймс». Издал роман «Человек внутри», а теперь езжу по миру, посещаю колонии. Собираю материалы для книги «Меня создала Англия».

– А как же ваши детективы? «Стамбульский экспресс», например?

– Сэр, но это ведь развлекательная литература, и я не думал…

– Вы сотрудник не только газеты «Таймс» и уже поэтому обязаны думать. Как узнать скрытые мысли человека, потаенные мечты? По книгам, фильмам и пьесам, этому человеку созвучным. Как узнать настроения масс? По тому, что в данном сезоне идет с аншлагом, а что, напротив, провалилось. Барометр точнейший! Но вернитесь к Польше.

– Сэр, Польша делится на капиталистическую Северную и социалистическую Южную, со столицей в Тарнобжеге. До триумфального возвращения Сталина большевики провозглашали построение коммунизма в Польше тоже. Теперь мы с недоумением фиксируем высказывания московских дипломатов о референдуме, народном волеизъявлении и даже о каких-то компенсациях Польше, что сильно удивляет ненавидящих Польшу немцев.

– На этом, кстати, мы можем сыграть. Клин между Москвой и Берлином. Смит, возьмите на заметку.

– То есть, вы принимаете предложение? – разведчик улыбнулся.

– Простите, какое? – Черчилль улыбнулся тоже.

– Мне что, еще и вслух произносить?

– Пренебрегите… Учтите только, что Сталин – а особенно якобы исчезнувший Корабельщик! – запросто может в качестве компенсации выдать полякам организаторов заговора, взрыва и войны против Польши. Руки свои не замарает, поляки охотно порвут на ленточки эту чертову оппозицию, и международная обстановка сразу же значительно поостынет.

– Весьма небезынтересно… Мистер Грин, прошу вас рассказать сэру Уинстону ваше мнение о Корабельщике.

– Как о феномене, как о человеке, о факторе политики, другое?

– Вообще.

Грэм Грин вздохнул:

– Человечеству более не в чем с отвращением узнавать свое отражение. Зеркало исчезло.

– Превосходно! Браво! Мы вас более не задерживаем.

Проводив молодого человека взглядом, Черчилль допил остатки из фляжки, доел бисквит, очевидно наслаждаясь вкусом каждой крошки.

Поднялся:

– Вперед, к пыльным бумагам и тоскливым совещаниям!

Сэр Уинстон Рендольф Черчилль, утром сельский лендлорд, а ныне премьер-министр и регент малолетней «Ея Величества Королевы Елизаветы, второй этого имени», прошел по нарочито грубым камням дорожки. Вежливо пропустил гостя в нарочито легкую калитку и закрыл ее за собой.

В этой жизни он больше никогда здесь не был.

* * *

Не было больше черного зеркала, недолго прослужил подарок неправильного моряка. Растаял прямо в руках, а пустота ощущалась почему-то под сердцем. Остались данные, научные и другие, остались цифры, технологические карты. Исчез источник…

Источник чего?

Эфемерного неназываемого словом ощущения, за отсутствие которого заплатили уже в исходом варианте истории столь громадную цену?

Еще вопрос, как повернется в этом варианте! Ведь и Надежда не дождалась, покончила с собой – точно как в том проклятом фильме. И волчонка Якова тоже затравили почти до самоубийства. Вытащила Якова, как ни удивительно, забота о младшем, оставшемся полной сиротой Василии. Добравшись до Москвы, Сталин даже нашел время извиниться перед старшим сыном, ощутив, на какой тонкой нити висит сам.

Одна попытка уже израсходована. Теперь все окончательно и бесповоротно. Придется побеспокоиться об охране всерьез. И колхозы, и «красные монастыри», и соратнички по партии, и свары конструкторов за ресурсы, и беспокойно выдыхающие немцы – о, теперь Сталин знал, насколько страшен германский тигр! И, пускай даже японские коммунисты сначала японские, а коммунисты вовсе для одного лишь вида, но необходимо помочь им. Помочь даже ценой деревни: все равно там плохо, и все придется восстанавливать с НЭПа. Завлечь Японию проектом ширококолейной магистрали. Пускай даже он окажется невыполнимым прожектом – но ведь это ж, пойми, потом!

Теперь Сталин знал, что произойдет в противном случае. Хасан, Халхин-Гол, война за Манчжурию…